Блокадный выстрел
Мы жили в военной гостинице в Феодосии, ждали погоды, чтобы выйти в море на испытания аппаратуры. Монтажник-настройщик, по имени Николай, вел очень размеренный образ жизни. Чтобы уложиться в командировочные 2 рубля 60 копеек в день, он утром ел пшенную кашу с хлебом и пил чай. Тогда это стоило копеек 20. В обед меню повторялось. Зато на ужин он покупал две бутылки «Биле мицне» (крепленое вино, называемое в народе «Биомицин») по 1 рубль 07 копеек.
Выпив, он любил рассказывать страшные истории про блокадное детство. Любил и приврать. Всё-таки, я тоже жил в Питере в то время, хоть и был моложе на пару-тройку лет.
И вот он говорит:
— Представляешь, я лежу на койке в комнате, и вдруг почти прямо на головой снаряд пронизывает стену и в соседний дом — бух! Только я вскочил с постели, а тут второй снаряд! Туда же!
— Вот немец, гад, — говорю я, — наверное, из двустволки шарахнул!
Он немного обиделся — до следующей бутылки Биомицина.
Зубная машинка «Зингер»
У моей бабушки в юности была подруга, звали её Анастасия Федоровна. Она выучилась на зубного врача, и всю жизнь работала дома без патента, скрывая свое занятие от фининспектора. У нее была бормашина фирмы Зингер. Чтоб зубное сверло вращалось, надо было всё время нажимать на педаль ногой.
Я к ней приезжал несколько раз на улицу Фрунзе, лечил потихоньку зубы. Рвать она не бралась, потому что ей было за 80, и силы не хватало.
Но вот раз, уже довольно поздним вечером, (помню ‑ было темно и лил проливной дождь), у меня отчаянно разболелся зуб, и не было никакой мочи терпеть. Я позвонил, и попросил разрешения приехать. После осмотра, она сказала, что зуб необходимо удалять, но это ей трудно.
Не помню, как, но я всё-таки уговорил её, может быть, напирал на дружбу с бабушкой. Она сделала пару уколов, но, оказывается, было сильное воспаление, и уколы практически не подействовали. И вот, она берет козью ножку, начинает выламывать зуб, я бледнею, и тогда она достаёт ватку с нашатырем и сует мне в нос.
Полегчало. Она ломает дальше, и вдруг вижу, что ей плохо, и она держится за сердце. Тогда я взял эту ватку, дал ей понюхать. Ей полегчало, ломает дальше. Теперь я бледнею, ну, и так далее, по очереди совали друг другу в нос нашатырь.
Когда она вытащила последний обломок зуба, мы улеглись рядом на диван — она с сердечным приступом, я — с температурой 38 и раздувшейся щекой. Но через пару часов она оклемалась, и я уехал домой.
Была еще одна история с её участием. Я тогда кончил институт, пошёл работать, и дико не высыпался — потому что вставать надо было в 6 утра, а ложился я по студенческой привычке в 2-3 ночи. И я засыпал везде — стоя в трамвае (просыпался в тот момент, когда подгибались ноги и начинал падать), сидя за осциллографом (причем во сне продолжал щелкать тумблером для акустической маскировки), в метро несколько раз проезжал до конечной остановки… И вот Анастасия Фёдоровна просверлила мне зуб, набила вату под губы, и ушла делать амальгаму. Я сижу с открытым ртом, в глаза светят две лампы…Очнулся от ужаса — кто-то лезет мне в рот металлической болванкой. Оказывается, я задремал. Анастасия Федоровна сказала, что за 50 лет её врачебной практики это был первый случай, чтобы пациент заснул в зубоврачебном кресле.