Великая депрессия 1929–1933 гг
Л. е. гринин
Предлагаемый материал является главой из монографии: Л. Е. Гри-нин, А. В. Коротаев «Глобальный кризис в ретроспективе. Краткая история подъемов и кризисов: от Ликурга до Алана Гринспена»*
Великая депрессия имела очень большое значение в жизни западных обществ. Например, Дж. К. Гэлбрейт пишет: «День Великого краха фондового рынка и спустя пятьдесят лет хранится в социальной памяти. И тому есть причины. С того дня жизнь миллионов людей уже стала иной»[1]. Дональд Дж. Хоппе считает: «Крах фондового рынка в октябре 1929 г. является одной из тех драматических вех, таких как убийство Юлия Цезаря, высадка на берег Колумба или битва при Ватерлоо, которыми историки отмечают поворотные пункты истории человечества»[2]. Поэтому данному кризису мы уделим несколько больше внимания, чем другим.
Основные изменения к моменту кризиса. Этот период характеризуется, с одной стороны, очень мощными техническими изменениями, а с другой – изобилием капиталов, позволяющими и обновлять капитал, и расширять биржевые операции, благодаря чему все более увеличивался спекулятивный «пузырь». Изменения в разных странах были многочисленными и важными. Прежде всего были временно урегулированы очень сложные вопросы, связанные с военными долгами и репарациями, что позволило нормализовать международные расчеты и внешнюю торговлю[3].
Первая мировая война повлекла за собой крах системы классического золотого стандарта; быстрому же его восстановлению сразу после войны помешала присущая тому периоду нестабильность, особенно немецкая гиперинфляция начала 20-х гг. В 1922 г. на Генуэзской международной экономической конференции была оформлена соглашением Генуэзская валютная система как денежная система 30 стран, основанная на золотодевизном стандарте[4]. Она сменила Парижскую систему (1867 г.), основанную на золотомонетной системе. Однако налаживалась система не сразу, в Германии свирепствовала инфляция, лишь в 1925 г. Англия вместе с США вернулась к золотому стандарту. К 1928 г. количество членов системы было уже гораздо больше довоенного; далее, в течение 1928–1931 гг. в нее вошло более сорока территориальных образований. Затем последовала Великая депрессия, которая подорвала международное финансовое взаимодействие, и система золотого стандарта быстро распалась.
За 1920-е гг. окончательно произошел переход экономического центра Мир-Системы в США (а вместе с этим объективно начинал смещаться туда и политический ее центр, несмотря на сугубо изоляционистскую политику США в этот период). К концу периода подъема США выпускали уже 44 % промышленной продукции всего мира (без СССР), что было больше, чем выпускали Англия, Франция, Германия, Италия и Япония, вместе взятые. По экспорту США заняли первое место в мире еще во время первой мировой войны. В 1929 г. Англия впервые за 300 лет уступила другой стране первенство в общем обороте внешней торговли; страной этой, естественно, были США.
Очень существенные изменения произошли в социальной жизни и социальном законодательстве целого ряда стран, что выразилось в уменьшении длительности рабочего дня и росте социальных гарантий и социального страхования. В США некоторые изменения начались еще до кризиса 1920 г., в частности введение 8-часового рабочего дня и ограничение использования детского труда. В Европе социалистические или рабочие партии усилили свое влияние, что не замедлило сказаться в принятии ряда важных социальных законов. Таким образом, заработная плата все более переставала регулироваться только спросом и предложением, что, как представляется, было одной из причин столь высокого уровня безработицы в период великой депрессии, так как уровень зарплаты не понизился адекватно падению производства (как это бывало в период кризисов XIX в.), а основная стихийная регуляция шла за счет увольнений. То же касалось и цен (о чем мы скажем ниже). Увеличение социальных гарантий и прочих государственных расходов было одной из важных причин повышения налоговых изъятий во многих странах. При этом направленность налоговой политики шла в сторону ее большей справедливости, то есть введения или изменения прогрессивной шкалы подоходного налога, увеличения налога на наследство и т. п. То есть налоги все заметнее касались именно богатой и состоятельной части населения. Надо отметить, что существенно расширилась и демократическая база во многих странах, так как право голоса стали получать женщины и молодежь. Развитие системы социального страхования, бóльшая стабильность заработной платы, повышение налогов, расширение демократии плюс опыт активного вмешательства государства в хозяйственную жизнь во время и после войны – все это было основой для перехода после кризисов 30-х гг. к системе государственного регулирования экономики.
Несмотря на антитрестовские законы, роль крупных корпораций («монополий») в экономике повышалась. Как признавался президент Т. Рузвельт еще до первой мировой войны, законодательное запрещение монополий оказалось бессмысленным, поскольку они вызваны к жизни экономическими законами. Поэтому остается только путь всестороннего их регулирования. Такое регулирование имело место, однако оно частью оказалось недейственным, частью было даже вредным для экономики, а где-то просто отставало от жизни, поэтому, хотя экономических возможностей для реализации человеческих потенций в Америке было по-прежнему много, в известной мере, по выражению другого президента США – В. Вильсона, сильные продолжали давить слабых[5].
С конца 1921 г. (и особенно с 1922 г.) рыночные цены все заметнее перестают снижаться и начинается их стабилизация, конъюнктура также в целом улучшается. Начались стабилизация денежного обращения и приведение государственных расходов и доходов в относительное соответствие. Такие мероприятия были проведены в первой половине 1920-х гг. в большинстве стран, включая Германию и СССР, переживших чудовищную бумажную инфляцию в начале 1920-х гг. и все последствия такого инфляционного кризиса. Такая стабилизация стала основой для подъема экономики в целом ряде стран, для роста объемов мировой торговли, для модернизации тяжелой промышленности и развития новых ее отраслей.
И все же ситуация с уровнем цен даже после дефляционного кризиса 1920–1921 гг., как показали дальнейшие события, окончательно не пришла в норму. Полной ликвидации «революции цен», по выражению Е. С. Варги, не произошло. Фактически цены оставались еще завышенными, что стало одной из причин очень сильного падения цен в период великой депрессии, особенно на сельскохозяйственную продукцию. Таким образом, «элемент негибкости цен и заработной платы»[6] после 1921 г. явно усилился.
Нельзя не упомянуть большую международную активность в 1920-е гг. по созданию работоспособных международных наднациональных организаций (среди которых самой важной была Лига Наций), а также подписанию договоров о международных гарантиях. Однако в большинстве своем эти попытки оказались неудачными. Усилилась (особенно во время и после Великой депрессии) тенденция перехода части стран к авторитаризму и тоталитаризму, а у части демократий (например, Франции) – к колебаниям между социализмом и консерватизмом.
Условия. После кризиса 1920–1921 гг. и фазы депрессии сначала в США, позже в Германии и ряде других стран начинается бурный подъем. 1920-е гг. нередко в американской литературе называют «бурными 20-ми» (Roaring Twenties). Для Америки это очень верно. Однако не во всех странах двадцатые годы были такими. Например, в Англии общий физический объем промышленного производства вплоть до кризиса 1929 г. не превысил ранее достигнутого довоенного максимума. При глубокой неравномерности развития отдельных отраслей промышленности эти страны в целом не знали в цикле 1920–1929 гг. фазы подъема. В Англии была высока безработица, и она по-прежнему делала ставку не на новые отрасли, а на традиционные – текстильную, угольную и судостроительную.
Хотя третья длинная волна в условной схеме и не включает в свое название автомобиля, однако уже в 20-е гг. мы видим в США расцвет автомобильной промышленности, служившей одной из основ подъема. Наиболее активно развивались также машиностроительная, электротехническая, химическая, авиационная отрасли. Но особая роль автомобильной промышленности заключалась в том, что автомобиль стал центральной частью подъема, как ранее железные дороги, так как требовал новой инфраструктуры.
В частности, к концу 1929 г. в США насчитывалось свыше 1 млн км шоссейных дорог, из них около 125 тыс. – асфальтированных. Асфальтированные дороги протяженностью в 50 тыс. км были построены только за период 1925–1929 гг. Эти десятки тысяч километров асфальтированных дорог, десятки миллионов автомобилей, 50 тыс. гаражей, 100 тыс. авторемонтных мастерских и станций обслуживания вместе с расставленными по всем городам, поселкам и дорогам страны тремя сотнями тысяч бензиновых колонок служили главным обоснованием для разговора о «просперити». Рекламой для «процветания» служило также строительство, особенно жилищное, на которое в 1921–1928 гг. было израсходовано, по разным подсчетам, от 17 до 30 млрд долларов, в результате чего было построено 3 млн новых домов. Строительных контрактов же в эти годы было заключено на гораздо большую сумму. Очень мощным было и остальное строительство. Таким образом, в США в 1920-е гг. быстро растут продажи частных домов и товаров длительного пользования, к которым помимо автомобилей следует отнести бытовые электроприборы: холодильники, пылесосы, стиральные машины. Тем самым закладывалась модель экономического роста нового типа, которая позже, в 1950–1960-е гг., стала важнейшей во всех развитых странах.
Большие изменения в отношении механизации происходили в сельском хозяйстве Америки, однако уровень цен в нем не восстановился после кризиса 1921 г., чему способствовал и выход СССР на мировой хлебный рынок, так что сельское хозяйство в отличие от промышленности испытывало трудности, и роста объемов в нем почти не было[7].
Как было сказано выше, с одной стороны, цены после 1921–1922 гг. не упали до оптимального уровня, но, с другой стороны, они и не росли так (или даже вовсе не росли), как должно было бы быть в фазе подъема, исходя из опыта предыдущих циклов. Таким образом, в теорию циклов приходилось вносить важные коррективы, рост цен в период подъема уже не был обязательным моментом. Как указывает, например, Хаберлер, яркий пример бума, не сопровождавшегося ростом цен, – американский бум 1926–1929 гг. Правда, он добавляет важное (даже принципиально важное) уточнение: стабильными были лишь оптовые цены. Более общий индекс цен (исчисленный Карлом Снайдером) показывает заметное повышение, то есть то, что была «относительная инфляция»[8]. Также иногда указывается, что был очень большой рост стоимости фондовых и иных денежных активов.
Отсутствие видимой инфляции, таким образом, существенно искажало уже известные показатели перегрева. О том, каким образом отсутствие инфляции вводило в заблуждение целый ряд экономистов, включая и таких выдающихся, как И. Фишер или Дж. Кейнс (которые из-за отсутствия роста цен не видели опасности переинвестирования и краха), см. интересную статью М. Скоузена «Кто предсказал крах 1929 г.?». Стоит отметить, что и в первые годы XXI в., еще в 2005–2006 гг., отсутствие видимой инфляции в США на фоне невиданного роста цен на сырье, металлы и топливо в мире ставило в тупик даже Алана Гринспена, который посвятил этой проблеме в своих мемуарах целую главу с символичным названием «Головоломка». Возможно, он и прав, считая, что уже с середины 1980-х гг. глобализация стала заметной дефляционной силой, хотя в ряде стран она как раз стала мощнейшей инфляционной силой (как, например, в странах бывшего СССР или даже в Китае)[9]. Но, по-видимому, также ясно, что считать инфляцию только по потребительским ценам, видимо, уже неправомерно, иначе уровень такой инфляции вводит в заблуждение о том, как это происходило 80 лет назад.
Внешний фактор.Несмотря на временную стабилизацию мировой финансовой системы, она не пришла в полное соответствие
с изменением ситуации и стала явно менее устойчивой, чем до войны. По мнению некоторых аналитиков, например Дж. Хикса, мировая денежная система полностью не приспособилась к изменениям в уровне денежных доходов, имевших место в период и после первой мировой войны, золотой запас был недостаточен. Действительно, даже крупный золотой запас США не спас ее денежную систему от краха. Тем не менее, в этот период господство доллара в
мировых расчетах усиливалось, что подкреплялось огромными долгами Европы перед США, активным проникновением американского капитала в разные страны, включая и европейские. Были даже наивные надежды, что «американцы станут в большой степени хозяевами Германии»[10]. Интересы американского капитала постепенно распространялись на весь мир, но пока его присутствие, например в Азии, а тем более в Африке, было весьма слабым. Например, в 1929 г. экспорт США только в одну Канаду или в Латинскую Америку в 15 раз превышал экспорт во все азиатские страны. В 1930 г. американские инвестиции во все государства Азии составляли около 1 млрд долларов – в 4,5 раза меньше, чем американские инвестиции в Канаде, в 5 раз меньше, чем в Европе, и почти в 6 раз меньше, чем в Латинской Америке. Из этой суммы
445 млн долларов было инвестировано в Японии, 201 млн долларов – в Индонезии и всего 130 млн долларов – в Китае. Тем не менее, Дальний Восток, в частности Китай, занимал большое место во внешней политике Вашингтона в послевоенные годы. Из этих цифр также видно, что американский континент (в полном соответствии с господствующим тогда изоляционизмом и ростом интереса к доктрине Монро) был более интересен американским капиталам, чем даже Европа. Быстро росли связи с северным соседом – Канадой. Канада заняла второе место в мире после Англии по импорту товаров из США. Особенно интересно было то, что через Канаду американские товары на льготных началах проникали в страны Британской империи. Добавим, что Канада была землей обетованной для американских бутлегеров. Несмотря на рост экспорта капитала из США, важнейшие позиции в этом направлении продолжали удерживать Англия (что позволяло ее экономике совершенствоваться, несмотря на крайне вялый рост, а фунту стерлингов – оставаться ведущей валютой мира), а также Франция. В то же время во второй половине 20-х гг. экспорт капитала из США замедлился в связи с начавшимся экономическим подъемом.
Неполная урегулированность платежных проблем и слабость международной финансовой системы способствовали скатыванию к протекционизму. Эта тенденция обозначилась уже перед первой мировой войной, когда снова появилась дискриминационная защита, а некоторые страны отказались от практики предоставления статуса «наибольшего благоприятствования»[11]. После первой мировой войны это еще более усилилось, в том числе с образованием СССР, распадом Австро-Венгрии и появлением ряда так называемых лимитрофов (стран Балтии, Польши и др.)[12]. Многие торговые связи, прерванные Первой мировой войной, оказались невосстановимыми. С 1913 г. и до краха в 1929 г. объем мировой торговли вырастал на 2,2 % в год, в то время как тарифы оставались на предвоенном уровне. В США при президенте Кулидже в 1924 г. даже подняли и без того значительные ввозные пошлины. После краха 1929 г. протекционизм распространился еще более широко, страны подняли торговые барьеры и отказались от практики предоставления статуса наибольшего благоприятствования в пользу дискриминационных мер.
Между тем экспорт товаров оставался важнейшим стимулирующим фактором для роста американской и многих других экономик. Поэтому в США придавали его поддержанию огромное значение. И конгресс, и правительство, и министры, и послы, и консулы, и моряки – все старались увеличить торговлю США с другими странами. Например, в 1927 г. конгресс США решил командировать сотни агентов за границу в поисках новых возможностей для экспорта.
Усовершенствованные финансовые инструменты. Рост и расширение производства происходили в значительной мере за счет усовершенствования техники производства, а подъем протекал в условиях изобилия ссудных капиталов и характеризовался большим ростом кредитной надстройки. 1920-е гг. вполне явно обнаружили рост тенденции на увеличение значимости финансовых услуг в общем объеме ВВП[13]. Финансовые услуги и ранее занимали видное место в экономике таких стран, как Англия и Франция, но теперь эта тенденция становилась мировой (тогда как ранее ведущей по значимости была тяжелая промышленность, в том числе машиностроение). И особенно заметной она становится в США. К. Кларк в процессе продуктивного анализа взаимосвязей между сдвигами в отраслевой структуре экономики и изменениями в темпах экономического роста пришел к выводу, что эта тенденция на увеличение значимости сектора финансовых услуг будет расти.
Рост значимости финансового сектора выражался, конечно, в росте эмиссии ценных бумаг, которая во всех странах достигала больших размеров, но особенно велика была в США; а также в росте активности банков, которые стали все более агрессивно играть на биржах. Сильно выросло и число держателей акций, а на бирже к 1929 г. принимало участие в игре не менее 1 млн человек. Но рост значимости финансовых услуг не мог не идти рука об руку с распространением финансовых технологий. Прежде всего усовершенствовалась сама биржа, как за счет дополнительной регуляции, так и за счет более тонких инструментов анализа. Уже в 20-е гг.
(в неразвитом состоянии и заметно ранее) на биржах стали применять различные индексы, например индекс Доу-Джонса. Выросла роль центральных банков, особенно молодой ФРС в США[14]. Далее можно отметить: рост услуг по управлению активами, в том числе свободными финансами, увеличение всякого рода трастовых (и им подобных) компаний; рост потребительского кредита, который способствовал увеличению покупок недвижимости, автомобилей и товаров длительного пользования; рост кредитования фермеров, распространения лизинга и др.
В это время расцветают холдинги. Как констатировала комиссия президента Гувера, держательская компания является фактически «продуктом 20-х гг. XX в.». Другие авторитетные заявления
в американской литературе подтверждают, что экономическая история 20-х гг. – это в известной мере история деятельности держательских компаний. В 20-х гг. держательская компания стала наиболее характерным орудием превращения отдельных предприятий и корпораций в крупные монополии. В 20-х гг. параллельно усилению деятельности держательских компаний у акционеров, не имеющих отношения к руководству корпораций, отнимались даже формальные права. Такой поворот был одним из проявлений того, что в 1930-е гг. назовут «менеджерской революцией», в результате которой собственник окончательно отделяется от управления. Позже эта структура крупных управляющих крупных корпораций, которая фактически самостоятельно (то есть без собственника) формирует корпоративные цели и бизнес-стратегию, будет названа Дж. К. Гэлбрейтом техноструктурой.
Кризис и его этапы.Когда говорят о финансовых «пузырях», то в американской литературе в качестве самого яркого примера приводится биржевой «пузырь» перед 1929 г.С одной стороны, конечно, нельзя забывать, что рост биржевых котировок во многом был обусловлен открывшимися новыми перспективами в связи с внедрением в массовое потребление таких достижений, как радио, автомобили, самолеты и т. д.; но, с другой стороны, достаточно очевидно, что источник роста в значительной мере был спекулятивным. За семь лет, с 1922 г. по осень 1929 г., индекс Доу-Джонса поднялся со 103 пунктов до 381 на пике, то есть вырос почти в
4 раза. Перегрев экономики был очень высоким, переоцененность активов дошла до максимума[15], перенапряженность финансового рынка чувствовалась явственно[16], кредитная экспансия была очень активной, чему в целом способствовала политика ФРС, направленная на поддержание относительно низкой учетной ставки. Только
с весны 1929 г. Совет ФРС стал проявлять беспокойство относительно неустойчивости Уолл-Стрит, были приняты некоторые меры и поднята учетная ставка, но реально эти меры уже не оказали нужного действия либо, напротив (как и считал М. Фридман), оказали вредное влияние к октябрю 1929 г.
3 сентября 1929 г. индекс достиг пиковой высоты в 381 пункт. Биржу начало лихорадить. Группа нью-йоркских банкиров пыталась поддержать курс скупкой акций. Казалось, это удалось, поскольку индексы хотя более и не росли, но, однако же, в течение нескольких недель и не падали резко. Уже раздавались вполне разумные предупреждения о возможном обвальном падении курсов, но они не могли решительно повлиять на игроков. В то же время некоторые экономисты оспаривали «пессимистов» и говорили, что рынок вышел на высокое плато, на котором надолго останется, а другие продолжали считать, что цены акций еще будут расти. Ошибки эти теперь очевидны, однако заметим, что одно дело – предвидеть крах вообще, другое дело – точно предсказать его дату (что, к тому же, удается обычно одному человеку только один раз). Например, Л. фон Мизес правильно предсказывал неизбежность краха, но говорил он об этом начиная еще с 1924 г. Крах между тем приближался. 24 октября 1929 г. наступил всем известный «черный вторник», и курсы начали обваливаться. Почти сразу же после успокаивающих заявлений президента Гувера и ряда экономистов,
29 октября, произошел новый, еще более мощный, обвал, вызвавший невиданную панику. После некоторой стабилизации обвалы продолжились в декабре 1929 г. В целом с естественными колебаниями падение продолжалось в течение многих месяцев, достигнув дна только в 1932 г. на уровне 40 пунктов, что означало спад на 87 % от высшего уровня в сентябре 1929 г. Это было самое глубокое падение биржевых индексов за всю историю бирж. И хотя во многих кризисах в США падения были очень жестокие, но все же даже в самые тяжкие времена они оставались в районе 40 %[17]. Это видно из следующей таблицы[18].
Таблица 1.9