Введение. В основу учебника «История философии: Запад-Россия-Восток», первую книгу которого, посвященную античности и средневековью
В основу учебника «История философии: Запад-Россия-Восток», первую книгу которого, посвященную античности и средневековью, читатель держит в руках, положены некоторые центральные принципы-понятия, связанные с теорией и методологией философии, историко-философских исследований, а также и с личностными установками авторов, их отношением к происходящим в современном мире социально-историческим и цивилизационно-культурным процессам. В работе приняты в расчет и неустранимые противоречия-антиномии, с напряженным взаимодействием полюсов которых приходится иметь дело при исследовании и изучении истории философии.
Чтобы облегчить читателю изучение истории мысли и понимание того, как именно история философии представлена в данном учебнике, в данном введении будет сделана попытка кратко прояснить упомянутые принципы, общие понятия, антиномии историко-философского размышления, их связь с уже существующими историко-философскими концепциями, а вместе с тем охарактеризовать то особенное, что отличает наши подходы и, соответственно, предлагаемый учебник от других книг большого массива зарубежной и отечественной историко-философской учебной литературы.
Эти разъяснения целесообразно начать с самого понятия «история философии». Необходимо различать: 1) историю философии как объективный исторический процесс развития философии и 2) историю философии как особую философскую дисциплину, имеющую своим предметом данный процесс. К сожалению, применяемый в русском языке в обоих случаях термин «история философии» скрадывает это различие. В других языках это различение возможно уже на терминологическом уровне. Так, современные немецкие авторы предлагают оставить традиционный термин немецкого философского лексикона «Geschichte der Philosophic» для обозначения процесса, а менее привычный термин «Philosophiehistorie» применять для обозначения истории философии как дисциплины
(В.Хесле). В этом учебнике на первый план выдвинута история философии в первом смысле — как преемственный объективный процесс развития философии от её рождения до наших дней.
Одновременно речь иногда идет об «исторической саморефлексии философии», т.е. об истории философии во втором смысле - как специальном разделе или особой дисциплине единого философского знания.
Основные принципы применяемых здесь подходов к истории философии как к объективному историческому развитию философии (в кратком изложении) таковы.
1: История философии понимается и рассматривается как важнейшая интегральная часть цивилизационного развития, духовной жизни, культуры человечества. Отсюда следует, что изучение истории философской мысли только тогда будет полным и плодотворным, когда постоянно будет приниматься во внимание контекст совокупного процесса развития человечества, становления и совершенствования духа, культуры, в том числе норм и ценностей человеческой жизни. Разумеется, рассказать именно о социокультурном контексте философии и ее взаимодействии с этим контекстом в каждом из разделов можно было лишь очень бегло. Но существовала возможность — а одновременно и необходимость — высветить этот контекст как уже запечатлевшийся в "тексте" и текстах философии. История философии вырастает на почве жизнедеятельности человечества и на фундаменте цивилизации и культуры, поскольку она своеобразно "впитывает" в себя влияние контекста и сама воздействует на него. А это значит, что глубокое самостоятельное постижение истории философской мысли для немалого числа людей было и остается важнейшей стороной духовно-нравственного формирования личности, надежным источником обогащения ума и души и, наконец, поистине эстетического удовольствия от приобщения к великим бессмертным мыслям, идеям, интеллектуальным задачам и загадкам.
Единство истории философии как процесса развития духа с историей развития общества, культуры существует в многоразличных формах. Это прежде всего масштабная по своим итогам включенность философии в осмысление судеб человечества в связи с крупными эпохами и региональными образованиями цивилизации, а также с человеческой цивилизацией в целом. Правда, слово "цивилизация" вошло в обиход философии и культуры сравнительно поздно. Проблемы специфики человеческого бытия как бытия человеческой цивилизации и сущности человека как особого существа, в деятельности которого соединены начала природы и цивилизованности, культуры, обсуждались в философии с древнейших времен. Западная и восточная цивилизации — эти особые целостные исторические формообразования, объединявшие способы практической жизнедеятельности, нормы и принципы духа,— уже в отдаленные времена, когда они совсем или почти не взаимодействовали друг с другом, породили наделенные неповторимыми чертами типы культуры и как их сторону и часть формы философствования. Осветить их именно в неповторимом историческом и регионально-цивилизационном своеобразии — такую задачу ставили перед собой авторы учебника. Первая его книга посвящена генезису и дальнейшему развитию прежде всего двух главнейших форм первоначального, самого древнего из известных сегодня форм философствования, западного и восточного.
2. В данном учебнике постоянно идет речь о внутреннем противоречии, неснимаемой антиномии историко-философского процесса — напряженном противоречии между неповторимым своеобразием продуктов этого процесса, его конкретно-исторических, региональных, национальных, личностно-индивидуальных форм и его неуклонным превращением в преемственный процесс взаимодействия различных традиций, вместе представляющих единство мировой философии.
Исследование и изложение истории философии в данном учебнике в разных отношениях учитывает оба полюса антиномии, их противостояние и единство. Авторы прежде всего исходили из того, что современный учебник по истории философии непременно должен включать в себя философии Запада, Востока, России. Читателю наших дней наверняка будет близка и понятна эта установка. Но в том-то и дело, что в учебниках по истории философии (если они не многотомные) философия Запада редко рассматривается вместе с философией Востока. Что до философии России, то в имеющихся учебниках (если это не специальные пособия по русской философии) она почти всегда отсутствует, как бы "выпадая" из историко-философского процесса.
Мы хотели не на словах, а на деле преодолеть "европоцентризм", а точнее, прямолинейный "западоцентризм" — методологический порок, так свойственный зарубежным, а подчас и нашим учебникам и пособиям по истории философии, уделив наиболее значительным восточным философским учениям и великим фигурам восточной мысли достойное их внимание. Русская философская мысль тоже появляется уже в первой книге — вопреки тому ранее распространенному, в том числе и у нас, взгляду, что о философствовании на древней Руси говорить вообще не приходится в силу отсутствия такового. Между тем первоначальное философствование, своеобразно вплетенное в духовную жизнь, религиозную и светскую культуру, на Руси существовало, и потому оно не могло быть оставлено вне рассмотрения. "Вычитываемое" по оставшимся памятникам философствование в старой Руси появилось значительно позже, чем в древних Индии, Китае, Греции. В книге эти более поздние, но древнейшие из известных форм философствования на Руси тоже берутся в их своеобразии, определяемом положением нашего отечества между Востоком и Западом, т.е. между восточной и центрально-западноевропейской разновидностями мировой цивилизации. Правда, соответственно сравнительно небольшому весу начальных типов философствования россиян в мировой философской культуре представлялось оправданным отвести им более скромное место, чем уже тогда более развитым, дифференцированным формам древней и средневековой философии Востока и Западной Европы. Куда масштабнее русская философия будет представлена в других книгах учебника, в разделах, посвященных XVIII, XIX и XX векам — периодам, когда мысль нашей страны постепенно набирала качество и темп и, не утрачивая специфики, приобретала все более важное, хотя еще не полностью оцененное мировое значение.
Для развития только что сформулированных принципов своеобразия и единства историко-философского процесса авторы учебника стремились сочетать два подхода, объединение которых — дело весьма трудное, но совершенно необходимое. С одной стороны, мы стремились осмыслить и представить философские идеи каждого исторического периода, региона, каждой страны, каждого направления и мыслителя в их специфике, уникальности, неповторимости. Мы сознательно шли на то, чтобы формы и стилевые особенности нашего анализа философствования в разные эпохи и в разных регионах — например, у древних индусов, китайцев, греков, у мыслителей европейского и русского средневековья, у философов Запада "классической" эпохи Нового времени и "неклассического" XX в. — различались соответственно отличиям друг от друга самих этих типов философии. С другой стороны, в учебнике учитывались все сколько-нибудь значительные влияния и взаимовлияния, взаимодействия традиций, учений, идей. Принимались в расчет единство внутренней логики историко-философского процесса, сходство проблематики, стержневое значение "вечных" вопросов, поднимаемых философами, непрерывный поиск ответа на них на всех "материках" и во все времена философствования.
3. Другая проблемная трудность состояла в следующем. Мы опирались на современные исследовательские достижения истории философии как относительно самостоятельной и почти столь же древней, как философия, дисциплины, учитывались новейшие дискуссии и сочинения историков восточной, западной, русской философии. Одним словом, не покидая почвы научного исследования, мы одновременно считались с жанром учебника, причем такого, объем которого (по меркам, у нас сложившимся) немал, хотя и несопоставим с обширностью и многоплановостью материала.
Надо было также иметь в виду, что к учебнику обратятся не только и даже не столько будущие философы, сколько те из студентов, аспирантов, из самостоятельно изучающих историю философии, для кого философия не стала профилирующим предметом. Конечно, это подразумевало доступность, популярность изложения, разъяснение понятий, сосредоточение на самом важном и ярком из того богатства, что накопила философия.
Вместе с тем, хотелось бы сделать оговорку: сколь бы ни стремились мы, авторы, к популярности изложения, философия и ее постижение — дело весьма трудное, требующее от тех, кто ее изучает, самоотдачи, желания вникнуть в ее необычную для других дисциплин внутреннюю логику, в какой-то мере освоить сложный категориальный язык философии, попытаться мыслить, говорить, спорить на этом языке. Некоторая популяризация, к которой авторы стремились, не должна была, согласно их убеждениям, перерастать в упрощенчество. Мы советовались о том, каков уровень знаний и интеллектуального развития наших возможных читателей, и на основе опыта преподавания нефилософам пришли к согласию, что уровень этот в основном достаточно высок.
4. В соответствии с природой философии, уникальностью ее достижений внимание в учебнике сосредоточено на главных проблемах, направлениях и школах, на поистине великих или выдающихся фигурах мировой философской мысли. За недостатком места не станем обсуждать критерии выделения из необозримого горного массива, сформировавшегося за тысячелетия развития философии, самых значительных, самых заметных её вершин. Удовлетворимся тем, что они, эти вершины, уже возвысились и что они имеют свои обозначения и громкие имена, что культура уже признала их в качестве высочайших точек своего развития. Однако для полноты историко-философских анализа и информации в учебнике иногда вводятся в круг рассмотрения второстепенные и третьестепенные фигуры, что, кстати, означает, что и они внесли в историю философии оригинальный вклад. Но было бы по меньшей мере неразумно ожидать и требовать, чтобы в учебнике ограниченного объема оказались представленными все регионы и страны, все средние и мелкие фигуры. Если бы мы пошли по этому пути, пришлось бы делать не учебник, а словарь, в котором требуется написать обо всем понемногу. Мы же предпочли сосредоточиться на главном, самом значительном и стремились осветить это главное более основательно.
Рассмотрение важнейших феноменов истории философской мысли как процесса ведется в данном учебнике так, что внимание уделено и главным проблемам философии соответствующих региона и периода, и основным направлениям, школам, течениям, и центральным категориям, понятиям, и великим выдающимся личностям, в творчестве которых история философии как раз и воплощается вполне реально и конкретно. Путь анализа в каждой из крупных частей и каждом из разделов был избран такой: сначала давалась краткая характеристика хода истории, хронологических рамок, социально-исторического и культурного контекста возникновения и развития соответствующего формообразования философии; затем анализировались главные проблемы, вплетенные в анализ мира природы, человека, общества, культуры, самой философии. При этом изменения в понимании природы и функций философии иногда выдвигались на первый план, ибо без этого нельзя было понять специфику подхода к онтологическим, т.е. относящимся к миру, бытию, гносеологическим, т.е. относящимся к познанию, сознанию и знанию, антропологическим, т.е. относящимся к человеку, этическим, эстетическим, социально-философским и другим проблемам обширного философского проблемного комплекса. Одновременно прояснялись основные категории философии; фиксировались и анализировались — во взаимодействии и дискуссиях — главные течения, школы философии. В ходе всего этого осмысления специально рассматривались жизнь, деяния, идеи и концепции великих и выдающихся мыслителей и давалась характеристика тех их сочинений, которые и поныне сохраняют свое нетленное значение для философии и всей культуры. Делалось это по-разному в тех или иных разделах: иногда личностные аспекты вторгались в проблемное изложение; в других случаях они приобретали вид самостоятельных экскурсов. Во второй книге наиболее значительным мыслителям отведены самостоятельные главы. Главное же: в данном учебнике была сделана попытка соединить историко-эпохальный, проблемно-содержательный, категориально-понятийный, личностный и жанровый подходы к анализу философской мысли, что далеко не всегда имеет место в учебниках (особенно в учебниках ограниченного объема).
Еще один основополагающий принцип нашего подхода тоже может быть изображен в виде антиномий истории философии как особой дисциплины. С одной стороны, мы стремились сохранить верность исторической правде, прибегать к языку фактов, текстов, документов, многократно верифицированных историко-философской традицией. С другой стороны, мы понимали, что история философии как историческая саморефлексия философии всегда есть лишь интерпретация историко-философского процесса. Поэтому методы анализа документов, фактов, событий, изучение историографии вопроса, сопоставления оценок и суждений нужно было дополнить методами герменевтики, т.е. истолкования — в данном случае историко-философской герменевтики, где, кстати, Текст как послание истории имеет центральное, исходное значение. Иногда герменевтические трудности как сугубо специальные оставались за кадром учебника, но в наиболее важных случаях мы считали нужным ввести читателя в "поле герменевтического выбора", представляя ему для самостоятельной оценки главные, подчас конкурирующие подходы и точки зрения.
Естественно, что интерпретации, предлагаемые теми или иными авторами данного учебника даже в отношении одного и того же материала, не всегда совпадали. Как следовало поступить в данном случае? Обычный для учебника подход — сгладить или вообще элиминировать различия, по возможности "освободить" от них читателя. Мы и здесь решили пойти нетрадиционным путем, сочтя необходимым не только не скрывать несовпадения позиций, но объективировать их для читателей, тем более в случаях, когда различия наших подходов выражали довольно принципиальные расхождения и споры, существующие в мировой литературе.
Так, в разделе, посвященном античной философии, представлены две точки зрения. Согласно одной, более "традиционной" (опирающейся на античную историю философии, доксографию, большой массив антиковедческих исследований современности), изложение истории философии европейского региона следует начинать с ранней философии (скажем даже: пред- или первофилософии), т.е. с ионийской философии, затем освещая философский путь и вклад таких мыслителей, как Парменид и другие элейцы, Гераклит, Демокрит, Эпикур (разумеется, сообразуясь во всех этих случаях с современным пониманием античной доксографической традиции и с сомнениями, которые она вызывает). Согласно другому подходу, целесообразно вести рассказ о древнегреческой философии начиная с того момента, когда она осознает себя как таковую, в частности, когда появляется сам термин "философия" и когда институционализируется первая философская школа, т.е. начинать с Пифагора и пифагорейцев. Второй подход в учебнике представлен в разделах I и III, написанных Ю.А. Шичалиным, первый подход — в главах раздела II, написанных Н.В. Мотрошиловой. Первый подход имеет целью не дать состояться "отсечению" ранней традиции древнегреческих мудрецов и ученых от историко-философского процесса; второй исходит из того, что философия в собственном смысле слова развилась не из протонаучных натурфилософских рассуждений ионийцев, а как сознательная оппозиция к их "рационализму", проявившаяся в исходно консервативном и опирающемся на традицию пифагореизме.
Одна из разновидностей представленной здесь антиномии — противоречие между стремлением к историзму, т.е. максимально возможной исторической адекватности анализа и изложения, и неустранимым (также не скрываемым нами) желанием актуализировать историю философии, сделать ее близкой и значимой для современного человека с его устремлениями, заботами, бедами, раздумьями. Э. Гуссерль, выдающийся немецкий мыслитель XIX-XX вв., метко охарактеризовал историю философии как "осовременивающее воспоминание о наших философских праотцах".
6. Теперь — об отношении авторов учебника к основным историко-философским подходам прошлого и современности. Здесь имел место конструктивный заочный диалог с ними.
а. Мы придерживались установки, согласно которой между новаторством в философии и глубоким постижением истории философии существует неразрывная связь, имеющая характер одной из закономерностей развития философии. Разумеется, существует различие между теми, кто — подобно Диогену Лаэртию, Аристотелю, Лейбницу, Гегелю, Хайдеггеру, Ясперсу, Расселу — писал специальные сочинения или разделы сочинений по истории философии, и теми, кто — подобно Декарту или Канту — этого почти не делал. Однако и в том, и в другом случаях определение своего отношения к главнейшим вехам истории мысли было для философов интегральным элементом самостоятельного творчества в философии. Вместе с тем авторы учебника не оставили без внимания критику в адрес истории философии, а то и отрицание её творчески стимулирующей роли. Такие подходы были развиты, например, некоторыми позитивистами и неопозитивистами; они и до сегодняшнего дня играют свою провоцирующую роль в историко-философских дискуссиях. Критические замечания позитивистов были авторами учебника продуманы, а иногда и приняты. Однако согласиться с отвержением истории философии как "кладбища антинаучной метафизики" было невозможно. Да, в истории мысли постоянно сохранялась метафизическая линия в смысле придания философии статуса размышления о мире в целом, о его всеобщих "первооснованиях", о бытии как единстве всего сущего, о сущности человека и единстве человеческого рода, о соединении Блага, Истины и Красоты с другими идеями-ценностями. Но эту тенденцию мы, вместе со многими современными авторами, считаем неотъемлемой от философии, хотя и требующей современного осмысления и преобразования.
б. История философии как процесс и как историческая саморефлексия (в согласии, например, с Гегелем или Фейербахом) понималась в данном учебнике как целостное, в основном преемственное и восходящее движение к обнаружению и постижению элементов философской истины. Однако же защищаемая Гегелем идея "телеологического", т.е. руководимого внутренней целью и предопределенного, постоянно прогрессирующего продвижения философии от низшего к высшему, от несовершенного и ограниченного к завершенной системе было нами отвергнуто. В истории философии, как и в других областях человеческой культуры, более позднее, пусть и весьма значительное формообразование отнюдь не обязательно является "более истинным" и великим, чем предшествующее. В философском знании по мере его развития, несомненно, присутствуют такие черты, как его обогащение, расширение, видоизменение, т.е. имеют место приращение знания, его кумулятивность. Однако при этом каждое отдельное крупное явление в истории философской мысли не "снимает", т.е. не устраняет и не поглощает, значимость более раннего по времени философского формообразования. Так, философия Аристотеля не "снимает" как более "высокая" и "научная" мысль Платона, а система Гегеля не "снимает" (на что явно претендовал Гегель и что особенно акцентировала марксистско-ленинская философия) учения Канта, Фихте, Шеллинга. Каждый из выдающихся философов, с определенным правом объединяемых в историческую целостность, которая именуется немецкой классической философией, одновременно имеет самостоятельное значение и вовсе не образует, как полагали марксистские интерпретаторы, лишь "ступеньку" лестницы, ведущей к Гегелю, а через него — к Марксу, преодолевающему якобы все ограниченности предшествующей философии.
в. При этом, однако, живое и постоянное взаимодействие идей, их "приключения" образуют едва ли не самое увлекательное в очном, а чаще заочном, обнимающем все эпохи и регионы интеллектуально-философском диалоге, в свою очередь образующем существенную часть диалога культур и диалога внутри каждой относительно самостоятельной культуры. Прослеживание того, как складывался в истории мысли такой диалог, как существовало многоголосье спора-дискурса, и было одной из принципиальных задач, которые ставили перед собой авторы учебника, примыкая к имеющим место в отечественной и мировой литературе пониманиям философии и ее истории как конструктивного, все более широкого и разнообразного диалога. Представляя читателю дивергенцию, т.е. расхождение позиций в истории мысли, реконструируя философию различных эпох и регионов, мы старались не забывать о конвергенции, т.е. объединении идей, их схождении в главные проблемные пункты, о перекличке идей, существовавшей независимо от того, "перекликались" ли идеи по сознательной воле их создателей или в силу внутреннего родства. Или, напротив, совершались ли противостояния идей из-за приданной им самими их творцами прямой полемической направленности против других идей или в результате объективной проблемно-содержательной противоположности предложенных различными авторами подходов и решений.
г. Среди более конкретных аспектов историко-философского диалога, сохранивших свое значение и поныне, внимание будет обращено на следующие, причем мы снова будем понимать их как неснимаемые историко-философские антиномии.
Это, к примеру, спор о том, является ли философия по своей природе и предназначению наукой (и тогда все донаучные и вненаучные виды философствования предстают как "неразвитые", "неподлинные") — или научные, сциентистские (от лат. scientia — наука) идеи и концепции в совокупности составляют лишь одну, и не обязательно главную, решающую линию философского размышления. Так, бывшее у нас сравнительно недавно расхожим марксистское определение философии как науки о наиболее общих законах природы, общества и человеческого мышления порождало особое отношение к истории мысли: "научные" ориентации философии считались главными и предопределенными стать господствующими в истории мысли, причем на всем "пространстве" философствования. Между тем и в XX в., когда наука и техника достигли небывалого развития, о безраздельном господстве сциентистских подходов, какими бы влиятельными они ни были, говорить не приходится. Из-за этого парадокса для истории философии возникает следующая трудная проблема: изображать ли историческое развитие мысли как неуклонное движение в сторону научности (что предполагает "отсечение" или дискредитацию многих линий и тенденций философии прошлого и настоящего) или одновременно рассматривать в качестве полноправных такие, например, виды философствования, которые еще слиты или стремятся слиться с мифологией и религией; или такие, где наука и научность не считаются главными критериями высокого философствования по той причине, что совершается поиск неповторимой и не тождественной науке специфики философии. В данном учебнике, в противовес ригористическому историко-философскому сциентизму, избран другой, синтезирующий путь: движению философии к науке и научности и, в частности, философии науки придается немалое значение; но и другие, несциентистские и даже антисциентистские виды философствования приняты к рассмотрению в качестве существенной, не теряющейся в глубинах истории традиции.
Далее, издавна ведется спор о том, какое место философия как относительно самостоятельная часть культуры, обращенная к проблеме всеобщего-особенного-единичного, занимает в культуре в сравнении с другими ее сферами, формами и результатами. Дискуссия упирается вот в какой вопрос: является ли философия венцом всего знания человечества, его духа и культуры ("наукой наук", вершиной абсолютного духа, как полагал Гегель) или ей и ее истории принадлежит скромная роль специфического вида познания и самопознания, доступного лишь заинтересованной интеллектуальной элите и вряд ли нужного практике, отдельному человеку, погруженному в повседневные дела и заботы. Не разделяя преувеличенных надежд, возлагаемых на философию и ее историю, не возводя ее в ранг единственной вершины культуры, авторы учебника вместе с тем считали своим долгом поддержать идею о высоком статусе философии и истории философии, вверенную нам, современным людям, великими предшественниками. При конкретном освещении историко-философского процесса мы стремились выявить те главные сплетения форм и тенденций культуры с повседневным бытием отдельных людей, где роль философии была уникальна, т.е. невосполнима ничем другим и весьма значительна. И, в сущности, рассказ о каждом крупном этапе истории философской мысли, о каждом великом или просто заметном философе — это повествование о том, сколь реальным и значительным было и остается влияние философии (но, конечно, философии высочайшего ранга) на культуру, на ценности и идеалы, на сознание и самосознание индивидов и всего человечества.
В связи с длившимся в ряде стран, включая Россию, целые десятилетия подчинением философии (и в определенной, несколько меньшей степени — истории философии) диктату марксистско-ленинской идеологии следует особо упомянуть еще об одной антиномии более широкого значения. Стоит вопрос: правомерно ли толковать философию, соответственно историю философии по-марксистски — как часть классовой по природе идеологии, как партийно-ангажированное размышление (которому одновременно парадоксальным образом приписывается статус "самой истинной" науки) — или философией в подлинном смысле те или иные рассуждения и идеи мыслителей становятся тогда и только тогда, когда они как бы превозмогают всегда имеющиеся идеологические, политические, партийно-групповые влияния и восходят именно к всеобщему в его смысле общецивилизационного, общечеловеческого. Авторы учебника разделяют вторую позицию, что отнюдь не связано с "модной" сегодня крайностью — простым вычеркиванием Маркса и марксизма из истории философской мысли. Во второй книге учебника философскому содержанию этого учения — одного из наличествующих в истории мысли и сегодня сохраняющих немалое влияние — посвящена особая глава.
При этом защита неангажированной (в смысле приверженности какой-либо идеологии), внепартийной (в смысле невмешательства в историко-философское исследование партийно-политических симпатий и антипатий) позиции для одних авторов — более молодых — есть простое и естественное следствие незасоренности их сознания недавно еще господствовавшими догмами. Для других авторов такая неангажированность предполагала трудное и долгое (не ограниченное последними годами) преодоление философских и историко-философских догм марксизма-ленинизма. Мы очень надеемся на то, что преодоление хотя бы в основном состоялось, и читатели получат учебник, сообразованный с мировыми критериями, не подчиненный сектантским партийным требованиям и принципам какой-либо одной идеологии, и вместе с тем — учебник, в котором авторы развивают и аргументирование отстаивают именно свое понимание освещаемых проблем истории философской мысли.
Мы отчетливо сознаем, что следование перечисленным выше, во многих отношениях новым для отечественной и мировой практики принципам-антиномиям "с первого захода" не могло привести к полностью удовлетворяющим читателей, коллег, да и нас самих результатам. Ограниченный по объему учебник, одновременно посвященный философии Запада, Востока, России, — первый такого рода опыт, и тут были неизбежны издержки и недостатки. Мы будем стремиться преодолевать их, продолжая работу, учитывая замечания коллег и пожелания читателей, а также наши собственные, пока еще не полностью реализовавшиеся устремления и замыслы.
Литература:
Шичалин Ю.А. Введение/История философии. Запад-Россия-Восток. Книга первая. Философия древности и средневековья.- М.:Греко-латинский кабинет, 1995 - с.3-14