Глава 2 история двух театралов

Новый дом был расположен уже на самом Рынке, в том районе, где

происходила знаменитая Сен-Жерменская ярмарка. И на новом месте

предприимчивый Поклен с еще большим блеском развернул все приманки своей

лавки. В прежнем доме хозяйничала и рожала детей Мария Крессе, в новом ее

сменила Екатерина Флёретт. Что можно сказать об этой женщине? По-моему,

ничего-ни дурного и ни хорошего. Но потому, что она вошла в семью с кличкой

мачехи, многие из тех, кто интересовался жизнью моего героя, стали

утверждать, что Жану-Батисту малому плохо жилось при Екатерине

Флёретт, что она была злой мачехой и будто бы именно ее, под именем

Белины, вероломной жены, Мольер изобразил в комедии "Мнимый больной".

По-моему, все это неверно. Нет никаких доказательств, что Екатерина

обижала Жана-Батиста, и тем более нет никаких, что она-это Белина. Екатерина

Флёретт была незлой второй женой, исполнившей свое назначение на земле: она

родила Поклену через год после свадьбы дочку Екатерину, а еще через

два-Маргариту.

Итак, Жан-Батист проходил курс приходской школы и наконец его закончил.

Поклен-отец решил, что первенец его достаточно расширил свой кругозор, и

велел ему присматриваться к делу в лавке. Тут Жан-Батист стал мерить

материи, приколачивать что-то гвоздиками, точить лясы с подмастерьями, а в

свободное время читать замасленную книжку Плутарха, оставшуюся от Марии

Крессе.

И вот тут, при свете моих свечей, в открывшейся двери появляется передо

мной в скромном, но солидном кафтане, в парике и с тростью в руке очень

оживленный для своих лет господин буржуазного вида, с живыми глазами и

приличными манерами. Имя его-Луи, фамилия-Крессе, он покойной Марии родной

отец, следовательно, Жану малому он дед.

По профессии господин Крессе был обойщиком, так же как и его зять. Но

только Крессе был не придворным обойщиком, а частным, и торговал он на

Сен-Жерменской ярмарке. Проживал Крессе в Сент-Уане, под Парижем, где владел

прекрасным домом со всеми угодьями. По воскресным дням семейство Покленов

обычно отправлялось в Сент-Уан к деду гостить, причем у покленовских

ребятишек от этих посещений оставались приятные воспоминания.

Так вот, этот самый дед Крессе свел удивительную дружбу с Жаном-Батистом

малым. Что могло связать старика с мальчишкой? Разве что черт! Да, пожалуй,

именно он! Общая страсть, однако, недолго была секретом для Поклена-отца и

вскорости вызвала его хмурое удивление. Оказалось, что дед и внук без памяти

любят театр!

В свободные вечера, когда дед бывал в Париже, оба обойщика, и старый и

малый, сговорившись и таинственно переглянувшись, уходили из дому.

Проследить их путь было нетрудно. Обычно они направлялись на угол улиц

Моконсейль и Французской, где в низком и мрачном зале Бургонского Отеля

играла королевская труппа актеров. У почтенного деда Крессе были прочные

знакомства среди старшин некоего общества, объединенного религиозными, но

также и коммерческими целями. Общество это носило название Братства Страстей

Господних и владело привилегией представлять в Париже мистерии. Братство

именно и построило Бургонский Отель, но в то время, когда Жан-Батист был

мальчиком, мистерий уже не представляло, а сдавало Отель различным труппам.

Итак, дед Крессе отправлялся к старшине Братства, и уважаемому обойщику и

его внуку предоставляли бесплатные места в одной из свободных лож.

В театре Бургонского Отеля, премьером в котором был в то время

известнейший актер Бельроз, играли трагедии, трагикомедии, пасторали и

фарсы, причем виднейшим драматургом Отеля считался Жан де Ротру, большой

любитель испанских драматургических образцов. Деду Крессе Бельроз своей

игрой доставлял величайшее наслаждение, и внук, вместе с дедом, аплодировал

Бельрозу. Но внуку гораздо больше тех трагедий, в которых выступал Бельроз,

нравились бургонские фарсы, грубые и легкие фарсы, заимствованные, большею

частью, у итальянцев и нашедшие в Париже прекрасных исполнителей, вольно

жонглировавших злободневным текстом в своих смешных ролях.

Да, показал дед Крессе, на горе Поклену-отцу, его сыну ход в Бургонский

Отель! И вот, вместе с дедом, когда Жан-Батист был мальчишкой, и позже,

вместе с товарищами, когда Жан-Батист стал юношей, он успел пересмотреть в

Отеле замечательные вещи.

Знаменитый Гро-Гильом, выступавший в фарсах, поражал Жана-Батиста своим

красным плоскодонным беретом и белой курткой, обтягивающей чудовищный живот.

Другая знаменитость, фарсер Готье-Гаргюиль, одетый в черный камзол, но с

красными рукавами, вооруженный громадными очками и с палкой в руках, не хуже

Гро-Гильома укладывал в лоск бургонскую публику. Поражали Жана-Батиста и

Тюрлюпен, неистощимый в выдумке трюков, и Ализон, играющий роли смешных

старух.

В глазах у Жана-Батиста в течение нескольких лет, вертясь как в карусели,

пролетели вымазанные мукой и краской или замаскированные педанты-доктора,

скупые старики, хвастливые и трусливые капитаны. Под хохот публики

легкомысленные жены обманывали ворчливых дураков мужей, и фарсовые

сводни-кумушки тарахтели, как сороки. Хитрые, легкие, как пух, слуги водили

за нос стариков Горжибюсов, старых хрычей били палками и запихивали в мешки.

И стены Бургонского Отеля тряслись от хохота французов.

Посмотрев все, что можно было посмотреть в Бургонском Отеле, одержимые

страстью обойщики перекочевывали в другой большой театр-Театр на Болоте.

Здесь царила трагедия, в которой отличался знаменитый актер Мондори, и

высокая комедия, лучшие образцы которой предоставил театру знаменитый

драматург того времени Пьер Корнель.

Внука Людовика Крессе как бы окунали в разные воды: бургонский

разукрашенный, как индийский петух, Бельроз был слащав и нежен. Он закатывал

глаза, потом устремлял их в неизвестные дали, плавно взмахивал шляпой и

читал монологи подвывающим голосом, так что нельзя было разобрать, говорит

он или поет. А там, на Болоте, Мондори потрясал громовым голосом зал и с

хрипением умирал в трагедии.

Мальчишка возвращался в дом отца с лихорадочным блеском в глазах и по

ночам видел во сне буффонов Ализона, Жакмена-Жадо, Филипена и знаменитого

Жодле с выбеленным лицом.

Увы! Бургонский Отель и Болото далеко не исчерпывали всех возможностей

для тех, кто болен не излечимой никогда страстью к театру.

У Нового Моста и в районе Рынка в ширь и мах шла торговля. Париж от нее

тучнел, хорошел и лез во все стороны. В лавках и перед лавками бурлила такая

жизнь, что звенело в ушах, в глазах рябило. А там, где Сен-Жерменская

ярмарка раскидывала свои шатры, происходило настоящее столпотворение. Гам!

Грохот! А грязи, грязи!..

- Боже мой! Боже мой!-говорил однажды про эту ярмарку калека-поэт

Скаррон.-Сколько грязи навалят всюду эти зады, незнакомые с кальсонами!

Целый день идут, идут, толкутся! И мещане, и красотки-мещаночки. В

цирульнях бреют, мылят, дергают зубы. В человеческом месиве, среди пеших,

видны конные. На мулах проезжают важные, похожие на ворон врачи. Гарцуют

королевские мушкетеры с золотыми стрелами девизов на ментиках. Столица мира,

ешь, пей, торгуй, расти! Эй вы, зады, незнакомые с кальсонами, сюда, к

Новому Мосту! Глядите, вон сооружают балаганы, увешивают их коврами. Кто там

пищит, как дудка? Это глашатай. Не опоздайте, господа, сейчас начнется

представление! Не пропустите случая! Только у нас, и больше нигде!

Вы увидите замечательных марионеток господина Бриоше! Вон они качаются на

помосте, подвешенные на нитках! Вы увидите гениальную ученую обезьяну

Фаготена!

У Нового Моста в балаганах расположились уличные врачи, зубодеры,

мозольные операторы и аптекари-шарлатаны. Они продавали народу

панацеи-средства от всех болезней, а для того, чтобы на их лавки обращали

внимание, они придумали замечательный способ. Они входили в соглашение с

бродячими уличными актерами, а иногда и с актерами, обосновавшимися в

театрах, и те давали целые представления, восхваляя чудодейственные

шарлатанские средства.

Происходили торжественные процессии, на конях ехали разукрашенные,

разодетые, облепившие себя сомнительными, взятыми напрокат ценностями

комедианты, они выкрикивали рекламы, сзывали народ. Мальчишки стаями шли за

ними, свистели, ныряли под ногами и этим увеличивали сутолоку.

Греми, Новый Мост! Я слышу, как в твоем шуме рождается от отца-шарлатана

и матери-актрисы французская комедия, она пронзительно кричит, и грубое лицо

ее обсыпано мукой!

Вот на весь Париж зашумел таинствсннейший и замечательный человек, некий

Кристоф Контуджи. Он нанял целую труппу и развернул спектакли в балагане с

полишинелями, и при их помощи стал торговать лекарственной всеисцеляющей

кашкой, получившей название "орвьетан".

Обойди кругом все царство,

Лучше не найдешь лекарства!

Орвьетан, орвьетан,

Покупайте орвьетан!

Буффоны в масках охрипшими в гвалте голосами клялись, что нет на свете

такой болезни, при которой не помог бы волшебный орвьетан. Он спасает от

чахотки, от чумы и от чесотки!

Мимо балагана едет мушкетер. Его кровный жеребец косит кровавым глазом,

роняет пену с мундштука. Незнакомые с кальсонами режут дорогу, жмутся к

седлу с пистолетами. В балагане у Контуджи завывают голоса:

Господин капитан,

Покупайте орвьетан!

- Чума вас возьми! С дороги!-кричит гвардеец.

- Позвольте мне коробочку орвьетана,-говорит некий соблазнившийся

Сганарель,-сколько она стоит?

- Сударь,- отвечает шарлатан,- орвьетан - такая вещь, что ей цены нету! Я

стесняюсь брать с вас деньги, сударь.

- О, сударь,-отвечает Сганарель,-я понимаю, что всего золота в Париже не

хватит, чтобы заплатить за эту коробочку. Но и я стесняюсь что-нибудь брать

даром. Так вот, извольте получить тридцать су и пожалуйте сдачи.

Над Парижем темно-синий вечер, зажигаются огни. В балаганах горят дымные

крестообразные паникадила, в них тают сальные свечи, факелы завивают хвосты.

Сганарель спешит домой, на улицу Сен-Дени. Его рвут за полы, приглашают

купить противоядие от всех ядов, какие есть на свете.

Греми, Мост!

И вот в людском месиве пробираются двое: почтенный дед со своим приятелем

подростком в плоеном воротнике. И никто не знает, и актеры на подмостках не

подозревают, кого тискают в толпе у балагана шарлатана. Жодле в Бургонском

Отеле не знает, что настанет день, когда он будет играть в труппе у этого

мальчишки. Пьер Корнель не знает, что на склоне лет он будет рад, когда

мальчишка примет к постановке его пьесу и заплатит ему, постепенно

беднеющему драматургу, деньги за эту пьесу.

- А не посмотрим ли мы еще и следующий балаган?-умильно и вежливо

спрашивает внук.

Дед колеблется-поздно. Но не выдерживает:

- Ну, так и быть, пойдем.

В следующем балагане актер показывает фокусы со шляпой, он вертит ее,

складывает ее необыкновенным обрезом, мнет, швыряет в воздух...

И Мост уже в огнях, по всему городу плывут фонари в руках прохожих, и в

ушах еще стоит пронзительный крик-орвьетан!

И очень возможно, что вечером на улице Сен-Дени разыграется финал одной

из будущих комедий Мольера. Пока этот самый Сганарель или Горжибюс ходил за

орвьетаном, которым он надеялся излечить свою дочку Люсинду от любви к

Клитандру или Клеонту, Люсинда, натурально, бежала с этим Клитандром и

обвенчалась!

Горжибюс бушует. Его надули! Его взнуздали, как бекаса! Он швыряет в зубы

служанке проклятый орвьетан! Он угрожает!

Но появятся веселые скрипки, затанцует слуга Шампань, Сганарель

примирится со случившимся. И Мольер напишет счастливый вечерний конец с

фонарями.

Греми, Мост!