Русская философия. Есть два способа исследования истины: priori и posteriori, то есть из чистого разума и из опыта

XIX—XX веков

В. Г. БЕЛИНСКИЙ

Есть два способа исследования истины: priori и posteriori, то есть из чистого разума и из опыта. Много было споров о преимуществе того и другого способа, и даже теперь нет никакой возможности прими­рить эти две враждующие стороны. Одни говорят, что познание, для того, чтоб было верным, должно выходить из самого разума, как ис­точника нашего сознания, следовательно, должно быть субъектив­но, потому что все сущее имеет значение только в нашем сознании и не существует само для себя; другие думают, что сознание тогда только верно, когда выведено из фактов, явлений, основано на опыте. Для первых существует одно сознание, и реальность заключается только в разуме, а все остальное бездушно, мертво и бессмысленно само по себе, без отношения к сознанию; словом, у них разум есть царь, законодатель, сила творческая, которая дает жизнь и значе­ние несуществующему и мертвому. Для вторых реальное заключа­ется в вещах, фактах, в явлениях природы, а разум есть не что иное, как поденщик, раб мертвой действительности, принимающий от ней законы и изменяющийся по ее прихоти, следовательно, мечта, при­зрак. Вся вселенная, все сущее есть не что иное, как единство в многоразличии, бесконечная цепь модификаций одной и той же идеи; ум, теряясь в этом многообразии, стремится привести его в своем со­знании к единству, и история философии есть не что иное, как исто­рия этого стремления. Яйца Леды, вода, воздух, огонь, принимавши­еся за начала и источник всего сущего, доказывают, что и младенче­ский ум проявлялся в том же стремлении, в каком он проявляется и теперь. Непрочность первоначальных философских систем, выве­денных из чистого разума, заключается совсем не в том, что они были основаны не на опыте, а напротив, в их зависимости от опыта, по­тому что младенческий ум берет всегда за основной закон своего умозрения не идею, в нем самом лежащую, а какое-нибудь явление природы и, следовательно, выводит идеи из фактов, а не факты из идей. Факты и явления не существуют сами по себе: они все заключаются в нас. Вот, например, красный четвероугольный стол: крас­ный цвет есть произведение моего зрительного нерва, приведенного в сотрясение от созерцания стола; четвероугольная форма есть тип формы, произведенный моим духом, заключенный во мне самом и

придаваемый мною столу; самое же значение стола есть понятие, опять-таки во мне же заключающееся и мною же созданное, потому что изобретению стола предшествовала необходимость стола, сле­довательно, стол был результатом понятия, созданного самим чело­веком, а не полученного им от какого-нибудь внешнего предмета. Внешние предметы только дают толчок нашему я и возбуждают в нем понятия, которые оно придает им. Мы этим отнюдь не хотим от­вергнуть необходимости изучения фактов: напротив, допускаем вполне необходимость этого изучения; только с тем вместе хотим сказать, что это изучение должно быть чисто умозрительное и что факты должно объяснять мыслию, а не мысли выводить из фактов. Иначе материя будет началом духа, а дух рабом материи. Так и было в осьмнадцатом веке, этом веке, веке опыта и эмпиризма. И к чему привело это все? К скептицизму, материализму, безверию, разврату и совершенному неведению истины при обширных познаниях. Что знали энциклопедисты? Какие были плоды их учености? Где их тео­рии? Они все разлетелись, полопались как мыльные пузыри. Возь­мем одну теорию изящного, теорию, выведенную из фактов и ут­вержденную авторитетами Буало, Баттё, Лагарпа, Мармонтеля, Вольтера: где она, эта теория, или, лучше сказать, что она такое те­перь? Не больше как памятник бессилия и ничтожества человечес­кого ума, который действует не по вечным законам деятельности, а покоряется оптическому обману фактов (С. 85,86).

Итак, все на свете только относительно важно или неважно, велико или мало, старо или ново. “Как, — скажут нам, — истина и добродетель — понятия относительные?” — Нет, как понятие, как мысль,они безусловны и вечны; но как осуществление,как факт,они относительны. Идея истины и добра признавалась всеми наро­дами во все века; но что непреложная истина, что добро для одного народа или века, то часто бывает ложью и злом для другого народа, в другой век (С. 350).

Что составляет в человеке его высшую, его благороднейшую действительность? — Конечно, то, что мы называем его духовнос­тью, то есть чувство, разум, воля, в которых выражается его веч­ная, непреходящая, необходимая сущность. А что считается в че­ловеке низшим, случайным, относительным, преходящим? — Ко­нечно, его тело. Известно, что наше тело мы сыздетства привыкли презирать, может быть, потому именно, что, вечно живя в логичес­ких фантазиях, мы мало его знаем. Врачи, напротив, больше дру­гих уважают тело, потому что больше других знают его. Вот почему от болезней чисто нравственных они лечат иногда средствами чис­то материальными, и наоборот. Из этого видно, что врачи, уважая тело, не презирают души: они только не презирают тела, уважая душу. В этом отношении они похожи на умного агронома, который с уважением смотрит не только на богатство получаемых им от зем­ли зерен, но и на самую землю, которая их произрастила, и даже на

грязный, нечистый и вонючий навоз, который усилил плодотворность этой земли. — Вы, конечно, очень цените в человеке чувство? — Прекрасно!— так цените же и этот кусок мяса, который трепещет в его груди, который вы называете сердцем и которого замедленное или ускоренное биение верно соответствует каждому движению вашей души. — Вы, конечно, очень уважаете в человеке ум? Прекрасно ! — так останавливайтесь же в благоговейном изумлении перед массою его мозга, где происходят все умственные отправления, откуда по всему организму распространяются через позвоночный хребет нити нерв, которые суть органы ощущений и чувств и которые исполнены каких-то до того тонких жидкостей, что они ускользают от материального наблюдения и не даются умо­зрению. Иначе вы будете удивляться в человеке следствию мимо причины или — что еще хуже — сочините свои небывалые в приро­де причины и удовлетворитесь ими. Психология, не опирающаяся на физиологию, также не состоятельна, как и физиология, не знаю­щая о существовании анатомии...

Ум без плоти, без физиономии, ум, не действующий на кровь и не принимающий на себя ее действия, есть логическая мечта, мертвый абстракт. Ум — это человек в теле или, лучше сказать, че­ловек через тело, словом личность(С. 353,354).

Самые отвлеченные умственные представления все-таки суть не что иное, как результат деятельности мозговых органов, ко­торым присущи известные способности и качества. Давно уже сами философы согласились, что “ничего не может быть в уме, что преж­де не было в чувствах”. Гегель, признавая справедливость этого по­ложения, прибавил: “кроме самого ума”. Но эта прибавка едва ли не подозрительная, как порождение трансцендентального идеализма (С. 453).

Белинский В. Г. Избранные философские сочинения. — М.,1991.

Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКИЙ

...Но мы едва не забыли, что до сих пор остается не объяснено слово “антропологический” в заглавии наших статей; что это за вещь “антропологический принцип в нравственных науках”? Что за вещь этот принцип, читатель видел из характера самих статей: принцип этот состоит в том, что на человека надобно смотреть как на одно существо, имеющее только одну натуру, чтобы не разрезы­вать человеческую жизнь на разные половины, принадлежащие разным натурам, чтобы рассматривать каждую сторону деятель­ности человека как деятельность или всего его организма, от голо­вы до ног исключительно, или если она оказывается специальным отправлением какого-нибудь особенного органа в человеческом ор­ганизме, то рассматривать этот орган в его натуральной связи со всем организмом. Кажется, это требование очень простое, а между

тем только в последнее время стали понимать всю его важность и исполнять его мыслители, занимающиеся нравственными наука­ми, а и то далеко не все, а только некоторые, очень немногие из них, между тем как большинство сословия ученых, всегда держащееся рутины, как большинство всякого сословия продолжает работать по прежнему фантастическому способу ненатурального дробления человека на разные половины, происходящие из разных натур...

Пренебрежение к антропологическому принципу отнимает у них всякое достоинство; исключением служат творения очень не­многих прежних мыслителей, следовавших антропологическому принципу, хотя еще и не употреблявших этого термина для харак­теристики своих воззрений на человека: таковы, например, Арис­тотель и Спиноза.

Что касается до самого состава слова “антропология”, оно взято от слова anthropos, человек, — читатель, конечно, и без нас это знает. Антропология — это такая наука, которая о какой бы ча­сти жизненного человеческого процесса ни говорила, всегда по­мнит, что весь этот процесс и каждая часть его происходит в чело­веческом организме, что этот организм служит материалом, про­изводящим рассматриваемые ею феномены, что качества феноменов обусловливаются свойствами материала, а законы, по которым возникают феномены, есть только особенные частные случаи действия законов природы. Естественные науки еще не до­шли до того, чтобы подвести все эти законы под один общий закон, соединить все частные формулы в одну всеобъемлющую формулу; что делать, нам говорят, что и сама математика еще не успела дове­сти некоторых своих частей до такого совершенства: мы слышали, что еще не отыскана общая формула интегрирования, как найдена общая формула умножения или возвышения в степень...

Чернышевский Н. Г. Избранные философские сочинения.

Т. З.-М., 1951.- С. 234, 235.

Н. А. ДОБРОЛЮБОВ

В наше время успехи естественных наук, избавившие нас уже от многих предрассудков, дали нам возможность составить более здравый и простой взгляд и на отношение между духовной и те­лесной деятельностью человека. Антропология доказала нам яс­но, что прежде всего — все усилия наши представить себе отвле­ченного духа без всяких материальных свойств или положитель­но определить, что он такое в своей сущности, всегда были и всегда останутся совершенно бесплодными. Затем наука объяс­нила, что всякая деятельность, обнаруженная человеком, лишь настолько и может быть нами замечена, насколько обнаружилась она в телесных, внешних проявлениях, и что, следовательно, о де­ятельности души мы можем судить только по ее проявлению в те-

ле. Вместе с тем мы узнали, что каждое из простых веществ, вхо­дящих в состав нашего тела, само по себе не имеет жизни, — сле­довательно, жизненность, обнаруживаемая нами, зависит не от того или другого вещества, а от известного соединения всех их. При таком точном дознании уже невозможно было оставаться в грубом, слепом материализме, считавшем душу каким-то кусоч­ком тончайшей, эфирной материи; тут уже нельзя было ставить вопросы об органической жизни человека так, как их ставили древние языческие философы и средневековые схоластики. Ну­жен был взгляд более широкий и более ясный, нужно было приве­сти к единству то, что доселе намеренно разъединялось; нужно было обобщить то, что представлялось до тех пор какими-то от­дельными [ничем не связанными] частями. В этом возведении ви­димых противоречий к естественному единству — великая за­слуга новейшей науки. Только новейшая наука отвергла схолас­тическое раздвоение человека и стала рассматривать его в полном, неразрывном его составе, телесном и духовном, не стара­ясь разобщать их. Она увидела в душе именно ту силу, которая проникает собою и одушевляет весь телесный состав человека. На основании такого понятия наука уже не рассматривает ныне те­лесные деятельности отдельно от духовных, и обратно. Напротив, во всех, самых ничтожных телесных явлениях наука видит дей­ствие той же силы, участвующей бессознательно в кроветворе­нии, пищеварении и пр. и достигающей высоты сознания в от­правлениях нервной системы и преимущественно мозга. Отлича­ясь простотою и верностью фактам жизни, согласный с высшим христианским взглядом вообще на личность человека, как суще­ства самостоятельно-индивидуального, взгляд истинной науки отличается еще одним преимуществом. Им несомненно утверж­дается та истина, что душа не внешней связью соединяется с те­лом, не случайно в него положена, не уголок какой-нибудь зани­мает в нем, — а сливается с ним необходимо, прочно и неразрыв­но, проникает его все и повсюду так, что без нее, без этой силы одушевляющей, невозможно вообразить себе живой человечес­кий организм, [и наоборот] (I, С. 159—163).

Теперь уже никто не сомневается в том, что все старания про­вести разграничительную черту между духовными и телесными отправлениями человека напрасны и что наука человеческая ни­когда этого достигнуть не может. Без вещественного обнаружения мы не можем узнать о существовании внутренней деятельности, а вещественное обнаружение происходит в теле; возможно ли же от­делять предмет его от признаков, и что остается от предмета, если мы представление всех его признаков и свойств уничтожим? Совер­шенно простое и логичное объяснение фактов видимого антагониз­ма человеческой природы происходит тогда, когда мы смотрим на человека, просто как на единый неразделимый организм (I, С. 165).

Укажем еще на замечательные факты, показывающие не­разрывную связь, существующую между мозгом и умом или вооб­ще духовной жизнью человека. Род занятий человека имеет влия­ние на состояние мозга. Умственная деятельность увеличивает его объем и укрепляет его, подобно тому, как гимнастика укрепляет наши мускулы...

Вообще, связь духовной деятельности с отправлениями моз­га признана несомненною в сочинениях всех лучших и добросовестнейших натуралистов...

В организме человека нет ни одной части, которая сущест­вовала бы сама по себе, без всякой связи с другими частями; но ни одна из частей нашего тела не связана так существенно со всеми остальными, как головной мозг. Не входя ни в какие подробности, довольно сказать, что в нем сосредоточиваются нервы движения и чувствования. Понятно поэтому, в какой близкой связи нахо­дится деятельность мозга с общим состоянием тела. Очевидно, что всякое изменение в организме должно отражаться и на мозге, если не в мыслительной, то в чувствительной его части. Доселе еще физиологические исследования не объяснили вполне микро­скопическое строение частиц и химический состав мозга, и, сле­довательно, нельзя еще сказать, какими именно материальными изменениями организма обусловливается та или другая сторона деятельности мозга. Тем не менее дознано уже достоверно, что, кроме охранения мозга от повреждений, для его развития необхо­димы два главных условия: здоровое питание и правильное уп­ражнение...

Наблюдения над историею духовного развития человека, не­сомненно, подтверждают мнение Бока, показывая, что, чем менее внешних впечатлений получал человек, тем не менее, уже круг его понятий, а вследствие того — ограниченнее и способность сужде­ния. Против этого положения возражают многие, утверждая, что понятия и суждения существуют в человеке при самом рождении и что иначе он ничем бы не отличался от животных, имеющих внеш­ние чувства столь же совершенные, а иногда и лучшие, чем чело­век. Кроме того, говорят, если бы все понятия приобретались из внешнего мира, то дети, взросшие под одними влияниями, должны бы быть одинаково умными. Такое возражение совершенно неосно­вательно; при нем упускается из виду то обстоятельство, что ощу­щение внешних впечатлений совершается не в самих органах чувств, а в мозгу; мозг же неодинаков у людей и животных и даже допускает некоторое различие в различных людях...

Что человек не из себя развивает понятия, а получает их из внешнего мира, это, несомненно, доказывается множеством наблюдений над людьми, находящимися в каких-нибудь особенных положениях. Так, например, слепорожденные не имеют никакого представления о свете и цветах; глухие от рождения не могут со-|

ставить себе понятия о музыке. Люди, выросшие в лесах, в общест­ве животных, без соприкосновения с людьми, отличаются дикос­тью и неразвитостью понятий (I, С. 171—173).

Чувствования возникают в нас вследствие впечатлений, по­лученных от предметов внешнего мира. Но впечатления эти только тогда могут быть нами сознаны, когда они подействовали на мозг. Иначе мы будем смотреть на предмет и не видеть; перерезанный нерв будет раздражаем всеми возможными средствами, и мы не будем чувствовать боли, потому что нерв разобщен с мозгом. Отсю­да очевидно, что всякое чувство, прежде своего отражения в серд­це, должно явиться в мозгу, как мысль, как сознание впечатления, и уже оттуда подействовать на организм и проявиться в биении сердца. Следовательно, на чувство надобно опять действовать по­средством мысли...

Что касается до воли, то она еще более, нежели чувство, за­висит от впечатлений, производимых на наш мозг внешним миром. В наше время уже всякий понимает, что абсолютная свобода воли для человека не существует, и что он, как все предметы природы, находится в зависимости от ее вечных законов. Кроме г. Берви, ав­тора “Физиологическо-психологического взгляда”, никто уже не может ныне сказать, что человек существует вне условий прост­ранства и времени и может по произволу изменять всеобщие зако­ны природы. Всякий понимает, что человек не может делать все, что только захочет, следовательно, свобода его есть свобода отно­сительная, ограниченная. Кроме того, самое маленькое размышле­ние может убедить всякого, что поступков, совершенно свободных, которые бы ни от чего, кроме нашей воли, не зависели, — никогда не бывает. В решениях своих мы постоянно руководствуемся каки­ми-нибудь чувствами или соображениями. Предположить против­ное — значит допустить действие без причины (1, С. 176—178).

Но в мире вещественном мы не знаем ни одного предмета, в котором бы не проявлялись какие-либо свойственные ему силы. Точно так же невозможно представить себе и силу, независимую от материи. Сила составляет коренное, неотъемлемое свойство мате­рии и отдельно существовать не может. Ее нельзя передать мате­рии, а можно только пробудить в ней. Магнетизм можно вызвать, но не сообщить предмету. Нельзя представить магнитной силы без железа или вообще без тела, в котором она заключена, как одно из коренных, элементарных его свойств. Стало быть и в человеческом мозге, каков бы ни был его состав, должна быть своя сила. И что же удивительного, если эта сила проявляется в ощущении? (I, С. 345).

Разумеется, есть общие понятия и законы, которые всякий человек непременно имеет в виду, рассуждая о каком бы то ни бы­ло предмете. Но нужно различать эти естественные законы, выте­кающие из самой сущности дела, от положений и правил, установ­ленных в какой-нибудь системе (П, С. 326).

Не факты нужно приноравливать к заранее продуманному закону, а самый закон выводить из фактов, не насилуя их произ­вольно: эта истина так проста и так понятна каждому, что сдела­лась, наконец, общим местом. А между тем чаще всего встречаешь противоречие этой истине, и, что всего досаднее, противоречащие нередко сами торжественно проповедуют ее. Как можно, говорят они, начинать с того, что должно быть результатом изысканий: факты, факты — вот с чего надобно начинать! А посмотришь — вы­вод давно уже готов у них-, а факты-то так себе, ради единой только формальности выставляются напоказ (1, С. 344).

Действительность, из которой почерпает поэт свои материа­лы и свои вдохновения, имеет свой натуральный смысл, при нару­шении которого уничтожается самая жизнь предмета и остается только мертвый остов его. С этим-то остовом и принуждены были всегда оставаться писатели, хотевшие вместо естественного смысла придать явлениям другой, противный их сущности (II, С. 333, 334).

Добролюбов. Н. Избранные философские сочинения: в 2-х т. — М., 1945—1946.