Двадцать восьмое октября. вторник
МУЗЫКАЛЬНАЯ СТУДИЯ Б; 11:31.
Трипп почти доходит до двери студии, когда, потеряв самообладание, разворачивается. Идя обратно к репетиционной для оркестра, он слышит доносящийся оттуда голос Патрисии Кент. Она идет сюда. Быстро развернувшись, он стучит в дверь студии Б.
Только дверь открывается, он проскальзывает внутрь.
На Лайле синие джинсы, бледно-зеленая футболка и шарф с бахромой. Ее карие глаза сияют теплом, подумал он, словно наделены сверхсилой сращивать кости или открывать двери.
– Ты пришел! – шепчет она. Гитара уже вытащена из чехла и прислонена к скамейке, будто они старые друзья. Он немного успокаивается.
– Якоби тебя видел? – спрашивает она.
– Нет, – шепчет он в ответ.
Им слышно, как приближается Патрисия. Вот она закрывает дверь.
Лайла прикладывает палец к губам.
– Дождемся, когда она начнет играть, – объясняет она.
Спустя минуту начинает звучать валторна.
Лайла берет свой обед.
– У меня тут тунец, – говорит она.
– И никаких гранатов? – спрашивает он.
– Только тунец.
Он кивает.
– Оно и чувствуется.
– Извини, – произносит она. – Я открою окно.
– Да, пожалуйста, – отвечает он. – Желательно с видом на океан.
Она смеется.
– Я только понял, что эта студия размером с коробку печенья, – говорит он.
– Печенья с ароматом тунца. Прости.
– Имеет значение, – говорит он.
– Запах?
– Нет. Находиться в одном помещении в одно и то же время... я нервничаю.
Лайла улыбается.
– Именно этим ты и отличаешься.
– Тем, что нервничаю?
– Тем, что признаешь. Большинство людей не говорят об этом вслух. Большинство людей притворилось бы, что не нервничают.
– И что же это говорит обо мне?
Ее брови взлетели.
– Что ты необычный? – Она собирается добавить, что тоже нервничает. Но он присел посмотреть на лежащую, на боку виолончель.
– Сыграй мне Моцарт-ареллу на виолончели, – просит он.
– Нет. Сыграй мне на гитаре свою песню. – Она берет гитару и передает ему. Сидя на полу, он наигрывает аккорды, затем поет:
– Домой, домой на ранчо, туда, где олень с антилопой играют...
Она смеется.
– Ладно. Зажги со своей песней. – Он передает ей гитару.
– Я слишком нервничаю. Куда проще играть на виолончели перед миллионом человек, чем сыграть перед тобой хоть один аккорд.
– Я отвернусь.
– Я спою, но только если ты тоже споешь, – говорит она.
– Хорошо, но только после тебя.
Она достает полученный от него блокнот и открывает, чтобы, если забудет что-то, подглядывать в текст.
– Милый блокнот, – произносит он.
Она улыбается, и он разворачивается и теперь сидит к ней спиной. Стена перед ним совершенно пустая.
Она играет и поет, и голос ее, растекаясь по студии, набирает уверенность и силу.
Вина на рукавах и подошвах ступней.
Вина под ворот прилипла как на клей.
Проникнув в воскресенье, сжирает меня.
Похороню в понедельник, но она не мертва.
Все стучит и стучит, как сердце-обличитель стучит,
Стучит и стучит, как сердце-обличитель стучит,
Стучит и стучит, как сердце-обличитель стучит.
Едва начнется этот стук – его уже не прекратить.
От вины горечь во рту, ее языком улови.
Струйки вины бегут по венам, в крови.
Спрячусь от этого чувства во вторник, но выбора нет.
Придет пятница и с ней выдавший в голосе ответ.
И она все стучит и стучит, как сердце-обличитель стучит,
Стучит и стучит, как сердце-обличитель стучит,
Стучит и стучит, как сердце-обличитель стучит.
Едва начнется этот стук – его уже не прекратить.
Не говори, что едва я вхожу, ты не слышишь этот звук,
Громче с каждой минутой этот бум-бум стук.
Когда она приступает к финальному припеву, ее голос окружает и обволакивает его.
Стучит и стучит, как сердце-обличитель стучит,
Стучит и стучит, как сердце-обличитель стучит,
Стучит и стучит, как сердце-обличитель стучит.
Едва начнется этот стук – его уже не прекратить.
Она заканчивает петь, и наступает тишина.
– Тебе она не понравилась?
Он оборачивается.
– Она удивительна. Серьезно. Я поражен.
Лайла улыбается.
– Да?
– Откуда ты ее взяла? Это настолько не в стиле... Баха.
Она смеется.
– Знаю. Если бы месяц назад сказал, что я напишу такую песню, я бы ответила, что ты спятил. Раньше мне казалось, что чтобы написать песню, сперва надо услышать ее в голове, а потом сесть и переписать ее на бумагу с нотацией. Так делали в фильмах про Моцарта и Бетховена. Но твой способ, где надо играть, пока тебя не озарит, мне нравится больше.
– Твоя песня – действительно хорошее озарение.
Его улыбка заражает.
– Ну, в любом случае, – говорит она, – я не знаю, как закончить песню.
Он берет гитару.
– Может, вернуться к аккорду Хендрикса в тональности Е и ускорить ритм? – Он пробует и показывает ей, как играть этот ритм, отчего ее глаза начинают светиться. Она забирает гитару и пробует сыграть.
– Отлично. – Он смотрит на нее. – Поверить не могу, что ты так быстро учишься.
– Это все из-за виолончели, – отвечает она. – Можно одолжить твой медиатор?
Трипп колеблется.
– Я его не украду, – говорит она.
– Он...
– Тсс! – шикает она. – Кажется, я слышала голос Якоби.
– Это его правило – идиотское.
– Он боится, что если здесь будут находиться два человека, мы будем болтать, а не играть.
– Два ученика, разговаривающих друг с другом. Вызывайте полицию.
Лайла прислушивается, пока не убеждается, что учителя там нет.
– Ладно. Твой черед. – Она передает ему гитару и отворачивается лицом к стене. – И без воплей, иначе нас вышвырнут отсюда.
– Не буду я петь.
– Цыпа.
– Мой текст не очень хорош. – Он вынимает подаренный Лайлой блокнот.
– Милый блокнот, – говорит она, улыбаясь.
Он открывает страницу с текстом и вчитывается в записи.
– Знаешь, что интересно, мы оба писали в тональности Е. – И он играет аккорд.
Она улыбается.
– Мы на одной волне. Давай же, спой.
Он волнуется, но поет.
Обманы, ложь и сговор,
Нарушения, фальсификации,
Кричу, со злостью разговор,
Мечтаю о конспирации,
Недостатки в мысли каждой,
Как извращенная гарантия,
Я угроза, я заноза
И мне не стоило рождаться.
Я виновен, о, виновен,
Я виновен, о, виновен,
Я виновен, о, виновен,
Отбываю срок я за преступление. Бум, бум, бум.
Военные преступления, их не скрывая,
Осужден я без суда и следствия,
Нет у меня адвоката,
Я буду держаться бесстрастно.
Я угроза, я заноза.
И мне не стоило рождаться.
Я виновен, о, виновен,
Я виновен, о, виновен,
Я виновен, о, виновен,
Отбываю срок я за преступление. Бум, бум, бум.
Стоит ему закончить, она вскакивает на ноги.
– Кажется, они полифоничны!
– Полифоничны?
– Две разные мелодии созвучны! Полифония – это почти вся музыка эпохи барокко. Это так здорово. Давай запишем наши песни и поставим их играть одновременно, увидишь, они созвучны.
Они записывают сперва песню Лайлы, а потом и песню Триппа в том же темпе. Затем объединяют в один файл и включают произведение. Каждая фраза искусно накладывается на другую, их голоса сливаются в гармонии.
Глаза Лайлы искрятся.
– Они дополняют друг друга!
Трипп смеется.
– Действительно.
КОРИДОР ШКОЛЫ РОКЛЭНД; 15:16.
Идя по коридору, Лайла достает телефон и набирает Триппу.
– Привет, – отвечает он.
Она прижимает телефон к уху, чтобы лучше слышать его в шумном коридоре.
– Привет, у тебя науку Сандерс преподает? – спрашивает она.
– Нет. Пикли.
– Вы сейчас на третьем разделе? Не думаешь, что это интересно? Про барабанные перепонки. – Кто-то тычет ее в плечо. Чуть не закричав, она оборачивается и видит Триппа.
– Прости! – смеется он.
Она озирается вокруг в поисках Энни.
– Просто...
– Не хочешь, чтобы видели, как мы разговариваем?
– Нет! Не так. Только Энни. Она раздувает из этого огромное событие. Просто она не отстанет от меня.
– Ну, есть люди, которые из любой мухи раздуют слона. В любом случае, тебе повезло, что у тебя ведет Сандерс. Голос Пикли так раздражает. Я всегда пытаюсь отключиться от него.
– Но звуковой блок это так интересно! Мой голос, буквально, крошечными молоточками стучит тебе по ушам.
– Что?
– Как устроен звук. Прямо сейчас я с тобой разговариваю, и звук исходит от меня в виде воздушных волн, молекулы воздуха толкают друг друга, пока не попадут к тебе в ухо. А когда волна достигает твоей барабанной перепонки, барабанная перепонка вибрирует, вот так ты и слышишь. Так что мой голос, буквально, крошечными молоточками стучит тебе по ушам. Разве это не круто?
– Ты и правда, ботаничка. Вот это круто.
Лайла замечает в коридоре Энни.
– Тебе пора.
– Мне пора?
– Идет Энни.
– Хорошо, научный гуру.
Он уходит, а она мчится к шкафчику, где делает вид, что занята написанием сообщения.
– Итак, – говорит Энни. – Кому пишешь?
– Папе. – Лайла откладывает телефон и наклоняется за учебником по французскому, лежащему на нижней полке. – Просто напомнила ему, что мы останемся со «Сладкоежками».
– Что это? – Энни вытаскивает подаренный Триппом блокнот из заднего кармана Лайлы.
Лайлы выпрямляется и забирает его обратно.
– Ничего.
– Ничего себе! – говорит Энни. – Кое-кто обидчив.
Лайла видит на лице Энни подозрение, но улыбается, словно ничего и не было.