Поиск эволюционного механизма

Идеи тоже иногда падают с дерева, не успев созреть.

Ф. ЛюдвигВиттгенштейн'

Если вы дадите двадцати ребятишкам волю в магазине игрушек, то такой шаг без последствий наверняка не останется. Можно с уве­ренностью сказать, что аккуратные полки с игрушками станут ме­нее привлекательными. Чем дольше дети будут буйствовать в магазине, тем большая неразбериха в нем воцарится. Активные вещества по приро­де своей стремятся к смешиванию. Молекулы духов вылетают из открыто­го пузырька, рассеиваются в воздухе и отнюдь не собираются вместе и не возвращаются обратно в пузырек. Горячий утюг, внесенный в комнату, будет слегка обогревать ее по мере собственного быстрого остывания и более равномерного распространения тепла по комнате. Отходы, попада­ющие в моря и океаны, стремятся раствориться в огромных объемах воды. Эти незамысловатые примеры иллюстрируют второй закон термодина­мики. Данный физический закон формализует повсеместно наблюдаемое явление, когда происходящие в природе процессы стремятся к хаотичнос­ти. Иногда для обозначения такой хаотичности ученые используют слово «энтропия». Эквивалентом термина «энтропия» может служить слово «пу­таница». Короче говоря, по мере увеличения путаницы растет и энтропия. Подобный рост почти ежедневно наблюдается на моем рабочем столе, ког­да я пытаюсь найти важные вещи в груде писем, телефонограмм, рукопи­сей, тетрадей, факсов, распечаток и рекламных объявлений.

Тенденция к «путанице» в природе имеет место вопреки эволюционной теории, которая постулирует переход от дезорганизованных молекул к «про­стым» формам жизни (которые на самом деле высокоорганизованны). Да­лее эволюция якобы сформировала более сложные организмы с имеющими узкую специализацию тканями и органами. Некоторые эволюционисты по­лагают, что случайная самоорганизация простой материи, подобная той, что мы видим в образовании кристаллов, или волновой спектр, иногда возника­ющий при миграции химических элементов через твердое вещество², могли послужить моделью для самоорганизации материи в живые существа. Од­нако между простыми кристаллами и сложными живыми системами лежит огромная пропасть. Развитие в сторону функциональной сложности проти­воречит общей тенденции к хаотической «путанице». Мы наблюдаем здесь одну из основных проблем, стоящих перед натуралистической эволюцион­ной теорией. И хотя некоторые ученые оспаривают применимость второго закона термодинамики к эволюции³, не многие из них станут возражать, что у природы есть тенденция к хаосу или что эволюционная теория должна объяснить, почему вообще возможен обратный этой тенденции процесс.

ЭВОЛЮЦИОННЫЕ МЕХАНИЗМЫ Таблица 5.1

Название и годы господства	Главные поборники	Характерные черты
Ламаркизм, 1809 — 1859	Ламарк	Влияние внешних условий ведет к развитию новых признаков, которые ста­новятся наследуемыми.
Дарвинизм, 1 859 — 1 894	Дарвин, Уоллес	Небольшие изменения происходят благодаря естественному отбору, ведущему к выживанию самых приспособленных видов. Наследственные признаки передаются через геммулы.
Мутации, 1894—1922	Морган, де Фриз	Акцент на значительных мутационных изменениях. Естественный отбор не столь уж важен.
Современный синтез (неодарвинизм), 1922—1968	Четвериков, Холдейн, Гексли, Добжанский Фишер, Майр, Симпсон, Райт	Унифицированный под­ход. Изменения в популя­циях важны. Небольшие мутации под воздействи­ем естественного отбора. Связь с традиционной классификацией.
Многообразие, 1 968 — до настоящего времени	Элдредж, Гулд, Грассе, Хеннинг, Кауфман, Кимура, Левонтин, Паттерсон, Платник	Множество противоречи­вых идей, неудовлетво­ренность неодарвиниз­мом. Неопределенность в вопросе механизма возникновения сложных систем.

Ученые ведут долгие и напряженные поиски достоверного эволюцион­ного механизма, который мог бы произвести высокоорганизованную жизнь на основе случайных событий. В этой главе мы рассмотрим ход поисков, продолжавшихся в течение двух минувших веков. В таблице 5.1 дан крат­кий обзор основных гипотез.

ЛАМАРКИЗМ

Когда я гулял по знаменитому парижскому парку Жарден де План, мое внимание привлек внушительных размеров памятник с надписью на по­стаменте: «Ламарк, основатель эволюционного учения». Я так много раз слышал, что автором эволюционной теории является Чарльз Дарвин, что эта надпись заставила меня задуматься о национальной гордости, кото­рую мы так часто испытываем. Впрочем, французы могут гордиться своим героем по праву, ведь Ламарк еще за несколько десятилетий до Дарвина разработал по-настоящему всестороннюю теорию эволюции.

Жан Батист Пьер Антуан де Моне шевалье де Ламарк (1744— 1829)⁴ верил во Всевышнего Создателя всего сущего, а также в то, что жизнь сама по себе приумножала свое разнообразие на протяжении долгих периодов времени. Находясь под большим впечатлением от великого множества форм жизни, ко­торое он наблюдал в природе, Ламарк заявил о существовании непрерывного эволюционного ряда. Он отнес повсеместное отсутствие промежуточных зве­ньев между группами организмов на счет пробелов в человеческом знании.

Ламарк известен прежде всего тем, что предложил эволюционный ме­ханизм, основанный на его концепции «упражнения и неупражнения». Он высказал идею о том, что продолжительное упражнение какого-либо орга­на способствует его развитию и что это усовершенствование может пере­даваться следующему поколению. Таким образом свойства, более всего использовавшиеся родителем, будут ярче выделяться и у потомка. Напри­мер, оленеподобное животное, вынужденное доставать листья с высоких веток, спустя много поколений приобретет удлиненную шею и в конце кон­цов станет жирафом. По утверждению Ламарка, если у каждого последу­ющего поколения детей удалять левый глаз, то в конечном итоге начнут рождаться одноглазые люди. Для Ламарка образ жизни был определяю­щим фактором успешного эволюционного развития организмов.

Современная наука считает эволюционный механизм Ламарка по суще­ству несостоятельным. Много лет спустя один немецкий эволюционист по имени Август Вейсман приобрел дурную славу тем, что отрезал хвосты у мы­шей. И хотя он делал это на протяжении многих поколений, мыши продолжа­ли рождаться с хвостами прежних размеров. Ученый пришел к выводу, что живые существа не могут наследовать приобретенные признаки и потому эволюционный механизм Ламарка не соответствует действительности.

Однако этот вопрос далеко не исчерпан. Многие ученые в определен­ной мере поддерживают Ламарка, и целый ряд экспериментов указывает на некоторую наследуемость признаков, приобретенных под влиянием ок­ружающей среды⁵. Тем не менее во многих биологических кругах ламар­кизм воспринимается как термин уничижительный.

ДАРВИНИЗМ⁶

Несколько десятилетий спустя Чарльз Дарвин (1809 — 1882) и Альф­ред Рассел Уоллес (1823 — 1913), два честолюбивых английских натура­листа, взялись за изучение любопытного труда Т. Р. Мальтуса, посвящен­ного проблемам народонаселения. Мальтус выдвинул гипотезу, согласно которой население Земли увеличивается в геометрической прогрессии, а объем производства продовольствия для населения возрастает в арифме­тической прогрессии, т. е. гораздо медленнее. Очевидно, что пищевые ре­сурсы должны в конце концов истощиться. Проблема питания послужила основой для эволюционных механизмов, предложенных как Дарвином, так и Уоллесом. В 1859 году Дарвин опубликовал свою знаменитую книгу Про­исхождение видов путем естественного отбора или Сохранение бла-гоприятствуемых пород в борьбе за жизнь. Честь разработки теории эволюции приписывают, как правило, Дарвину, хотя эволюционные идеи существовали уже не одно столетие. Уоллес и Дарвин, по большому сче­ту, поддерживали друг друга, причем Уоллес отдавал приоритет Дарвину. Есть данные, что Уоллес, ко всему прочему, верил в спиритизм и давал сви­детельские показания в защиту знаменитого американского медиума Ген­ри Слейда, которого судили за мошенничество, совершенное во время од­ного из спиритических сеансов. Дарвин занимал противоположную пози­цию в данном вопросе, финансируя судебное преследование Слейда⁷.

Дарвин считал, что живые организмы подвержены изменениям и что из­быточное воспроизводство себе подобных приводит к соперничеству и нехватке жизненных ресурсов. Выживут только самые приспособленные из новых разновидностей, и они в свою очередь произведут на свет столь же жизнеспособное потомство. Таким образом, через естественный от­бор пройдут самые приспособленные, т. е. наиболее совершенные. Дар­вин использовал этот механизм, чтобы объяснить, почему эволюционное развитие идет вопреки обратной тенденции в природе.

Он также настаивал на более широком понимании эволюции как разви­тия от самых простых организмов к самым сложным. Описывая этот про­цесс, Дарвин особенно подчеркивал значение мельчайших изменений, од­нако вскоре данная концепция была поставлена под сомнение. Философ Марджори Грин так очертила возникшую проблему: «По какому праву мы экстраполируем образец, по которому формируются окраска и прочие подобные поверхностные признаки, на происхождение видов, не говоря уже о классах, отрядах, типах живых организмов?»⁸

Чарльз Дарвин разрабатывал свои идеи еще до того, как наука собрала достаточно информации о генетике. Чтобы объяснить наследование новых признаков, Дарвин предложил модель «пангенезиса», основой которой была ламаркова концепция наследования приобретенных качеств. Он высказал мысль о том, что репродуктивные клетки имеют «геммулы», поступающие со всего организма и передающие потомству приобретенные черты. Совре­менные генетики не нашли основания для подобной концепции.

И хотя большинство ученых в целом признали теорию эволюции вскоре после выхода в свет книги Дарвина Происхождение видов, нашлись и усом­нившиеся во многих дарвиновских идеях, и эти сомнения не развеяны до сих пор. Историк биологии Чарльз Сингер откровенно признает, что «ар­гументы Дарвина зачастую оказываются ошибочными»⁹. Среди самых се­рьезных возражений против эволюции можно отметить недостаточную для выживания ценность незначительных изменений. Изменения не смогут при­нести пользу, если не будут функционировать в едином комплексе, про­чие составляющие которого еще не развились. Возьмем, к примеру, раз­витие новой мышцы у рыбы — какая польза будет от этой мышцы, если у нее нет соединительного нерва, который мог бы ее сокращать? А какой толк будет от этого нерва, если у мозга не развита система контроля, кото­рая управляла бы деятельностью этой мышцы?¹⁰ Можно добавить, что животные с бесполезными, но имеющими какой-то потенциал органами могли оказаться, пожалуй, даже в невыгодном положении. Подобные при­знаки, находящиеся на незавершенной стадии развития, вероятно, не су­мели бы прижиться и исчезли бы в конкурентной борьбе, постулируемой этой моделью. Естественный отбор может служить в природе для устра­нения особей, имеющих отклонения, но не для получения новых сложных структур, которые не будут обладать достаточной выживаемостью, пока все необходимые составляющие не разовьются до образования функцио­нальной системы.

Концепция «выживания самых приспособленных» также столкнулась с суровой критикой, возможно, порой не совсем заслуженной. Иногда кри­тики характеризуют ее как тавтологию (явный круг в рассуждениях)¹¹. Согласно учению Дарвина организмы выживают благодаря эволюционно­му процессу, так как они постепенно изменяются и лучше приспосаблива­ются к среде обитания. А как определяется их лучшая приспособленность? По их выживаемости. В каком-то смысле эта система должна работать. Выживание самых приспособленных вовсе не служит иллюстрацией эво­люции, как иногда утверждают. Зачастую его трудно проверить на прак­тике. Однако это не значит, что подобный процесс вообще не происходит в природе. Впрочем, самые приспособленные будут выживать независи­мо от того, были они сотворены или появились в результате эволюции. Не­смотря на эти изъяны, основополагающая дарвиновская идея имеет силь­ную поддержку со стороны целого ряда эволюционистов¹².

МУТАЦИИ

К концу XIX в. эволюционисты начали задавать серьезные вопросы от­
носительно дарвиновского эволюционного механизма. Они заново откры­
ли принципы генетики, которые в общих чертах наметил моравский монах
Грегор Мендель в своей работе, опубликованной в 1863 г. Его находки выз­
вали определенные сомнения по поводу взглядов Дарвина на наследствен­
ность. Среди критиков дарвинизма особенно выделялся голландский бо­
таник Хуго де Фриз, который энергично оспаривал идею о том, что в осно­
ве эволюционного механизма лежат незначительные изменения. Он утвер­
ждал, что столь мелкие изменения не играют никакой роли, а потому, что­
бы соответствующим образом реагировать на среду обитания, организ­
мам необходимы более серьезные изменения, называемые мутациями. Де
Фриз нашел подтверждение своим взглядам, изучая завезенное из Амери­
ки в Голландию растение энотера, которое со временем одичало и обмель­
чало. Он принял это превращение за мутацию. >

Де Фриз проводил эксперименты с тысячами различных растений и вы­делил несколько основных изменений, которые также отнес на счет мута­ции. Он полагал, что подобные «новые формы» служили этапами в длитель­ном эволюционном процессе. К несчастью для де Фриза, эти изменения были лишь результатом сочетания уже присутствовавших в геноме расте­ний признаков, а не новых мутаций. Тем не менее концепция мутаций как новой наследственной информации завоевала признание в основном бла­годаря работе американца Т. X. Моргана. Экспериментируя с плодовыми мушками, Морган обнаружил новые устойчивые изменения, которые пе­редавались по наследству. Однако примеры, которые он наблюдал, были главным образом дегенеративными, а не прогрессивными, вплоть до утра­ты крыльев, щетинок и глаз.

Самая популярная иллюстрация эволюции — потемнение английской ба­бочки-пяденицы — не имеет отношения к мутации, хотя порой ее пред­ставляют именно таким образом¹³. Потемнение популяции этой бабочки во время промышленной революции, когда из-за сажи и копоти в среде ее обитания стал преобладать черный цвет, называют «поразительным эво­люционным изменением»¹⁴. Смена окраски защитила бабочку от хищных птиц, поскольку делала ее незаметной на фоне покрытых копотью древес­ных стволов. Однако это изменение произошло благодаря активизации ге­нов, отвечавших за более темную окраску и уже присутствовавших в популяции пяденицы. Это была всего лишь флуктуация — случайное коле­бание в различных видах генов, а не новая, «перманентная» генетическая информация, которую можно было бы ожидать от мутации, и ныне это об­щепризнанный факт¹⁵. В результате усилий по ограничению загрязнения и защите окружающей среды популяция пяденицы вновь возвращается к более светлой окраске. Как бы то ни было, данный пример представляет собой хорошую иллюстрацию воздействия естественного отбора на про­стое генетическое колебание.

Биологи-эволюционисты до сих пор эксплуатируют концепцию мутации, хотя стремительное развитие современной генетики может свести на нет упот­ребление этого термина в столь широком смысле. Мутациями можно назвать различные генетические изменения, такие, как изменение в нуклеотидном ос­новании в цепочке ДНК, смена позиции, занимаемой геном в этой цепочке, утрата гена, удвоение гена или инсерция инородной генетической последо­вательности. Все перечисленное в большей или меньшей степени представ­ляет собой постоянные генетические изменения, передаваемые потомству. Исследователи в настоящее время рассматривают и новейшие идеи, одна из которых, например, гласит, что окружающая среда, а то и сама клетка, могут стимулировать появление мутаций¹⁶. Мы делаем только первые шаги на пути к открытию чрезвычайно сложных биологических механизмов.

Живые организмы демонстрируют удивительную способность приспосаб­ливаться посредством генетических изменений. Мухи становятся устойчивыми к инсектицидам типа ДДТ, а наше слишком частое употребление антибиоти­ков порождает «супермикробов», невосприимчивых к большинству из них. Необычайная выживаемость живых организмов в изменчивой и враждебной среде наводит нас на мысль о том, что, вероятно, есть системы, осуществля­ющие по крайней мере ограниченную адаптацию. С другой стороны, тысячи лабораторных экспериментов с бактериями, растениями и животными сви­детельствуют, что изменения, которые вид может выдержать без ущерба для своей выживаемости, имеют определенные границы. Похоже, между взаи­модействующими системами есть тесная связь, которая допускает только ог­раниченные изменения во избежание непоправимых последствий. После мно­голетнего экспериментирования плодовые мушки в основном сохранили свое строение, а шерстные овцы остаются в основе своей овцами. Типы, имеющие отклонение от нормы, склонны к неполноценности, редко выживают в при­роде и при наличии благоприятных условий, как правило, дают приплод, близ­кий к изначальному типу. Ученые иногда называют это явление генетической инерцией (генетический гомеостаз)¹⁷.

Ученые долгое время ставили под сомнение возможность использования мутаций в качестве эволюционного механизма. Благоприятные мутации чрез­вычайно редки, а большая часть мутаций рецессивна, т. е. они не проявят себя, если не будут присутствовать у обоих родителей. Более того, мута­ции, производящие небольшие изменения, не отражаются на выживаемос­ти организма, а вот те, что приводят к значительным преобразованиям, осо­бенно пагубны, и вероятность их продолжительного существования весьма мала. Дуглас Эрвин и Джеймс Валентайн, два эволюциониста из Калифор­нийского университета, отмечают: «Жизнеспособные мутации, сопровож­даемые значительными морфологическими и физиологическими последстви­ями, крайне редки и, как правило, бесплодны; шанс на то, что две идентич­ные, редкие особи-мутанты окажутся достаточно близко друг к другу и про­изведут потомство, представляется нам слишком незначительным, чтобы рассматривать его как значимое эволюционное событие»¹⁸. Авторы предла­гают считать изменения, происходящие в процессе развития организмов, средством, благодаря которому возникают основные эволюционные изме­нения, однако у этой идеи нет конкретной экспериментальной базы.

Для получения одной-единственной пригодной для использования струк­туры потребовалось бы множество благоприятных мутаций. Проблема зак­лючается в том, как заставить столь редкие события произойти одновре­менно в одном организме, дабы получить функциональную структуру, име­ющую шанс на выживание. Эволюционист Э. Дж. Амброзе так описывает эту проблему: «На каждую тысячу неблагоприятных мутаций, как известно, приходится лишь одна благоприятная. Вероятность того, что возникнут сразу две благоприятных мутации одновременно, составляет один шанс на милли­он. Исследования плодовой мушки дрозофилы показывают, что в формиро­вании отдельных структурных элементов участвует большое количество ге­нов. В одной только крыльевой структуре может быть задействовано 30— 40 генов. В формировании новой простейшей структуры, прежде не имев­шей места в данном организме, должны участвовать никак не меньше пяти генов. Вероятность теперь становится равной одному шансу на тысячу в пятой степени. Мы уже знаем, что мутации происходят у одной живой клет­ки из числа, которое варьируется от 10 миллионов до 100 миллиардов. Оче­видно, вероятность возникновения пяти благоприятных мутаций в рамках одного жизненного цикла любого организма однозначно равна нулю»¹⁹.

Видный французский зоолог Пьер П. Грассе, предлагающий еще один эволюционный механизм, выражает подобные же опасения и заявляет бук­вально следующее: «Какими бы многочисленными мутации ни были, они не могут быть причиной какой-либо эволюции»²⁰.

КРЕАЦИОНИСТСКИЙ ВЗГЛЯД НА МУТАЦИИ

Эволюционисты нередко обвиняют креационистов в том, что те упорно не верят в изменчивость видов. Но на самом деле креационисты признают многочисленные свидетельства в пользу небольших вариаций, которые можно наблюдать в различных породах собак, в ходе исследований мно­гих организмов, проведенных в естественных условиях и в лабораторных экспериментах. Вероятно, Творец дал видам возможность иметь разную окраску, варьировать другие признаки, в определенной мере приспосаб-(Ливаться к среде. Креационисты считают, что наука не получила каких-либо существенных доказательств, указывающих на изменчивость в при­роде, выходящую за эти рамки. С другой стороны, эволюционисты полага­ют, что все живые организмы на Земле, от орхидеи до моржа, появились благодаря процессу возникновения небольших изменений.

Часто спрашивают: «Насколько велики изменения, которые мы наблюда­ем? Затрагивают ли они только виды, или в их результате возникают новые роды, классы и даже типы?» Вопросы немаловажные для дискуссии по по­воду эволюции и творения, поскольку эволюционисты говорят о гораздо более значительных изменениях, чем креационисты. Но определенного от­вета у нас нет. Помимо всего прочего, классификация организмов носит субъективный и предварительный характер. Признаки каждой категории, будь то вид, род или семейство, могут быть с легкостью пересмотрены. Бы­вает так, что терминам микроэволюция (небольшие изменения) и макро­эволюция (значительные изменения), наряду с микромутацией и макро­мутацией, даются различные определения. Креационисты, как правило, признают первую концепцию и отвергают вторую. К сожалению, ученые употребляют термин макроэволюция настолько вольно²¹, что он уже мало­пригоден для применения. В целом наука определяет макроэволюцию как изменчивость на надвидовом уровне. Но многие креационисты признают изменения в некоторых родах и даже на более высоких уровнях, особенно если дело касается дегенеративных паразитов. Впрочем, это исключение. В контексте креационизма можно сказать, что в целом роды или семейства, по-видимому, представляют собой уровень изначального творения. Г. А. Керкут из университета Саутгемптона, Англия, предложил использо­вать термины «специальная теория эволюции» и «общая теория эволюции», когда речь идет о масштабах оцениваемых изменений. Его терминология вполне приемлема для нашей дискуссии: «Есть теория, гласящая, что многие животные могут с течением времени подвергнуться таким изменениям, в ре­зультате которых образуются новые виды. Ее можно назвать "специальной теорией эволюции" и в отдельных случаях продемонстрировать экспери­ментально. С другой стороны, существует теория, согласно которой все формы жизни имели один источник, возникший когда-то из неорганической материи. Эту теорию можно назвать "общая теория эволюции". Свидетельств в ее пользу явно недостаточно, и у нас есть все основания считать ее про­сто рабочей гипотезой. У нас нет определенности в том, имеют ли измене­ния, приводящие к видообразованию, ту же природу, что и изменения, приводящие к развитию новых типов. Ответ будет найдет в результате дальней­ших экспериментов, а не благодаря догматическим утверждениям, будто об­щая теория эволюции должна быть верной, раз нет никакой другой, которая могла бы хоть в какой-то мере занять ее место»²².

Креационисты согласились бы со специальной теорией эволюции, но никак не с общей.

Незначительные изменения, предложенные Дарвином, или более круп­ные, отстаиваемые де Фризом, похоже, не способны вызвать коренных пре­образований, необходимых для общей теории эволюции, например, пере­ход из категории губок в категорию иглокожих. Эволюционная теория стал­кивается с самыми серьезными проблемами на уровне основных групп (от­рядов, классов, отделов и царств). Если эволюция происходила как посте­пенный, непрерывный процесс, откуда взялись повсеместные пробелы меж­ду основными группами организмов, таких, как моллюски, черви или хвой­ные деревья? Откуда вообще взялись какие бы то ни было пробелы?²³

СОВРЕМЕННЫЙ СИНТЕЗ

По мере развития эволюционистской мысли в первой половине XX в., не­сколько влиятельных исследователей способствовали переносу центра вни­мания с мутаций обратно к естественному отбору. Самыми известными сре­ди них были С. С. Четвериков из России, Р. А. Фишер и Дж. В. С. Холдейн из Англии и Сьюэл Райт из Соединенных Штатов. На этот раз упор делался на процессе эволюции в рамках целых популяций, а не на отдельных особях.

Фишер разработал сложные математические модели последствий, вы­зываемых мутациями в очень больших популяциях. Он предпочитал гово­рить именно о малых мутациях, поскольку более значительные мутации могут иметь пагубные последствия для организма. Он делал ударение на естественном отборе небольших благоприятных изменений. Райт имел широкие познания в области выведения различных пород животных и в отличие от Фишера подчеркивал значение малых популяций, в которых у редкой мутации будет больше шансов проявить себя. С другой стороны, малые популяции могут быть в большей мере подвержены вредным по­следствиям родственного спаривания. Райт представил концепцию исклю­чительно случайных изменений в концентрации генов в рамках одной по­пуляции. Вопрос о значение этого процесса, названного генетическим дрейфом, был и остается в центре затянувшегося и весьма жаркого спора в среде эволюционистов. Фишер и Райт оказали серьезное влияние на фор­мирование эволюционистской мысли 20-х и 30-х годов²⁴ и обеспечили со­лидный фундамент для развития «современного синтеза».

Современный синтез возник благодаря объединенным усилиям целого ряда ярких ученых-эволюционистов, включая Феодосия Добжанского из Колумбийского университета, британского биолога сэра Джулиана Гекс-ли, Эрнста Майра и Джорджа Гэйлорда Симпсона из Гарвардского универ­ситета. Эта концепция доминировала с 30-х по 60-е годы XX в. Ее назва­ние — современный синтез — вышло из уст Джулиана Гексли²⁵, внука яро­го сторонника Чарльза Дарвина Томаса Гексли, когда тот провозглашал «окончательный триумф» дарвинизма. Суть этой концепции заключается в сочетании изменчивости под влиянием мутаций и дарвиновского естествен­ного отбора посредством выживания самых приспособленных в примене­нии к популяциям. Тем не менее современный синтез трудно охарактери­зовать из-за попыток включить в него такие разные дисциплины, как сис­тематика (классификация), концепция биологической изменчивости и па­леонтология (изучение окаменелостей)²⁷.

Многие ведущие апологеты современного синтеза подчеркивали, что благодаря накоплению относительно малых изменений можно получить значительные изменения, необходимые для макроэволюции. Однако ос­новной механизм эволюции по-прежнему ускользал от исследователей. Спор между Фишером и Райтом по поводу оптимального размера развива­ющихся популяций также оставался неразрешенным. Историк биологии Уильям Б. Провайн (Корнельский университет) отмечает: «Главный меха­низм эволюции определить по-прежнему не удавалось... Выяснение гене­тических механизмов видообразования нельзя назвать великим триумфом эволюционного синтеза»²⁸.

Современный синтез был скорее победной реляцией, чем синтезом в точном смысле этого слова. На протяжении 1959 года по всему миру был проведен целый ряд торжеств, посвященных столетию выхода в свет тру­да Чарльза Дарвина Происхождение видов. Эти события послужили к ук­реплению веры в современный синтез. Мне посчастливилось присутство­вать на одном из самых важных торжественных симпозиумов, проходив­шем в Чикагском университете. Я прослушал выступления ведущих созда­телей современного синтеза, включая Добжанского, Майра, Гексли и Сим­псона. Их обширные познания произвели на меня сильное впечатление, но в то же время я был озадачен их самоуверенным догматизмом. Я и пред­ставить себе не мог, что всего лишь через несколько лет от единодушия современного синтеза не останется и следа.

В то время большинство эволюционистов систематически игнорирова­ло докучливые заявления немецкого палеонтолога Отто Шиндевольфа и американского генетика Ричарда Гольдшмидта. В противовес малым мута­ционным изменениям, о которых говорили создатели современного син­теза, эти ученые выдвинули идею о быстрых, значительных преобразова­ниях и предложили иные механизмы. Шиндевольф, изучавший окамене­лости, высказал мысль об очень быстрых скачках в развитии, способных покрыть значительные пробелы между различными типами ископаемых жи­вотных. Гольдшмидт, профессор генетики Калифорнийского университе­та, был совершенно не согласен с тем, что небольшие изменения в рамках вида могут накапливаться и вызывать крупные преобразования, необхо­димые для существенного эволюционного прогресса. Он рассматривал не­вразумительные промежуточные стадии как бесполезные для выживания и считал, что естественный отбор им бы не помог. В качестве примеров он приводил образование птичьего пера, сегментацию телесной структуры, наблюдаемую у насекомых, развитие мускулов и сложный глаз краба.

Гольдшмидт выступал за внезапные, значительные генетические изме­нения, ведущие к появлению, как он их называл, «обнадеживающих уро­дов». Кое-кто из его критиков называл их «безнадежными уродами». Ко­нечно, даже если есть один обнадеживающий урод, ему еще нужно найти партнера, «ибо кто будет спариваться с уродом, будь он хоть обнадежива­ющим, хоть нет?»²⁹

Поскольку Гольдшмидт резко возражал сторонникам современного син­теза по поводу значимости небольших изменений³⁰, они по большей части отвергли его взгляды. Позднее, когда современный синтез уже утрачивал свое влияние, отношение к этому ученому стало меняться. Гордон Рэтрей Тэйлор, много пишущий о науке, говорит о Гольдшмидте следующее: «Двад­цать лет назад студенты посмеивались при упоминании его имени, и это даже поощрялось. Сегодня, однако, многие биологи приходят к мысли, что он был прав, когда указывал на эти проблемы»³¹. С креационистской точки зрения, Гольдшмидт поднял несомненно важный вопрос. Для целого ряда эволюционистов современный синтез утратил свою актуальность.