О том, что страсти души изливаются на воображаемые предметы, когда ей недостает настоящих

Один из наших дворян, которого мучали жесточайшие припадки подагры,когда врачи убеждали его отказаться от употребления в пищу кушаний изсоленого мяса, имел обыкновение остроумно отвечать, что в разгар мучений иболей ему хочется иметь под рукой что-нибудь, на чем он мог бы сорвать своюзлость, и что, ругая и проклиная то колбасу, то бычий язык или окорок, ониспытывает от этого облегчение. Но, право же, подобно тому, как мы ощущаемдосаду, если, подняв для удара руку, не поражаем предмета, в который метили,и наши усилия растрачены зря, или, скажем, как для того, чтобы тот или инойпейзаж был приятен для взора, он не должен уходить до бесконечности вдаль,но нуждается на подобающем расстоянии в какой-нибудь границе, котораяслужила б ему опорой:

Ventus ut amittit vires, nisi robore densae

Occurrant silvae, spatio diffusus inani. [59]

так же, мне кажется, и душа, потрясенная и взволнованная, бесплоднопогружается в самое себя, если не занять ее чем-то внешним; нужнобеспрестанно доставлять ей предметы, которые могли бы стать целью еестремлений и направлять ее деятельность. Плутарх говорит по поводу тех, ктоиспытывает чрезмерно нежные чувства к собачкам и обезьянкам, что заложеннаяв нас потребность любить, не находя естественного выхода, создает, лишь быне прозябать в праздности, привязанности вымышленные и вздорные [60]. И мывидим, действительно, что душа, теснимая страстями, предпочитает обольщатьсебя вымыслом, создавая себе ложные и нелепые представления, в которые исама порою не верит, чем оставаться в бездействии. Вот почему дикие звери,обезумев от ярости, набрасываются на оружие или на камень, которые ранилиих, или, раздирая себя собственными зубами, пытаются выместить на себемучающую их боль.

Pannonis haud aliter post ictum saevior ursa,

Cui iaculum parva Libys amentavit habena

Se rotat in vulnus, telumque irata receptum

Impetit, et secum fugientem circuit hastam. [61]

Каких только причин ни придумываем мы для объяснения тех несчастий,которые с нами случаются! За что ни хватаемся мы, с основанием или безвсякого основания, лишь бы было к чему придраться! Не эти светлые кудри,которые ты рвешь на себе, и не белизна этой груди, которую ты, во властиотчаянья, бьешь так беспощадно, наслали смертоносный свинец на твоеголюбимого брата: ищи виновных не здесь. Ливии, рассказав о скорби римскоговойска в Испании по случаю гибели двух прославленных братьев [62], егополководцев, добавляет: Flere omnes repente et offensare capita. [63]Таковобщераспространенный обычай. И разве не остроумно сказал философ Бион оцаре, который в отчаянии рвал на себе волосы: «Этот человек, кажется,думает, что плешь облегчит его скорбь» [64]. Кому из нас не случалось видеть,как жуют и глотают карты, как кусают игральную кость, чтобы выместить хотьна чем-нибудь свой проигрыш? Ксеркс велел высечь море — Геллеспонт [65]иналожить на него цепи, он обрушил на него поток брани и послал горе Афонвызов на поединок. Кир на несколько дней задержал целое войско, чтобыотомстить реке Гинд за страх, испытанный им при переправе через нее.Калигула [66]распорядился снести до основания прекрасный во всех отношенияхдом из-за тех огорчений, которые претерпела в нем его мать.

В молодости я слышал о короле одной из соседних стран, который, получивот бога славную трепку, поклялся отметить за нее; он приказал, чтобы десятьлет сряду в его стране не молились богу, не вспоминали о нем и, пока этоткороль держит в своих руках власть, даже не верили в него. Этим рассказомподчеркивалась не столько вздорность, сколько бахвальство того народа, окотором шла речь: оба эти порока связаны неразрывными узами, но в подобныхпоступках проявляется, по правде говоря, больше заносчивости, нежелиглупости.

Император Август [67], претерпев жестокую бурю на море, разгневался набога Нептуна и, чтобы отметить ему, приказал на время праздничных игр вцирке убрать его статую, стоявшую среди изображений прочих богов. В этом егоможно извинить еще меньше, чем всех предыдущих, и все же этот поступокАвгуста более простителен, чем то, что случилось впоследствии. Когда до негодошла весть о поражении, понесенном его полководцем Квинтилием Варом вГермании, он стал биться в ярости и отчаянье головою о стену, без концавыкрикивая одно и то же: «О Вар, отдай мне мои легионы!» [68]Но наибольшеебезумие, — ведь тут примешивается еще и кощунство, — постигает тех, ктообращается непосредственно к богу или судьбе, словно она может услышать нашусловесную пальбу; они уподобляются в этом фракийцам, которые, когда сверкаетмолния или гремит гром, вступают в титаническую борьбу с небом, стремясьтучею стрел образумить разъяренного бога. Итак, как говорит древний поэт уПлутарха:

Когда ты в ярости судьбу ругаешь,

Ты этим только воздух сотрясаешь [69].

Впрочем, мы никогда не кончим, если захотим высказать все, что можно, восуждение человеческой несдержанности.