Как мог ты знать его? Ты все еще находился 2 страница

Не пришло ли вам в голову при составлении этого обвинения, что так как проектируемая организация имела в виду нечто более величе­ственное, благородное и более важное, чем только удовлетворение же­ланий одного-единственного лица, хотя и достойного, а именно, в случае успеха способствовать благосостоянию целой завоеванной нации, то возможно, что то, что вашей личной гордости кажется «низким побуж­дением», в конце концов есть не что иное, как напряженные поиски средств, которые могли бы стать спасением для целой страны, лишен­ной доверия и всегда подозреваемой, средств, превращающих завоева­теля в покровителя! Вы гордитесь тем, что вы «патриот», а я не гор­жусь этим, ибо учась любить страну, человек более приучается любить все человечество. Недостаток того, что вы называете «низкими побуж­дениями», в 1857 году послужил причиной того, что мои соотечествен­ники были сметены пушками ваших соотечественников. Так почему же мне не представить себе, что настоящий филантроп считал бы устрем­ление к лучшему взаимопониманию между правительством и народом Индии очень похвальным, а не низким? Вы говорите: «Все, что я ни сделал бы для знания и философии, на которой оно основано, если оно не полезно человечеству, не сделало бы меня более полезным своему поколению» и т. д. Но когда вам предлагают средства, чтобы делать такое добро, вы отворачиваетесь с пренебрежением и язвите нас «при­манками» и «подделками»! Противоречия, содержащиеся в вашем пись­ме, действительно удивительны. А затем вы от всего сердца смеетесь по поводу мысли о «награде» и «одобрении» со стороны других. «На­града, которую я ожидаю, - вы говорите, - это заслужить мое собствен­ное самоодобрение», самоодобрение, которое так мало заботится об утвердительном приговоре лучшей части общества, которому благие деяния и подвиги служат высокими идеалами и наиболее сильными по­будителями к соревнованию в добре, такое самоодобрение мало чем отличается от гордого, заносчивого эгоизма. Это выше всякой критики:

«apers moi - Ie deluge!» (после нас хоть потоп!),- восклицает француз с его обычным легкомыслием. «Прежде, чем был Иегова, Я есмь!» - говорит Человек - идеал каждого современного мыслящего англичани­на. Чувствуя удовлетворение при мысли, что я послужил средством к дос­тавлению вам так много веселья, а именно тем, что просил вас набросать общий план учреждения А. И. Филиала, я все же должен опять сказать, что ваш смех был преждевременным, поскольку вы еще раз неправильно поняли меня. Если бы я вас просил помочь выработать систему преподавания оккультных наук или план «школы магии», тогда приведенный вами пример о невежественном мальчике, которого просили разработать «трудную для понимания проблему о движении глаза внутри другого глаза», мог бы при­годиться. Но в данном случае ваше сравнение не соответствует, и его иро­ния никого не задевает, так как мое упоминание этого предмета относилось только к общему плану и внешней администрации проектируемого Обще­ства, но не имело ни малейшего отношения к изучению эзотеризма; мое упо­минание относилось к филиалу Всемирного Братства, но не к «школе ма­гии», причем учреждение первого является «условием, без которого нельзя обойтись» для последнего. Без всякого сомнения, в таких делах, как это, т. е. в организации А. И. Филиала, который должен формироваться из англичан и предназначен служить связующим звеном между британцами и туземцами (при условии, что те, кто хотят получить долю тайного знания, являющегося наследием детей этой страны, должны быть готовы жаловать этих туземцев, по крайней мере, некоторыми привилегиями, в которых им отказано), вы, англичане, гораздо больше компетентны в составлении об­щих планов, чем мы. Вы знаете, какие условия вам приемлемы и какие неприемлемы, чего мы можем не знать. Я у вас просил набросок плана, а вы вообразили, что я добиваюсь вашего содействия в наставлениях по духовным наукам! Весьма несчастливое недоразумение, и все-таки мистер Синнетт, кажется, понял мое желание с первого взгляда.

Опять вы кажетесь обнаруживающим незнакомство с индусским умом, когда говорите: «Из десяти тысяч туземных умов ни один не го­тов в такой степени к пониманию и усвоению трансцендентальной исти­ны, как мой». Однако вы весьма можете быть правы, думая, что «сре­ди английских ученых даже не наберется полдюжины, чей ум более способен к восприятию этих элементарных принципов (оккультного зна­ния), чем мой» (ваш); но вы ошибаетесь в отношении туземцев. Индус­ский ум особенно отличается способностью к быстрому и ясному вос­приятию наиболее трансцендентальной, наиболее глубокой метафизичес­кой истины. Некоторые из наиболее необразованных индусов с первого взгляда ухватят то, что очень часто ускользнет от лучшего западного метафизика. Вы, может быть, и без всякого сомнения, являетесь выше стоящими нас в любой отрасли физического познания, но в духовных науках мы были, есть и всегда будем вашими учителями.

Но разрешите мне спросить вас, что могу я, полуцивилизованный туземец, думать о милосердии, скромности и любезности человека, при­надлежащего к вышестоящей расе, - человека, которого я знаю, как ве­ликодушного, справедливого и отзывчивого в большинстве случаев его жизни, когда он с плохо скрываемым презрением восклицает: «Если вам нужны слепо бросающиеся вперед люди, не задумывающиеся о конеч­ных результатах (я никогда этого не говорил), держитесь за ваших Олькоттов, но если вам нужны люди высшего класса, чьи мозги должны эффективно работать для вашего дела, помните...» и т. д. Мой дорогой сэр, нам не нужны слепо бросающиеся вперед люди; также мы не соби­раемся бросать испытанных друзей, которые скорее готовы прослыть дураками, чем открыть то, что они узнали, дав торжественную клятву никогда не открывать, если на то не будет разрешения, даже для при­влечения людей самого высшего класса; также мы не особенно озабо­чены привлечением кого-либо к нашей работе, за исключением тех слу­чаев полной добровольности. Мы нуждаемся в верных и бескорыстных, в бесстрашных доверчивых душах и охотно оставляем людей «высшего класса» и более высокие интеллекты - пусть сами нащупывают путь к Свету. Такие только будут смотреть на нас, как на подчиненных.

Верю, что эти несколько цитат из вашего письма и откровенные ими вызванные ответы являются достаточными, чтобы показать, как далеко мы находимся от чего-либо подобного. Вы проявляете свирепый воинственный дух и желание (простите меня) сражаться с тенями, выз­ванными вашим собственным воображением. Я имел честь получить от вас три длинных письма, прежде чем еле успел в общих выражениях ответить на ваше первое письмо. Я никогда категорически не отказы­вался исполнять ваши желания; до сих пор я всегда отвечал на ваши вопросы. Как вы могли знать, что будущее вам уготовило, если бы вы подождали одну неделю? Вы приглашаете меня на совещание, как вид­но только для того, чтобы указать мне недостатки, слабые места на­шего образа действий и причины нашего предполагаемого провала в отвращении человечества от путей зла. В своем письме вы без обиня­ков демонстрируете, что являетесь началом, срединой и концом закона для себя. Тогда зачем вам вообще беспокоить себя писанием мне? Даже то, что вы называете «Парфянской стрелой» (стрела, пущенная назад уезжающим всадником), никогда не предназначалось в качестве таковой. Отнюдь не я, который не в состоянии достичь абсолютного добра, ста<-ну умалять и недооценивать относительное добро. Ваши «птички», без сомнения, раз вы в этом уверены, совершили много добра на своем пути, и мне, конечно, не снилось кого-либо оскорблять замечанием, что чело­веческая раса и ее благосостояние являются не менее благородным предметом изучения и не менее желательным, чем орнитология. Но я не совсем уверен, что ваше прощальное замечание о том, что мы в целом не являемся неуязвимыми, было совершенно свободно от такого духа, который воодушевлял отступающих парфян. Как бы там ни было, но мы довольны той жизнью, какую ведем, неизвестные и не тревожимые цивилизацией, которая покоится исключительно на интеллекте. Также мы ничуть не тревожимся о возобновлении наших древних искусств и высокой цивилизации, ибо они так же несомненно вернутся в свое время и в более высоком состоянии, как и в свое время в прошлом явились плезиозавры и мегатерии. Мы имеем слабость верить в постоянно по­вторяющиеся циклы и надеемся ускорить воскресение того, что мину­ло. Этому мы не смогли бы воспрепятствовать, даже если бы хотели. «Новая цивилизация» будет детенышем старой, и нам остается только предоставить вечному закону действовать, чтобы заставить наших по­койников выйти из могил; все же мы, несомненно, озабочены, чтобы ускорить наступление этого желательного события. Не бойтесь, хотя мы «суеверно цепляемся за останки прошлого», наше знание не исчезнет из поля зрения человека. Оно - «дар богов» и притом самая драгоценная из всех реликвий. Держатели Сокровенного Света не для того шли че­рез века, чтобы очутиться разбившимися на скалах современного скеп­тицизма. Наши рулевые слишком опытные моряки, чтобы давать нам повод опасаться такого бедствия. Мы всегда найдем добровольцев для замены усталых часовых и, как бы ни был плох мир в его нынешнем состоянии переходного периода, все же он может время от времени снаб­дить нас несколькими людьми. Вы «не предлагаете дальнейшего дви­жения в этом деле», если мы «не подадим сигналов к дальнейшему»? Мой дорогой сэр, мы исполнили наш долг: мы ответили на ваше обра­щение и теперь предлагаем не делать дальнейших шагов. Мы, немного изучившие этику Канта, анализировали ее довольно тщательно и пришли к заключению, что взгляды даже такого великого мыслителя на ту фор­му долга, которая определяет метод добродетельного поступка - не­смотря на его одностороннее утверждение о противном - не соответ­ствуют полному определению необусловленного абсолютного принципа нравственности, как мы его понимаем. И эта кантовская нота звучит по всему вашему письму. Вы так любите человечество, говорите вы, что откажетесь от самого «Знания», если ваше поколение не сможет им пользоваться. И все же это филантропическое чувство, кажется, даже не внушает вам милосердия к тем, кого вы рассматриваете, как ниже стоящих по умственным способностям. Почему? Просто потому, что фи­лантропия, которой хвастают западные мыслители, лишена характера универсальности, то есть она никогда не была установлена на прочном основании нравственного универсального принципа, никогда не поднима­лась выше теоретических рассуждений; среди вездесущих протес­тантских проповедников она является только случайным проявлением, но не признанным законом. Даже самый поверхностный анализ пока­жет, что не более чем любой другой эмпирический феномен в человеческой натуре филантропия не может быть принята за абсолютный стан­дарт нравственной активности, то есть не может быть принята как про­изводящая эффективное действие. По своей эмпирической натуре такого рода филантропия подобна любви, но носит характер случайности, исклю­чительности и, как таковая, имеет эгоистичные предпосылки и влечения;

она несомненно не способна обогреть своими благодатными лучами все че­ловечество. Я считаю, что здесь кроется секрет духовного банкротства и бессознательного эгоизма нашего века. И вы, в других отношениях хоро­ший и мудрый человек, бессознательно для вас самих являете тип этого духа и не способны понять наши идеи об обществе, как Всемирном Брат­стве. Потому вы и отворачиваете свое лицо от него.

Ваша совесть, говорите вы, восстает против того, чтобы быть «подставным лицом, куклой для двух или более десятков дергателей за веревочку». Что вы о нас знаете, раз вы не видите нас? Что вы знаете о наших целях, о нас, о ком вы не можете судить? Вы требуете странных доказательств. И действительно ли вы полагаете, что вы «узнали» бы нас или сколько-нибудь проникли в наши «намерения и цели», если бы вы увидели меня лично? Боюсь, что без подобного опыта в прошлом даже ваши природные наблюдательные способности, как бы они ни были остры, должны бы быть признаны более чем бесполезными. Да, мой до­рогой сэр, даже наши Невидимые посредники и помощники могут ока­заться не под силу самому проницательному политическому резиденту; и ни один еще не выслежен или опознан; а их месмерические силы не высочайшего порядка. Какие бы подозрения вы ни питали по поводу де­талей «броши», в этом деле имеется одна важная черта, которую ваша проницательность уже подсказала вам, - что это можно объяснить толь­ко предположением, что некая более сильная воля заставила миссис Хьюм думать именно об этом предмете, а не о другом. И если уж ма­дам Б., болезненной женщине, приписываются такие силы, то как вы можете вполне быть уверены, что вы сами не поддадитесь тренирован­ной воле, в десять раз сильнее, чем ее? Я мог бы прийти к вам завтра, водвориться в вашем доме, как приглашенный, и целиком владеть ва­шим умом и телом в течение 24-х часов, и вы ни на миг этого не осоз­нали бы. Я могу быть хорошим человеком, но я также мог бы быть, почем вы знаете, и злым, составляющим заговоры и глубоко ненавидя­щим вашу белую расу, ежедневно унижающую мой народ, и отомстить вам, одному из лучших представителей этой расы. Если бы применять силы одного только экзотерического месмеризма, то есть той силы, ко­торой могут с одинаковым аспектом овладеть как хорошие, так и пло­хие люди, даже тогда навряд ли вы избегли бы ловушек, расставленных для вас, если человек, которого вы пригласили, оказался бы хорошим месмеризатором, ибо вы являетесь чрезвычайно податливым в этом отношении субъектом с физической точки зрения. «Но моя совесть, но моя интуиция!» - вы можете возражать. В таком случае, как со мной, - помощи мало. В то время ваша интуиция заставила бы вас чувствовать все, за исключением того, что в действительности было; а что касается вашей совести, вы разве считаете кантовское ее определение правильным? Вы, вероятно, верите также, как и он, что при всяких обстоятельствах, и даже при полном отсутствии религиозных понятий, даже без строго определенных понятий о том, что хорошо и что плохо, человек всегда имеет верное руководство в своем собственном внутреннем моральном понимании - совесть? Величайшая ошибка! При всем огромном значении этого морального фактора, он имеет один радикальны недостаток. Совесть, как уже было сказано, можно приравнять к том: демону, к чьим велениям так внимательно прислушивался Сократ, и которым он так быстро подчинялся. Подобно этому демону, совесть может случайно сказать нам, чего мы не должны делать. Однако она ни когда не направляет нас к тому, что нам следовало бы делать, а также не даст определенной цели нашей деятельности. И ничто не может быт1 более легко усыплено и даже парализовано, как эта самая совесть, ест за это возьмется тренированная, более сильная воля, чем у обладателе совести. Ваша совесть никогда не скажет вам, является ли месмеризатор истинным адептом или очень ловким шарлатаном, раз он пересту­пил ваш порог и овладел контролем над вашей аурой. Вы говорите с воздержании от всего, за исключением невинного занятия вроде коллек­ционирования птиц, чтобы не было создания другого чудовища - Фран­кенштейна... Как воля, так и воображение создает. Подозрение являет­ся наиболее мощным агентом, вызывающим воображение... Берегитесь! Вы уже зачали в себе зародыш будущего уродливого чудовища, вместо осуществления ваших чистейших и высочайших идеалов, вы можете в один день вызвать призрак, который, загородив все пути к Свету, оста­вит вас в еще большем мраке, чем вы были прежде. И не будет он вам давать покоя до конца ваших дней.

Опять выражаю надежду, что моя прямота не будет для вас ос­корбительна, я остаюсь, дорогой сэр, как всегда, ваш покорный слуга Кут Хуми

Лал Синг

ПИСЬМО 19

К. X. — Синнетту

Получено в Симле, осенью 1881 г.

Я предвидел, что теперь происходит. В моем письме из Бомбея я советовал вам быть осторожным в отношении того, чтобы поставить С. М. в известность о <+> и о его собственном медиумизме. Я совето­вал рассказать ему только самую суть сказанного мною. Когда, наблю­дая вас в Аллахабаде, я увидел, что вы для него подготовляете обиль­ные выдержки из моего письма, я опять предвидел опасность, но не вмешался по некоторым причинам. Одна из них та, что я верю в наступ­ление времени, когда необходимость обеспечить социальные и мораль­ные устои потребует, чтобы кто-нибудь из Теософического Общества сказал бы правду, хотя бы на него обрушились Гималаи. Однако разоб­лачение горькой истины должно производиться с величайшим благора­зумием и осторожностью; и я вижу, что, вместо приобретения друзей и сторонников из лагеря филистимлян по ту или по эту сторону океана, многие из вас и вы сами тоже создаете только врагов тем, что слиш­ком много значения придаете мне и моим личным взглядам. На той стороне раздражение велико, и вы скоро увидите его вспышки в журна­ле «Свет» и других местах; и вы скоро потеряете С. М. Обильные вы­держки сделали свое дело, ибо они были слишком обильны. Никакая сила, ни человеческая, ни сверхчеловеческая не в состоянии открыть глаза С. М. Бесполезно было раскрывать их насильно. На этой стороне еще хуже. Добрые люди в Симле не склонны к метафорам, и аллегории не более пристанут к их коже, чем вода к перьям гуся. Кроме того, никому не нравится, когда говорят, что от него «плохо пахнет», и шутка, извле­ченная из одного замечания, тем не менее полная глубокого психологи­ческого значения, нанесла неизгладимый вред там, где если бы это было. Теософическое Общество могло бы приобрести более чем одного ново­обращенного... Я должен еще раз вернуться к письму.

Главным основанием для жалобы против меня служит факт, что мое сообщение заключает в себе:

a) какой-то вызов к С. М. доказать, что <+> есть «Дух»;

b) я серьезно обвинен вашим другом в попытке сделать из<+>лжеца. Теперь я могу объяснить, но не извиняться. Я действительно под­разумевал и то, и другое, но только я имел в виду вас, т. е. того, кто просил меня об этой информации, и ни в коем случае его. Он не доказал своей правоты, чего я и не ожидал от него, так как его утверждение целиком основано на его собственном голословном заявлении, основан­ном на непоколебимой вере в его собственные впечатления. С другой стороны, я легко бы мог доказать, что<+> вовсе не является развоплощенным Духом, если бы у меня не было причины не делать этого в на­стоящее время. В моем письме я очень тщательно подбирал слова, чтобы дать вам немного взглянуть на истину, и в то же время ясно дал вам понять, что не имею права разглашать «секреты одного Брата». Но, мой добрый друг, я никогда ни словом не обмолвился о том, кто он, и что такое он. Возможно, я мог бы посоветовать вам судить о <+> по некоторым приписываемым ему писаниям, ибо более счастливые, чем Иов, наши «враги» все еще «пишут книги». Они очень любят диктовать «вдохновительные» проповеди, и тут их можно поймать в западню соб­ственного красноречия. И кто из наиболее мыслящих спиритуалистов, читавших полное собрание сочинений, приписываемых <+>, осмелился бы утверждать, что за исключением нескольких весьма замечательных страниц, остальное не выше того, что С. М. сам мог бы написать, и го­раздо лучше? Будьте уверены, что ни один смышленый, умный и прав­дивый медиум не нуждается во «вдохновении» от развоплощенного «Духа». Истина устоит даже без вдохновения от Богов или Духов или, еще лучше, устоит наперекор им всем. «Ангелы», в общем случае, на­шептывают ложь и увеличивают запас суеверий.

Мне несколько неприятно, что я должен воздержаться от того, что­бы сделать приятное К. К. Мэсси. Я не воспользуюсь его «полномочи­ем» и не выполню его желания, и я решительно отказываюсь «сообщить его секрет», так как этот секрет такого свойства, что стоит на его пути к адептству и не имеет никакого отношения к его характеру. Эта инфор­мация предназначается только для вас в ответ на ваш удивленный воп­рос, имеются ли какие-либо препятствия к моим сношениям сним и кмоему водительству, направляющему его к Свету, но эта информация ни в коем случае не предназначается для его ушей. У него могут быть одна-две страницы из истории его жизни, которые он хотел бы предать забвению, но его верный добросовестный инстинкт наделяет его преиму­ществом и ставит гораздо выше многих людей, кто остаются чистыми и добродетельными только потому, что никогда не знали, что такое ис­кушение. С вашего любезного разрешения я воздержусь от продолже­ния. В будущем, мой дорогой друг, нам придется ограничить себя ис­ключительно философией и избегать семейных сплетен. Иметь дело со скелетами в семейных тайниках иногда более опасно, чем даже с гряз­ными тюрбанами, мой прославленный и дорогой друг. И не позволяйте вашему слишком чувствительному сердцу обеспокоиться или вашему воображению повести вас к предположению, что какое-либо из сказан­ных мною слов предназначалось вам в упрек. Мы, полудикие азиаты, судим о человеке по его побуждениям, а ваши побуждения были хороши и искренни. Но вы должны помнить, что проходите трудную школу и имеете дело с миром, чрезвычайно отличающимся от вашего мира. Особенно вам следует помнить то, что малейшая причина, хотя бы слу­чайно созданная, и по каким бы то ни было побуждениям не может быть уничтожена, и течение ее следствий не может быть пресечено даже миллионами богов, демонов и людей вместе. Поэтому вам не следует считать меня слишком придирчивым, когда говорю, что вы все более или менее неблагоразумны и даже неосторожны; последнее слово приложимо пока что к одному из членов. Следовательно, вы, может быть, поймете, что ошибки Г. С. Олькотта более легкого аспекта, чем это кажется с первого взгляда, если даже англичане, значительно смышле­ные и опытные в мирских делах, также подвержены ошибкам. Ибо вы совершали ошибки индивидуально и коллективно, как это будет обнару­жено в ближайшем будущем, и ведение дел и успех Общества окажут­ся более затрудненными, поскольку никто из вас не захочет сознаться в своих ошибках. Так же у вас нет такой готовности, как у него, следовать даваемым советам, несмотря на то, что этот совет каждый раз основан на предвидении надвигающихся событий, даже в таких случаях, когда пред­сказано в выражениях, не всегда соответствующих «должной высоте» Адеп­та, каким он должен бы быть в вашем представлении.

Вы можете рассказать Мэсси, что я сейчас о нем говорил, и ука­зать причины. Вы можете, но не советовал бы вам, прочитать это пись­мо мистеру Хьюму. Но я очень настаиваю на осторожности с вашей сто­роны, более чем когда-либо. Несмотря на чистоту ваших побуждений, Коган может в один день обратить внимание на результаты, а они угро­жают стать слишком бедственными, чтобы их не увидеть. Нужно ока­зывать постоянное давление на членов Юго-Восточного Общества, что­бы они придерживали свой язык и энтузиазм. Тем не менее, обществен­ное мнение проявляет увеличивающийся интерес в отношении вашего Общества, и, может быть, вам скоро придется определять вашу пози­цию более ясно. Очень скоро мне придется предоставить вас самому себе в течение трех месяцев. Начнется ли это в октябре или январе, будет зависеть от импульса, данного Обществу, и его развития.

Я чувствовал бы себя лично обязанным вам, если бы вы согласи­лись просмотреть поэму, написанную Падшахом, и высказать о ней свое мнение. Я полагаю, что она слишком длинна для теософического жур­нала и ее литературные достоинства не совеем оправдывают претензии авторов. Однако я оставляю это вашему, более компетентному мнению. Я позабочусь, чтобы журнал в этом году был более успешен, чем до сих пор. Совет провести «Великого Инквизитора» - мой, ибо его автор, над которым уже была простерта рука смерти, когда он его писал, дал наиболее сильное и правдивое описание Ордена иезуитов, чем кто-либо до него. В этом произведении заключен великий урок для многих, и даже вы могли бы извлечь из него пользу.

Мой дорогой друг, вы не должны испытывать удивление, если я вам скажу, что чувствую уныние и утомление от моей перспективы. Боюсь, что у вас не хватит терпения дождаться того дня, когда будет мне раз­решено удовлетворить вас. Века тому назад в Индии создавались изве­стные правила, по которым надо было строить свою жизнь. Все эти пра­вила теперь стали законом. Нашим предтечам приходилось узнавать все самим, им была дана только основа. Мы предлагаем заложить такую основу и для вас, но вы не соглашаетесь принять что-либо меньшее, чем завершенное здание, чтобы вступить в обладание им. Не обвиняйте меня в равнодушии или в пренебрежении, если вы некоторое время не полу­чите от меня ответа. Очень часто мне нечего вам сказать, ибо вы за­даете вопросы, на которые я не имею права отвечать.

На этом я должен закончить, так как время мое ограничено, и у меня имеется другая работа.

Искренне ваш К. X.

Алкогольная атмосфера в вашем доме ужасна.

ПИСЬМО 20

К. X. — Хьюму

Получено в Симле, осенью 1881 г.

Конфиденциальное сообщение К. X. о Старой Леди

Я с болью сознаю факт, что обычная непоследовательность ее ут­верждений, в особенности когда она взволнована, и странное поведение, по вашему мнению, делают ее весьма нежелательной передатчицей на­ших сообщений. Тем не менее, любезные Братья, вы, может быть, взгля­нете на нее совсем другими глазами, если узнаете истину, если вам ска­жут, что этот неуравновешенный ум, кажущаяся нелепость ее речей и идей, ее нервное возбуждение - короче говоря, все, что считается нару­шающим спокойствие трезвомыслящих людей, чьи понятия о сдержан­ности и манерах шокированы странными вспышками ее темперамента, и что вам так противно, если вам скажут, что она ни в чем этом не ви­новата. Несмотря на то, что еще не пришло время посвятить вас цели­ком в эту тайну, что вы еще не подготовлены к пониманию великой тай­ны, даже если вам ее расскажут, - все же, вследствие причиненной по отношению к ней великой несправедливости и обиды, я уполномочен разрешить вам заглянуть по ту сторону завесы. Это ее состояние тесно связано с ее оккультной тренировкой в Тибете и вызвано тем, что она одинокой послана в мир, чтобы постепенно подготавливать путь других. После почти столетних бесплодных поисков Нашими Главами пришлось использовать единственную возможность посылки европеянки на евро­пейскую почву, чтобы создать связующее звено между их страной и нашей. Вы понимаете? Разумеется, нет. Тогда, пожалуйста, вспомните то, что она пыталась объяснить, и что вы довольно сносно от нее усво­или, а именно факт семи принципов совершенного человеческого суще­ства. Ни один мужчина или женщина, если только они не являются по­священными «пятого круга», не может покинуть область Бод-Ласа и возвратиться обратно в Мир весь целиком, если можно так выразиться. Самое меньшее, одному из его сателлитов приходится остаться по двум причинам: первая, чтобы образовать необходимое связующее звено, про­вод передач; вторая, как лучшую гарантию, что некоторые вещи никог­да не будут разглашены. Она не является исключением из правила; вы видели другой пример человека с большим интеллектом, и теперь его считают весьма эксцентричным. Поведение и статус остальных шести зависят от врожденных качеств, психофизиологических особенностей данного лица, особенно от унаследованных идиосинкразии, которые со­временная наука именует «атавизмом». Поступая согласно с моими желаниями, мой брат М. сделал вам через нее предложение, если вы помните. Вам надо было только принять это предложение, и в любое время, по вашему желанию, вы могли бы на час или более иметь под­линную возможность для беседы, вместо того чтобы иметь дело с пси­хическим калекой. Вчера это была его ошибка. Ему не следовало по­сылать ее относить послание к мистеру Синнетту в таком состоянии, в каком она была. Но считать ее ответственной за ее чисто физиологи­ческое возбуждение и дать ей видеть ваши презрительные улыбки было бы положительно грешно. Простите меня, уважаемые братья и господа, за мое откровенное высказывание. Я поступаю только так, как вы сами об этом просили в своем письме. Я побеспокоился, чтобы установить «дух и значение» того, что все было сказано и сделано в комнате мис­тера Синнетта. И хотя я не имею права «осуждать» вас, так как вы не знали истинного положения вещей, все же я не могу поступить иначе, как высказать сильное неодобрение всему тому, что, каким бы отполирован­ным оно ни было снаружи, все же является жестокостью даже при са­мых обычных обстоятельствах.

ПИСЬМО 21

К. X. — Синнетту

Получено в октябре 1881 г. (?)

Мой дорогой друг!

Вашу записку получил. То, что вы в ней пишете, показывает, что вы испытываете некоторую боязнь того, что замечания мистера Хьюма могут меня обидеть. Будьте спокойны, пожалуйста, я никогда не оби­жусь. Не содержание его замечаний мне досаждает, а то упорство, с каким он проводит свою линию аргументации, которая, я знаю, чревата вредными последствиями. Это argumentum ad hominum, возобновленное и продолженное с того места, где мы его остановили в прошлом году, было крайне мало пригодно на то, чтобы отклонить Когана от его прин­ципов или вынудить его на желательные уступки. Я опасался послед­ствий, и мои опасения были очень обоснованы, уверяю вас. Пожалуй­ста, уверьте м-ра Хьюма в моей личной симпатии к нему и уважении и передайте ему мой дружеский привет. Но я в течение следующих трех месяцев не буду иметь удовольствия «подхватить» еще что-либо из его писем или ответить на них. Так как ничто из первоначальной програм­мы Общества еще не исполнено, и я не питаю надежды, что что-либо будет сделано в ближайшем будущем, то мне приходится отказаться от намеченной поездки в Бутан, и мое место займет Брат М. Мы уже до­жили до конца сентября, и ничто не может быть сделано к 1 октября, что оправдало бы мою настойчивость в желании отправиться туда. Мои Главы особенно желают, чтобы я присутствовал на наших новогодних празднествах в феврале следующего года, и чтобы быть подготовлен­ным к этому, я должен воспользоваться этими тремя месяцами. Поэто­му я прощаюсь с вами, мой милый друг, и горячо благодарю вас за все, что вы для меня сделали или пытались сделать. Я надеюсь, что в янва­ре следующего года буду в состоянии дать вам знать о себе, и, если только не возникнут новые затруднения для Общества, не появятся с «вашего берега», вы найдете меня в таком же предрасположении и на­строении, в каком расстаюсь с вами обоими. Удастся ли мне обратить моего любимого, но очень настойчивого Брата М. к моему ходу мыс­лей, сейчас не могу сказать. Я пытался и еще попытаюсь, но действи­тельно опасаюсь, что м-р Хьюм и он никогда не сойдутся во взглядах. Он сказал мне, что ответит на ваше письмо и просьбу через какое-либо третье лицо, не через мадам Б. Пока она знает достаточно, чтобы снаб­дить м-ра Хьюма десятью лекциями, для того чтобы после прочтения он смог изменить некоторые негативные и ошибочные мысли о ней. М. мне все-таки обещал освежить ее ослабленную память и оживить все, чему она у него училась, до желательного уровня. Если это мероприятие не будет одобрено м-ром Хьюмом, я смогу лишь искренне сожалеть об этом, это лучшее, что я могу придумать.