Будет ли существовать Россия?

Вопрос этот, несомненно, покажется нелепым для большинства русских людей. Мы привыкли, вот уже одиннадцать лет, спрашивать себя об одном: скоро ли падут большевики? Что за падением большевиков на­чинается национальное возрождение России, в этом не было ни искры сомнения. В революции мы привыкли видеть кризис власти, но не кризис национального со­знания.

Многие не видят опасности, не верят в нее. Я могу указать симптомы. Самый тревожный — мистически значительный — забвение имени России. Все знают, что прикрывающие ее четыре буквы СССР не содержат и намека на ее имя, что эта государственная формация мыслима в любой части света: в Восточной Азии, в Южной Америке. В Зарубежье, которое призвано хранить память о России, возникают течения, группы, которые стирают ее имя: не Россия, а «Союз народов Восточной Европы»; не Россия, а «Евразия». О чем говорят эти факты? О том, что Россия становится гео­графическим и этнографическим пространством, бессо­держательным, как бы пустым, которое может быть за­полнено любой государственной формой. Одни — интер­националисты, которым ничего не говорят русские национальные традиции; другие — вчерашние патрио­ты, которые отрекаются от самого существенного заве­та этой традиции — от противостояния Исламу, от про­тивления Чингисхану,— чтобы создать совершенно новую, вымышленную страну своих грез. В обоих слу­чаях Россия мыслится национальной пустыней, много­обещающей областью для основания государственных утопий.

Можно отмахнуться от этих симптомов, усматривая в них лишь новые болезни интеллигентской мысли,— к тому же не проникшие в Россию. Но никто не станет отрицать угрожающего значения сепаратизмов, разди­рающих тело России. За одиннадцать лет революции зародились, развились, окрепли десятки национальных сознаний в ее расслабевшем теле. Иные из них при­обрели уже грозную силу. Каждый маленький народец, вчера полудикий, выделяет кадры полуинтеллигенции, которая уже гонит от себя своих русских учителей. Под покровом интернационального коммунизма, в ря­дах самой коммунистической партии складываются кад­ры националистов, стремящихся разнести в куски исто­рическое тело России. Казанским татарам, конечно_, уйти некуда. Они могут лишь мечтать о Казани как столице Евразии. Но Украина, Грузия (в лице их ин­теллигенции) рвутся к независимости. Азербайджан и Казахстан тяготеют к азиатским центрам Ислама.

С Дальнего Востока наступает Япония, вскоре нач­нет наступать Китай. И тут мы с ужасом узнаем, что сибиряки, чистокровные великороссы-сибиряки, тоже имеют зуб против России, тоже мечтают о Сибирской Республике — легкой добыче Японии. Революция укре­пила национальное самосознание всех народов, объяви­ла контрреволюционными лишь национальные чувства господствовавшей вчера народности. Многие с удивле­нием узнают сейчас, что великороссов в СССР числит­ся всего 54 процента. И это слабое большинство сей­час же становится меньшинством, когда мы мысленно прилагаем к России оторвавшиеся от нее западные области. Мы как-то проморгали тот факт, что величай­шая империя Европы и Азии строилась национальным меньшинством, которое свою культуру и свою государ­ственную волю налагало на целый этнографический материк. Мы говорим со справедливой гордостью, что эта гегемония России почти для всех (только не запад­ных) ее народов была счастливой судьбой, что она дала им возможность приобщиться к всечеловеческой культуре, какой являлась культура русская. Но под­растающие дети, усыновленные нами, не хотят знать вскормившей их школы и тянутся кто куда — к западу и к востоку, к Польше, Турции или к интернацио­нальному геометрическому месту — т. е. к духовному небытию.

Поразительно: среди стольких шумных, крикливых голосов один великоросс не подает признаков жизни. Он жалуется на все: на голод, бесправие, тьму, только одного не ведает, к одному глух: к опасности, угро­жающей его национальному бытию.

Вдумываясь в причину этого странного омертвения, мы начинаем отдавать себе отчет в том, насколько глубок корень болезни. В ней одинаково повинны три главнейшие силы, составлявшие русское общество в эпоху империи: так называемая интеллигенция и власть. Для интеллигенции русской, т. е. для господст­вовавшего западнического крыла, национальная идея была отвратительна своей исторической связью с само­державной властью. Все национальное отзывалось реакцией, вызывало ассоциацию насилия или офи­циальной лжи. Для целых поколений «патриот» было бранное .слово. Вопросы общественной справедливости заглушали смысл национальной жизни. Национальная мысль стала монополией правых партий, поддерживае­мых правительством. Но что сделали с ней наследни­ки славянофилов? Русская национальная идея, вдох­новлявшая некогда Аксаковых, Киреевских, Достоев­ского, в последние десятилетия необычайно огрубела. Эпигоны славянофильства совершенно забыли о поло­жительном творческом ее содержании. Они были за­гипнотизированы голой силой, за которой упустили нравственную идею. Национализм русский выражался, главным образом, в бесцельной травле малых народ­ностей, в ущемлении их законных духовных потреб­ностей, создавая России все новых и новых врагов. И, наконец, народ — народ, который столько веков с героическим терпением держал на своей спине тяжесть империи, вдруг отказался защищать ее. Если нужно назвать один факт,— один, но основной, из многих сла­гаемых русской революции,— то вот он: на третий год мировой войны русский народ потерял силы и терпе­ние и отказался защищать Россию. Не только потерял понимание цели войны (едва ли он понимал ее и раньше), но потерял сознание нужности России. Ему уже ничего не жаль: ни Белоруссии, ни Украины, ни Кавказа. Пусть берут, делят, кто хочет. «Мы рязан­ские». Таков итог векового выветривания националь­ного сознания. Несомненно, что в Московской Руси на­род национальным сознанием обладал. Об этом свиде­тельствуют хотя бы его исторические песни. Он ясно ощущает и тело русской земли и ее врагов. Ее истори­ческие судьбы, сливавшиеся для него с религиозным призванием, были ясны и понятны. В Петровской им­перии народ уже не понимает ничего. Самые геогра­фические пределы ее стали недоступны его воображе­нию. А международная политика? Ее сложность, чуж­дость ее задач прекрасно выразилась в одной солдатской песне XVIII в.:

Пишет, пишет король Прусский

Государыне французской

Мекленбургское письмо.

Крепостное рабство, воздвигшее стену между на­родом и государством, заменившее для народа нацио­нальный долг частным хозяйственным игом, заверши­ло разложение политического сознания. Уже крестьян­ские бунты в Отечественную войну 1812 г. были грозным предвестником. Религиозная идея православ­ного царя могла подвигнуть народ на величайшие жертвы, на чудеса пассивного героизма. Но государст­венный смысл этих жертв был ему недоступен. Паде­ние царской идеи повлекло за собой падение идеи рус­ской. Русский народ распался, распылился на зерныш­ки деревенских мирков, из которых чуждая сила, властная и жестокая, могла строить любое государство, в своем стиле и вкусе.

Итак, каждая из трех русских общественных сил несет вину — или долю вины — за национальное кру­шение.

К этим разлагающим силам присоединилось мед­ленное действие одного исторического явления, проте­кавшего помимо сознания и воли людей, и почти . ускользнувшего от нашего внимания. Я имею в виду отлив сил, материальных и духовных, от великорусского центра на окраины Империи. За XIX в. росли и богатели, наполнялись пришлым населением Новороссия, Кавказ, Сибирь. И вместе с тем крестьянство центральных губерний разорялось, вырождалось духов­но и заставляло экономистов говорить об «оскудении центра». Великороссия хирела, отдавая свою кровь окраинам, которые воображают теперь, что она их эксплуатировала. Самое тревожное заключалось в том, что параллельно с хозяйственным процессом шел от­лив и духовных сил от старых центров русской жиз­ни. Легче всего следить за этим явлением по литера­туре. Если составить литературную карту России, отмечая на ней родины писателей или места действия их произведений (романов), то мы поразимся, как сла­бо будет представлен па этой карте русский Север, весь замосковский край — тот край, что создал велико­русское государство, что хранит в себе живую память «Святой Руси».

Русская классическая литература XIX в.— литера­тура черноземного края, лишь с XVI—XVII веков отвоеванного у степных кочевников. Тамбовские, Пен­зенские, Орловские поля для нас стали самыми рус­скими в России. Но как бедны эти места исторически­ми воспоминаниями. Это деревянная, соломенная Русь, в ней ежегодные пожары сметают скудную память о прошлом. Здесь всего скорее исчезают старые обы­чаи, песни, костюмы. Здесь нет этнографического со­противления разлагающим модам городской цивилиза­ции. С начала XX в. литература русская бросает и черноземный край, оскудевший вместе с упадком дво­рянского землевладения. Выдвигается Новороссийская окраина, Одесса, Крым, Кавказ, нижнее Поволжье. Одесса, полуеврейский город, где не умеют правильно говорить по-русски, создает целую литературную школу.

До сих пор мы говорили об опасностях. Что можно противопоставить им, кроме нашей веры в Россию? Есть объективные факты, точки опоры для нашей на­циональной работы — правда, не более чем точки опо­ры, ибо без работы, скажу больше — без подвига,— России нам не спасти.

Вот эти всем известные факты. Россия не Австрия и не старая Турция, где малая численно народность командовала над чужеродным большинством. И если Россия, с культурным ростом малых народностей, не может быть национальным монолитом, подобным Франции или Германии, то у великорусской народно­сти есть гораздо более мощный этнический базис, чем у австрийских немцев; во-вторых, эта народность не только не уступает культурно другим, подвластным (случай Турции), но является носительницей единст­венной великой культуры на территории государства. Остальные культуры, переживающие сейчас эру шови­нистического угара — говоря совершенно объектив­но,— являются явлениями провинциального порядка, в большинстве случаев и вызванными к жизни оплодо­творяющим воздействием культуры русской. В-третьих, национальная политика старой России, тяжкая для за­падных, культурных (ныне оторвавшихся) ее окраин,— для Польши, для Финляндии,— была, в общем, спра­ведлива, благодетельна на Востоке. Восток легко при­мирился с властью Белого царя, который не ломал на­сильственно его старины, не оскорблял его веры и да­вал ему место в просторном русском доме.

Из оставшихся в России народов, прямая ненависть к великороссам встречается только у наших кровных братьев — малороссов, или украинцев. (И это самый болезненный вопрос новой России.) В-четвертых, боль­шинство народов, населяющих Россию, как островки в русском море, не могут существовать отдельно от нее; другие, отделившись, неминуемо погибнут, поглощен­ные соседями. Там, где, как на Кавказе, живут десят­ки племен, раздираемых взаимной враждой, только справедливая рука суперарбитра может предотвратить кровавый взрыв, в котором неминуемо погибнут все ростки новой национальной жизни. Что касается Украины, то для нее роковым является соседство Польши, с которой ее связывают вековые исторические цепи. Украине объективно придется выбрать между Польшей и Россией, и отчасти от нас зависит, чтобы выбор был сделан не против старой общей родины. И, наконец, в-пятых, за нас действуют еще старые экономические связи, создающие из бывшей Империи, из нынешнего СССР, единый хозяйственный организм. Разрыв его, конечно, возможен (пример: та же Авст­рия), но мучителен для всех участников хозяйственно­го общения. Силы экономической инерции действуют в пользу России.

Сумеем ли мы воспользоваться этими благоприят­ными шансами, это зависит уже от нас, т. е. прежде всего от новых поколений, которые вступают в жизнь там в Советской России и, в меньшей степени, здесь, в изгнании.

Я не буду останавливаться здесь на политических условиях, совершенно бесспорных, русского возрожде­ния. Таким непременным условием является создание национальной власти в России. Замечу лишь в скоб­ках, что момент падения коммунистической диктатуры, освобождая национальные силы России, в то же время является и моментом величайшей опасности. Оно, не­сомненно, развяжет подавленные ныне сепаратистские тенденции некоторых народов России, которые попы­таются воспользоваться революцией для отторжения от России, опираясь на поддержку ее внешних врагов. Благополучный исход кризиса зависит от силы новой власти, ее политической зрелости и свободы от иност­ранного давления.

Здесь я остановлюсь лишь на духовной стороне нашей работы, на той, которая выпадает по преимуществу на долю интеллигенции. Говоря кратко: эта задача в том, чтобы будить в себе, растить и осмыс­лять, «возгревать» национальное сознание.

Наша эпоха уже не знает бессознательно-органиче­ской стихии народа. Эти источники культуры почти иссякли, эта «земля» перепахана и выпахана. И рус­ский народ вступил в полосу рационализма, верит в книжку, в печатное слово, формирует (или уродует) свой облик с детских лет в школе, в обстановке искус­ственной культуры. Оттого так безмерно вырастает влияние интеллигенции (даже низшей по качеству, даже журналистики); оттого-то удаются и воплощают­ся в историческую жизнь новые, «умышленные», со­зданные интеллигенцией народы. Интеллигенция тво­рит эти народы, так сказать, «по памяти»: собирая, оживляя давно умершие исторические воспоминания, воскрешая этнографический быт. Если школа и газе­та, с одной стороны, оказываются проводниками ниве­лирующей, разлагающей, космополитической культуры, то они же могут служить и уже служат орудием куль­туры творческой, национальной. Мы должны лишь выйти из своей беспечности и взять пример с кипучей и страстной работы малых народов, работы их интел­лигенции, из ничего, или почти из ничего, кующей на­циональные традиции. Наша традиция богата и славна, но она запылилась, потускнела в сознании последних поколений. Для одних затмилась прелестями Запада, для других — официальным и ложным образом России, для которого в искусстве — и не только в искусстве — типичен псевдорусский стиль Александра III. Мы должны изучать Россию, любовно вглядываться в ее черты, вырывать ее в земле закопанные клады.

Мы должны знать ее историю, любить ее героев, ценить и самые древние памятники ее литературы (первыми у нас никто не интересовался), особенно -ее искусством. Это великое искусство было открыто не­задолго до войны.

Огромное большинство русской интеллигенции не имеет до сих пор понятия о его существовании. Но в нем дана объективная, говорящая и внешнему миру, мера русского гения.

Мы должны чтить и уметь различать в иконопис­ном житии живые лики русских святых, которые несут нам свои заветы, свое национальное понимание вечно­го христианства. Понять эти заветы не всегда легко, и мало кто задумывается над этим. Мы должны чтить и героев — строителей нашей земли, ее князей, царей и граждан, изучая летописи их борьбы, их трудов, учась на самых их ошибках и падениях, не в рабском подражании, но в свободном творчестве вдохновляясь подвигом предков. Мы должны знать живую Россию, ее природу, жизнь ее народов, их труд, их искусство, их верования и быт. И, прежде всего, мы должны знать Великороссию.

Наше национальное сознание должно быть слож­ным, в соответствии со сложной проблемой новой Рос­сии (примитив губителен). Это сознание должно быть одновременно великорусским, русским и российским.

Я говорю здесь, обращаясь, преимущественно, к ве­ликороссам. Для малороссов, или украинцев, не поте­рявших сознание своей русскости, эта формула полу­чит следующий вид: малорусское, русское, российское.

После всего, сказанного выше, ясна повелительная необходимость оживления, воскрешения Великорусски. Всякий взгляд в историческое прошлое России, всякое паломничество по ее следам приводит нас в Великоруссию, на ее север, где и поныне белеют стены великих монастырей, хранящих дивной красоты росписи, бого­словское «умозрение в красках», где в лесной глуши сохраняются и старинная утварь и старинные поверия и даже былинная поэзия; старинные города (Углич, Вологда), древние монастыри (Кириллов, Ферапонтов) должны стать национальными музеями, центрами науч­но-художественных экскурсий для всей России. Работа изучения святой древности, ведущаяся и в большевист­ской России, должна продолжаться с неослабевающей ревностью, вовлекая, захватывая своим энтузиазмом все народы России. Пусть не для нас одних русский Север станет страной святых чудес, священной землей, подобно древней Элладе или средневековой Италии, зовущей пилигримов со всех концов земли. Для нас, русских и христиан, эта земля чудес вдвойне священ­на: почти каждая волость ее хранит память о подвиж­нике, спасавшемся в лесном безмолвии, о воине Сергиевой рати, молитвами державшей и спасавшей стра­дальческую Русь.

Но русский Север не только музей, не только свя­щенное кладбище. По счастью, жизнь не покинула его. Его население — немногочисленное — крепко, трудолю­биво и зажиточно. Перед ним большие экономические возможности. Белое море и его промыслы обещают воз­рождение целому краю при научном использовании его богатств.

Московский промышленный район (здесь: Яро­славль, Кострома) устоял в испытании революции. На этой земле «святая Русь», святая старина бок о бок соседит с современными мануфактурами, рабочие по­селки — с обителями учеников преп. Сергия, своим со­седством вызывая часто ощущение болезненного про­тиворечия, но вместе с тем конкретно ставя перед нами насущную задачу нашего будущего: одухотворе­ния православием технической природы современности.

Русский Север, святая Русь в полноте своей жизни открывают свои сокровища, конечно, лишь православ­ному взору: только для него подлинно живет и древ­няя икона, и народная песня, и даже вещественный осколок уходящего быта. Но, конечно, работа найдется и для неверующего, но любящего исследователя. Здесь понадобятся целые плеяды этнографов, искусствоведов, бытописателей — собирателей материалов. Самая рабо­та над памятниками религиозной культуры не про­ходит даром для религиозного роста личности. На лишь живой вере суждено построить из камней культуры храм живого духа.

От великоросского — к русскому. Это, прежде всего, проблема Украины. Проблема слишком сложная, что­бы здесь можно было коснуться ее более, чем намека­ми. Но от правильного решения ее зависит самое бы­тие России. Задача эта для нас формулируется так: не только удержать Украину в теле России, но вмес­тить и украинскую культуру в культуру русскую. Мы присутствуем при бурном и чрезвычайно опасном для нас процессе: зарождении нового украинского на­ционального сознания, в сущности новой нации. Она еще не родилась окончательно, и ее судьбы еще не предопределены. Убить ее невозможно, но можно рабо­тать над тем, чтобы ее самосознание утверждало себя, как особую форму русского самосознания. Южно-рус­ское (малорусское) племя было первым создателем русского государства, заложило основы нашей нацио­нальной культуры и себя самого всегда именовало Русским (до конца XIX в.). Его судьба во многом за­висит от того, будем ли мы (т. е. великороссы) созна­вать его близость или отталкиваться от него, как от чужого. В последнем случае, мы неизбежно его потеряем. Мы должны признать и непрестанно ощущать свои не только киевские летописи и мозаики киевских церквей, но украинское барокко, столь привившееся в Москве, и киевскую Академию, воспитавшую русскую церковь, и Шевченко за то, что у него много общего с Гоголем, и украинскую песню, младшую сестру пес­ни великорусской. Эта задача— приютить малоросские традиции в общерусскую культуру — прежде всего выпадает на долю южно-русских уроженцев, сохранив­ших верность России и любовь к Украине. Отдавая свои творческие силы Великорсссии, мы должны уде­лить и Малой (древней Матери нашей) России части­цу сердца и понимания ее особого культурно-истори­ческого пути. В борьбе с политическим самостийничеством, в обороне русской идеи и русского дела на Украине нельзя смешивать русское дело с великорус­ским и глушить ростки тоже русской (т. е. малорус­ской) культуры. Та же самая русская идея на севере требует от нас некоторого сужения, краеведческого, областнического углубления, на юге — расширения, выхода за границу привычных нам великорусских форм.

И здесь, на охране единства Великой и Малой Рос­сии, самой прочной связью между ними была и остает­ся вера. Пусть разъединяет язык, разъединяет память и имя Москвы — соединят Киевские святыни и мо­настыри Святой Руси. До тех пор, пока не сделан не­поправимый шаг, и народ малорусский не ввергнут в унию или другую форму католизирующего христианст­ва, мы не утратим нашего братства. Разрываемые на­ционалистическими (и в то же время вульгарно-запад­ническими) потоками идей, мы должны соединяться в религиозном возрождении. И сейчас подлинно живые религиозные силы Украины от Русской церкви себя не отделяют. От русского — к российскому. Россия не Русь, но союз народов, объединившихся вокруг Руси. И народы эти уже не безгласны, но стремятся заглу­шить друг друга гулом нестройных голосов. Для мно­гих из нас это все еще непривычно, мы с этим не мо­жем примириться. Если не примиримся — т. е. с многоголосностью, а не с нестройностью, то и останемся в одной Великороссии, т. е. Россия существовать не будет. Мы должны показать миру (после крушения стольких империй), что задача империи, т. е. сверхна­ционального государства — разрешима. Более того — когда мир, устав от кровавого хаоса мелко-племенной чересполосицы, встоскует об единстве, как предпосыл­ке великой культуры, Россия должна дать образец, форму мирного сотрудничества народов, не под гнетом, а под водительством великой нации. Задача полити­ков — найти гибкие, но твердые формы этой связи, обеспечивающей каждой народности свободу развития в меру сил и зрелости. Задача культурных работников, каждого русского, в том, чтобы расширить свое рус­ское сознание (без ущерба для его «русскости») в со­знание российское. Это значит, воскресить в нем, в какой-то мере, духовный облик всех народов России. То в них ценно, что вечно, что может найти место в теле Вселенской церкви. Всякое дело, творимое малым народом, как бы скромно оно ни было, всякое малое слово должны вложиться в русскую славу, в дело Рос­сии. В наш век национальные самолюбия значат по­рою больше национальных интересов. Пусть каждый маленький народ, т. е. его интеллигенция, не только не чувствует унижения от соприкосновения с нацио­нальным сознанием русских (великоросса), но и нахо­дит у него помощь и содействие своему национально-культурному делу. Было бы вреднейшей ошибкой пре­зрительно отмахнуться от этих шовинистических интеллигенции и через головы их разговаривать с на­родом. Многие думают у нас сыграть на экономических интересах масс против «искусственных» националь­ных претензий интеллигенции. Рано или поздно народ весь будет интеллигенцией, и презрение к его духов­ным потребностям отомстит за себя. Конечно, духов­ные потребности приходится отличить от политических притязаний: в титуле московских Царей и Императо­ров всероссийских развертывался длинный свиток на­родов, подвластных их державе. Многоплеменность, многозвучность России не умаляла, но повышала ее славу. Национальное сознание новых народов Европы в этом отношении не разделяет гордости монархов, но Россия не может равняться с Францией или Герма­нией: у нее особое призвание. Россия — не нация, но целый мир. Не разрешив своего призвания, сверхна­ционального, материкового, она погибнет — как Россия. Объединение народов России не может твориться силой только религиозной идеи. Здесь верования не соединяют, а разъединяют пас. Но духовным притяже­нием для народов была и останется русская культура. Через нее они приобщаются к мировой цивилизации. Так это было в Петербургский период Империи, так это должно остаться. Если народы России будут учить­ся не в Москве, не в Петербурге, а в Париже и в Бер­лине, тогда они не останутся с нами. На русскую ин­теллигенцию ложится тяжкая ответственность: не сдать своих культурных высот, идти неустанно, без отдыха, все к новым и новым достижениям. Уже не только для себя, для удовлетворения культурной жажды или про­фессиональных интересов, но и для национального дела России. Здесь не важна сама по себе культурная отрасль, профессия — России нужны ученые и техни­ки, учителя и воины. Для всех один закон: квалифи­кация, ее непрерывный рост в труде и подвижничест­ве. Если великороссы составляют 54% России, торусская интеллигенция должна выполнить не 54%, а гораздо более общероссийской культурной работы, чтобы сохранить за собой бесспорное водительство.

Время для нас грозное, тяжелое. Бесчисленные наро­ды России рвутся к свету, к культуре. Среди всех только великорусская интеллигенция, придавленная, разреженная искусственно вытесняется с пути нацио­нального творчества... Молодое поколение варваризуется и в России и в зарубежье. Для него подчас, кажет­ся, не под силу поднять культурную ношу отцов. Но надо не только поднять ее, по и нести дальше и выше, чем умели отцы. Ибо голос времени звучит неумолимо: «Всякое промедление — смерти подобно», как говари­вал Петр Великий. Наши творческие силы еще неиссякли. Мы верим в наше призвание, не мириться с мыслью о гибели. Нам нужна лишь школа аскезы — культурной, творческой аскезы, без которой не создают­ся ни духовные, ни материальные ценности культуры.

Последние слова к христианам, к православным. Нельзя, разумеется, подчинить путь веры путям нацио­нальной жизни. Нет ничего грустнее утилитарно-поли­тического отношения к христианству. Но в православии дано нам религиозное освящение нации. Церковь благо­словляет наше национальное делание, при условии просветленности его Светом Христовым.

Но мы должны преодолеть в себе две слабости, ко­торые до сих пор обеспложивают творческие силы хри­стианской интеллигенции. Во-первых, мы должны от­решиться от привычной сращенности православия с политическими, культурными, бытовыми формами старого времени. Не считать идеалом православия рестав­рацию старины и найти в нем источник свободы длят творческого отбора в старых сокровищах, для творче­ского созидания новой жизни. Вторая — в известной степени, противоположная слабость — это индивидуа­лизм личного религиозного пути. Для отрешенного, по­груженного в собственный мир строя души не возни­кает и проблем национальной культуры, да и культуры вообще. Как первая школа духовной жизни, эта замк­нутость души может быть законной, необходимой. Как традиция, как стиль целого поколения — это уже не­кое уродство, становящееся национальной пассив­ностью. В обстановке русской трагедии, в наш грозный исторический час, это направление (как направление) свидетельствует просто о недоразвитии христианской совести.

Если мы в эмиграции — и поскольку наши братья в России — преодолеем в себе эти слабости, эти болезни роста, то главное дело русского национального возрож­дения уже сделано. Ибо жизненность и крепость рус­ского религиозного возрождения русской церкви не подлежит сомнению. В ней, в русской церкви, дано живое средоточие нашей национальной работы, источ­ник вдохновляющих ее сил. Но нужно помнить, что для этой работы необходима сложная, опосредственная трансмиссия этих духовных сил, что в деле нацио­нального возрождения участвуют: церковь, культура, государство. И здесь я останавливался преимуществен­но на втором члене, наиболее угрожаемом и наиболее сложном, связующем действие сил духовных с механиз­мом социальных необходимостей.

На вопрос, поставленный в заглавии настоящей статьи: «Будет ли существовать Россия?», я не могу ответить простым успокоительным: «будет»! Я отве­чаю: «Это зависит от нас. Буди! Буди!».

Вопросы задания.

1. В чем сложность национального самосознания в России?

2. Каковы пороки национального самолюбия?

3.На какие реальные опасности будущему существованию России указывал Г.П. Федотов?

4.Что, по мысли Федотова, следует противопоставить этим опасностям?

Вопросы к экзамену по философии

(2009-2010 уч.год)

1. Структура и сущность мировоззрения.

2. Типы и формы мировоззрения. Различие технократизма и гуманизма.

3. Космоцентризм и его проявления в учении о природе и обществе.

4. Мифология и манипуляция человеком.

5. Проблема человека в философии софистов и Сократа.

6. Проблема человека в философии стоиков и учении Эпикура.

7. Основные идеи и проблемы философии эпохи Средневековья.

8. Антропоцентризм и учение о мире в философии Возрождения.

9. Простановка проблемы человека в философии 17-19 вв.

10. Проблемы теории познания в философии 17-19 в.в. Индуктивный и дедуктивный пути познания.

11. Сущность антропологического подхода в объяснении человека.

12. Проблема свободы в философии. Свобода и необходимость.

13. Тема судьбы в произведениях Софокла «Царь Эдип» и Шекспира «Макбет».

14. Сущность марксистского подхода в объяснении человека.

15. Научная картина мира.

16. Западники и славянофилы о своеобразии и судьбе России.

17. Основные идеи философии и публицистики В.С. Соловьева.

18. Основные идеи философии и публицистики Н.А. Бердяева.

19. Философия русского космизма.

20. Смысл жизни. Проблема жизни, смерти, бессмертия в духовном опыте человека.

21. Соловьев В.С., Фрейд З., Франкл В. о смысле жизни.

22. Соловьев В.С. Смысл любви.

23. Проблема свободы в «Легенде о Великом инквизиторе» ( Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы»).

24. Бердяев Н.А., Шпенглер О. О различии цивилизации и культуры.

25. Общество как система.

26. Основные идеи и проблемы философии истории.

27. Основы материалистического учения об обществе.

28. Способ производства как основа существования и развития общества.

29. Сущность формационного подхода в объяснении общества, истории.

30. Сущность и основные черты цивилизационного подхода в объяснении общества. Доводы против европоцентризма.

31. Швейцер А., Печчеи А. о роли культуры в преодолении кризиса цивилизации.

32. Глобальные проблемы современности и социальный прогресс.