Обрывок двадцать четвёртый 2 страница
Я ненависть. Я злоба всего мира. Я всесилен и могу убить кого угодно. Я соль земли.
Наша остановка. Мы вышли. Парень вышел вместе с нами. При выходе из автобуса он опередил меня и подал Астаарте руку. Ненависть переполняла меня, и мне казалось, будто бы её разряды хлещут вокруг меня подобно разрядам молний.
– Тебя проводить? – спросил парень Астаарту, поправляя на плече лямку спортивной сумки.
– А ты где живешь? – она улыбалась ласково и игриво. Он с некоторым удивлением заметил:
– Мы же только познакомились?
– Ты против? – она ему подмигнула. Он показал на меня:
– Я-то нет. А что ты думаешь о нём?
Она равнодушно поглядела на меня.
– По-моему, ему всё равно, – ответила она.
– Извини, – кивнул я в сторону парня. Затем взял её за локоть и отвёл в сторону. – Какого дьявола ты делаешь? – спросил я шёпотом.
– А в чем дело? – ответила она вопросом на вопрос.
– Ты прекрасно знаешь! – ответил я. – Я думал, что между нами что-то есть.
– Думал? – она ухмыльнулась. – Может, тебе нужно меньше думать? А может, дело в том, что самочка выбирает всегда того, на чьей стороне сила? Это правило сего мира: сильный да победит. Сильному принадлежит всё.
– Хорошо, – я пожал плечами. – Это твой выбор. Ты вольна уходить или приходить. Я не могу держать тебя силой.
– Прекрати! – гневно вскрикнула она. – Прекрати эту слезливую философию спаниеля. Перевернулся на животик и ждёшь, кто бы тебя погладил или пнул. Ты хочешь меня? Так дерись за меня и получи меня. Я иду за самым сильным. За самым весёлым. За тем, кто сможет меня завоевать. Хочешь быть со мной – завоюй это право. Будь самым сильным, самым весёлым, и не надо притворяться, как будто вовсе и не хочешь удержать меня. Будь лучшим из лучших, потому что это то, чего ты достоин!
Я опустил голову. Она молча ждала. Затем развернулась и пошла навстречу парню. Я смотрел ей вслед. Я догнал её и взял за локоть. Она вырвалась. Парень подбежал к нам.
– В чём дело? – он смотрел на меня с явным презрением. Он обратился к ней. – Если ты хочешь, уйдём от него.
– Она останется со мной, – заявил я голосом, полным ненависти.
Он шагнул ко мне. Он ударил меня в левую скулу, затем в правую бровь. А я думал о каждой из своих прошлых драк. Он ударил меня в переносицу. Кровь горячими каплями стекала к подбородку.
Первый свой бой я принял в школе. В седьмом классе. Их было двое. Я говорю про бой, а не про жалкие стычки, в которых нет никаких чувств. Меня ударили по щеке. Бог призывал подставить другую щёку, а я ударил в ответ. На меня что-то нашло, и на глаза упала пелена ненависти. Когда я пришёл в себя, я бил головой о своё колено одного из парней, а второй стоял чуть поодаль и держался за разбитый нос. Они получили своё, а потом мы даже подружились. Это было очень полезно для моей репутации.
Бой – это состояние невесомости и бесконечности. А потом ты приходишь в себя и осознаёшь, что у тебя разбита губа или нос или подбит глаз. Бой – это ощущение жизни. Пока ты бьёшься с противником, для тебя исчезает важность победы или поражения. Ты просто дерёшься. Все виды единоборств как один говорят о том, что необходимо подавить в себе гнев и ненависть к противнику. Ты должен быть в бою спокоен как змея и яростен как тигр. Состояние «Инь – Янь». Ярость в спокойствии и спокойствие в ярости. Это неправда. В бою самое важное это ненависть и ярость. Это то, что помогает победить.
Моя бровь была рассечена. Из носа непрерывно текла кровь. Губы распухли, а кожа на скуле лопнула. Он был сильнее меня и видимо занимался боксом или карате. А мне было всё равно. Я отрешился от боли и от всего земного. Я подавил в себе ненависть и гнев. Внезапно из царившей вокруг меня тишины, нарушаемой хлопками ударов, возник резкий голос. Её голос.
– Не уходи! Немедленно вернись! Ты должен драться. Должен победить. Ты должен научиться использовать свою ненависть!
Её голос навязывал мне свою волю. И я не мог противиться. Откуда-то снизу начала подниматься яростная волна ослепительного бешенства. Я был всем, а он – никем. Я еще сдерживался, но чувствовал, как ярость крушит последние заслоны моего разума. Моя ненависть выплеснулась через край. Внезапно я почувствовал себя очень легко и свободно, будто в меня кто-то вселился и знал, что делать. Я ударил его сначала коленом в пах, затем, когда он согнулся, я ударил его кулаком в затылок. Кровавая пелена упала на мои глаза. Я кусал его и царапал, будто дикий зверь. Я вырывал окровавленные куски мяса. И во рту я ощущал соленый привкус крови. Чужой крови. И ещё я ощущал дикое торжество победы.
Когда моё сознание прояснилось, я выяснил, что держу в своих руках уже давно не сопротивляющееся окровавленное тело. Меня пробрала дрожь. Я прижал ухо к его груди и прислушался. Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук. Сердце стучит. Это хорошо. Я встал. Она ждала меня. Она кинулась ко мне, словно безумная и стала покрывать поцелуями моё израненное лицо. Она впилась в мои губы, причиняя невероятную боль и будто намереваясь высосать из них последние остатки крови. Я устал и хотел спать. Мы пошли домой.
Дома мы легли в постель.
– Что ты чувствовал? – спросила она.
– Ненависть, – ответил я. Я знал, что рано или поздно она заговорит об этом случае.
– Ты всё сделал правильно. Теперь я твоя, – она потёрлась щекой о моё плечо.
Я подумал о том, что мог бы и проиграть. Что я бы мог и потерять её. Или не мог? Теперь она была похожа на приручённую лань. Хотя скорее на пантеру. Посаженную на тонкий изящный поводок. И в любой момент этот поводок может порваться.
Обрывок девятый
– Ты не мог проиграть! – сказала она. – Тебе было за что драться. В тебе кипела ненависть. Дрался не ты, а тот демон, которому ты дал свой облик. Тот демон, которого ты вызвал своей ненавистью. Древние греки называли его Аресом, Богом войны, римляне – Марсом. На иврите его имя звучало как Абаддона. Ты не мог проиграть.
– Ты безумная стерва! – вскричал я. – Это ты заставила меня драться с ним!
– Ты должен осознать своё величие! – она засмеялась. – Человек может познать своё истинное величие лишь в бою. Твоя сила родит в других людях страх. Почему многие люди не осмеливаются драться с диким котом? Потому что он будет драться до последней капли крови. И даже крыса бывает очень опасна для человека. Когда ты осознаёшь, что стоит тебе начать драться ПО-НАСТОЯЩЕМУ, как тебя начинают бояться. А страх перед тобой – это первый шаг, который вознесёт тебя на вершину этого мира.
Страх. Все люди поклоняются этому идолу. Что было бы, если бы страха не существовало? Мы могли бы пройти по доске, положенной между крышами девятиэтажных домов, и благополучно упасть вниз. Мы могли бы давно использовать свой ядерный потенциал и взорвать эту планету к чёртовой матери. Страх необходим. Он необходимое условие нашего существования. Мы боремся за мир во всем мире, потому что боимся войны. Мы дарим льстивые улыбки окружающим, потому что боимся потерять свою репутацию. Мы выслушиваем упрёки нашего начальства, потому что боимся потерять работу. Мы ни за что не свяжемся с психом, в глазах которого горит ненависть и полное отсутствие страха. Словно в него вселился демон. Абаддона.
А я устал бояться. Я больше не могу испытывать страх. Мне нечего бояться, кроме предстоящего Суда.
Я должен её ненавидеть. Но я не мог. Я очень её хотел. Боже мой, до чего я хотел её тело. Я не прикрывался тем, что мне нужна её душа, что мне приятно её общество, что мне интересно с ней разговаривать. В тот момент мне просто нужно было её тело. И я взял её тело.
Я открыл глаза. Телевизора не было. Бабушкины старинные часы с кукушкой мерно делали свое дело.
Если бы у меня был телевизор… В смысле, если бы Астаарта не выкинула его в окно, тогда гнусавый голос диктора сейчас бы доносился до моих ушей:
– Вчера вечером в реанимационное отделение больницы №3 был доставлен зверски избитый молодой человек двадцати трёх – двадцати пяти лет. Состояние критическое. При себе документов молодой человек не имел, но была обнаружена сумка со спортивной формой. Просьба посмотреть на фото на экране. Опознавших просим позвонить по телефону…
Я посмотрел бы на теперь несуществующий экран. Там находилось бы фото парня, сделанное на скорую руку. Но даже на плохой фотографии было бы видно, что красавчиком ему уже не быть. Я бы ощутил мимолетный приступ гордости и некоторого недоверия к себе. Это я его так отделал?
– Это Абаддона, – шепнула Астаарта, обнимая меня сзади за плечи. – Это не ты. Не жалей его.
– Я и не жалею, – ответил я. Это было правдой. Я пытался нащупать в себе хоть что-то, напоминающее жалость, но это не удалось.
– Мы Боги! – сказала она. – Мы контролируем судьбу и заставляем в страхе дрожать других людей.
– Мы Боги, – повторил я. Это уже не было торжествующей фразой. Это была констатация факта. Я принял свою божественность как нечто само собой разумеющееся.
Она поднесла к моим губам папиросу, набитую травой. Я затянулся, и в лёгкие прошла горькая порция дыма. Все вещи в квартире внезапно обрели яркость и чёткие контуры. Мои мысли начали носиться взад и вперёд, обгоняя друг друга. Я блаженно улыбнулся.
– Кайф.
Причиной утешения может быть как добрый ангел, так и злой, но для противоположных целей: добрый для успеха души, чтобы возрастала и шла от хорошего к лучшему; злой же ангел – для противоположного, чтобы затем привлечь её к своему превратному намерению и лукавству[8]. Так говорит Игнатий Лойола.
Обрывок десятый
Она хихикнула.
– Вчера ты принес мне жертву. Ты меня любишь?
– Что за глупости ты говоришь? – шутливо-серьезно ответил я. – Я тебя ненавижу! – и я не знал, сказал ли я это в шутку или на самом деле.
– Язычник! – воскликнула она. – Ты поклоняешься тому, кого ненавидишь!
– Я поклоняюсь лишь себе, – ответил я. – Только в себе я вижу Бога. Никого нет прекрасней и лучше меня.
– Запомни это, – она внезапно перешла на серьёзный тон. – Запомни это и напиши огненными буквами в своём сердце. Никто не смеет говорить или думать, что он лучше тебя.
В моем сердце огненными буквами прорезались её слова. И её образ.
Я открыл холодильник и окинул задумчивым взглядом жалкие пищевые остатки.
– Сегодня мы остались без завтрака, – констатировал я.
– Ты же не хочешь сказать, что я сегодня не позавтракаю? – она наморщила лоб. С её ресниц посыпалась тушь. Глаза её были холодны и неумолимо жестоки. – Из всех грехов чревоугодие мой самый любимый.
Я пожал плечами.
– Если это так, то почему же ты не большая, жирная и толстая, а такая худая, что я постоянно упираюсь в твои ребра?
– А вот это уже другой грех, – она подняла палец кверху и поучительно заметила. – Гордыня! Мой второй любимый грех. Он запрещает мне есть настолько много, что в результате этого я потеряю свою внешнюю привлекательность.
– Наши дискуссии не наполняют наш желудок, – заметил я с иронией.
– Тогда иди и принеси что-нибудь.
Что мне оставалось делать? Я пошел и принес еду.
– Это ты называешь едой? – её глаза засверкали яростью. – Пакет пельменей! Палка варёной колбасы! Два помидора, огурец и буханка хлеба! А где вино? Где десерт? Фрукты? К чертям варёную колбасу, – она швырнула её в меня. – Я хочу салями, причём лучшую! Ты рассусоливаешь что-то о том, как ты крут. Ты говоришь о своей божественности? Разве будут боги жрать такую пищу? Иди и принеси пищу, достойную богов!
Я молча развернулся и вышел.
Я злобно скрипел зубами, пока спускался вниз по лестнице.
Я вышел на улицу. Шёл дождь. Я знал, что я должен делать. Всё, что находится в этом мире, принадлежит мне. Я Князь мира сего. В полутьме арки я разглядел движение. Я ускорил шаг и залетел туда, как разъярённый вихрь. Двое бритых наголо подростка удивленно посмотрели на меня. Один из них спросил:
– Друг, курить есть?
– Я тебе не друг! – злобно оскалился я.
– Хорошо! – он развел руки в стороны, показывая, что не собирается ничего предпринимать. Тогда я вплотную подошел к нему. Он должен был почувствовать моё дыхание. Дыхание зверя. Я почувствовал, как у меня поднимается верхняя губа, обнажая звериный оскал. Наверное, именно так чувствуют себя оборотни или вампиры. Но я ведь нормальный человек? Спиною я чувствовал страх второго парня. Он не осмелится приблизиться ко мне. Он панически боится того, из чьей груди вырывается звериный рык.
– Деньги. Живо! – я сам начал обшаривать его карманы. Взял бумажник. Повернулся ко второму. – Я сказал живо!
Второй парень что-то пробормотал и кинулся бежать со всех ног. Я с усмешкой посмотрел ему вслед. Моя рука наткнулась на какой-то предмет на поясе паренька. Я посмотрел вниз. Пистолет. Я выхватил его и ткнул им ему в шею.
– Бежать, – сказал я парню. Он помчался со всех ног. Как же он был напуган, если даже не схватился за этот пистолет? Я посмотрел на стальной ствол. Это была простая пневматика, которая с близкого расстояния способна прострелить чью-нибудь башку. Детские игрушки нашего времени. В целом пистолет производил впечатление настоящего и смахивал на «Беретту». Я осмотрел бумажник. Жалкие пять сотен рублей. Я переложил их себе в карман, а бумажник выкинул. На сегодня этих денег должно хватить.
Я взял фруктов и вина. А ещё мороженого. Я вернулся домой.
Обрывок одиннадцатый
Она сидела у окна и курила. Одна створка окна была открыта и дождевые капли падали на подоконник и на пол, рядом с ним. Взгляд её был задумчив. Она мельком взглянула на меня и затянулась. За окном начинался осенний листопад.
– Почему ты постоянно куришь? – спросил я.
– Не знаю, – пожала она плечами. – Мне нравится горький дым сигарет. Он очень похож на правду.
– Ты ни разу не хотела бросить?
– Нет. Ни разу. А смысл? Я ненавижу людей, который хотят бросить и мучаются из-за каждой выкуренной сигареты. Они хотят бросить, но не могут. Я могу бросить, но не хочу. На каждый грех следует идти осознанно, с полным пониманием последствий. А быть рабом греха – это значит потерять свою свободу. Я могу быть гордой именно потому, что знаю, что могу быть и смиренной. Я могу позволить себе употреблять наркотики, потому что знаю, что могу в любой момент от них отказаться. Если бы хотя бы тень сомнения промелькнула в моей голове о том, что я стала рабой своих страстей, я бы тут же от них отказалась. В этом истинная свобода, – она затянулась сигаретой.
– О какой свободе ты постоянно говоришь? – возмутился я. – Нет никакой свободы в этом долбаном мире. И нет никакой свободы за его пределами.
– Есть, – она сказала это чётко, выговаривая по буквам. – Это свобода выбора. Она есть всегда. В этом мире. И за его пределами.
– Замечательный выбор, – горько усмехнулся я. – Пребывать вечно в геенне огненной.
– Ты жалеешь? – она не поверила своим ушам. – В таком случае, почему бы тебе не возвратиться назад?
– Это невозможно. Ты сама знаешь.
– Нет. Не знаю. Объясни, – её лицо скривилось в ироничной усмешке.
– Вернуться к Богу можно лишь через любовь. Если я вернусь к Нему в страхе, это будет лишь льстивая попытка подмазаться к Его славе. Я не смогу честно славить Его и не смогу быть с Ним на небесах, потому что я пришел к Нему лишь из-за страха погибнуть в Аду. К Богу можно прийти, лишь любя Его всем сердцем своим. У меня же в сердце нет и не будет к Нему никакой любви.
– Ты ведь искренне веришь? – она спросила это тихо и даже как-то беззащитно.
– Да, – так же тихо ответил я. – Я верю более, чем многие в Церкви.
– Иногда, верить – это так больно… – в уголках её глаз засверкали слёзы. – Вера, без души – это гораздо хуже, чем мёртвая вера.
Я подошёл к ней и обнял. Она понимала меня. А я понимал её. На всё другое нам было наплевать. За окном раскатисто прогремел удар грома. Ветер схватил несколько листьев и швырнул к нам в окно.
– Ты видишь! – она закричала, и её волосы развевались на ветру. В глазах плясали бешеные огни. – Он тебя любит! Он скорбит о тебе! Ты Его потерянный наследник!
В почерневших небесах промелькнула молния.
– Я давно уже отрекся от Его любви, – в ответ ей закричал я. Во мне бушевало нечто яростное и весёлое, и оно требовало выхода. – И что Христос мне? Он не более чем Бог! А я ничем Его не хуже! Богом нас делает свобода! Свобода выбора! И я, и ты, мы равны Богу. И то, что нам гореть в Аду, лишь смешит меня. Пусть мне страшно, но это страх я выбрал сам!
Она засмеялась во весь голос. А в тон ей захохотал и я. Наши голоса сплетались с ударами грома, а вокруг нас буйствовали отсветы молний. Она посмотрела на меня. Она улыбалась, и улыбка её вмещала все богатства мира.
Нас было двое.
К январю нас стало трое.
Обрывок двенадцатый
Он вошел в нашу жизнь стремительно и внезапно, как молния. Он был весел и постоянно искрил от своей энергии. Она давно уже называла меня Ариман[9], и никак не объясняла свой выбор этого имени.
– Ты должен быть достоин меня. И, поверь, это имя как нельзя кстати подходит к моему имени, – так говорила она. Обряд посвящения этому имени происходил в моей же комнате под оглушительный грохот тамтамов, доносящихся из моего старенького музыкального центра. Мы были в наркотическом дурмане, и она крикнула мне:
– Ты должен быть крещён!
– О чем таком ты говоришь? – крикнул я в ответ.
– Иисус крестился сам и крестил других Святым Духом и водой. Духом ты уже крещён при рождении…
– И отнюдь не Святым! – захохотал я. Она остановилась и посмотрела на меня.
– Неправда, – сказала она. – Именно Святым Духом ты крещён в жизнь вечную, а отказом от него ты крестил себя в вечную смерть. Для того чтобы стать истинно свободным, необходимо сначала познать, что есть рабство. Ты должен осознать, что ты раб. И принять свою свободу. Но кроме отречения должна быть кровь и боль.
– Кровь и боль? – я засмеялся. – Что же может быть проще?
Она протянула мне нож. Я был пьян от наркотиков, и почти не осознавал своих действий.
– Делай так, как считаешь нужным, – сказала она. Я взял нож.
– Не бывает прощения без крови. И не бывает отречения без боли.
«Да и все почти по закону очищается кровью, и без пролития крови не бывает прощения»[10].
Я полоснул ножом по предплечью. Боль огненной линией прожгла руку. Звуки тамтамов разрывали мою голову на части. И посреди этого мне ясно слышались чьи-то слова.
Мы заключили союз со смертью и с преисподнею сделали договор: когда всепоражающий бич будет проходить, он не дойдет до нас, потому что ложь сделали мы убежищем для себя, и обманом прикроем себя[11]. Нет правды в Хаосе, потому что изменчивость сама суть его. Скажешь правду – вмиг изменится она и превратится в ложь, потому и нет правды в хаосе!
Ещё одна кровавая линия появилась на моём предплечье.
Клятва и обман, убийство и воровство и прелюбодейство крайне распространились, и кровопролитие следует за кровопролитием[12].
Злодейством своим мы будем сыты и да веселятся цари и князи от наших речей[13].
Мы же говорим, нет на нас греха и лжёт сказавший обратное. Наказание ему – презренье от всех нас. Лишь слабый может признать себя виновным.
Пугали гневом божьим с неба на всякое нечестие и неправду, которые делали мы, дабы подавить истину Нашей правдою. Но, что можно знать о боге, явно для нас, потому что он сам явил Нам.
Но Мы, познав бога, не прославили его как бога и не возблагодарили, но ушли от него в умствованиях своих, и мраком покрылось сердце Наше.
Еще один всплеск боли донёсся от моей руки. Кровь тяжёлыми каплями начала капать на пол.
Называя себя безумными, обрели мудрость, и блеск мёртвой славы совершенного бога изменили в образ, подобный Нам, и поставили не его, а Себя превыше всего, – за то и оставил нас бог.
Мы заменили истину божью Своею правдою, и поклонялись, и служили Самим Себе вместо творца, которого проклинали во веки.
И Мы не заботились иметь бога в разуме. За то и исполнены Мы всякой неправды, блуда, лукавства, корыстолюбия, злобы, исполнены зависти, убийства, распрей, обмана, злонравия, злоречивы, клеветники, богоненавистники, обидчики, самохвалы, горды, изобретательны на зло, непослушны родителям, безрассудны, вероломны, нелюбовны, непримиримы, немилостивы. Мы знаем праведный суд божий, что делающие такие дела достойны смерти; однако не только их делаем, но и делающих одобряем. И никогда не просим прощения, потому что не считаем себя виновными ни перед кем.
Я ударил себя ножом по предплечью. В моей душе пела дикая ярость свободы.
Мы совратились с пути божьего, до одного негодны; нет делающего добро среди Нас, нет ни одного. Гортань Наша – открытый гроб; языком своим обманываем; яд аспидов на губах Наших. Уста Наши полны злословия и горечи. Ноги Наши быстры на пролитие крови; разрушение и пагуба на путях Наших; Мы не знаем пути мира. Нет страха божьего перед глазами Нашими. И отвергаем правду божью о прощении. Отвергаем и проклинаем имя бога. Аминь![14]
Последний удар. Последний всплеск боли. Тамтамы затихли. Кровавые линии опоясали мою руку и стекали вниз. На моем предплечье кровавыми линиями была выведена пятиконечная звезда[15]. Только теперь я понял, что за голос говорил все это время. Это был мой голос.
Послышался тихий, как вздох, голос Астаарты:
– И да будет имя твое Ариман.
Теперь нас трое. Его имя – Маммона[16]. И на его предплечье красуется пятиконечная звезда. Я не знаю, почему мы выбрали именно этот знак. Никто из нас этого не знал. И я не знал, почему наши имена – это имена демонов Ада. Или знал, но не хотел признать этого перед самим собой.
Обрывок тринадцатый
На улицах мела метель, задувая за шиворот сотни крохотных снежинок. Астаарта шла в расстёгнутом плаще, без головного убора. Я шёл рядом. На мне было серое пальто без единой пуговицы. Оно вздымалось за моей спиной серыми крыльями. На голове у меня также ничего не было. Мы просто шли и молчали. А впереди показался молодой паренёк с кипой книг в руках. Его белокурые волосы развевались из-под шапки. Лицо было красивым и слегка высокомерным.
– Вам не жарко? – спросил он с иронией, проходя мимо.
– Нет, – ответил я. Я бы мог и не удостоить его ответом, но не удержался.
– А знаешь в чём секрет? – спросила Астаарта парня. Тот молча помотал головой. Она улыбнулась своей вечно безумной усмешкой. – Главное иметь горячее сердце. Тогда никакой мороз не страшен.
Мы направились дальше. Он нагнал нас минутой позже.
– А как это? – нерешительно начал он. – Как это – иметь горячее сердце?
– Это значит слегка подогреть его в духовке, – смеясь, ответил я.
Он насупился.
– Издеваетесь?
Я посмотрел на него. Он на меня. С удивлением я заметил, что в его глазах горело искреннее желание присоединиться к нашей тайне. Он услышал те слова, которые задели его, и он хотел понять их смысл.
– Так как? – спросил он. В его голосе не звучала ирония и злоба, а только легкое сожаление об упущенной возможности приоткрыть тайну.
– Вечный огонь ада согревает моё сердце, – ответил я.
Он не удивился и не нахмурился. Даже тени удивления не было на его лице. Он провёл рукой по светлым волосам, откидывая их с лица.
– И ты не жалеешь об этом? – спросил он.
Я молча пожал плечами. Внезапно в его глазах я увидел тот страх и ту боль, которые мы носили в себе уже долгое время. Мы трое стояли молча. А вокруг назад скользили тени. Менялись судьбы мира.
– Вы сатанисты? – спросил он наконец.
Мы переглянулись и рассмеялись. Мы никогда всерьёз не задумывались над этим.
– Нет! – ответила Астаарта. – Мы не сатанисты! Они те же христиане с теми же обрядами, только наоборот. Мы выше тех и других! Мы свободны от их предубеждений! Мы вольны ходить в церковь или не ходить в неё! Мы вольны совершать Чёрную Мессу или не совершать её. Нам всё равно. Мы свободны! Для нас не существует правил, кроме одного: делай, что хочешь, и не задумывайся о последствиях. Сегодня мы можем пройти мимо нищего и подать ему милостыню, а завтра ограбить и изнасиловать молодую леди. Мы не христиане. Мы не сатанисты. Мы выше их. Мы – демоны!
Я удивлено взглянул на неё. Это было что-то новенькое. До сих пор она называла нас богами. Затем я посмотрел на парня. Он тоже выглядел ошеломлённым.
– Из какой больницы вы сбежали? – наконец спросил он. – Демоны?
Астаарта пожала плечами:
– А чему тут удивляться? Значение слова демон – «полный мудрости». Когда древние греки рассуждали о падших ангелах, они говорили не «демон», а «какодемон». В отношении же доброго ангела они употребляли выражение «эудемон». А мы просто Демоны, – она засмеялась, глядя на его удивление. – Моё имя Астаарта, а его, – она кивнула в мою сторону, – Ариман.
– Это ведь не ваши настоящие имена? – спросил парень.
– А что можно назвать настоящим в этом мире? – ответила Астаарта вопросом на вопрос. – Я вижу: ты настоящий. Поэтому мне не нужно твоё имя, потому что оно лишь бирка на мешке с костями. Мне нужно имя твоей души, чтобы после смерти я могла узнать тебя.
Он наклонил голову. Тень опустилась на его лицо.
– Пойдём с нами, – внезапно предложил я.
Он поднял голову.
– Куда? – спросил он.
– А не всё равно? – ответил я. – Ведь конечная цель нашего пути одна.
Я угадал. Он снова опустил голову. Он был такой же, как и мы. Словно отмеченный некой мрачной печатью.
Обрывок четырнадцатый
Мы сидели молча у меня в комнате и пили вино. Оно было тёмно-красным и напоминало кровь. Астаарта переоделась в длинное белое платье, которое подчёркивало бледность её кожи. Теперь она встала и стала кружиться в медленном вальсе под печальные звуки классических мелодий.
– Знаете, – вдруг сказал парень, – это неправильно.
– Что? – спросил я.
– Если мы… то есть, если вы демоны, то вы знаете, что уготовано вам в конце пути?
– Конечно, – горько усмехнулся я.
– Почему вы не пытаетесь вернуться?
Я вздохнул, а Астаарта принялась еще яростнее кружиться по комнате. В одной её руке был бокал с вином, а второй рукой она размахивала в такт музыке.
– Скажи мне: Бог есть любовь и прощение?
– Да, – ответил он твердо.
– Тогда почему он не может простить того, кто больше всего в этом нуждается? Почему он не может простить своего первого падшего ангела? Ты хочешь принести в этот мир любовь?
– Очень хочу.
– Тогда молись за того, кто ввергает этот мир в геенну огненную. Молись за убийцу мира.
В растерянности юноша задумался. Наконец решительно тряхнул головой.
– Вы же знаете, что Бог вас примет назад, – его голос окреп. – Я сам ушел из Церкви, но вот уже месяц как я снова на пути к Богу. Я просто попросил прощения, и он простил меня. Если вы попросите, он вас тоже простит.
Я сжал кулаки. Астаарта кружилась в безумной пляске, роняя по пути стулья. Парень заворожено следил за ней. Затем он тряхнул головой, словно избавляясь от наваждения.
– Вот, – сказал он, доставая из кипы своих книг Библию. – Смотрите, что здесь написано…
Я наклонил голову. В моих ушах зазвенело. Наверно это Астаарта сбила на пол один из бокалов.
– Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную…[17]
– Остановись! – вырвалось у меня.
Астаарта замерла. Бокал в её руке лопнул, и вино, смешанное с кровью, пролилось на её платье. Её губы дрожали. Глаза угрожающе потемнели. Она с трудом улыбнулась.
– Он тебя простил? – она жестоко ухмыльнулась. – А ты его простил?
– Я? – растеряно спросил парень. – За что?
– Как за что? За мучения пророков и святых! За сотни тысяч жизней, украденных им у младенцев в Египте![18] За мучения Иова![19] За каждую пролитую им кровь! У него, видите ли, не бывает прощения без крови!
– Творец! – прокричала она, упав на колени и подняв голову и руки к потолку:
Анафемы как грозная волна
Несутся ввысь к твоим блаженным серафимам!
Под ропот их ты спишь в покое нерушимом,
Как яростный тиран, упившийся вина!
Творец!
Затерзанных и мучеников крики
Тебе дрожащею симфонией звучат!
Ужель все крики их, родя кровавый чад,
Не переполнили еще твой свод великий?[20]
Музыка вторила её словам раскатистыми аккордами. Астаарта повернула голову в сторону нашего гостя и грозно сверкнула глазами.
– Итак, – спросила она, – Ты готов?
– К чему? – спросил он дрожащим голосом.
– Ты знаешь! – ответила она. – Именно поэтому ты пошёл за нами. Именно это ты хотел увидеть и услышать. Да! Ты не один мятежный дух. Мы знаем, как тебе тяжело! Но ты не один. Ты ушел от Бога, потому что видел несоответствие между Его любовью и Его поступками.
– Но… Иисус умер за людей, – робко возразил гость.
– А сколько людей умерли за Бога? – опровергла Астаарта. Я восхищался ею. Она была настоящим демоном-искусителем. Она знала, что хочет услышать каждый из нас. Она была прекрасна.
– Но… люди… Люди первые согрешили перед Богом.