Правое и левое полушария
Высокие уровни кортизола также связаны с крайне высокой активностью правого полушария головного мозга и недостаточной активностью в левом. Это не является нормальным типом распределения активности. Из работ Томаркена и Девидсона известно, что у большинства людей левое полушарие более активно, чем правое. Они обнаружили, что это является устойчивой характеристикой — «особенностью», а не «состоянием» (Гомаркен и др., 1992; Калин и др., 19986). Активность в левом полушарии связана с положительными эмоциями, жизнерадостностью и желанием общаться с другими, это своего рода экстравертный подход к жизни. Люди такого рода, когда им показывали занятный фильм, в большинстве были склонны находить его исключительно позитивным. Однако не у всех мозг устроен таким образом. Есть также множество людей, у которых правое полушарие постоянно более активно, особенно в своей фронтальной зоне, и они часто не понимают смысла шуток. Наоборот, они сильнее реагируют на фрагменты фильмов, полные негатива и катастроф (Томаркен и др., 1990). Так же ведут себя и люди в состоянии депрессии, и не только когда депрессия в острой фазе, а все время.
Похоже, что у людей, склонных к депрессии и страдающих от депрессии, фронтальная зона левого полушария более инертна, и она неспособна взять управление на себя, когда шквал негативных эмоций врывается во фронтальную зону правого полушария. В частности, отмечено, что во время обострения депрессии у них заметно слабее кровоснабжение в левой дорсолетеральной и левой угловой извилинах — состояние, которое связывают с апатией и косноязычием (Лихтер и Каммингз, 2001). У них также встречается нарушение способности к обучению, связанное с ухудшенным кровоснабжением в левой части префронтальной коры, в ее средней зоне (Бенч и др, 1993; Древете и др., 1997). Некоторые исследования на крысах показали, что стресс изначально активирует левую префронтальную зону коры, а правая пре- фронтальная зона активируется только в случае, если стресс становится продолжительным и неконтролируемым. Левая префронтальная зона коры, судя по всему, является своего рода буфером, который останавливает незначительный стресс, прежде чем он станет серьезным, — буфером, которого часто не хватает людям в состоянии депрессии (Салливан и Граттон, 2002).
Почему же у одних людей мозг действует таким образом, а у других иначе? В настоящее время не ясно, наличествует ли определенная тенденция у детей при рождении. Определенно, есть дети, у которых правая префронтальная зона коры гиперактивна, а левая зона менее активна. Но пока нет исследований, которые бы установили, является ли это особенностью, имевшейся при рождении, или это сформированная особенность в ходе получения жизненных впечатлений. Тот факт, что баланс между правым и левым полушарием является постоянным, установившимся состоянием, подразумевает, что имеют место какие-то структурные характеристики. Одним из объяснений может быть то, что на архитектуру мозга повлиял опыт, полученный в период раннего развития. Вероятнее всего, это произошло в младенчестве, когда мозг развивается быстрее всего, и это то, о чем говорят исследования взаимоотношений между матерями, находящимися в депрессии, и их детьми.
Нам известно, что у малышей, матери которых страдают от депрессии, наблюдается этот полушарный дисбаланс. У них нет нормальной доминанты левого полушария, которая наблюдается у других детей, даже когда они выглядят счастливо играющими. Такие дети с меньшей активностью левой фронтальной зоны мозга описываются как менее ласковые и менее склонные привлекать мать к своим играм. Возможно, это происходит от того, что у матери самой левая фронтальная зона менее активна, она не может стимулировать активность левого полушария и у своего ребенка. Она также не может передать ему левополушарные регулятивные стратегии.
Когда дети родителей, страдающих от депрессии, вырастают, риск самим впасть в депрессию у них в шесть раз выше, чем у других. Но даже в детском возрасте они, похоже, страдают от депрессии. Они часто замыкаются в себе, избегают контакта «глаза в глаза» с людьми в целом. Возможно, это потому, что они не ожидают, что матери, находящиеся в депрессии, обратят на них внимание и будут позитивно реагировать. В одном исследовании описывалось, как ребенок пытался выхватить у матери папку с зажимом, на которой она заполняла опросник, — довольно отчаянная попытка получить хоть толику внимания (Доусон и др., 2000).
Вне сомнения, матери в состоянии депрессии могут нанести значительный вред развитию мозга своих детей. В одном исследовании (проведенном Джеффри Коном и его коллегами) было обнаружено, что в нормальном состоянии в игре между матерью и ребенком взаимодействия колеблются от позитивных до нейтральных — примерно в равных долях. Но у матерей в состоянии депрессии все совершенно иначе. Позитивных взаимодействий у них очень мало. Около 40 % времени они не участвуют в делах ребенка или не отвечают на его призывы, а большую часть оставшегося времени они злятся, ведут себя назойливо и грубо со своими детьми. Ковда матери открыто или скрыто злятся, такие дети часто отводят взгляд. Они, разумеется, не могут самостоятельно покинуть комнату, но, возможно, они хотели бы это сделать. Для ребенка самым болезненным ощущением является невозможность добиться материнского внимания. Дети протестуют больше всего, когда внимание их матери отключено, это более невыносимое состояние, чем плохое с ними обращение. Но в любом случае, дети депрессивных матерей получают больше негативных впечатлений, чем позитивных (Кон и др., 1990).
Большинство детей нормальных матерей испытывают очень немного негативных эмоций. Это заставляет усомниться в психоаналитической теории Клейна о том, что дети изначально полны зависти и жадности (Клейн, 1988). С большей уверенностью можно сказать, что преобладание негативных эмоций связано с патологическими отношениями между матерью и ребенком. Очевидно, впрочем, что подход Клейна находит отклик у многих людей, возможно у тех, кто и сам пережил такое детство (и винит своего внутреннего ребенка за это). С моей точки зрения, возможно более точным будет говорить о враждебности и зависти со стороны депрессивных матерей по отношению к их детям, а не наоборот.
БЕДНОСТЬ И ДЕПРЕССИЯ
Депрессия часто идет рука об руку с бедностью и «исключением из социума». Браун и Харрис обнаружили, что люди, не имеющие доступа к экономическим ресурсам, чаще встречались в своей жизни с событиями, способствующими развитию депрессии, в форме унижений и фрустраций. Как и они, Карлен Лайонс-Рут также обнаружила, что сами по себе низкий доход и множество проблем не являются причиной депрессии.
Лайонс-Рут анализировала выборку, состоявшую из женщин, живущих в бедности и находящихся под наблюдением. Это были матери, испытывающие сложности при обращении с собственными детьми. Специалисты, которые наблюдали за этими матерями, отзывались о них как о нерадивых, апатичных или злых, но не как о женщинах в состоянии депрессии. Однако обнаружилось, что у них наблюдалось множество симптомов депрессии, часто в хронической форме, которую Карлен Лайонс-Рут описывает как «выгорание», их возможности справляться с обстоятельствами находились на пределе. Другие тщательно отобранные женщины из таких же бедных районов, которые нормально справлялись с детьми, имели гораздо меньше симптомов депрессии. Лайонс-Рут выдвинула предположение, что сложности, которые матери испытывают в своем родительстве, связаны не столько с бедностью или с какими-то текущими проблемами, но должны быть рассмотрены в контексте их жизненной истории, недостаточности навыков регуляции, которая коренится в их собственном детском опыте. Наибольшее значение имело то, были ли они в детстве в хороших отношениях с собственными матерями. Если нет, то это обстоятельство оказалось наиболее частым предсказателем будущей депрессии и плохого отношения с детьми (Лайонс-Рут, 1992).
В моей практике работы с матерями и младенцами матери в состоянии депрессии — обычное дело. Как правило, они сами отчаянно нуждаются в заботливом внимании. Большинство рассказывает о сложных взаимоотношениях со своими матерями. Например, мать Бениты была инвалидом, и дочь чувствовала, что не может требовать ее внимания; мать Салли была алкоголиком с непредсказуемым поведением; у Джилл мать активно строила карьеру и всегда была занята и недоступна. Те пациенты, которые пытались описать их отношения с матерями в более положительном виде, не смогли представить ничего, что подтверждало бы это. Многие из матерей не получали внимания, которое им было необходимо в младенчестве и раннем детстве, и теперь сами испытывали сложности в том, чтобы обеспечить такое внимание своим детям. Они чувствовали себя беспомощными рядом со своими собственными детьми, не зная, что делать, как успокоить плач ребенка или как его уложить спать ночью. Им очень хотелось, чтобы ребенок вырос побыстрее и не требовал бы такого внимания.
Жизнь с матерью, которая эмоционально недоступна, по любой причине, оказывает примерно одни и те же эффекты на мозг ребенка, такие же, как любые лишения, как полная изоляция. Дети приходят в этот мир с потребностью в социальном взаимодействии, которое помогает им в развитии и структурировании мозга. Если они не получают в достаточной мере эмпатичного и настроенного на них внимания — другими словами, если у них нет родителя, который был бы в них заинтересован и реагировал на них позитивно, — то у них просто не смогут правильным образом развиться важные части мозга.
Особенно сильно страдает префронтальная зона коры головного мозга, социальный мозг. Эго та часть мозга, которая играет важную роль при развитии депрессии. У людей, страдающих от депрессии, префронтальная зона коры меньше, особенно в левом полушарии. Это было подтверждено в целом ряде исследований, и даже у подростков, страдающих от депрессии, было обнаружена та же особенность (Сгейнгард и др., 2002). Если в дальнейших исследованиях не будет доказано, что уменьшенная префронтальная зона коры является генетически предопределенной, результаты этих исследований можно считать доказательством того, что депрессия связана с нарушением развития социального мозга в наиболее важный для этого период, в младенчестве и раннем детстве. Было особенно отмечено, что плотность нейронов снижена в дорсолатеральной части префронтальной зоны коры, той части, которая развивается в раннем детстве и участвует в вербализации чувств. Чем глубже депрессия, тем ниже активности в префронтальной зоне коры, тем хуже там кровообращение, тем меньше вырабатывается нейротрансмиттеров, таких как серотонин и норадреналин. В лобно-глазничной зоне префронтальной коры также наблюдается снижение активности, затрудняя оценку ситуации и контроль над собственными реакциями у людей, которые страдают от депрессии.
Такие эффекты могут быть результатом материнского обращения или недостатком материнского внимания. Во время плача младенцы вырабатывают высокий кортизол только в том случае, если партнер, который помогал бы им в регуляции и снижал уровень стресса, не справляется со своими обязанностями. К сожалению, эффект от такого недостаточно хорошего обращения имеет продолжительный эффект. Дети, которые плачут много в возрасте 4 месяцев, оказываются заторможенными и замкнутыми в возрасте 1 года. И это те дети, которые с большой долей вероятности станут недоверчивыми и боязливыми к 4 годам. В самой худшей ситуации, как в случае с румынскими сиротами, которые практически не испытывали никакой материнской заботы, при сравнении их с детьми такого же возраста снижение активности было обнаружено в левой глазнично-лобной доле префронтальной зоны коры, миндалине, гиппокампе и в височных долях головного мозга — именно тех зонах, которые участвуют в управлении стрессом (Чугани и др., 2001).
ВЫКЛЮЧАТЕЛЬ
Многочисленные исследования показывают, что уровень кортизола высок у большинства людей с тяжелой депрессией, но если вернуть кортизол в норму, то симптомы депрессии отступают. Как выразился Эндрю Соломон, состояние с высоким кортизолом похоже на то, что отопление в вашей комнате включено целый день, хотя там уже невыносимо жарко. Стрессовая реакция продолжает оставаться включенной, хотя очевидного стресса нет. Любая мелочь становится источником стресса. Проблема в том, что что-то не так с выключателем.
Люди, которые склонны к такому биохимическому разладу, отмечают, что, когда с ними происходит что-то неприятное, они не могут сами восстановиться и вернуть баланс в норму, как это могут делать другие люди. Поврежден их механизм восстановления. И снова — это происходит и на биологическом, и на психологическом уровне. На биологическом уровне плохо функционирует механизм обратной связи в мозге. Когда уровень кортизола поддерживается на высоком уровне слишком долго, он начинает негативно влиять на функционирование гиппокампа. Это может стать особенно серьезной проблемой для развивающегося мозга. Недавние исследования на обезьянах показали, что высокий кортизол оказывает токсичное воздействие на развивающийся гиппокамп, а на взрослый гиппокамп воздействует меньше. Когда исследователи вводили высокие дозы кортизола взрослым особям, он оказывал незначительное влияние на их гиппокамп.
Плохо работающий гиппокамп не может вовремя информировать гипоталамус о том, что пора остановить выработку кортиколиберина. Гипоталамус, который связан со многими областями мозга, включая генерирующую чувство страха миндалину, также терпит неудачу в переводе выключателя в выключенное состояние. Это означает, что механизм реагирования на стресс запущен и никак не останавливается.
С психологической точки зрения человек в состоянии депрессии не может «стряхнуть с себя» негативные чувства и мысли. Активированы его негативные образцы поведения. Джордж Браун и Тиррил Харрис обнаружили, что случаи депрессии во взрослом возрасте часто бывают запущены при провале попыток добиться эмоциональной поддержки, а также в ситуациях, когда человек получает отказ или потерю самооценки (Браун и Харрис, 1978). Люди, страдающие от депрессии, очень легко впадают в состояние, когда они чувствуют себя ненужным и неэффективными. Это ведет к негативным мыслям о себе: «Я идиот, я плохой, я не стою ничьего внимания, я безнадежен». Когда человек не готов к появлению таких эмоций, потребность в положительной обратной связи, поддержке и внимании от других кажется чем-то постыдным.
В своем новаторском исследовании в 1970-х они показали, что некоторые люди более уязвимы для унижений. Они постарались описать эти уязвимые типажи и выяснили, что те, кто потерял мать до 11 лет, были более уязвимыми, как и те, чьи привязанности нельзя было назвать надежными. Они предположили, что в их самооценке недостает какого-то элемента, что затрудняет для них веру в то, что «скоро станут доступны другие источники повышения самооценки». У людей, склонных к депрессии, было мало внутренних ресурсов для того, чтобы восстановить самооценку, снижение которой вызвано психологическими травмами.
В настоящее время мы можем сказать, что такая сложность в восстановлении поврежденной психологическими ударами самооценки является проблемой саморегуляции. Люди в депрессии «пережевывают» в уме одну и ту же умственную «жвачку». Они не могут остановить болезненный поток мыслей о том, как их психологические нужды не встретили отклика, и при этом они не способны предпринять даже маленьких практических шагов для улучшения ситуации. Они сражаются за то, чтобы избежать неодобрения и отказов других, при этом чувствуют себя безнадежно бессильными и неэффективными в борьбе за поддержку, которая им столь необходима. Они находятся в ловушке саморегуляции, неспособные отказаться от собственных целей и при этом страдающие от недостатка уверенности, чтобы настоять на их достижении (Карвер и Шиер, 1998).