Концепт "Причина" и принцип

В этом разделе нашей статьи мы будем говорить о понятии причины и причинности не в материальном смысле, а о том, как люди, в том числе и ученые, понимают причину, т. е. о концепте "Причина". Мы попытаемся — хотя лишь кратко и суммарно — показать, что это понимание во всех отношениях связано с язы­ком. Оно связано с языком, прежде всего, неосознанно для самих говорящих и рассуждающих о причине, просто потому, что их рассуждения протекают в рамках языка. Но оно связано с язы­ком и в некотором более глубоком смысле, — в том смысле, что в языке как системе, а еще точнее, в дискурсе как системе, задана природой вещей та модель, которая оказывается пригодной для понимания причинности в других областях мира и в самой науке. И на этот раз идет речь о понимании причинности уже самими учеными, в рамках научного рассуждения. Начнем со второго ас­пекта. Во всех случаях здесь, как и в предыдущем разделе, мы бу­дем "размечать" свое рассуждение некоторыми вопросами или утверждениями.

Общий научный фон, на котором протекают обсуждения и дискуссии о понятии причинности, ознаменовался к концу XX века двумя положениями — во-первых, обнаружением необ­ходимых (т. е. в этом отношении тождественных каузаль­ным), но вневременных, синхронных связей двух явлений; во-вторых, углубленным пониманием асимметрии причины и следствия как двух явлений или событий, связанных отношениями времени. Остановимся на этих двух пунктах подробнее, обращая каждый раз особое внимание на их связи с пониманием языка.

(1) Имеются синхронные (вневремен­ные) необходимые связи двух явлений (событий). Являются ли они каузальны-

ми? Констатация таких, вневременных связей пришла с общим пониманием систем и научного закона в рам­ках систем. По-видимому, одним из первых, кто дал четкую фор­мулировку этого положения, был лингвист Ф. де Соссюр. В сво­ем "Курсе общей лингвистики" , и именно применительно к язы­ку, он констатировал следующее. В рамках системы (или вообще, систем) имеются законы двух различных видов. Диахро­нический (действующий во времени) закон импера­тивен, но ие всеобщ, он связывает группу фактов или, точнее лишь два факта, из которых один является причиной, а другой следствием. (Если речь идет о группе фактов, то она может быть разбита на пары таким именно образом.) Примером такого зако­на в системе общеславянского языка может служить переход — в определенных фонетических условиях расположения в слове и в определенную эпоху — звукотипа [х] в звукотип [ш]: ухо -+ уши (вместо ухи). Далеко не всякое [х] и далеко не во всех условиях в общеславянском языке этой поры переходит в [ш].

Закон другого вида, синхронный закон, напро­тив, всеобщ, но не императивен. Примером такого закона, по де Соссюру, может служить констатация: В данном саду все дере­вья посажены косыми рядами. Именно этот тип закона характе­рен для систем; собственно говоря, система и образуется в силу таких законов.

Хотя наиболее известными, во всяком случае в гуманитар­ных науках и в сфере методологии науки, стали именно формули­ровки Ф. де Соссюра, нужно сказать (на это не обращали внима­ния), что почти буквально это различие сформулировано Огюс-том Контом в IV томе его "Курса позитивной философии" (1830 г.), названном "Догматическая часть социальной филосо­фии". Ф. де Соссюр без ссылок заимствовал эти положения. Та­ким образом, — и это не удивительно, — различие двух типов за­конов было связано со становлением позитивизма, да, собствен­но, и является выражением самого духа позитивизма, его напря­женного внимания к проблеме причинности.

(Это понимание научного закона и принципа причинности подробнее исследовано в работах : "Принцип детерминизма в со­временном языкознании" [Ю. С. Степанов 1970} и «"Закон" и "ан-

тиномия" в гуманитарных науках. От Декарта до Флоренского и Лосева" [Ю. С. Степанов 1991].)

(2) Асимметрия причины и следствия. Поскольку в синхронных необходимых связях, по самому опре­делению, понятие времени нерелевантно, постольку принцип причинности стал исследоваться и во вневременном аспекте. Од­ним из наиболее ярких достижений в этой области является тезис об асимметрии категорий причины и следствия, исследованный и обоснованный Г. X. фон Вригтом. Отсылаем читателя к его рабо­те "Объяснение и понимание" (1971 г.), гл. П. Авторское резюме параграфа 3-го этой главы гласит: "Асимметрия причины и следствия. Эту асимметрию нельзя истолковать только в терми­нах временного отношения. Возможность ретроактивной при­чинности" [фон Вригт 1986, 70 и сл.]. В заключение этого раздела мы вернемся к положениям фон Вригта. А теперь сделаем о т-ступление — представим некоторый логико-лингвистиче­ский этюд о выражении причинности в языке.

Читателям-нелингвистам (философам, методологам науки) оно может показаться неинтересным. Вполне может быть. Но подчеркнем лишь, что почти аналогичное рассуждение — в чисто философском материале — проводит Г. X. фон Вригт в упомяну­той книге (с. 107-114). В нашем этюде речь пойдет о споре между двумя известными лингвистами — К. Бругманом и Э. Бенвенис­том (споре, так сказать, заочном, поскольку ко времени написа­ния работы Э. Бенвениста К. Бругман был давно уже на том све­те).

Бенвенист [Бенвенист 1974] констатирует несообразности в толковании значений предлога рrае у разных исследователей. В пространственном значении этот предлог значит "перед". Если считать (как делает К.Бругман), что причинное значение этого слова возникает из более конкретного пространственного, то мы приходим, считает Бенвенист, к явному парадоксу. В самом деле, тогда, например, такое латинское выражение из Плавта, как ргае laetitia lacrimae prosiliunt mihi (Plaut. Stich. 446) "от радости у ме­ня выступают слезы" должно было бы значить букв. "перед ра­достью слезы выступают. . . ", т. е. не "радость причина слез", а наоборот "слезы причина радости". (Далее мы остановимся на этом парадоксе особо.) Пока же Бенвенист, констатировав пара-

докс, отвергает все умозаключение Бругмана и строит свой ана­лиз в другой методике — так называемого "сублогического" под­хода.

Бенвенист очерчивает некоторое "поле" употреблений двух

близких по значению и по форме предлогов — рrае и pro. Далее он констатирует общую для обоих предлогов семантику и их дифференциальный признак. Общее — "впереди, в передней час­ти какого-либо пространства"; дифференциальный признак — у pro "с отрывом от остальной части этого пространства", т. е. именно "перед", у рrае "без отрыва от остальной части про­странства (объект понимается как непрерывный)", т. е. "на краю, на пределе данного пространства". Именно это значение объяс­няет и все случаи типа ргае laetitia "от радости", "на пределе ра­дости", и все случаи сравнительного значения (ранее казавшиеся исключениями) типа фразы из Цезаря Gallis prae magnitudine сог-porum suorum brevitas nostra contemptui est (B. G. II, 30, 4). "У галлов (по причине) по сравнению с их высоким станом наш ма­ленький рост вызывает презрение". Причем при сравнении пред­лог рrае присоединяется к тому из двух слов, которое выражает более высокую степень чего-либо по сравнению с другим. Ср. еще: ргае te pithecum est "по сравнению с тобой (она) обезьяна"

(тоже из Плавта).

Таким образом, значение причины у предлога ргае, по Бен­венисту, действительно, является отвлечением от его первона­чального значения, но и первоначальное значение и отвлече­ние — иного свойства, чем в толковании К. Бругмана. Причин­ное употребление этого предлога подчиняется жестким условиям:

1) при причинном рrае всегда выступает слово, обозначающее
какое-то чувство (радость, страх, ужас, печаль, усталость) — т. е.
отвлечение происходит от пространственного значения сначала в
область чувств и уже в этой области— к значению причины;

2) это чувство воздействует всегда на субъект глагольного дей­
ствия — т. е. причина и результат заключены в одном и том же
человеке, в субъекте, так сохраняется признак "непрерывности",
присущий и пространственному значению; 3) предлог рrае в этих
условиях выражает всегда только "крайнюю причину, предел"
чувства (что свойственно и пространственному значению); 4) от­
сюда естественным образом происходит отвлечение к сфере срав-

нения, причем при предлоге ставится имя предмета или свойства, соответствующего большей из двух сравниваемых величин.

Вернемся теперь к парадоксу, связанному с толкованием К. Бругмана. Действительно, в этом толковании отсутствует про­межуточное звено, вследствие чего рассуждение Бругмана и ка­жется — но именно только кажется — парадоксальным. Иными словами, не вполне прав Бругман, но неправ в отношении Бруг­мана и Бенвенист. Промежуточное звено в рассуждении состоит в том, что при переносе пространственных отношений во времен­ные (а временные предшествуют переходу к концепту причины) отношение "перед" оказывается в некотором смысле обратным. В самом деле выражение "(Объект) В находится перед (объек­том) А" значит, что имеется А, в котором говорящий (наблюда­тель извне) различает "перед" и "зад", и объект В находится у пе­редней части объекта А. Очевидно, что точкой отсчета в этом пространственном представлении является для говорящего (на­блюдателя) объект А.

Представим себе теперь, что ситуация покоя изменилась: объекты пришли в движение. Поскольку точкой отсчета является А, то оно движется первым; когда А уже пришло в движение — скажем, появилось в поле зрения наблюдателя, — то В здесь еще нет; оно появится вторым. Во временном смысле, а время всегда связано с движением — В будет еще только будущим, когда А уже настоящее. Сравним вполне соответствующие этому русские выражения с предлогом-префиксом пред //перед: в состоянии по­коя "В стоит перед А" = "В пред-стоит А" (ср. др.-рус. Предстош-шеть же ему нЪкто красенъ [Срезневский. Словарь, II, стлб. 1640]); в состоянии движения— времени "В пред-стоит А" = "В является будущим по отношению к А". Сравним также с этим пред-шествоватъ "итти впереди", предшествующий, предыду­щий — во временном значении они значат "уже прошедший по отношению к тому объекту, о котором говорится". Таким обра­зом, значения предстоящий (будущее) и предшествующий (про­шедшее) — противоположны. Но противоположность объясняет­ся, по-видимому, не двумя противоположными значениями от­дельно взятого предлога-префикса пред, а иначе: в первом случае (предстоящий) во временной план переносится вся ситуация про­странственного расположения — два актанта (объекта) и отно-

шения "перед" между ними; во втором случае (предыдущий) во временной план передвинут только предикат "итти перед". Этому соответствует различие трансформаций: 1. стоит перед —> пред­стоит -> пред-стоящий; 2. идет перед -> *пред-идет (такая лексе­ма в русском языке отсутствует) —> предыдущий. Их разница ука­зывает на дополнительный оттенок: предыдущий значит, по-ви­димому, не "идущий впереди" (т. е. — подчеркнем еще раз — си­туация спокойного расположения двух актантов и предиката не переносится во временной план), а имеет другое значение — "идущий вперед". Значение рус. перед, пред, лат. рrае— статич­ное. Этому соответствует столь фундаментальная для латинского языка лексема— praesens "находящийся перед глазами, здесь, присутствующий".

Э. Бенвенист обратил также внимание еще на одну суще­ственную особенность предлога рrае в причинном значении: он означает причину только в сфере чувств. Но Э. Бенвенист не ука­зал другой, не менее важной особенности этого предлога: он обо­значает всегда препятствующую причину и употребляется поэто­му обычно в отрицательных предложениях.

Итак, если учитывать причинные предлоги, то в латин­ском языке мы имеем следующее поле причинности:

(1) рrае: причина, лежащая в сфере чувств и являющаяся
причиной препятствующей (предикат с отрицанием): ргае lacrimis
loqui non possum "от слез не могу говорить";

(2) pro: только в сложении propter (pro + p(e) + ter), где
ре— усилительная частица, ter— суффикс наречия-предлога;
причина может относиться как к материальной, так и к духовной
сфере: propter frigora frumenta in agris matura non erant "по причине
холодов хлеба в полях не были зрелы"; propter tuum in me amorem
confidit "благодаря твоей любви ко мне он доверяет";

(3) ob: в прямом значении "перед", в значении причины в
ограниченном круге сочетаний— ob metum "из страха", ob earn
rem "по этой причине", ob eam causam "тоже"; иногда имеет зна­
чение "целевой причины" (соотв. рус. ради) — ob ream "ради де­
ла, в интересах дела";

(4) causa: в разных сферах, поскольку само слово означает
"причина" и тем самым хранит ясную внутреннюю форму; также

в роли "целевой причины" — commodi sui causa "ради своей выго­ды";

(5) gratia: в значении целевой причины; поскольку само
слово значит "милость", то сфера употребления обычно "люди"
или отвлеченные моральные понятия: пересекается с causa и gra­
tia: commodi sui gratia (causa); (группу синонимичных и действую­
щих в одной предметной области предлогов causa, gratia, ergo сле­
дует считать семантически одним предлогом в трех разных лек­
сических формах).

(6) ergo: обычно в сфере абстрактных моральных понятий,
поэтому в нерасчлененном значении причины и "целевой причи­
ны": nominis ergo "ради (доброго) имени", victoriae ergo "ради по­
беды"; естественно, пересекается с causa и gratia.

(7) ab: в исходном значении означает исходную точку,
позднее — активную силу, агенса глагольного действия, и, нако­
нец, вводит агенса при пассивном обороте; следующие три груп­
пы примеров соответствуют, в общем, этим хронологическим
пластам значений ab: 1) doleo ab animo, doleo ab oculis, doleo ab
aegritudine (Plaut. Ci. 60) "я страдаю от боли в душе (букв. из-за,
от души), от глаз, от недуга"; 2) calescit (anima) primum ab ipso
spiritu (Cic. Nat. deor. 2, 138) "воздух разогревается сначала от са­
мого дыхания"; 3) superamur a bestiis (Cic. Fi. 2, 111) "мы превзо­
йдены животными".

Таким образом, "сублогический" анализ приводит к сле­дующему выводу. В латинском языке "поле причинности" , об­служиваемое несколькими предлогами, распадается на несколько почти не пересекающихся сфер, которые естественно уподобить предметным областям, или областям опре­деления функции причинности; каждая из этих областей обслуживается, в общем, одним каким-либо пред­логом, который столь же естественно уподобить способу выра­жения функции причинности, или функтору.

Примечательным фактом является здесь распадение каза- , лось бы единой сферы причинности на несколько предметных областей. Неожиданным следствием этого наблюдения оказыва­ется то, что представление лингвистов, будто категория причин­ности развивается путем абстракции в следующем порядке — "пространство (место)" -> "время" -> "причина", не соответствует

фактам. Фактом является (по крайней мере, для истории латин­ского языка) то, что категория причины возникает, возможно од­новременно и параллельно, в нескольких различных предметных областях, путем абстракций различного типа в каждой из этих областей. (Мы видели, сколь сложна и сколь своеобразна абс­тракция, приводящая к причинному значению предлога рrаe).

Этот результат естественно сопоставить с результатом — который мы будем обсуждать ниже, — полученным на путях ло­гического анализа языка: причины — это не события, а факты, коррелятивные не всему универсуму языка, а каждый раз какому-либо фрагменту ("подъязыку"), ограниченному определенными логико-лингвистическими условиями, — дискурсом.

(3) Причины — это факты, а не со­бытия.

Как мы уже сказали, концепт "Причина" непрерывно эво­люционирует от Аристотеля до наших дней. На протяжении это­го длительного исторического пути он неоднократно, на разных этапах получал блестящие и глубокие определения. Это обстоя­тельство позволяет относительно легко прочертить его эволю­цию. Но одновременно возникает вопрос: эволюционируют ли только мнения людей относительно того, что представляет собой "причина", т. е. сам концепт "Причина"? Или вместе с этим эво­люционирует и языковая рамка — язык, с помощью и средства­ми которого производится формирование концепта? И если это так, то не зависит ли концепт причины в конечном счете от язы­ка, используемого для его установления? Мы полагаем, что дело обстоит именно так и что концепт причины тесно связан с поня­тием дискурса.

Начнем с очерка эволюции. Вл. Краевский (в 1963 г.) [см. Краевский 1967] удачно суммировал значительный отрезок этой истории, использовав следующий прием: он классифицировал понятия причины по терминам, между которыми уста­навливается причинное отношение. Таким образом, его класси­фикация не касается собственного, или внутреннего, содержания концепта "Причина", но именно поэтому она удалась. (Семиоти­чески, или лингвистически, выражаясь, можно сказать, что клас-

сификация Вл. Краевского основана на дистрибутивном анализе, подобно тому, какой применяют в дескриптивной лингвистике, когда значение слова описывается в терминах его совместной встречаемости с другими словами.) Эволюция концепта "Причи­на" выглядит при этом следующим образом:

(1)Вещь есть причина вещи (Аристотель);

(2)Вещь есть причина события (Аристотель; Фома Аквин-
ский);

(3)Свойство есть причина события (Галилей; Ньютон);

(4)Свойство есть причина свойства (Гоббс; Локк);

(5)Состояние есть причина состояния (Лаплас; современ­
ная физика);

(6) Событие есть причина события (Юм; современная фи­
лософия).

Работа 3. Вендлера (1967 г.) ознаменовала новый поворот­ный пункт. Формулировка Вендлера прозвучала как афоризм: "Причины — это факты, а не события". Итак, -

(7) Факт есть причина события.

Дадим теперь место некоторому отступлению для приме­ров.

Концепция "Вещь — вещь", в соответствии с которой одна вещь рассматривается как причина другой вещи, выражена уже у Аристотеля [Метафизика, кн. V, гл. 11} : скульп­тор — причина скульптуры; отец — причина ребенка, и т. п. Под эту концепцию можно подвести и другой вид причины, указан­ный Аристотелем — содержимое вещи, материал, из которого она возникает: медь — причина скульптуры, серебро — причина чаши. (Всего у Аристотеля четыре вида причин. Третья причи­на — форма в отношении к материи; четвертая — целевая причи­на, причина — цель.) Концепция "вещь — вещь" оказалась очень действенной для обыденного, практического сознания:-Доста­точно сказать, что слова, означающие "вещь" во всех романских языках — фр. chose, исп. cosa, ит. cosa и т. д. — восходят к латин­скому causa "причина", "судебное дело". Напротив, "человек" как причина чего-либо в последующем историческом развитии поня­тия причины как раз не рассматривается как типичная причина, а выделяется в особую категорию (даже и квалификатор "объект"

может быть применен к человеку только с большими оговорка­ми). Но в аристотелевском понимании "человека как причины" содержится существенный компонент — "действующая причина". Этот компонент был выделен в последующем концептуальном анализе, уже в средневековой схоластике, и в том или ином виде сохраняется в понятии причины и в наши дни. Единственной фи­лософией, в которой в наше время сохраняется концепция при­чинности "вещь — вещь" с включением в понятием "вещь" субъ­екта, агенса действия, является томизм, поскольку одно из глав­ных утверждений томизма гласит: Бог есть причина мира.

Концепция "Вещь — событие" также пред­ставлена уже в античном мире, в частности, у Аристотеля. Далее мы находим ее у Фомы Аквинского, у Гольбаха, Гегеля, Гербар-та, Зигварта, Виндельбанда и многих других. Некоторые немец­кие философы обосновывали эту концепцию этимологически, поскольку немецкое слово Ursache "причина" буквально значит "пра-предмет, пра-вещь", a Wirkung "следствие" значит одновре­менно и "последствие, результат" и "действие". К этим замечани­ям Вл. Краевского можно добавить, что сходные идеи были до­вольно широко распространены в середине нашего века. На Пер­вом международном конгрессе по философии науки (Париж, 1935 г.) один из докладов так и назывался "Глагольные префиксы в индоевропейском языке и их влияние на логику". Исходя из распространенной идеи о том, что основания философии зарож­даются в недрах языка, автор доклада, в частности, утверждал: "Связь между немецким префиксом auf (в aufheben) и логикой Ге­геля: мы имеем все основания считать, что немецкое романтичес­кое мышление никогда не завершилось бы логикой Гегеля, в ко­торой действует принцип оппозиций и последующего снятия ан­тагонистических концептов, если бы немецкий язык не обладал особым термином— aufheben, означающим одновременно "от­менять" и "превосходить". Несомненный факт, что французская философская мысль, не обладающая таким словесным подспорь­ем, редко и с трудом воспринимает идею "Aufhebung" [Masson-Oursel 1936, 16-17]. В XX веке концепция "Вещь— событие" по­степенно отходит на второй план. 3 — 2853

Концепция "Свойство — событие" широ­ко распространяется в классической механике, начиная с Галилея и Ньютона, если, как указывает Вл. Краевский, под понятие "свойство" подводить понятие "сила". Постепенно, однако, кон­цепция причины-силы сменяется концепциями причины-состоя­ния и причины-события.

Концепция "Свойство — свойство" свя­зывается с философскими учениями Т. Гоббса и Дж. Локка, а в позднейших доктринах встречается очень редко. По мнению Вл. Краевского, однако, Я. Лукасевич в работе 1907 г. "Анализ и конструкция понятия причины" утверждает, что на самом деле причинная связь соединяет свойства, а не события. Довольно часто в современной философии науки можно столкнуться с мне­нием, что понятие причины относится либо к свойству, либо к событию.

Концепция "Состояние — состояние" в классическом виде выступает в космогонической теории П.-С. Лапласа, который в своем "Опыте философии теории вероят­ностей" (1814 г.) писал, что настоящее состояние Вселенной есть следствие ее предыдущего состояния и причина ее последующего. Современные физики-теоретики широко применяют подобные концепции, но однако говорят при этом скорее не о "причине", а о "принципе причинности", включающем определение состояния изолированной системы в момент t1 и состояние этой системы в момент t₂, причем промежуток между t1 и t₂ может быть произ­вольным. По мнению Вл. Краевского, "сам вопрос о причине со­стояния является чем-то странным, идущим вразрез с навыками как разговорной речи, так и языка науки. Многие философы об­ращали внимание на то, что мы спрашиваем о причине события, изменения состояния, но не самого состояния".

Концепция "Событие — событий имеет классического представителя в лице Д. Юма. Линию Юма про­должает Дж. С. Милль. В современной философии (кроме томиз­ма), до работ Г. X. фон Вригта, концепция событие — событие . господствовала почти безраздельно. В рамках этой концепции возникли столь важные для семиотического подхода понятия "носителя (причины, следствия)" и "следа (причины, следствия)".

Если сами вещи больше не рассматриваются ни как причины, ни как следствия, то, по-прежнему можно говорить о том, что всегда существует вещь, являющаяся носителем причины, и вещь, явля­ющаяся носителем следствия. Сравним семиотические понятия "носитель сигнала", "след сигнала"; например, если подмигива­ние является сигналом (знаком) чего-то, то глаз, веко, бровь — "зона глаза" на лице— выступают носителями этого сигнала (знака), знаконосителем.

Обратимся теперь к последнему этапу в эволюции концеп­та "Причина", к тому именно, который и оказался теснейшим об­разом связанным с пониманием языка исследователями: "Причи­ны — это факты, а не события".

Начало этого периода связано, как мы уже отметили выше (см. 2) с именем Б. Рассела. Он был, по-видимому, первым, кто обратился к понятию "факт" для решения гносеологических и ло­гико-философских проблем, — ср. его определение "факта" выше. "Факты", таким образом, по Расселу. — это "то. что делает наши суждения (statements) истинными или ложными". В этом понима­нии "факты" — нечто первичное, тогда как истинные суждения (суждения, соответствующие фактам) — нечто вторичное и, в ко­нечном счете, производное от фактов. Ведь для того, чтобы суж­дения и высказывания могли быть соответствующими факту, факт должен уже существовать до суждения и высказывания, по­добно, например, событию. Именно это положение Б. Рассела в настоящее время не может быть принято.

Дистрибутивный анализ 3. Вендлера (этот анализ в сокра­щенном виде приведен нами выше, в пункте 2) показал, что у слов "факт" и "событие" (event) в английском языке дистрибуция частично различна. Кроме того, для "фактов" имеются специаль­ные языковые формы, так называемые "неполные номинализа-ции" (они имеются как в английском языке, так и, в менее форма­лизованном наборе, в русском). Таким образом, "причины" — это "факты", но не "события", между тем как "следствия"— это "события". Здесь асимметрия "причины" и "следствия", о которой так подробно писал Г.Х. фон Вригт, обосновывается и с лингви­стической стороны. 3*

В менее специальной форме те же выводы делает в своем анализе Н. Д. Арутюнова: "Представление о том, что факты пер­вичны, а суждения, о них сделанные, вторичны, ошибочно. Суж­дение структурирует действительность так, чтобы можно было установить, истинно оно или ложно. . .. Факты не существуют безотносительно к суждениям. ... В этом смысле суждение зада­ет факт, а не факт — суждение" [Арутюнова 1988,153].

Среди положений, сформулированных 3. Вендлером, по большей части проницательно и блестяще, одно кажется неточ­ным и противоречивым. Оно связано с пониманием самого тер­мина и явления "факт". Поскольку "Причины— это факты", то для рассуждения о причинах имеет смысл остановиться на этом пункте подробнее. Положение 3. Вендлера относится к контек­сту, где Вендлер обсуждает трагедию Эдипа.

"Эдип знал, что он женат на Иокасте. Не знал же он того,
что он женат на собственной матери. Все же на самом деле брак
Эдипа с Иокастой равнозначен браку Эдипа с собственной мате­
рью. Следовательно, если верно, что его трагедию вызвал брак с
собственной матерью, то должно быть верным и то, что его тра­
гедию вызвал брак с Иокастой" [Вендлер 1986, 272]. Вендлер про­
должает: "Действительно, контексты, вводящие причину, в отли­
чие от контекстов, вводящих пропозицию (утверждение, выска­
занное предложением. — Ю. С), обладают референционной про­
зрачностью (т. е. ясно, к каким "вещам" и "положениям дел" они
относятся. — Ю. С). Конечно, в типичном случае причины —
это факты, а не просто пропозиции. В связи с этим встает очень
сложный вопрос о том, в чем состоит различие между фактом и
пропозицией. Как показывает печальный пример с Эдипом,
просто сказать, что факт — это истинная пропозиция, недоста­
точно. Суть различия глубже: факты референционно прозрачны,
тогда как пропозиции, даже истинные, референционно непро­
зрачны" (272).

И здесь Вендлер предлагает следующее определение для от­вета на поставленный вопрос (нам приходится повторить место, уже цитированное в 2): "Подобно тому, как пропозиции, пред­ставляют собой абстракцию от набора перифрастических форм (различных перифраз одного и того же утверждения. — Ю. С), так же и факты, представляют собой дальнейшую абстракцию от

набора референционно эквивалентных выражений. Таким обра­зом, факт— это абстрактная сущность, соответствующая кон­кретному классу референционно эквивалентных истинных про­позиций".

По мнению 3. Вендлера утверждение (statement) "Эдип же­нился на Иокасте" не является перифразой утверждения "Эдип женился на своей матери" (с чем мы совершенно согласны. — Ю. С). Поэтому они выражают различные пропозиции, но кон­статируют (state) один и тот же факт" [Vendler 1967, 711]. Вот с этим мы не можем согласиться: "факт" понимается здесь в рассе-ловском смысле, как нечто предшествующее утверждениям!

Наш комментарий таков. Приведенные два утверждения не являются перифразами одно другого и не констатируют один и тот же факт, потому что они не принадлежат одному и тому же языку (дискурсу), хотя оба принадлежат одному и тому же "этни­ческому" языку — древнегреческому эпохи Софокла. Утвержде­ние "Эдип женился на Иокасте" принадлежит дискурсу Эдипа, описывающему мир Эдипа. Утверждение "Эдип женился на своей матери" принадлежит дискурсу Софокла и дискурсу 3. Вендлера (хотя и в форме другого "этнического" языка — английского, а также нашему дискурсу, в форме русского языка); в дискурсе Эдипа это утверждение лишено смысла (не является осмыслен­ным). Причина трагедии Эдипа не заключается в том "факте", что он женился на своей матери, — такой факт попросту не су­ществует. Причина трагедии Эдипа заключается в том, что Ио-каста оказывается его матерью. Но это другой "факт", и его выражение принадлежит другому дискурсу. Концепт причины существует каждый раз только в рамках определенного языка (дискур­са).

Если мы обратимся теперь к другому аналитику — Г. X. фон Вригту, мы найдем у него — сделанные без всякого от­ношения к анализу языка — вполне параллельные рассуждения и выводы. В этой независимости выводов, полученных на двух раз­ных путях, и заключается их значимость. Как и в случае с рабо­той 3. Вендлера, работа Г. X. фон Вригта опирается на длинный

ряд предшествующих исследований многочисленных авторов (все они упоминаются в обширных примечаниях самого фон Вригта).

Упомянутую уже нами гл. 2-ю своей работы "Объяснение и понимание" (1971 г.) фон Вригт кончает следующими словами, приведем их целиком:

"Поскольку способность человека совершать различные действия, если он решает, намеревается или хочет их выпол-нить,— эмпирический факт, постольку человек, как действую-щий агент, свободен. Было бы ошибкой утверждать, что причин­ность предполагает свободу, поскольку это означало бы, что действие законов природы каким-то образом зависит от людей. Но это не так. Однако утверждение о том, что причинность пред-полагает свободу, представляется мне верным в том смысле, что к идеям причины и следствия мы прихо­дим только через идею постижения ре­зультата в наших действиях.

В идее о том, что причинность "угрожает" свободе, есть] большая доля эмпирической истины, свидетельство которой — случающаяся потеря способности и возможности действовать.; Однако с метафизической точки зрения — это иллюзия. Подоб-ная иллюзия порождается свойственной нам тенденцией счи-тать— можно сказать, в духе Юма,— что человек в состоянии! совершенной пассивности, просто наблюдая регулярную после-; довательность событий, может регистрировать каузальные связи] и цепочки каузально связанных событий, которые затем он экс-траполирует на всю Вселенную, от неопределенно далекого про-шлого на необозримо далекое будущее. Подобное по-нимание игнорирует тот факт, что к а у-зальные связи существуют о т н о с и т е л ь-но фрагментов истории м и р а, к о то р ы е носят характер закрытых систем (по на-шему обозначению). В обнаружении каузальных свя-зей выявляются два аспекта — активный и пассивный. Активный компонент — это приведение систем в движение путем продуци­рования их начальных состояний. Пассивный компонент состоит в наблюдении за тем, что происходит внутри систем, насколько это возможно без их разрушения. Научный эксперимент, одно из

наиболее изощренных и логически продуманных изобретений че­ловеческого ума, представляет собой систематическое соедине­ние этих двух компонентов" [фон Вригт 1986, 114; разрядка моя. — Ю. С).

Фрагменты истории мира, которые "носят характер закры­тых систем" — это и есть аналог дискурса, то, что описы­вается дискурсом. "Причины", являющиеся не "событиями", а "фактами", являются констатациями— в рамках дискурса— то­го, что происходит во фрагменте мира, носящем характер закры­той системы, при условиях, отмеченных фон Вригтом.

Наше заключение будет очень кратким. Принцип причин­ности, по-прежнему столь важный для науки конца XX века, в своем новом виде связан с категорией "факта", а эта последняя с явлением "дискурса". Но дискурс— это новая черта в облике Языка, каким он предстал перед нами к концу XX века. Таким образом, Язык и Наука по-новому обнаруживают свои глубин­ные и далеко не только технические отношения: Язык — вовсе не только "техника" Науки.

Литература

Аристотель 1976— Аристотель. Метафизика // Аристо­тель. Соч. в 4-х томах. М., 1976. T.I.

Арутюнова 1988 — Арутюнова Н. Д. Типы языковых зна­чений. Оценка. Событие. Факт. М., 1988.

Бенвенист 1974— Бенвенист Э. Логические основы систе­мы предлогов в латинском языке / Пер. с фр. // Бенвенист Э. Об­щая лингвистика. М., 1974.

Вендлер 1986— Вендлер 3. Причинные отношения / Пер. с англ. // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1986. Вып. XVIII.

фон Вригт 1986— фон Вригт Г. X. Объяснение и понима­ние // фон Вригт Г. X. Избр. труды / Пер. с англ. М., 1986.

ван Дейк, Кинч 1988— ван Дейк Т. А., Кинч. В. Стратегии понимания связного текста / Пер . с англ. // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1988. Вып. XXIII.

Демьянков 1982 — Демьянков В. 3. Англо-русские термины по прикладной лингвистике и автоматической переработке текс­та. Вып. 2. Методы анализа текста // Всесоюзн. центр переводов. Тетради новых терминов, 39. М., 1982.

Дэвидсон 1986— Дэвидсон Д. Истина и значение / Пер. с англ. // Новое в зарубежной лингвистике. М. 1986. Вып. XVIII.

Карри 1969 — Карри X. Основания математической логики /Пер. с англ. М., 1969.

Краевский 1967— Краевский Вл. Проблема онтологичес­кой категории причины и следствия / Пер. с польск. // Закон. Не­обходимость. Вероятность. М., 1967.

Николаева 1978— Николаева Т. М. Краткий словарь тер­минов лингвистики текста // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1978. Вып. VIII.

Рассел 1957— Рассел Б. Человеческое познание: Его сфера и границы / Пер. с англ. М., 1957.

Срезневский 1958— Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1895. Т.П. Репринт: М., 1958.

Степанов 1970— Степанов Ю. С. Принцип детерминизма в современном языкознании // Ленинизм и теоретические пробле­мы языкознания. М., 1970.

Степанов 1981 — Степанов Ю. С. Имена. Предикаты. Предложения. М., 1981.

Степанов 1991 — Степанов Ю. С. "Закон" и "антиномия" в гуманитарных науках. От Декарта до Флоренского и Лосева // А. Ф. Лосев и культура XX века. Лосевские чтения. М., 1991.

Masson-Oursel 1936 — Masson-Oursel P. Les prefixes verbaux en indo-europeen et leur influence sur la logique // Actes du Congres Intern, de Philosophie scientifique. Paris 1935. III. Langage et pseudo-proble-mes. P.: Hermann et Cie, 1936.

Russel 1959 — Russel B. Logical atomism // Logical positivism / Ed. by A. J. Ayer. Glencoe (Illin.), 1959.

Russel 1980 — Russel B. An Inquiry into Meaning and Truth. The William James lectures for 1940. Delivered at Harvard Univ. L.; Boston; Sydney: Unwin Paperbacks, 1980.

Spriot 1985 — Seriot P. Analyse du discours politique sovietique. (Cultures et Societes de l'Est. 2). P.: Institut d'etudes slaves, 1985.

Vendler 1967 —Vendler Z. Causal Relations // The Journal oT Phi­losophy. Vol. 64, № 21(1967).