Идеологический класс (политическая филология)

Третья категория состоит из "лингвистов", "филологов" Политического. Здесь объектом исследования и освоения является не дискурс, а сам язык, причем, как правило, не сам по себе, но в сопоставлении с другими языками (трудно представить себе лингвиста, знающего только один язык, или филолога, прочитавшего только одну книгу). Этот тип людей представляет собой уже не политическую элиту, но идеологическую (интеллектуальную) элиту или, если угодно, "идеологический класс".

Показательно в этом смысле, что многие богословы, более всего повлиявшие на формирование ортодоксии той или иной религии, происходили из иного религиозного контекста, и опыт обращения из одной веры в другую брался за основу важнейших формулировок и догматов веры. Так дело обстоит: с апостолом Павлом, создателем христианской ортодоксии (который был вначале ревностным иудеем), с классиками западной патристики – бл. Августином (бывшим манихеем) и т.д.

Этот тип отличается предельно острой рефлексией в отношении самого процесса мышления, может описывать и понимать структуры языка – как "родного", так и "иностранного". Здесь речь идет о подавляющем меньшинстве, составляющем ничтожную часть даже в составе элиты. Это высший уровень политической эпистемологии. Такой подход к политическому языку позволяет не только оптимально усвоить конформный язык, но понимать и изъясняться на языке нонконформном, альтернативном, или даже на нескольких таковых. Очевидно, что данные способности качественно меняют отношение людей, ими наделенными, к Политическому – для них совершенно прозрачна искусственная природа этого языка, являющегося не прямым выражением реальности, но результатом особой операции, которую теоретически можно совершить и иначе. Как владеющие правилами одного языка способны сформулировать на этом языке различные высказывания, свободно манипулируя ими, так "политические лингвисты" способны манипулировать с разными языками, что подразумевает возможность составления дискурсов, отправляясь от различных языковых структур.

Эти навыки могут использоваться как для сохранения и поддержания стройности данного языка, так и для выработки альтернативы, для его революционного опрокидывания и замены новым.

Эти качества присущи как ультраконсерваторам, так и революционерам, т.е. идеологической верхушке правящей элиты и ядру контрэлиты. В традиционном обществе функции "знания языков" были сосредоточены в "тайных орденах", "эзотерических организациях" и т.д.

Определенное владение этими навыками требуется и в случае специальной политической категории, представители которой вынуждены сталкиваться с альтернативными изданиями политических языков: к ним относятся те, кто ведет "идейную борьбу", действует в чужой политической среде, сохраняя свою идентичность, или противодействует носителям революционного языка. Идеологи того или иного режима, сотрудники специальных подразделений разведки, контрразведки и правоохранительных органов и их аналоги в различных типах общества составляют тот социальный и профессиональный тип, которому необходимо хотя бы минимальное знакомство с основами политической эпистемологии и политической лингвистики. Это, в частности, объясняет существующую исторически близость между спецслужбами и тайными обществами, а также помогает понять идеологическую функцию спецслужб в период исторических революций и идеологических переворотов.

На этом уровне разрабатывается технический "метаязык", с помощью которого описывается и изучается структура самих базовых языков, проводится их сравнение между собой, классификация по основным признакам и т.д. Это уровень не просто "рефлексии", но "метарефлексии", "рефлексии над процессом рефлексии".

Философия политики как дисциплина относится именно к этой категории – это тоже своего рода "метаязык", с помощью которого изучается Политическое в его разнообразных парадигмах².

Такое понимание политической лингвистики показывает, что в интеллектуальном и эпистемологическом смысле существует тесная связь между такими социально разнопорядковыми явлениями как высшая идеологическая верхушка, маргинальные революционные ячейки, "тайные общества" и структуры спецслужб. В отличие от элит и масс, эти элементы сосредоточивают все свое внимание на вопросе устройства политического языка, на выработке "метаязыка". Отсюда самые неожиданные параллели и связи между этими группами.

Язык символов

Традиционное общество было основано на модели холистского отношения к миру: между Политическим, вселенским, онтологическим, метафизическим существовала прямая связь, изоморфизм^*.

Отсюда символизм как основа такого общества: разные категории явлений через систему символов собираются в некоторые обобщающие узлы (мифы, религиозные системы), складываясь в единую матрицу, объясняющую единообразно (изоморфно) реальность во всех ее аспектах (искусственных, естественных, воображаемых, конкретных и абстрактных). Парадигма языка традиционного общества – символизм. Символизм является в этом контексте основой эпистемологической структуры. Познание проходит в поле символов, сакральных знаков. Интуиция символа здесь является осью суждений. Язык символов постигается не как средство, а как высшая цель, как сама реальность, как бытие.

В концепции символа заложена идея, понимание которой затруднено для современного человека, привыкшего к рассудочному методу. В структурной лингвистике существует деление на означающее и означаемое. Язык, состоящий из знаков, представляет собой систему означающего, соотносящегося с означаемым (реальность, вещи, предметы, явления, действия, существа, субъекты и т.д.), описывающего его, воздействующего на него. Здесь знак есть важнейший элемент означающего.

Самобытность символов

Символ в традиционном обществе имеет радикально иную природу: он не только означающее, но и означаемое. Символ не отсылает нас к вещи, не является ее "заменой", ее субститутом, это самостоятельная и законченная реальность, по отношению к которой сами вещи выступают как означающие. Вещи указывают на символ, а символы объясняют вещи и не просто их представляют, но завершают собой их бытие. Символ есть онтологическая и гносеологическая реальность одновременно. Он есть бытие вещи и вещность бытия. Он не принадлежит к области только представлений, он есть то, что есть.

Поэтому символический язык Традиции есть сама эта Традиция, ее бытие, ее сущность. Он не подсобная, вспомогательная, промежуточная реальность, он "начало и конец". В христианском богословии это воплощено в догмате о Втором Лице Пресвятой Троицы – Боге-Слове. – "В начале было Слово. И слово было у Бога. И Слово было Бог." (Евангелие от Иоанна, 1.1). Речь идет о высшем метафизическом понимании сущности языка.

Аналогично понимает природу языка и исламская традиция. В ней говорится о специальном событии, произошедшем в ночь Аль-Кадр ("ночь предназначения"). Тогда "небесный Коран" спустился на землю и вошел в пророка Мухаммада. Символический язык новой религии – мусульманства – спустился с небес, чтобы стать основой исламского мироздания.

Еврейские каббалисты рассматривают сакральный язык как матрицу всей реальности³.

Каждая буква еврейского языка есть символ, т.е. аспект божественной реальности. Эта буквенная реальность организует высшие и низшие миры, ангельские порядки, природные явления, ход истории и структуры социально-политической организации человеческого общества. На этом полном изоморфизме основана практика каббалистической "теургии": через операции с символами и символические действия можно повлиять не только на происходящее в реальности, но и на структуры Божества.

Индусская система "миманса", составляющая важную часть сакральных наук этой традиции, также изучает системы символического языка – санскрита, его отдельных букв, слогов, мистических "заклинаний" и т.д.

Процесс познания в таком контексте – т.е. собственно эпистемология – состоит в познании символов, в освоении символизма.

Политическая система традиционного общества является интегральной частью вселенской системы. Принцип высшего единства бытия отражается в единственности земного правителя. Наличие неба и земли, высокого и низкого становится основой общественного деления на высшие и низшие касты. Преимущественное положение в обществе жрецов выражает господство духовного над материальным, невидимого над видимым, покоя над действием, вечного над временным.

Любой элемент общественного устройства – символ. Монеты, в тех обществах, где они существовали, печатали жрецы, помещая на них особые сакральные знаки; деньги сами по себе были символами, сгустком духовной силы, и именно их символическое значение делало их ценностью, а их циркуляция была равнозначна социальному круговращению "материализованного благословения".

В традиционном обществе познание политической реальности, эпистемологическое соучастие в ней означает познание символической стороны вещей. Задача процесса познания Политического сводится к выяснению символического значения любого института, социального уложения или правила и его истолкованию через интегральный вселенский символизм.

Касты и типы познания

Метафизика каст связана с онтологией и космологией. Символический язык традиционного общества дифференцировался применительно к каждой из каст. Можно сказать, что у каждой касты был свой язык, который представлял собой определенный диалект общего политического языка, лежащего в основе данной конкретной традиции.

Если воспользоваться вышеприведенной схемой о трех вариантах постижения политического языка, мы получим точное соответствие системе каст.

Жрецы, брахманы сосредоточены на познании глубинного парадигмального языка, его структуры. Поскольку Политическое в кастовом обществе не выделено из всеобщего, вселенского, то жрецы постигают Политическое через всеобщее. Они универсально компетентны, так как созерцают напрямую систему символов, постоянно и активно взаимодействуют с ней. Это парадигмальное познание, которому в современной картине приблизительно соответствуют та идеологическая или интеллектуальная элита, которую мы определили как "политических лингвистов". Брахманы имеют дело с языком и языками. Особенно компетентны в этом, как правило, представители параллельных эзотерических иерархий, сект и экстремистских форм сакральности, а также те представители конформного языка, кто призван противодействовать нонконформизму.

У брахманов символической целью жизни считается "дхарма", парадигматический универсальный закон бытия. Его они и познают сквозь все аспекты реальности, включая политику. В грамматике им соответствует существительное (неподвижность). Жреческое начало связано с повышенным вниманием к парадигме.

Кшатрии (воины) и вайшьи (труженики) действуют в рамках заведомо заданного языка, имея дело с высказываниями, дискурсами. Они с разной степенью ясности и легкости способны изъясняться и понимать корректно составленные символические речи.

Собственным "языком" касты воинов (точнее, диалектом общего сакрального языка) является язык эмоций, желаний, тонких психических энергий. Символизм здесь, как правило, окрашен в эмоциональные тона, несет в себе психологическую нагрузку.

Символической целью жизни кшатриев индуизм называет "желание" ("кама"). Политико-символическая эпистемология кшатриев окрашена эмоциональным, волевым и чувственным началом. Сфера психической жизни является здесь необходимой опорой для символизма, который осваивается через напряженную жизнь души. Это – символизм чувств и желаний. Воины познают Политическое (и заложенный в нем универсальный символизм) через энергетические потоки соучастия в действии. В грамматике им соответствует глагол. Воинам близок стиль синтагмы.

Труженики, вайшьи, представляют собой материализацию воинского начала. Это подвид социального типа, компетентного в восприятии политического дискурса. Среди людей, понимающих Политическое как высказывание, есть разные уровни: те, кто понимают хорошо и так же хорошо изъясняются, а есть те, кто понимают и изъясняются хуже (но все же удовлетворительно). Ко второй категории относятся вайшьи – третья каста. Ей внятен политический дискурс (в традиционном обществе сопряженный с символизмом). Но этот дискурс должен быть оформлен в ощутимые, материальные формы, опредмечен, овеществлен. Вайшьи осознают символическое значение вещей, способны его распознать и оперировать с ним, но для этого им требуются сами вещи. Язык вайшьев – это язык вещей, которые являются для них внятной опорой для символов.

Символической целью жизни вайшьев индусы считают "артха", что на санскрите означает "предмет", "искусство", "ремесло". Они имеют дело с сакральными вещами и познают Политическое через символизм труда и хозяйствования. Им соответствуют синтагма (как и воинам) и дополнение как часть предложения.

Низшая каста, рабы, шудры в индуизме, осознают структуру языка сакрального лишь фрагментарно и разрозненно, оставаясь вне политического дискурса, который к ним не обращен и их не затрагивает. В социально-политическом смысле они "безмолвны" и в речи не участвуют, представляя собой даже не объект воздействия, но скорее, фон, помехи, "белый шум" общества, в лучшем случае – междометия, ошибки, опечатки, оговорки. Здесь кончается язык и символизм, и начинается сфера ночного хаоса, лишенного света парадигмы.

Индусы считают, что у шудр нет символической цели жизни, их соучастие в политике происходит косвенно, опосредованно через высшие касты. Сам раб ничего или почти ничего не смыслит в языке, за него понимают другие, более высокие касты (социальные типы). Шудрами управляют не с помощью слов, но с помощью прямого насилия, языком силы или внушения, суггестии, как с животными. Раб получает приказание "выкриком", подобным выкрикам погонщиков слонов, быков, лошадей или гусей. Он различает интонацию, а не содержание, внимателен к общему настрою высказывания, а не к его структуре. Будучи вне языка, шудра не рефлексирует, не осуществляет выбора, не включает рассудочный механизм при принятии решения, которого он также не принимает (за него принимают другие). Шудра максимально деполитизирован, его включенность в процесс постижения Политического минимальна.