I письмо v

Сенека приветствует Луцилия!

(1) Я радуюсь твоему упорству в занятиях и рве­нию, которое побуждает тебя, забросив все, только о том и стараться, чтобы с каждым днем становиться все лучше, и хвалю тебя за них. Будь и впредь так же упорен, — тут я не только поощряю тебя, но и прошу. Об одном лишь хочу предупредить тебя: не поступай подобно тем, кто желает не усовершенствоваться, а только быть на виду, и не делай так, чтобы в одежде твоей или в образе жизни что-нибудь бросалось в гла­за. (2) Избегай появляться неприбранным, с нестри­женой головой и запущенной бородой, выставлять напоказ ненависть к серебру, стелить постель на го­лой земле, — словом, всего, что делается ради извра-

щенного удовлетворения собственного тщеславия. Ведь само имя философии вызывает достаточно не­нависти, даже если приверженцы ее ведут себя скромно; что же будет, если мы начнем жить напере­кор людским обычаям? Пусть изнутри мы будем иными во всем — снаружи мы не должны отличаться от людей. (3) Пусть не будет блистательной тога — но и грязной тоже; пусть не для нас серебряная ут­варь с украшениями из литого золота — но не надо считать лишь отсутствие золота и серебра свиде­тельством умеренности. Будем делать все, чтобы жить лучше, чем толпа, а не наперекор толпе, иначе мы отпугнем от себя и обратим в бегство тех, кого хо­тим исправить. Из страха, что придется подражать нам во всем, они не пожелают подражать нам ни в чем — только этого мы и добьемся. (4) Первое, что обещает дать философия, — это умение жить среди людей, благожелательность и общительность; но не­сходство с людьми не позволит нам сдержать это обещание. Позаботимся же, чтобы то, чем мы хотим вызвать восхищение, не вызывало смеха и неприяз­ни. Ведь у нас нет другой цели, как только жить в со­гласии с природой. Но противно природе изнурять свое тело, ненавидеть легкодоступную опрятность, предпочитая ей нечистоплотность, избирать пищу не только дешевую, но и грубую и отвратительную. (5) Только страсть к роскоши желает одного лишь изысканного, — но только безумие избегает недоро­гого и общеупотребительного. Философия требует умеренности — не пытки; а умеренность не должна быть непременно неопрятной. Вот мера, которая мне по душе: пусть в нашей жизни сочетаются доб­рые нравы с нравами большинства, пусть люди удив­ляются ей, но признают. (6) «Как же так? Неужто и мы будем поступать, как все прочие, и между ними и нами не будет никакого различия?» — Будет, и очень большое. Пусть тот, кто приглядится к нам ближе, знает, насколько отличаемся мы от толпы. Пусть вошедший в наш дом дивится нам, а не нашей посуде. Велик тот человек, кто глиняной утварью пользуется как серебряной, но не менее велик и тот,

кто серебряной пользуется как глиняной. Слаб ду­хом тот, кому богатство не по силам.

(7) Но хочу и сегодня поделиться с тобой моим небольшим доходом: я нашел у i laiiiero Гекатона, что покончить со всеми желаниями полезно нам для ис­целения от страха. «Ты перестанешь бояться, — го­ворит он, — если и надеяться перестанешь». Ты спро­сишь, как можно уравнивать столь разные вещи. Но так оно и есть, мой Луцилий: хотя кажется, что меж­ду ними нет ничего общего, на самом деле они свя­заны. Как одна цепь связывает стража и пленного, так страх и надежда, столь несхожие между собой, приходят заодно: вслед за надеждой является страх. (8) Я и не удивляюсь этому: ведь оба они присущи душе неуверенной, треножимой ожиданием буду­щего. Л главная причини надежды и страха — наше неуменье прииоранлинаться к настоящему и при­вычка засылать наши помыслы далеко вперед. Так предвиденье, величайшее из данных человеку благ, оборачивается во зло. (9) Звери бегут только при виде опасностей, а убежав от них, больше не испы­тывают страха. Пас же мучит и будущее и прошед­шее. Из наших благ многие нам вредят: так, память возвращает нас к пережитым мукам страха, а пред­виденье предвосхищает муки будущие. И никто не бывает несчастен только от нынешних причин. Будь здоров. ш-

щ л> Письмо VI *|

-!r W

'. Сенека приветствует Луцилия! *н-(1) Я понимаю, Луцилий, что не только меняюсь к лучшему, но и становлюсь другим человеком. Я не хочу сказать, будто во мне уже нечего переделывать, да и не надеюсь на это. Как может больше не быть та­кого, что надо было бы исправить, поубавить или приподнять? Ведь если душа видит свои недостатки, которых прежде не знала, это свидетельствует, что она обратилась к лучшему. Некоторых больных на­до поздравлять и с тем, что они почувствовали себя больными»'

(2) Я хочу, чтобы эта так быстро совершающаяся во мне перемена передалась и тебе тогда я бы еще креп­че поверил в нашу дружбу — истинную дружбу, кото­рой не расколют ни надежда, ни страх, ни корысть, та­кую, которую хранят до смерти, ради которой идут на 1 смерть. (3) Я назову тебе многих, кто лишен не друзей,

•;. но самой дружбы. Такого не может быть с теми, чьи ду­ши объединяет общая воля и жажда честного. Как же иначе? Ведь они знают, что тогда у них все общее, осо­бенно невзгоды.

Ты и представить себе не можешь, насколько каж­дый день, как я замечаю, движет меня вперед. (4) «Но если ты что нашел и узнал его пользу по опыту, поде-'лись со мною!» — скажешь ты. — Да ведь я и сам хочу все перелить в тебя и, что-нибудь выучив, радуюсь лишь потому, что смогу учить. И никакое знание, пусть самое возвышенное и благотворное, но лишь для меня одного, не даст мне удовольствия. Если бы мне подарили мудрость, но с одним условием: чтобы я держал ее при себе а не делился ею, — я бы от нее отказался. Любое благо нам не на радость, если мы обладаем им в одиночку.

(5) Пошлю я тебе и книги, а чтобы ты не тратил труда на поиски вещей полезных, сделаю пометки, по которым ты сразу найдешь все, что я одобряю и чем восхищаюсь. Но больше пользы, чем слова, принесли бы тебе живой голос мудрецов и жизнь рядом с ними. Лучше прийти и видеть все на месте, во-первых, потому, что люди верят больше глазам, чем ушам, во-вторых, потому, что долог путь настав­лений, краток и убедителен путь примеров. (6) Не стал бы Клеанф точным подобьем Зенона, если бы он только слышал его. Но ведь он делил с ним жизнь, видел скрытое, наблюдал, живет ли Зенон в согласии со своими правилами. И Платон, и Аристотель, и весь сонм мудрецов, которые потом разошлись в разные стороны, больше почерпнули из нравов

-Сократа, чем из слов его. Метродора, и Гермарха, и Полнена сделали великими людьми не уроки Эпи­кура, а жизнь с ним вместе. Впрочем, зову я тебя не только ради той пользы, которую ты получишь,

но и ради той, которую принесешь; вдвоем мы боль­ше дадим друг другу.

(7) Кстати, за мной ежедневный подарочек. Вот что понравилось мне нынче у Гекатона: «Ты спро­сишь, чего я достиг? Стал самому себе другом!» До­стиг он немалого, ибо теперь никогда не останется одинок. И знай: такой человек всем будет другом. Будь здоров. ш