Текст 1. Из кн.: Краткая история философии. М.: Олимп, 1996

Глава 4. РЕННЕСАНС – ЭПОХА ТИТАНОВ

ХУ1—XV века в истории Европы — начало нового периода ее развития, вступление в качественно новую фазу, отрицавшую средневековый, феодальный уклад общественной жизни с ее жесткой церковнос­тью и заидеологизированной духовностью и утверж­давшую так называемый «гуманизм» (от латинского слова «humanus» — «человеческий», «присущий че­ловеку»). Возникло и стало набирать силу воззрение на мир и действование в нем, исходя из принципов человечности в самом широком и

глубоком смысле этого слова.

Живая творческая мысль, всецело отдававшаяся в предшествующий период Богу и видевшая цель личности в служении ему, теперь обратилась к дей­ствительной природе во всех ее проявлениях и к человеку с его сложным внутренним миром, физичес­кими и умственными потребностями, чувственными радостями. Признавалась самоценность его, провоз­глашалась свобода его индивидуального самоутверж­дения. Человек! — под этим знаком в европейской культуре развернулось мощное умственное движение.

На утренней заре Нового времени величайший ита­льянский поэт Данте Алигъери (1265—1321) писал:

Отвага и ума пытливый склад,

Ученость, красота, сознанье чести,

Искусство, сила, доброта без лести,

Учтивость — далеко не полный ряд

Достоинств, что Амура победят

Отрадностью — в отдельности и вместе:

Одни из них достойны большей чести,

Но каждое в победу вносит вклад.

При этом, друг мой, если ты намерен

От добродетелей увидеть прок,

Природных иль благоприобретенных,

Не действуй против божества влюбленных:

Какое бы ты средство ни привлек,

Ты проиграешь битву, будь уверен1.

В страстном сонете флорентийца, звучащем гимном новому человеку, как бы прорывалось предвестие эпохи, названной спустя два столетия Возрождением. Сей термин впервые встречается у знаменитого архитектора, живописца и историка искусства Джорджо Вазари (1511—1574) — по-итальянски: «Rinascita», по-французски «Renaissance», откуда и русское «Ре-1ессанс».

При этом слове в нашем сознании встают великолепные архитектурные сооружения, замечательные пластические, живописные и литературные художественные произведения как вызов средневековой религиозной формалистике с ее богословской схоластикой и аскетизмом.

Каким контрастом ханжеским церковным проповедям звучат стихотворные строки крупнейшего скульптора, архитектора и живописца Микеланджело Буонарроти (1475—1564):

Нет радостней веселого занятья:

По злату кос цветам наперебой

Соприкасаться с милой годовой .

И льнуть лобзаньем всюду без изъятья!

И сколько наслаждения для платья .

Сжимать ей стан и ниспадать волной,

И как отрадно сетке золотой

Ее ланиты заключать в объятья!

Еще нежней нарядной ленты вязь,

Блестя узорной вышивкой своею,

Смыкается вкруг персей молодых.

А чистый пояс, ласково виясь,

Как будто шепчет: «Не расстанусь с нею...»

О, сколько дела здесь для рук моих!

За возникновением духовной оппозиции феодализму как определенному укладу жизни и господствующему образу мыслей стояли зарождающиеся новые экономические отношения в связи с принципиальными переменами в общественном производстве. (Технические изобретения и научные открытая обогащали труд новыми, более эффективными способами действия (появились самопрялка, был усовершенствован ткацкий станок, существенно важны новшества внедрялись в мельничное дели, изобретена была доменная металлургия и т. д.). Применение пороха и создание огнестрельного оружия совершил переворот в военном деле, что свело на нет значение рыцарства как рода войск и как феодального сословия. Рождение книгопечатания необычайно способствовало развитию гуманитарной культуры в Европе Использование компаса значительно увеличивало возможности мореплавания, стремительно расширялась сеть водных торговых коммуникаций, причем, особенно интенсивной она была в Средиземноморье — неудивительно, что именно в итальянские городах возникли первые мануфактуры как ступени перехода от ремесла к капиталистическому способу производства.

Происходили важные перемены в сфере распределения потребляемых продуктов и изделий, в системе товарно-денежных отношений. Во многих итальянских городах решительно росла прослойка банкиров купцов и промышленников — они все более прибирали к своим рукам политическую власть.

Радикальные события в материальной жизни общества влекли существенные следствия в положении церкви, игравшей в феодальной Европе определяю щук» роль, — ее духовная диктатура была сломлена

На континенте утверждалась новая государствен­ность с формированием национальных абсолютных монархий.

Если раньше представители литературной и ху­дожественной сфер деятельности, учителя, ученые, философы, как правило, служили церкви, то теперь связь с нею рвалась, и упомянутое нами понятие «гуманизм» включало в себя светскую образован­ность (и ученость), подчеркнуто отличающуюся от богословско-схоластической.

Особенностью ранней буржуазной культуры было обращение к античному наследию. Оно воспринима­лось итальянцами XIV века как национальное досто­яние, несправедливо отвергнутое в качестве «язычес­кого», но, как оказалось, способное служить класси­ческим образцом и в профессиональном эстетическом образовании, и в разрешении сомнений и противоре­чий, столь свойственных творческим поискам. В нем архитекторы, художники, поэты и музыканты стали черпать вдохновение и находить точку отсчета меры истинности собственных усилий. С помощью его на­деялись раскрыть и практически реализовать гармо­нические закономерности бытия. Значит, его требо­валось возродить, вернуть к культурной жизни.

Отсюда и название эпохи, утвердившееся в научной и литературной традиции, хотя в нем и не отражено действительное историческое содержание своего време­ни. Мало того — собственно «возрождение» не было самоцелью. Речь шла не о возврате к прошлому и не о воспроизведении его шедевров ради эстетического услаждения элиты, а о самостоятельном решении за­дач, вынесенных на поверхность противоречивой дей­ствительностью. Известный итальянский ученый, ар­хитектор, писатель и музыкант Леон Баттиста Альбер-ти (1404—1472) заявлял: «...если древним, имевшим в изобилии у кого учиться и кому подражать, было не так трудно подняться до познания этих высших ис­кусств, которые даются нам ныне с такими неслыхан­ными усилиями, то имена наши заслуживают тем большего признания, что мы без всяких наставников и без всяких образцов создаем искусства и науки неслы­ханные и невиданные».

1. «Божественный кузнец»

Фундаментальной основой, на которой вырастала культура Возрождения, была городская жизнь, претерпевшая в ту пору коренную ломку хозяйственного уклада. Носителем новой идеологии, то есть совокупности идей и представлений (политически правовых, философских, нравственных, религиозных, эстетических), отражавших тенденции этой ломки и выражавших интересы восходящих социальных групп, было бюргерство (от немецкого «burger» — горожанин), противостоящее, с одной стороны, высшим слоям (дворянству и духовенству), а другой — низам (простым труженикам).

Разумеется, не следовало бы упрощать картину и сводить разнообразие умственных течений эпохи Boa рождения исключительно к влиянию материальных, интересов общества. Эта-эпоха всколыхнула широки массы, привела в движение все социальные слои вызвала брожение умов даже в самых консервативных кругах. И феодальная аристократия с известно симпатией отнеслась к новым, ренессансным, формат культуры.

Что же касается философии, то она, хотя и оставалась в значительной своей части .подъяремницей богословия, также не могла не испытать на себе прямого воздействия ветра свежих перемен. Ее схоластический характер, прямо или косвенно санкционированный церковью и сохранявшийся почти тысячелетие, стал расшатываться. Он и ранее не означал абсолютного догматизма и сыграл на некоторых этапах положительную роль, противопоставляя сверхразумному «созерцанию» Бога и иррациональному чувству (попросту говоря, мистике) постижение сверхсущего с помощью внутренне непротиворечивых рассуждений в общезначимых формах мысли (иными словами, логику). Теперь же началось отделение философии как учения о наиболее общих принципах бытия и познания от теологии — учения о Боге воплощенного в логические формы умозрительных построений на основе текстов, принимаемых на веру в качестве свидетельства Бога о самом себе

В этом отделении не было ничего нарочитого, дерзкого, явно эпатирующего господствующее религиозное сознание, по оно органично вырастало в недрах самой теологии — литой мысли становилось все более тесно в богословских одеждах.

Среди ярких представителей новых веяний пер­вым следует назвать Николая Кузанского (1401 —1464).

Его спокойное открытое лицо, его чуткие, внима­тельные глаза, доброжелательно устремленные к со­беседнику, его руки с красивыми длинными пальца­ми, мягко складывающиеся в молитвенном жесте или неспешно перебирающие четки, его фигура, выдаю­щая в легком, изящном движении крепкую стать, — все располагало к нему с первого взгляда. Когда он говорил, простые и умные слова западали глубоко в душу. Сын рыбака и виноградаря из села Куза на берегу Мозеля на юге Германии, он рано познал соль крестьянского труда. Живой, любознательный, терпеливый, подростком бежал из родного дома. Нашел прибежище у графа Теодорика фон Мандершайда, который определил через некоторое время смышленого парнишку в школу, основанную в голландском городе Девентере весьма влиятельными в {идерландах монахами, именовавшими себя «братьями общей жизни». Здесь обучали «семи свобод­ном искусствам», занимались комментированием философских книг, изучением латышского и греческого языков. Затем продолжал обучение в Гейдельберге, Падуе... Вернувшись на родину, решает посвятить себя богословской деятельности. Получает сан священника. Далее — последовательная служебная карьера, в которой он поднимается до высшей (не считая папу) ступени католической иерархии, получив сан кардинала и место «легата по всей Германии».

Католическая церковь тогда переживала глубо­кий кризис, теряла былой авторитет, чему способствовали бесчисленные раздоры в среде самого духовенства, конфликты с феодалами, подъем «еретических» движений.

Переполненный повседневными церковными заботами, Кузанец находит облегчение душе в побочных занятиях философией и математикой. Вдохнове­ние преобладает тут над системой — некоторые трак­таты создаются им в один присест.

Не все из написанного им получает положитель­ную оценку его коллег. Так, гейдельбергский бого­слов Иоганн Венк посвятил ему свое негодующее сочинение под названием «Невежественная уче­ность», в котором, в частности, писал: «Не знаю, видел ли я в свои дни писателя более пагубного».

Что так возмутило ортодоксального католика? Пантеистические мотивы, сквозившие в философии Кузанца. Само понятие «пантеизм» появилось в ли­тературе гораздо позже, два с половиной столетия спустя, — от греческих «пан» (все) и «теос» (Бог), — но мы прибегаем к нему для краткости, чтобы под­черкнуть самое главное, ;что шло вразрез с устоявши­мися взглядами. Объединение Бога с миром и даже отождествление их друг с другом имеет давнюю ис­торию — такого рода представления бытовали уже в Древней Индии (в особенности в брахманизме, инду­изме и веданте), в Древнем Китае (даосизм), в Древ­ней Греции (Фалес, Анаксимандр, Анаксимен), одна­ко тогда еще не было понятия Бога как единого мирового духа — имело место одушевление природы Космоса.

С возникновением единобожия, что мы и наблю­даем в христианстве, с определением монотеистичес­кого понимания Бога как личности, абсолютно воз­вышающейся над природой, пантеизм никак не со­вмещался с возобладавшими религиозными представ­лениями — он говорил о другом: о безличном миро­вом духе, скрывающемся в самой природе.

В постантичные времена, при господстве в Европе христианства, пантеизм сохранялся в среде последо­вателей Платона, в неоплатонизме как идейном тече­нии, имевшем за более чем десять веков свою эволю­цию, о которой речь шла в предыдущей главе. Соглас­но неоплатонизму, миру присущ переход от его выс­шей и совершенной ступени универсума к менее совершенным и низшим ступеням — происходит «истечение» («эманация») из некоего мирового первоначала животворящей мощи, порождающее на свете все сущее. Но такой взгляд несовместим с библийским мифом о сотворении личным божеством природы и человека из ничего. На своем пути пантеисты, с одной стороны, приходили к натуралистической трактовке Бога, сливая его с природой, а с другой — опираясь на принцип непосредственного «постижения» Бога, мистически теряли природу в Боге, утверждали тож­дество Бога и человека.

Религиозно-мистический пантеизм с присущим ему субъективным пониманием безличного Бога в преддверии Нового времени нашел свое наиболее выпуклое выражение в воззрениях немецкого мысли­теля, монаха-доминиканца Иоганна Экхарта (1260— 1327). Для него «божество» — безличный, бескачест­венный абсолют, стоящий за «Богом» в трех лицах как полнотой качеств и творческим истоком мирового процесса. Он заявлял, что человек способен познавать Бога благодаря тому, что в самом человеке есть несотворенная «искорка», единосущная Богу. Логика рассуждений вела к тождеству земного и небесного миров, к равнодоступности Бога для всех и к отрица­нию роли христианско-католической церкви в деле «спасения» верующих. Пантеистическое понимание Бога послужило идейной базой крестьянско-плебейских еретических движений XIV века против фео­дально-церковной эксплуатации.

Все это было известно Кузанцу. Рассматривая Бога в своем первом философском труде «Об ученом незнании» как непознаваемый «бесконечный макси­мум», актуальная бесконечность, а мир — проявле­ние Бога, познаваемый «ограниченный максимум», потенциальная бесконечность, он явно соскальзывал к пантеизму. Согласно ему, «творец и творение — одно и то же», «Бог во всех вещах, как все они в нем». Низводя бесконечность Бога в природу, он сформули­ровал идею бесконечности Вселенной в пространстве. Это явилось важнейшим симптомом начинающегося крушения теолого-схоластического мировоззрения с основоположным для него представлением о конеч­ности в пространстве некогда сотворенного Богом мироздания и о Земле как его центре Так подготавливалась почва для гелиоцентрического воззрения Коперника.

«Машина мира имеет, так сказать, свой центр повсюду, - писал он, - а свою окружность нигде, потому что Бог есть окружность и центр, так как он везде и нигде». Утверждая, что у Вселенной нет границ, что она бесконечна, Николай Кузанский тем самым ставил под сомнение убеждение христианской космологии относительно ее иерархической структуры.

Хотя божественный абсолют и составляет нечто совершенно особое, он, по мнению Кузанца, отнюдь не безразличен к миру вещей, явлений и существ — этот мир представляет собою не разрозненность и внешнюю совокупность единичностей, нет, он целост­ность, и «Бог — единственная простейшая основа целой Вселенной», он вносит единство в пестрое многообразие ее. А целостность предполагает взаим­ную детерминированность всего и вся в ней. И вновь сквозит пантеизм с принципом «всемирной симпа­тии». Философ подчеркивал, что целое «находится непосредственно в любом члене через любой член, как целое находится в своих частях в любой части через любую часть» (Там же). Но в основе всего этого лежит «душа мира», которая «целиком находится в целом мире и в каждой части его» (Там же). Однако самое существенное состоит в том, что именно целое определяет направление движения составляющих его час­тей, ибо «всякое движение части направляете к целому, как совершенству» (Там же).

Соблазны пантеизма влекли Николая Кузанского дальше: «Так как Бог есть все, он также и ничто», ибо «он везде и нигде». Как видим, Богу одновременно приписывались свойства бытия и необыкновенным образом, согласно Кузанцу, мир, все существую­щее состоит из противоположностей — единство противоположностей и представляет собой божественное существо: как вмещающее весь мир, оно — абсолютный максимум, а как находящееся в любом даже самом ничтожном предмете — абсолютный минимум.

В свете сказанного и человека, трактуемого как часть природы, Николай Кузанский именует «конечно-бесконечным»: он конечен как земное телесное общество и бесконечен как духовное (божественное). Человеческая природа...— писал он, — стягивает в нее всю Вселенную: она есть микрокосм, малый мир, называли ее с полным основанием древние.». А коль так, то в человеке заключены те же характеристики, что и в макрокосме, и, значит, он не только конечное, но и бесконечное существо, он и иное, и многое, и целое, состоящее из частей, и иное, состоящее из противоположностей. Христос, согласно Кузанцу, — максимальный человек, но тогда человек — «второй Бог», «человеческий Бог», вторым Богом философ называет человека потому, «что как Бог есть творец реальных вещей и естественных форм, так и человек — творец логического бытия и искусственных форм». «Как Бог развертывающий из себя все многообразное богатство природных ей вещей, так и человеческий ум развертывает понятия, затронутые в нем».

Эти слова — непосредственное выражение гуманистических настроений новой восходящей эпохи. В них вера в безграничные возможности человека, в его человеческие способности и всестороннюю активность, в известной мере в них и уверенность в себе самого Кузанца, обладавшего независимостью мышления, ясностью суждений, философской мудростью и проницательностью взгляда, способного заглянуть за горизонт. Не зря спустя сто лет самоотверженно дерзкий и титанически умный Джордано Бруно, испытавший на себе силу влияния его идей, назовет его сверхестественным».