Подготовка к ночному поиску

Январь 1944 года.

Шло время. Во взводе были новички из пополнения, с ними нужно было заниматься, и мы должны были от общей учебы в тылу перейти к действиям за передним краем |нашей обороны| . Что говорить. Их нужно |было| научить почти всему. Кроме того, прежде чем пустить новичков |разведчиков| в ночной поиск их нужно подготовить, разработать подробный план действий. План должен быть во всех деталях проверен где-нибудь в тылу на снегу. Человек должен знать, как он будет действовать в реальных условиях. Каждую мелкую деталь, каждый момент разведчик должен проиграть |по минутам| и проверить на подходящей местности.

Но как говорят, сколько не топчись |на снегу у себя| в тылу, от действительности это далеко |и больше похоже на учебное занятие/кинохронику о войне| . Ждать больше нельзя. Начальство торопит. Нужно готовить ночной поиск. У меня в голове два плана |двух| операций. По первому варианту идея поиска такова: Старшина достает две пары вожжей, группа разведчиков ночью спускается вниз с обрыва. Группа проходит открытое снежное поле, где находиться немецкие отдельные окопы и блиндажи. Сплошной траншеи у немцев здесь нет. Они сидят небольшими группами в отдельных опорных пунктах. Поисковая группа проходит скрытно снежное поле и углубляется в лес. С опушки леса можно вести наблюдение. Потом они так же тихо возвращаются и докладывают обстановку. Но этот маршрут довольно опасный и, к сожалению, от риска не застрахован. Если группу в низине за обрывом обнаружат немцы, то ни один из |них| ребят назад не вернется. Подняться на обрыв |отступая| под огнем противника |почти| невозможно. Успех и провал имеют равные шансы. Группа должна пройти открытое поле, где нет ни кустов, ни оврагов, ни скрытых лощин. В открытом снегу можно залечь и отстреливаться. А долго ли продержишься? Группу в пять |шесть| человек через час расстреляют |в упор| .

Ситуация двоякая |довольно сложная| . А начальство требует свое |выговаривает по телефону и шлет приказы| . Утром я получаю приказ. |Вот один из них:|

Приказание по разведке № 02 штаба 17 гв. стр. духовщинской краснознаменной дивизии. НП 0,5 км. Южнее Бояры-Клевны 10:00 4.1.44 г. карта 1:50.000.

Противник подразделениями 413 пп и 301 пп, 206 пд обороняется на pубеже: Фолковичи, обрыв южнее д. Бондари, Лососина, овраг в 5-ти км. южнее Заболотинки.

С целью уточнения группировки противника, его огневой системы и намерений

КОМАНДИР ДИВИЗИИ ПРИКАЗАЛ:

1. Командирам частей и отдельных подразделений вести усиленную разведку силами взводов пеших разведчиков и захватить контрольных пленных и документы: 52 гв. сп в ночь с 6-го на 7-ое января 44 г. в районе обрыва юго-восточнее д. Бондари.

2. Командирам полков 52 и 48 немедленно приступить к оборудованию наблюдательных пунктов до командира роты включительно. Оборудование НП закончить к исходу дня 6.1.44 г. На НП иметь блиндажи с перекрытием не менее 4-х накатов. К 12:00 6.1.44 г. представить полную схему НП и доложить о принятых мерах по организации ночного поиска.

3. В дни плохой видимости и в ночное время выслать группы разведчиков для выявления действий противника в ближайшей глубине бороны противника.

4. На наблюдательных пунктах установить круглосуточное дежурство офицеров штаба. За работой НП установить строгий контроль.

5. Начальнику 2-го отделения штадива организовать на НП КСД круглосуточное наблюдение.

6. Разведдонесения представлять ежедневно к 12.00. О результатах работы разведгрупп докладывать к 7-ми 00 в указанные сроки.

О принятых мерах и об исполнении донести к 20:00 6.1.44 г.

Начальник штаба 17 гв. СДКД гвардии полковник

/подпись/ Карака

Начальник 2-го отд. штадива гвардии майор

/подпись/ Васильев

отпёч. 5 экз.

экз. № 1 в дело

экз. № 2–5 по частям.

Вот так! Все это время наша жизнь прошла |под обстрелами и| под снарядами. Пришел приказ в ночь с 6-го на 7-ое взять языка, выложи или умри!

С обрыва ребята сойдут |незаметно и тихо| . По полю пройдут, наследят на снегу. А потом что? Надо пойти проверить какие следы остаются, в открытом поле.

— Сергей! Надевай маскхалат! Пойдем, пройдемся по полю!

Мы выходим из палатки на свежий воздух. Пахнет хвоей. Под догами мелкий скрипучий снег лежит. С неба сыплется едва различимая белая пороша. Ее чувствуешь лицом. Она холодит нас, губы, сползает по щекам. Вот так наша жизнь. Сегодня ты живой осязаешь и чувствуешь метель |природу| . А завтра тебя скинут вниз с обрыва и философия твоя |кончится раз и навсегда| .

Я посылаю Сергея вперед, поперек снежного поля. А сам смотрю за ним, когда он исчезнет в снежной дымке |тумане| , изучаю его следы и иду вслед за ним. Я останавливаюсь и смотрю на облака. Небо серое, мглистое, по небу бегут черные |темные| прогалины неба. Мне нужно забыть очертания фигуры Сергея. Сейчас он пойдет в другом направлении. Интересно, на каком расстоянии я потеряю его из вида. Мы проделываем на снегу разные петли. Я закрываю глаза, потом открываю их и пытаюсь за несколько секунд отыскать его на фоне ночного снега. Я гоняю Сергея по полю. Он идет, то медленного, то лениво подвигается рысцой. Через некоторое время мы возвращаемся к себе в палатку.

— Вот что Сергей! Даю тебе важное поручение. Пойдешь по тропе в стрелковую роту и по пути свернешь с тропы и наследишь поперек. Пересечешь тропу поперек в нескольких местах. Ну, скажем раза два, три не больше, В одном месте пройдешь обратно по своим следам. А в остальных случаях оставишь за собой одиночный след. В общем, нужна реальная картина, как будто поперек тропы с переднего края по снежному полю прошли люди и углубились к нам в тыл. Посмотрим, что скажут разведчики, когда увидят поперек тропы свежие следы. Ты вернешься сюда. Я позвоню Рязанцеву, он пошлет двоих и еще нескольких ребят сюда в овраг. Я опрошу по очереди каждого. Интересно, что скажут они, когда придут сюда. Нужен эксперимент и вещественные доказательства. Они сами убедятся, что на следы никто не |смотрит| обращает внимания. Сергей все сделал, как я сказал. Вернувшись в палатку, он нарисовал мне схему своих следов поперек тропы в глазомерном масштабе.

И вот результаты. Ни один из разведчиков не обратил внимания на следы. Никто никогда не изучает, какие следы пересекают дороги и тропы, по которым ходят солдаты. Старшина к их приходу истопил по черному баню. Перед делом нужно попариться. На кой им хрен смотреть на какие-то следы. Каждый вшивый думает только про баню.

И я подумал. Сколько всяких разных одиноких следов пересекают наши пути, дороги и тропы. И никто никогда не обращает на них внимания. Каждый занят своими мыслями, когда топает на передовую или в тыл. Может солдат решил спрямить свой путь. Может телефонисты на проводе обрыв искали. Зачем вдруг солдат полезет по колено в снег. А может он свернул по надобности. Солдат теперь культурный пошел, посередь дороги не будет безобразничать.

Еще один момент уловил я, рассуждая о следах поперек тропы. Немец приучил наших солдат перебежками |миновать| …. открытые места. Мины и снаряды подгоняют солдата. И солдатики как заводные бегали и носились рысью по тропе.

А почему бы и нам не подстегнуть немцев. Снарядов и мин нам для этого не дадут. А вот станковый пулемет мы можем достать и поставить. Пусть немцы тоже не разевают варежки |рты| . Жужжание и чириканье пуль действует не хуже снарядов на нервы. Я пулеметчик. Знаю это хорошо. Вот собственно и весь в деталях план ночного поиска.

Разведчики должны скрытно преодолеть снежную низину, добраться до леса, организовать наблюдение. В лесу можно будет поставить обшитую белыми простынями палатку. В палатке можно отдохнуть и из нее выходить в ночной поиск на облаву немецких зевак.

Все протоптанные в лесу тропинки следует заминировать. Немцы могут случайно наткнуться на них. Места, где будут стоять мины нужно обозначить ветками. При возвращении к палатке люди их должны переступать или обходить.

Здесь всплывает еще один вопрос |момент| . Прежде чем отправить людей за обрыв, нужно проверить и научить обращаться с минами. Всякое бывает. Может кто с ними и обращаться не может.

Теперь я думаю уже о другом. Не лучше, ли вниз с обрыва вместо группы из шести послать всего двоих. Нет ни какого резона рисковать сразу шестью. Если погибнут все шесть, то отправить новую группу будет почти невозможно. В поиск идут добровольцы. Кто после гибели шести снова туда пойдет.

А если вниз пойдут всего двое, то пройти им до леса будет легко. Им и задачу поставить надо, чтобы пройти туда и |назад| обратно.

Я, например, не могу приказать человеку, иди и умри через десять минут. Там где прошел один, пройдут и другие. Тут психология важна. Потом можно собрать и десять человек, и спокойно спуститься вниз. |Это командир полка может сунуть сотню солдат под пули спокойно| . Разведка это добровольное и тонкое дело. В разведку ходят добровольцы, без всякого принуждения. В плане на ночной поиск должны быть предусмотрены все неожиданности и мелочи. Риск допускается только при личной неряшливости.

И так решено. Вниз пойдут только двое. Но и этим двоим тоже нужны гарантии, что они вернуться живыми. Кто будут эти двое первые? Мысленно прикидываю, перебираю в памяти лица ребят.

Командир полка сказал бы так:

— Пусть оставят себе последнюю пулю!

Интересно? Кто после этих слов вниз пойдет добровольно? Сам бы командир полка не стал бы стреляться. Он поднял бы лапы вверх, коснись его это дело. Ему важно вовремя вставить красное слово. А что будет потом, ему на это наплевать.

Нам было известно, что те, кто побывал в плену у немцев рассматривались как дезертиры и возвращались обратно с заданием немцев |отправленные с тайным заданием обратно к нам| . Война это не только красивые слова, лихие эпизоды, отважные налеты. Это обыкновенная солдатская жизнь, человеческие страдания, тяжести и лишения, окрики и горькие обиды, смерть на каждом шагу, и ни каких тебё, ни почестей, ни радостей, ни наград. Это, если хотите, — короткая солдатская жизнь, это кровавая бойня на которую пошли простые русские люди.

Спустившись с обрыва, разведчики возьмут по компасу азимут и наметит себе ориентир. Поглядывая на ориентир и на лежащую перед ними местность, чтобы случайно не напороться на немцев, они перейдут снежное поле и углубляться в лес. Посмотрят, что находиться за лесом и на следующую ночь вернутся назад. Никаких активных действий, никаких выпадов и стрельбы в сторону немцев. Только наблюдение и скрытое передвижение. Обратный путь они пройдут быстрей. Азимут и ориентир в мозгах держать не надо. |Обратно спокойно идешь по своим следам| .

Чувствуя близость противника солдат идет обычно опасливо, часто оглядывается, при случайном выстреле вздрагивает и приседает, передвигается вперед, переступает осторожно и как правило сутулиться. Такую опасливую фигуру сразу видно издалека. Разведчик там внизу должен идти уверенно, спокойно, как у себя дома.

Вот, собственно, |какой план| и все, что торчит у меня в голове. Теперь посмотрим, как все это можно осуществить во время ночного поиска. Для того, чтобы хорошо знать оборону противника, нужно послать вниз с обрыва несколько мелких пассивных поисковых групп. Их можно направить по разным маршрутам. И чем они будут мельче, тем подойти к немцам им будет легче. Всем известно давно, что тихо пройти в тыл к немцам легче, чем с передовой из-под проволоки и из-под носа у пулеметчиков брать языка. В первом случае разведке нужно лишь пройти передний край немцев и углубиться в тыл. Из десяти идущих к немцам в тыл как правило все десять возвращаются. Заранее готовятся несколько проходов. Выбирается один проход, когда идешь туда. При возвращении обратно пользуешься другим. Это в целях предосторожности, на случай засады. А взять второй случай, когда нужно взять языка из передней траншеи немцев Из десяти не всегда остаются живыми двое, трое. В тыл к противнику ребята охотно идут. А за языком идти в переднюю траншею иногда отказываются |по разным причинам идти| . Вот простая арифметика при выходе в ночной поиск. При выходе на захват языка у многих ребят появляются болезни. У одного появляется куриная слепота. У другого за два часа до выхода вдруг случается расстройство желудка, он часто начинает бегать и все проходит вполне натурально. У третьего начинается нервное дерганье лица. У четвертого судороги ног. У этого кашель взахлеб и он покрывается потом. Но стоит кому из них сказать, что ты сегодня остаешься и не пойдешь, иди отдохни, пойдешь в другой раз с той группой, как |у него| недомогание тут же проходит. Все натурально! Не то, чтобы он притворялся, на нервной почве это все. Лейтенант Рязанцев перед строем стоит, у него язык заплетается, как будто он конфетку сосет.

— У тебя что во рту? — спрашиваю я его.

— У меня ничего! Тебе показалось!

Может и показалось, но вижу что он не в себе. На верную смерть должен идти, вот и заикается. В это время из строя выходит высокого роста солдат и объявляет при всех:

— Я сегодня идти не могу! Ничего не получиться! У меня в душе что-то оборвалось!

Нет бы подойти одному и сказать без лишних свидетелей. А он взял и ляпнул при всех. Что я ему должен перед всем строем ответить? А что, собственно, лучше? — думаю я. Вот так при всех честно заявить, или скрыть, затаиться и потом увильнуть во время операции.

За ним вышел из строя еще один. Молчит, весь напрягся, покраснел, хочет что-то сказать, а выдавить слова не может. Вот вам и групповой отказ! Считай, что выход на задачу сегодня сорван. А мне как быть? Как перед начальством держать доклад? Как я оправдываться буду?

— Что, что? — скажет мне командир полка, — Ты у меня смотри! Опять у тебя дрожь в коленках? Иди и приказ выполняй!

Я, конечно, могу принудительно послать на поиск ребят. Есть у нас группа старых, испытанных разведчиков. Но я их берегу для подходящего случая, когда есть верный шанс взять языка и без потерь вернуться обратно, когда нужно применить тонкое умение и собачий нюх, так сказать. Они тоже видят, что сегодня будут большие потери. Очертя голову в исступлении на рожон никто из них не полезет. Нет никаких гарантий живым вернуться назад. Они понимают, что от меня это формально требуют. Написали приказ по разведке и к 7-ми 00 другого дня о результатах разведки доложить.

Часто такие приказные выходы заканчиваются обнаружением немцами наших групп. Начинается такая бешеная трескотня. Артиллерия немцев начинает бить из всех батарей по ближним и дальним позициям, наворочает столько, не опомнишься потом дня два. Тот же командир полка потребует от меня выяснить может немцы в наступление на нашем участке перешли.

— Немцы сидят на месте! — докладываю я. Полковая разведка попала под огонь! |Наверно| Есть большие потери! |Немецкий отчаянный грохот меняет мнение у командира полка| Может завтра новую группу послать? — спрашиваю я.

— Ну тебя с твоей разведкой к чертовой матери! Тут чуть блиндаж не разнесло и не выбило мозги!

Бывает и так, когда разведчики вообще не хотят говорить всей правды. Группа вместо ночного поиска ложиться где-нибудь на подходе к немцам в снег. Ляжет так, чтобы пули не достали. Потом кто-нибудь кашлянет или |пернет| сделает выстрел, ну и пошла стрельба с немецкой стороны. А бывает и так: лягут в нейтральной полосе, где в низинке. Проходит день, два, а группа не возвращается назад. Думай что хочешь. Вместо ночного поиска они двое суток в кустах, на снегу пролежали. Начальству докладывают, что группа не вернулась. Начальство думает, что она погибла. А они с пустыми руками на третьи сутки возвращаются назад. Говорят, лежали под огнем. Пойди их проверь. Кто из начальства полезет по их следам под немецкую проволоку. А стрельба на передовой все время стоит. Может и правда пулеметным огнем к земле их немцы прижали. Я однажды двое суток на спине лежал. Бьет под кромку снега шевельнуться не дает. Не то, чтобы на бок повернуться.

Чудесные ребятки |собираются и| служат в полковых разведках. У них богатая фантазия и исключительно тонкое на немцев чутье. Из них никого глоткой и руганью, и медалью не прошибешь. К ним нужно иметь душевный подход |проявлять| отеческую заботу и справедливость во всех делах. А если дело пойдет на крик, на обман и лицемерие, — считай, что в разведке плохие будут дела.

— Сергей! Сходи в баню! Пригласи Сенченкова! Скажи, чтоб пришел! Посоветоваться надо!

— Я товарищ гвардии капитан отселева крикну!

— Нет Сергей! Ты дорогой сам туда сходи! Пригласи с уважением, чтоб другие видели! Сходи! Сходи! Не ленись! Ты брат парень шустрый на ходу и не ленивый!

Я остался один, почесал затылок и опять задумался. Начальство в приказе требует, чтобы разведка пошла под обрыв. И я и ребята знают, что от туда живым не вернешься.

Вон в роте дивизионной разведки, именуемой 3 ОГРР (3-я отдельная гвардейская разведрота) по приказу штаба дивизии в ночь на 30.12.43 г. выслать в тыл противника, радиофицированную разведгруппу с задачей вскрыть глубину обороны противника, характер его оборонительных сооружений восточнее и юго-восточнее Витебска, наличия и места расположения резервов противника, захвата контрольных пленных, с выходом с ними в район своих частей. Что получилось?

Группа, имея радию, вышла, как указано в приказе в ночь на 30-ое, как положено. Но не доходя до передовой группа повернула обратно, отошла в свой тыл километров на пятнадцать, расположилась в лесу и стала передавать данные о противнике. В назначенный срок, через пять дней группа вернулась в расположение дивизии. Некоторых представили к медалям, а одного парня взяли и обошли. Он по пьянке возьми да и скажи. Скандал был невероятный. Командира роты сняли с занимаемой должности, перевели в роту охраны. Теперь он был командиром роты автоматчиков. В разведку ему не надо ходить и за работу разведчиков ответственности никакой.

Вскоре вернулся Сергей и вслед за ним в палатку зашел Сенченков. Он внимательно все выслушал и во многом со мной согласился. На следующую ночь нам предстояло вместе с ним проиграть весь вариант на снегу у себя в тылу. Нужна была подходящая местность. Утром после кормежки мы должны были отправиться искать ее.

В эту ночь, когда разведчики мылись в бане, в блиндаже на передке случилось непредвиденное |происшествие| .

Два разведчика, которых оставили для охраны блиндажа, стояли снаружи и наблюдали за немцами. Мина, прилетевшая сверху, тихо хряпнула и ранила сразу двоих. При очередной проверке связи блиндаж перестал отвечать. На линию послали связиста. Он и доложил, что разведчики ранены и самостоятельно двигаться не могут. Я велел Сергею послать санитаров, чтобы вынести их.

— А мы с тобой пойдем посмотрим что делается там впереди. Рязанцев в бане мокрый сидит. Нам с тобой, как сухие мы, придется идти. Возьмем с собой Сенченкова, пусть с нами идет.

— Пошли!

Мы идем по тропе, до утра еще далеко. Тропа узкая и глубокая. Солдаты ходят по ней как по лыжне, ступают ногами, волоча за собой валенки. Впереди словно ползком двигается темная бровка леса. Спускаемся в траншею, поворачиваем круто влево и идем к блиндажу. Траншея кончается, телефонный провод тянется кверху и уходит по снегу дальше. Идем перебежкой вперед. Вот снежный бугор блиндажа, вот окопы. На снегу перед входом в блиндаж лежат оба раненых.

— Где санитары? — спрашиваю я.

— Санитары были? — повторяю я свой вопрос.

— Были товарищ гвардии капитан! Они перевязали нас и сказали, чтобы мы лежали и не двигались, забрали автоматы и вывернули карманы.

— А теперь где они?

— Один за носилками побежал, а двое в блиндаже греются.

— Озябли, говоришь?

B проходе, который уходит из окопа вниз деревянные ступеньки с набитыми на них планками, чтобы не поскользнуться. Дверь в блиндаже из толстых досок открывается наружу. При бомбежке или обстреле взрывная волна сама прикрывает плотно дверь. Из печной трубы, торчащей в перекрытии, клубиться слабый дымок.

— Сергей! Возьми полено, припри снаружи дверь! Упри полено в ступеньку, чтобы изнутри не могли открыть. Сделай по тихому, не спугни санитаров, а то все дело испортишь!

— Сделаем все как вы сказали!

— У тебя Сергей в запасном диске патроны есть?

— Имеются! У меня в мешке россыпью с сотню найдется!

— Лезь наверх! Сыпани в трубу горсти две! Посмотрим, что эти прохвосты делать будут? Я их научу как у раненых разведчиков по карманам шарить!

Серега забирается наверх, достает горсть патроны и сыпет их в дымящуюся трубу. Патроны постукивая по железной трубе устремляются вниз. Я вспоминаю Грязнова, которого слабило, когда мы бросали патроны ТТ в открытую дверку горящей железной печки. Они с треском рвались, но силы никакой не имели. Внутри блиндажа началась беспорядочная трескотня. Кто-то с силой шарахнулся в дверь. Из трубы вырвалось облако черного дыма и посыпались искры. Через несколько секунд послышались вопли и удары прикладом в дверь.

— Ну-ка дай очередь из автомата в дверь. Пули от ТТ толстые дверные доски на пробьют! Патронов десять пусти для страху!

— А теперь вынимай полено и командуй им Хенде хох.

Дверь отворилась, и изнутри вывалились перепуганные санитары с поднятыми лапами вверх. Из-под верхней притолоки повалил сизый дым. Мы гоготали.

— Ну что попало за мародерство? Теперь не будете лазить у раненых по карманам! Вещи сейчас же вернуть!

— Нам товарищ гвардии капитан приказано всех раненых на вещи осматривать. Оружие забирать. Трофейные вещи изымать и в санроту сдавать. Мы все по инструкции делаем.

— Я вам такую инструкцию пропишу, что вы в другой раз к карманам разведчиков и не коснетесь. Разведчики лежат раненые на снегу, а они свои зады у печки греют!

В это время третий санитар прибежал с носилками.

— Кладите на носилки и несите в овраг. Там старшина с лошадью вас дожидается. И больше на глаза не попадайтесь мне. Все поняли? Карманники несчастные!

Раненых положили на носилки, появились еще два санитара из стрелковой роты. Мы забрали их оружие и остались около блиндажа. Рязанцев должен прислать группу ребят, как только они закончат баню. Перед самым рассветом. Ночью две группы ползали к немецким позициям. Мы подбирали себе объект. Немцы по нейтральной полосе стреляли мало. Нужно было не обнаружить себя. Разведчики прослушивали оборону немцев с самого возможно близкого расстояния.

К утру группы вернулись и ничего хорошего не могли сообщить. На следующую ночь я планировал продолжить |прослушивание и| наблюдение. Зимняя ночь длинная. Пока вернуться ребята, пока придет старшина, накормит всех, сколько времени пройдет. А день пролетает быстро. Ляжешь на солому не успел глаза закрыть, а тебя уже будят, подыматься пора, скоро темнеть начнет. Нужно снова готовиться к вылазке. Однажды днем немцы взяли и по кустам нам в тыл зашли. Постреляли из автоматов, нагнали нашим стрелкам страху, а к траншее, где сидели наши солдаты, идти побоялись. |В стрелковой роте паника, немцы окружают роту| . Солдаты ушки на макушки, собрались было из траншеи бежать. Кто-то вспомнил из них |нашелся такой один| , что разведка на левом фланге роты |в немецком| блиндаже сидит.

— У них там блиндаж! — сказал этот кто-то командиру роты. Солдаты несколько воспряли духом |но загривки у них зачесались, то ли на нервной почве, а может вши почуяли неладное и беду| . Командир стрелковой роты молодой лейтенант побежал к нашему блиндажу.

— Где капитан? — крикнул он часовому. Немцы нас обошли по кустам, окружают!

Он хотел было cунуться в блиндаж, но часовой его остановил, не пустил даже в проход на ступеньки.

— Щас узнаю! Здесь погоди!

Вернувшись из блиндажа, часовой объявил лейтенанту:

— Щас ординарец, капитана выйдет. С ним поговори! А капитана не велено будить.

Заспанный, позевывая и тяжело вздыхая в проходе блиндажа показался Сергей.

— Где капитан? — спросил командир роты.

— Он спит. Он те на што?

— Разбуди капитана! Немцы нас по кустам обошли.

— Капитан будить себя не велел. Он сказал, пусть немцы ближе подойдут.

Если подойдут, велел разбудить дежурную группу. А капитана я второй раз будить не стану. Он очень ругается, когда его зря будят. Чего-чего, а поспать он любит!

Серега широко зевнул, оскалив зубы, издал какой-то унылый душевный звук, почесал затылок, погонял на нагашнике надоедливых вшей |которые появились у нас у нас как только мы перешли жить в немецкий блиндаж| , посмотрел на небо сморщась, как бы прикидывая скоро ли будет рассвет, повернулся спиной к лейтенанту, пригнулся, подобрав под ремень живот, и рванул раскатисто и громко. Не оборачиваясь и лениво, он зашагал по ступенькам вниз. Часовой |от неожиданного громкого звука вздрогнул| вскинул глаза на лейтенанта, повел |брезгливо| в сторону носом, отклячил нижнюю губу и на его лице появилось выражение:

— Разговор окончен! Ну что еще тебе? Давай, топай к пехоте своей! — выражали его глаза выразительно. Командир роты замялся, соображая что-то, произнес невольно — Фу ты! повернулся и побежал к своим, стрелкам.

— Ну что там разведчики? — спросил кто-то из солдат, когда лейтенант вернулся назад.

Первое мгновение лейтенант не мог сообразить, что ответить. — Разведчики? Разведчики спят!

— А где их капитан?

— Капитан не велел его будить!

Эти слова, как ушат холодной воды, подействовал на солдат.

— Как спят? — недоумевали солдаты.

— Капитана растолкали. Он сказал, чтобы больше не будили. Пусть подойдут поближе! Они поднимут дежурную группу. А капитана будить не велено.

— А как же, немцы? — спросил кто-то. Рассказчик пустил струю дыма, покашлял в кулак и продолжал;

— Что немцы? Немцы увидели, что у наших паники никакой, полежали в снегу, задом, задом и убрались восвояси. Они боялись, что сами попадут в окружение. На войне всякое бывает. Ждут кто первый, так сказать, в штаны наложит.

— Это что же выходит? Немцы не выдержали и наложили?

— А ты как думал? И наложишь! Когда вокруг тебя русские сидят в окопах кругом. Немцы уже не те, что были раньше!

Левее нашего блиндажа за просекой стоял, по-видимому, усиленный взвод немецкой пехоты. Он прикрывал фланг немецкой обороны в районе деревни Лапути. Мы две ночи подряд лазили под самые окопы к немцам за просеку, щупали, искали, прослушивали и смотрели, но ни одного слабого места найти не могли. У немцев все прикрыто кругом, подступы к окопам простреливаются кинжальным огнем из трех пулеметов, не говоря об артиллерии поддержки, которая нет, нет, да брызнет огнем. Ни одного слабого места, где бы можно было просочиться в оборону и взять без потерь языка. Нужно бросаться на пулеметы. А из этого известно, что выйдет.

— Я говорил тебе Федя, что здесь бесполезно искать. Мы понесем здесь большие потери.

— А что будем делать. Если подходящего места нет. Под обрыв не пойдешь. Из-под обрыва |оттуда| и на вожжах обратно не вырваться.

Две разведгруппы к утру вернулись из поиска. Ребята |разведчики| , кто лежал на нарах, кто сидел на лавке у стены и курил. Вчера нам в блиндаж дали телефонную связь. Два телефониста поставили аппарат и устроились у окна на нарах. Я вошел в блиндаж, по смотрел в их сторону. На стене у окна висели немецкие картинки. Тут были какие-то цветные портреты немецких актеров и размалеванных актрис. Кто-то их выдрал из журналов, валявшихся в блиндаже под нарами и мякишем жеванного черного хлеба прилепил их у окна на стене.

— Кто это немецкую мазню здесь развесил?

— Телефонисты! Товарищ гвардии капитан.

— Навешали тут всякое иностранное дерьмо и млеют от восторга. Живут на русской земле, |плюют на неё| , преклоняются перед иностранными сифилитиками. Люди жизни за эту землю кладут. А эти телефонные черви сидят под накатами и картинки слюнявят. Ну-ка сдирай их со стены, забирай аппарат и в окоп быстро наружу! Видали? Они еще на нарах места себе заняли! Чтоб я вас в блиндаже больше не видел!

— Рязанцев! Предупреди часовых! В окопе, на снегу их держать! Там где стоят наши часовые!

На следующий день меня по телефону вызвали в штаб. Нового командира полка нам еще не дали. Дело в том, что наш командир полка дня три тому назад у всех на глазах был убит в ротной траншее. Он как-то поддал и решил показать, что он ничего не боится. Полтора месяца не вылезая просидел в блиндаже, а тут нечистая его поддела. Пьяному море по колено! Решил сходить на передовую. Смотрите бездельники |все| , сам полковой пришел в траншею к солдатам! |вперед не сгибаясь!| По дороге на передовую вначале вроде било тихо кругом. И |эта коварная| тишина его |обманула и| подхлестнула |его| .

| — Что вы тут мне мозги вправляете? Головы поднять нельзя! Тут ни одного снаряда не разорвалось. Нет то, что около моего блиндажа! Посрать выйти нельзя! А тут…, и он остановился на тропе и демонстративно решил отлить. Комбат, пригнувший было спину, молча проглотил слюну. Он хотел что-то сказать, но посмотрел на майора и осекся сразу. Уж очень у него решительный и непреклонный был вид и взгляд.

— Ты мне языком не мели! — заорал он на всю округу.

— Ты мне дело говори!

— Где у тебя тут все время люди гибнут?|

Впереди шел связной солдат из роты. За ним шел сам, а потом комбат. За комбатом два телохранителя с автоматами, и в полушубках, потом военфельдшер и еще кто-то. Вся компания до траншеи дошла без обстрела.

Командир полка спрыгнул в проход, прилег животом на переднюю стенку |траншеи| , вскинул к глазам бинокль |и стал им водить| . И тут с бешеной силой ударил первый снаряд. Вслед за ним |две батареи немцев плюнули| вдоль траншеи еще рвануло несколько |раз| . Солдаты поговаривали, что немец откуда-то ведет наблюдение |за тропой и траншеей| . Стоит кому показаться на тропе, как тут же следует моментальный обстрел.

Все повалились на дно траншеи, деваться было некуда. Переждав обстрел, комбат решил перебежкой податься к ротной землянке.

— Бежим вперед, — крикнул он и поднялся на ноги. Остальные рывком поднялись, и в это время несколько снарядов рвануло у них в ногах. Троих сразу убило. Комбат получил контузию. Не задело связного солдата из роты |и того, кто был сзади| . Солдат вовремя метнулся за поворот и нырнул в дыру под мерзлый грунт. Он знал, когда и куда нужно вовремя смыться, потому и остался в живых. Фельдшера ранило в руки. Он даже перевязать себя не мог. |Наш начальник штаба в рот перестал брать спиртное после такого случая.

— Ну да? Вот тебе и ну да! Полк остался на время без командира полка!|

— Сколько он пробыл на фронте? — спросил я как-то начальника штаба.

— Месяца два, полтора! А ты капитан? Мне говорили, с сорок первого воюешь?

— Да! С сентября сорок первого!

— И все время под пулями?

— Все время на передовой!

— В чем же дело? С сорок первого и вроде ничего?

— Я ранен несколько раз. А вообще ничего! |Я в блиндажах в тылу не сижу| Все время на передовой |бегаю| . Ухо востро держу. Слышу когда надо пригнуться, когда ткнуться в снег, кода броском место сменить. По полету снаряд слышу. Вот только здесь стоял, взял и в другое место ушел. Почему ушел, не знаю |могу ответить| . Оглянулся назад, а в то место, где я только что стоял, ударил снаряд, земля встала дыбом. Улавливаю что-то на слух, хоть ясно и не осознаю, заранее сказать не могу. Всегда настороже.

— Когда мне в роту нужно идти, или в нейтральную |полосу ползти, за два дня| спиртного в рот не беру. Ребятам положенные ежедневно сто грамм выдавать запрещаю! Старшине строго настрого приказано перед выходом на передовую ни капли ни кому не давать. Раз в неделю у разведчиков перерыв в работе бывает, когда отдыхают |очередная группа два, три дня| вот тогда старшина и выдает |старшина выдает каждому его положенную порцию. А если каждый день её выдавать то люди будут попадать под любой снаряд и шальную пулю| . Во время работы у разведчиков сухой закон.

— Вы меня по какому-то вопросу вызывали?

— Да! Нового командира полка нам еще не дали. В полку осталось мало солдат.

Ночные поиски нужно прекратить. Этот вопрос с дивизией согласован. Ты со своей разведкой переходишь в боевой резерв полка. С переднего края сегодня ночью своих всех снимешь, передашь блиндаж соседней роте, располагаться будешь с ребятами здесь в овраге. |Немцы могут снова предпринять вылазку обойти наши роты с другой стороны| . Резерва пехоты в полку |и в дивизии| нет. До получения нового пополнения будешь находиться в моем распоряжении. |В полку весь наличный состав стрелков находится в передней траншее. Снять с переднего края ни одного солдата не могу| .

— Все ясно! — сказал я. Я пошел к себе! Нужно до вечера выспаться!

— Ну Федь! Считай что тебе повезло! Приказано всей разведкой сниматься и отправляться в овраг. Будем стоять в резерве полка. Опять на боковую! |Думаю, что вылазки немцев по краю кустов заставили наше начальство иметь под рукой разведчиков на всякий случай| . Нам нужно пару пулеметов иметь |для этого всякого случая| . В ротах нет ни одного свободного. Пошли старшину в тылы. Пусть у оружейников возьмет |раздобудет. И скажи, чтоб боеприпасов к ним привез.|

Ночью мы перешли в овраг и расположились в палатках. У нас началась |сравнительно| спокойная жизнь. Старшина на следующий день вернулся из тыла, привез пулеметы и несколько цинков патрон. |И ещё он где-то| Раздобыл американский фонарик.

Американский фонарь, в отличии от немецких и наших плоских, имел цилиндрический вид. Один такой фонарь |в результате неясных манипуляций| оказался в руках у старшины. Фонарь принес Сергей. |Он уже успел повстречаться и переговорить со старшиной. Вообще, Сергей был сообразительным и шустрым малым.| До некоторого времени я даже не знал, что он успел побывать в тюрьме, хотя лет ему было девятнадцать. У него со старшиной был исключительный контакт. Разведчики в шутку называли старшину крестным отцом Сереги.

| — Сергей! Крестный велел тебе зайти к нему по какому-то делу!|

— Товарищ гвардии капитан! Вот вам фонарик! Старшина велел передать!

Сергей называл меня |всегда| по-разному. Иногда просто капитаном, когда разговор должен пойти ни туда, ни сюда. А когда он обращался ко мне вполне официально, это значило, что он собирается мне что-то важное сообщить. Я знал |эту,| его форму обращения и знал, когда он собирается мне что-то важное сообщить. Например: — Товарищ гвардии капитан! Вас вызывает к себе начальник штаба! Или: — Товарищ капитан! Старшина прислал две бутылки немецкого шнапса! Как прикажите? Сейчас распечатать или подождать |на потом| ?

— Сколько градусов?

— Тридцать два!

— Открывай! Чего их в мешке таскать! Пока пулей не задело!

Теперь, вот фонарь!

Луч фонаря бил исключительно далеко. Так далеко, что доставал до низких зимних облаков. Луч прямой и тонкий. Наведешь на облако, видно отчетливо светлое пятно. А на снегу он бьет метров на триста. Немецкие фонари ни в какое сравнение не шли. Фонарь можно настраивать вращением головки. Он дает то широкий ближний свет, то узкий и далекий. Зеркало в фонаре отличное. Настоящий параболоид. Внутри круглые батарейки "Сатурн" стоят. Баловались, баловались фонариком. Каждому хотелось посветить по облакам из него. Немцы, по-видимому, засекли яркий луч. Через несколько минут по оврагу ударили сразу всей батареей. Кто-то из темноты истерично кричит, — Выключай фонарь!

— Кто это орет? — спрашиваю Сергея я.

— Ну-ка сходи Сергей взгляни, кто там надрывает глотку?

Сергей возвращается, качает головой и, смеясь, докладывает: — Это наши полковые! Вчера установили здесь свою пушку. Вообще-то надо посветить им в рожу. Пусть немец пустит им с десяток снарядов на пробу. А то они всю войну прячутся по кустам где-то в тылу.

— Хрен с ними! На убери фонарь к себе в мешок. Потом еще раз, где- нибудь посветим.

— У штабистов, товарищ капитан, почти у каждого такой имеется фонарь. Это старшина в дивизии у кого-то присмотрел. Нам не дают. А для чего они им нужны, ума не приложу.

— Как для чего? В сортир после бомбежки ходить. А то может со страху и мимо, между кальсон в штаны наложить. Нам бы в разведку еще пару таких фонариков достать. В ночном поиске пригодятся. Дал лучом раз по облакам, вот тебе и сигнал, вместо ракеты.

— Это Сергей сигнальные фонари. Предназначены они, не по сортирам ходить и ни сигналы давать в ночном поиске. Это когда осмотреть с большого расстояния из передней траншеи нужный объект нужно. В ночном поиске нужно применять такие сигналы, чтобы они не отличались от немецких. Фонариком разведгруппа сразу обнаружит себя.

— Ты спрятал его в мешок?

— Так точно! Товарищ гвардии капитан!

— Пошли!

Мы вышли из соснового бора и повернули на тропу. Мины и снаряды по-прежнему фыркали, тявкали и, подлетая ближе, грохали в ушах.

Не успел я вернуться с передовой, как из штаба явился связной и сказал, что меня требуют на КП. По дороге связной мне сообщил, что к нам в полк прибыл новый командир полка. Опять наверно за языком пошлют? — подумал я. Командир полка новый. Что он может знать о передовой, о наших человеческих возможностях. Какую картину он может представить о передовой? Что он может сказать о войне? Для него война раскрашенная карта на столе при свете бензиновой горелки. Он слышит, что где-то ухает, где-то дрожит и вскидывается земля, знает, что гибнут люди, но для него главное приказ свыше. В полку осталось мало солдат. Хорошо что немец сидит и не атакует |наши позиции. Все сидят в обороне. И наши солдаты, и немцы, и командир полка в укрытии блиндажа. Но каждый по разному делает свою работу.|

Что видят солдаты? О чем думают солдаты? Чем заняты их головы? Чем собственно они живут? До командира полка все эти мелочи не доходят. Донесение командира роты, — это записка о наличии солдат и потерь. Чтобы знать состояние солдат, с солдатом нужно поговорить. Посидишь рядом под огнем в одном окопе, может что тебе и скажет |о воне, и о себе| . А если спросить раненого, как идут дела в стрелковой роте, от раненого ничего не узнаешь, у него свое не уме. |А под огонь из офицеров никто не хочет идти.|

Я шел на КП полка и думал, зачем меня вызывают туда. Я поскреб ногтями лоб.

— Вы что, товарищ капитан? Сергей как будто знал, о чем сейчас я думал.

— Чешутся мозги Сергей!

— Пополнение в полк прибыло! Идем людей получать, — сказал он, предполагая, что я в курсе дела.

— Возможно? — ответил я неопределенно.

— А ты откуда знаешь?

— Старшина вчерась говорил!

— Ну и дела!

— Нас хотят послать в дивизию получить для полка две сотни солдат нового пополнения.

Откуда Серега знает, что в дивизию прибыло новое пополнение? Был со мной все время рядом, никуда не отлучался, видно перекинулся, где парой слов со старшиной и ухватил на ходу эту новость.

Действительно. Когда я явился на КП, мне дали задание поехать в дивизию и получить для полка две сотни солдат, |как говорил Сергей| . Дали две сотни, потом еще одну. В результате сутки на ногах без сна и без отдыха. Усталые и измученные мы вернулись к себе и повалились спать.

* * *

Мне нужно было выспаться, чтобы быть готовым к новым заданиям |и действиям| . При подготовке ночного поиска каждый из нас должен быть со свежими силами |и с ясной головой| . Нужно быть в отличной форме, как после хорошей парной бани, чтобы и на душе было легко и спокойно, тогда ты способен рассуждать и думать |на разные темы| . Разведка дело тонкое, незаметный мельчайший штрих, пустяковая деталь может решить исход задуманной операции и поставить под удар человеческие жизни. А если кто из нас не выспамши и несколько суток |бегал| без сна |и без еды| , то какой толк от такого |вшивого, полуживого доходяги| разведчика? Когда я ложусь спать, то ни часовой, ни дежурный по взводу, ни старшина, и даже ни Серега не решаться разбудить меня. Когда я сплю, все, даже важные дела они решают сами.

И в этот раз, когда я залег основательно и решил, как следует выспаться, наш стрелковый полк решили перевести на другой участок и бросить на прорыв передней линии немецкой обороны. Там на новом участке в сторону немецкой обороны проходил большак на Витебск. 48 полк подвинули на наше место, 45-ый находился в резерве дивизии. Большого наступления на Витебск не предполагалось. К нам в гвардейский корпус был назначен новый ком. кор. генерал Безуглый. Он решил провести операцию местного значения, подготовить ее и нанести удар немцам на узком участке.

Передовые роты полка и саперные подразделения дивизии получили приказ усиленно заняться земляными работами и возведением на переднем крае оборонительных сооружений. На новом участке |, где до нас стояла пехота другого| полка закипела работа. Солдатам о наступлении ничего не говорили. Офицеры тоже не все знали |, про задуманный удар| . Кругом валили лес, пилили бревна |в размер| на перекрытия, ночами на клячах подвозили к передовой. Подъезд на новом участке был хороший, прям по большаку. Были отрыты глубокие котлованы |на передовой| . Подвезут бревна, тихо свалят, а потом солдаты их волоком занесут и уложат в срубы. Немцы видели, что на нашем участке ведутся строительные работы |по возведению укреплений| . Ночью постреливала немецкая артиллерия. Днем стал появляться костыль. Раза два над нами кружила немецкая рама "Хенкель-111"???. Она переваливалась с бока на бок и фотографировала: приготовленные котлованы, штабеля бревен для накатов, незавершенные кладкой срубы, готовые блиндажи |и наблюдательные пункты| . Возведение сооружений шло полным ходом. Немцы не долго ждали наше копание в земле, данные съемки они через несколько дней нанесли на карты и как-то днем начали обстрел наших сооружений. Немцы стреляли, а наши упорно копали землю и возводили накаты. И вот результат: Очки мы им втерли основательно.

Я с разведкой сидел на переднем крае, и мы вели за немцами усиленное наблюдение. Наша артиллерия на немецкие обстрелы |вяло| не отвечала. Наши вели пристрелку переднего края немецких позиций. Немцы никак не могли сообразить, что здесь под видом строительных работ подвозят снаряды, готовят для пушек огневые позиции, устанавливают пушки, правят дороги, строят мосты. Широкие следы пушечных колес тянулись к передовой, их нужно было к утру забросать валежником и хворостом. Немцам казалось, что мы боимся удара с их стороны. Вдоль большака немцы вполне могли пустить свои танки.

|Первого выстрела в упор они с нашей стороны никак не ожидали.|

Как-то днем нас офицеров всей дивизии собрали, с нами хотел поговорить новый командир гвардейского корпуса генерал Безуглый. Не часто нас собирали вот так. Выступило несколько командиров полков, сказал несколько слов наш командир дивизии Квашнин. Потом выступил Безуглый. У нас было приподнятое настроение. С нами говорили |вроде как с людьми| . Часа через два мы разошлись.

Две батареи пушек стояло у нас на переднем крае. Все было пристреляно, все было наготове. Сзади в кустах и на опушках леса стояло не менее полсотни стволов. Когда грохнул залп, и вверх поднялась земля, когда дрогнули вместе с землей и качнулись немецкие траншеи, когда заходили землянки и поползли в сторону окопы, с немецкой стороны не прозвучало ни выстрела. С чего бы они онемели? Может, почувствовали, что весь фронт загудел |и вздрогнул вдруг| . Здесь перед нами сидела пехотная рота немцев. Они ждали второго, еще более мощного удара, пушки, ружья и пулеметы их упорно молчали. Но второго удара с нашей стороны не последовало. Через десять минут поднялась пехота и пошла на немцев. Первая немецкая траншея была взята без всяких потерь. В траншее сидели оглушенные немцы.

Пока стрелки солдаты разбегались и шарили по блиндажам, разведчики успели схватить немецкого офицера |командира роты| . Он пришел в свою траншею за десять минут до начала нашего обстрела. Пришел и остался в траншее. Под огнем он не мог уйти назад. Вот ведь судьба! Сидел все время в тылу, в километрах трех от переднего края и что-то поддело его, встал и пошел в окопы проверять своих солдат. Явился в траншею и в плен попал. Пожилой лейтенант озирался по сторонам.

В немецкой траншее нам не дали долго сидеть. Прибежал командир полка и выгнал меня вперед преследовать немцев. А кого преследовать? Они все тут в траншее налицо.

— Пойдешь с разведкой вперед! Пока не встретишь огневое сопротивление немцев.

— Я пойду вперед, а у меня оба фланга открыты!

— На фланги нечего обращать внимания! | — зарычал он,| — На то вы и разведчики, чтобы ходить без флангов. Отправляйся немедленно и с окраины Бондарей пошлешь мне своего связного.

Я взял с собой две группы разведчиков и перевалив через окоп стал спускаться вниз, по снежному полю. Мы пересекли большак, и подошли к окраине Бондарей. Несколько черных сараев и полуразрушенных домиков торчало в снегу. Я послал, как было условлено, своего посыльного к "Первому", оставил одну группу с Рязанцевым разведать опорные точки противника у леса, а сам с остальными пошел в обход слева. Мы пересекли снова большак и по кустам двинулись вперед. Не доходя до угла леса, откуда ударил немецкий пулемет, мы |углубились в кусты и| легли в снег. Через несколько минут место, где мы обосновались немцы стали обстреливать из полевого орудия. Очередной снаряд ударил рядом и двоих разведчиков ранило. Пока возились с перевязкой, обстрел по кустам прекратился.

Сергей лежал в снегу рядом со мной. Он вдруг поднялся на руки, закинул вверх голову и подался вперед.

— Товарищ капитан! Бензином пахнет! Где-то здесь поблизости легковая машина стоит. Разрешите пошарить в кустах? Я это дело |обтяпаю| быстро!

Я промолчал в знак согласия. Серега поднялся на ноги, немного пригнулся и еще раз повел носом. Потом легко перемахнул через сугроб и тут же в десятке метрах наткнулся на немецкий гусеничный тягач. Я встал, подошел к тягачу и оглядел его со всех сторон. Тягач по внешнему виду был совершенно новый.

— Разрешите товарищ капитан попробовать завести?

— А ты что? В тягачах разбираешься?

— Я товарищ капитан до фронта трактористом работал. Мне эта техника знакома.

— Давай, полезай! Я махнул варежкой в сторону тягача, а сам подумал: — Может исправный?

После нескольких дней оттепели ударил мороз. Люди в обороне привыкли к теплу. А теперь лежали на снегу и мерзли. Я приказал старшине доставить нам в кусты палатку. Мы отрыли до мерзлого грунта снег, поставили палатку, натянули растяжки, и настелили на дно свежего лапника. |Его из леса нам привез старшина.| Я велел ребятам лезть в палатку и не торчать зря на ветру. Раненых увезли на волокуше.

В это время Сергей сумел исправить проводку зажигания. Он сидел в кабине на широком кожаном сидении. |Сергей| нажимал на кнопку стартера. Вот мотор встрепенулся и заворчал. Сергей выжал одну и другую рукоятки фрикционов, тягач дернулся вперед и завертелся на месте. Тут же в трех метрах стояли ребята и, разинув рты, смотрели на подвиги Сергея.

— Кончай! — крикнул я.

Но Сергей за шумом мотора голоса моего не слышал. Он с возрастающей скоростью продолжал вертеться на месте.

— Глуши мотор! — закричал я и замахал руками.

Сергей увидел мое злое лицо, скину газ и выключил зажигание. Двигатель, хлебнув несколько воздуха, |поперхнулся и| затих. На меня из кабины смотали жалостливые глаза Сергея. На лице у него была изображена душевная боль, неподдельная тоска и страдание. Он глубоко вздохнул, тихо простонал на выдохе и медленно опустился на снег рядом с гусеницей. Мне нужно было сказать ему что-то.

— Дорогой Сергей, не время сейчас заводить мотор и крутиться на месте! Погоди немного! Оглядимся, освоимся, я дам тебе потом хоть полдня, крути, вертись, реви своим мотором!

Сергей еще раз посмотрел на меня, стряхнул заботливо снег варежкой с ветрового стекла, побил валенком по неподвижной гусенице и сказал:

— Жалко, товарищ гвардии капитан, правый фрикцион не работает. А то бы мы всей разведкой махнули на фрица. Пару станковых пулеметов поставить и до Витебска можно чесать. Его можно припрятать в кустах, а потом перебрать сцепление. Такая штучка часто на дороге не валяется. На нем что по снегу, что по кустам, на скорости пойдет. Сели бы мы с вами в кабину! Какая красота!

— Каждому делу Сергей время свое! Тебе тягач разбередил душу, а у меня в голове другие заботы.

Вскоре явился старшина. По рыхлому снегу они откуда-то со стороны прибежали с Валеевым. Старшина приступил к раздаче кормежки.

— Вот что старшина! Где бы не были с ребятами, горячее питание два раза доставить ты должен. Обстановка не совсем ясная. Группы наши могут быть в двух местах. Одна здесь, или чуть впереди, а другая на окраине Бондарей.

— Все понял?

— Так точно товарищ гвардии капитан! Рязанцева и его группу найдешь на окраине Бондарей.

— Луконин!

— Я тут товарищ гвардии капитан!

— Пойдешь со старшиной до окраины. Покажешь где лучше пройти!

— Ну что Сергей! Может ты с тягачом, больше не будешь возиться. Пока старшина не ушел я передам с ним в полк, что мы здесь тягач захватили, пусть артиллеристы его заберут.

— Я согласен!

— Слышь старшина! Пусть трактор пришлют, тягач нужно на прицепе увести. У него, сцепление не работает.

Старшина ушел. Немцы перестали стрелять. Я залез в палатку к ребятам. Ночь прошла тихо и незаметно. С утра немец снова ударил по нашим позициям. Теперь он бил тяжелыми |откуда-то издалека| .

Глава 41. Деревня Бондари

Январь 1944 года