Недостаточность абсолютной власти
«Одна из этих немощей состоит в том, что человек, добившийся королевства, довольствуется иногда меньшей властью, чем та, которая необходима в интересах мира и защиты государства» (3. 2, 250)
2. Частные суждения о добре и зле.«Частные суждения о добре и зле. На втором месте ставлю болезни государства, причиненные ядом мятежных учений; одно из них - учение, что каждый отдельный человек есть судья в вопросе о том, какие действия хороши и какие дурны… Из-за этого ложного учения люди становятся склонными спорить друг с другом и обсуждать повеления государства, а затем повиноваться или не повиноваться им в зависимости от собственного усмотрения, что вносит смуту и ослабляет государство». (3. 2, 252)
3. Совесть может быть ошибочной. Претензия на вдохновение.«…все, что человек делает против своей совести, есть грех». (3, 252) Из этого положения вытекает пагубная претензия на вдохновение: «…вера и святость приобретаются не учением и размышлением, а сверхъестественным вдохновением, или внушением... Таким образом, мы снова впадаем в ошибку, объявляя себя судьями добра и зла или делая судьями в этих вопросах таких лиц, которые претендуют на сверхъестественное внушение, что должно вести к разложению всякой гражданской власти». (3. 2, 252 – 253)4. Мнение о том, что суверен подчинен гражданским законам.«Четвертое мнение, противоречащее природе государства, сводится к тому, что тот, кто имеет верховную власть, подчинен гражданским законам. Верно, что все суверены подчинены естественным законам, так как эти законы даны Богом и не могут быть отменены ни человеком, ни государством. Но суверен не подчинен тем законам, которые он сам, т. е. государство, создает». (3. 2, 253)5. Приписывание абсолютного права собственности подданным.«Пятое учение, ведущее к распаду государства, заключается в положении, что каждый человек обладает абсолютным правом собственности на свое имущество, исключающим право суверена». (3. 2, 253).6. Учение о делимости верховной власти.«Имеется шестое учение, ясно и прямо направленное против сущности государства. Оно гласит: верховная власть может быть делима. Ибо делить власть государства - значит разрушать ее, так как разделенные власти взаимно уничтожают друг друга. И этими учениями люди обязаны главным образом некоторым из профессиональных юристов, стремящимся делать людей зависимыми от их собственных учений, а не от законодательной власти». (3. 2, 254)7. Подражание соседним народам.«Как и ложные учения, примеры различных форм правления у соседних народов часто располагают людей к изменению установленного образа правления… В самом деле, люди по самой своей природе жаждут перемен. Если поэтому они имеют перед собой пример соседних народов, которые еще и разбогатели при этом, то они не могут не прислушиваться к тем, кто подстрекает их к переменам. И они рады, когда смута начинается, хотя горюют, когда беспорядки принимают затяжной характер, подобно тому как нетерпеливые люди, заболевшие чесоткой, раздирают себя ногтями, пока боль не становится нестерпимой». (3. 2, 254)8. Подражание грекам и римлянам.«Что касается восстаний, в частности против монархии, то одной из наиболее частных причин таковых является чтение политических и исторических книг древних греков и римлян… Короче говоря, я не могу себе представить более пагубной для монархии вещи, чем разрешение открыто читать подобные книги, без таких поправок благоразумных знатоков, которые могут противодействовать яду этих книг. Не колеблясь, я сравниваю этот яд с укусом бешеной собаки, вызывающим болезнь, которую врачи называют hudrophobia, или водобоязнь. Ибо, подобно тому как такой укушенный мучается непрерывной жаждой и все же боится воды и находится в таком состоянии, как будто яд сейчас превратит его в собаку, так и монархия, раз укушенная теми демократическими писателями, которые постоянно ворчат на эту форму правления, больше всего желает иметь сильного монарха и в то же время из какой-то tyrannophobia, или тиранобоязни, страшится иметь его». (3. 2, 254 - 255)9. Смешанное правление.«Опасно также смешанное правление: «… если король является носителем лица народа и общее собрание также является носителем лица народа, а другое собрание является носителем лица части народа, то перед нами не одно лицо или не один суверен, а три лица и три суверена». (3. 2, 257) Такое положение подвергает государство опасности вследствие отсутствия согласия между властями.10. Недостаток денежных средств.11. Монополии и злоупотребления в области государственных откупов.12. Популярность отдельных лиц.«Опасной болезнью является также популярность могущественных подданных, если государство не имеет очень хорошего залога их верности». (3. 2, 259)13. Чрезмерная величина одного города, множество корпораций.«Другим недугом государства является наличие в нем неумеренно большого города, если тот имеет возможность снарядить из среды своего населения и за свой счет большую армию. Болезнью является также наличие большого числа корпораций, представляющих собой как бы много маленьких государств в недрах одного большого, как черви во внутренностях живого человека». (3. 2, 259)14. Свобода высказываний против верховной власти.«К этим болезням может быть прибавлена свобода высказываться против абсолютной власти, предоставленная людям, претендующим на политическую мудрость». (3. 2, 259)15. Распад государства.«Наконец, когда в войне (внешней или внутренней) враги одержали решительную победу, так что подданные не находят больше никакой защиты в своей лояльности (ибо военные силы государства покинули поле сражения), тогда государство распадается, и каждый человек волен защищать себя теми средствами, какие ему подскажет собственное разумение. Ибо суверен есть душа государства, дающая ему жизнь и движение, и, когда эта душа умирает, члены управляются ею не более, чем труп человека управляется покинувшей его (хотя и бессмертной) душой. И хотя право суверенного монарха не может быть уничтожено актом другого, однако обязательство членов - может. Ибо тот, кто нуждается в защите, может ее искать где угодно, и если он имеет ее, то обязан защищать своего защитника, пока хватит его сил (не прибегая к мошеннической отговорке, что он, мол, подчинился ему из страха). Если же низвержена власть собрания, то его право угасает раз и навсегда, ибо само собрание прекратило свое существование и, следовательно, не может снова стать носителем верховной власти». (3. 2, 260) Удивляюсь я тупоумию и ограниченности царского правительства, запретившего публикацию «Левиафана» Гоббса в России. Любой представитель так называемого российского «государственничества» с восторгом подпишется под каждым словом этой книги. И сегодня все то же самое мы можем услышать с экранов телевизоров. Наши идеологи и пастыри делают старые глупости с видом первооткрывателей. Удручает и то обстоятельство, что политическая философия Гоббса крайне актуальна в России и сегодня, в то время как на Западе – это давно минувший день. Судя по этому показателю, наша страна находится на той точке политического развития, на которой Англия находилась в первой половине XVII века. Возражения современников не смущали Томаса Гоббса. В предисловии III части «Основ философии» он пишет: «Особенно резкие возражения встретило следующее: я сделал гражданскую власть слишком могущественной, но здесь возражали церковники; я уничтожил свободу совести, но здесь возражали сектанты; я освободил верховных правителей от ответственности перед гражданскими законами, но здесь возражали юристы. На меня эти возражения, поскольку они исходили от людей пристрастных, не произвели большого впечатления и только заставили покрепче стянуть эти узлы». (3. 1, 283)Но в конце XXXI главы, заключающей II часть «Левиафана», Гоббс с грустью подытоживает: «Теперь, когда я думаю о том, сколь отличается это учение от практики большей части света, особенно западных стран, перенявших свои моральные учения от Рима и Афин, а также когда я думаю о том, какое глубокое знание моральной философии требуется от лиц, облеченных верховной властью, я почти склонен верить, что этот мой труд так же бесполезен, как «Государство» Платона». (3. 2, 286) Но далее следуют слова: «… я начинаю питать некоторую надежду, что рано или поздно этот мой труд может попасть в руки суверена, который самостоятельно, без помощи заинтересованного и завистливого толкователя продумает его (ибо он краток и, как я надеюсь, ясен) и, покровительствуя всей силой своей верховной власти широкому изучению этого труда, превратит его умозрительные истины в полезную практику». (3. 2, 286 – 287)
Удивительно, что эти слова написал человек, который имел непосредственный доступ к воспитанию будущего государя. Напомню, что в эмиграции Гоббс стал одним из воспитателей Карла II. Именно о подобной возможности Платон тщетно мечтал всю жизнь!!! И такая возможность представилась его духовному наследнику Гоббсу. И что же? Гоббс мечтает о каком-то государе, который обратит внимание на его труд в будущем!
Эта ситуация сама по себе с очевидностью демонстрирует одну из главных слабостей гоббсовского «идеального государства». Основой этого государства является сильный, мудрый, добродетельный монарх. Гоббс это хорошо понимает. И это хорошо понимают все сторонники единоличного деспотического правления. Но где взять подобного государя?! Казалось бы, Гоббсу предоставлена роскошная возможность: единственный в мире человек, который хоть что-то по-настоящему понимает в правильном управлении государством, назначен воспитателем будущего государя. Бери его и пестуй сильного, мудрого, добродетельного монарха. Но Гоббс пренебрегает этой возможностью и мечтает о каком-то другом, гипотетическом монархе.
Судя по всему, Гоббс счел будущего короля непригодным к управлению. Во многом он был прав. Последующее царствование Карла II продемонстрировало его неспособность быть хорошим государем. Кроме того, уже в словах Гоббса скрыт намек – он специально оговаривает необходимость отсутствия «помощи заинтересованного и завистливого толкователя», который воспрепятствует монарху усвоить мудрость философа.
Вообще-то такие теории называются «прожектами». Я тоже могу быть прекрасным прожектером. Например, наблюдая бедственное положение России, я констатирую, что российские политики и правители никуда не годятся. Они не понимают простейших вещей. Ведь спасти Россию несложно! Достаточно заставить чиновников не воровать и мошенничать, а управлять мудро и ответственно; убедить народ перестать пить и бездельничать, и начать усердно трудиться - и с Россией все будет в порядке! Но любой здравомыслящий человек укажет мне, что проблема в том и состоит: непонятно как этого добиться.
То же и у Гоббса. Мудрый и сильный монарх сообразно доктрине Гоббса учреждает правильное правление. Но где взять такого монарха? Он должен появиться как-то сам собой. В основе прожекта Гоббса лежит фактор случайности. Причем, вероятность счастливого случая очень мала, ибо всем известно, что мудрых, сильных и добродетельных людей чрезвычайно мало в сравнении со зловредными и глупыми. И чем выше мы поднимаемся по социальной лестнице, тем меньше мы таких людей находим.
Но предположим, что такой государь у нас есть. Его наличие все равно не делает проект Гоббса более реалистичным. Люди смертны, смертен и хороший государь. Где гарантия, что наследник будет достойным. Из истории мы видим, как редко у хороших государей случаются достойные наследники.
Гоббс и другие сторонники деспотического правления возразят, что гарантия содержится в добрых советниках и в честных высших чиновниках. Но эта гарантия иллюзорна. Опыт показывает, что истинно государственный муж печется о благе страны и не имеет сил, времени и желания опускаться до интриг и карьерной возни. Именно поэтому ловкие и бесчестные легко обходят его в государственной карьере. А стоит наверху завестись хотя бы одному жулику – он втянет туда и остальных. Ибо подобное влечется к подобному, и жулику удобнее иметь в качестве подручных других жуликов, нежели добродетельных и совестливых людей. Вот и выходит, что «заинтересованные и завистливые толкователи» окружают будущего государя, а Гоббс, вздохнув, удаляется прочь.
Основания гоббсовского проекта базируются на случайности. Причем на случайности достаточно исключительной. Если план основан на удаче, то такой план плох! Надежда на удачу – признак глупости или отчаяния.
У учения Гоббса очень причудливая судьба. Она определена самим характером его философии.
Учение Гоббса о государстве стоит особняком в политической мысли того времени. Безусловно, он озвучил ряд идей, которые озвучивали и его современники. Но в целом, видение Гоббсом социальной и политической ситуации того времени весьма специфично. Гоббс умудряется явить трезвость и реалистичность взгляда человека, обладающего крепким, бесстрашным умом. И вместе с тем, он демонстрирует удивительную ограниченность и даже тупость.
Исследуя мотивы и характер жизни людей, Томас Гоббс чужд каких-либо иллюзий и заблуждений. В этом отношении, его по праву можно поставить в один ряд с политическим философом XVI в. Николо Макиавелли. Имя Макиавелли стало нарицательным. Причем, это нарицание глубоко негативное. Макиавелли – циник, интриган и падшая личность. Но вся вина Макиавелли состоит лишь в том, что он попытался описать политику такой, какая она есть, а не такой, какой она должна быть, по мнению морализирующего общества.
То же и в случае с Гоббсом, не питающим иллюзий относительно религии, морали, духовности и возвышенных слов. Он констатирует, что в социальной жизни идет непрерывная борьба эгоизмов и корыстных интересов. И побеждает тот, кто обладает большей силой и большим богатством. Религия, мораль, духовность и красивые, возвышенные слова всегда оказываются лишь средством идеологического воздействия господствующего на покоренных.
Понимая все это, Гоббс, безусловно, являет глубокий ум и большую проницательность. Но, вместе с тем, предлагаемый Гоббсом проект оказывается безжизненной, тупиковой антиутопией. Он совершенно не понимает и не чувствует эпохи, в которой живет. Он воспринимает ее всего лишь как данность. И эта данность его чрезвычайно пугает. А между тем, эпоха Томаса Гоббса – это время, когда история внезапно сдвинулась с мертвой точки и стремительно понеслась вперед. Тысячелетия история человечества вращалась в рамках аграрных цивилизаций. И вот теперь она вышла за эти рамки и с все более возрастающей скоростью пустилась по пути социального, научно-технического и духовного прогресса.
Гоббс ничего этого не видит. Он видит лишь ужасы гражданской войны в Англии и предлагает проект окончательного и единственно правильного, как ему кажется, упорядочивания современного ему общества. То, что это общество стремительно меняется, он не замечает.
В итоге, политическая мысль Запада благополучно миновала философию Гоббса. Она учла ее, она использовала ее, но она не остановилась на ней. И чем дальше, тем меньше Гоббс был ею востребован. Он все больше превращался в экспонат музея политической мысли Запада.
Но вне Запада Гоббс все еще актуален. Его философия является болезненной реакцией на радикальные изменения современного ему общества. Муки рождения нового, более эффективного социального порядка он воспринимает как распад и деградацию. И его политическое учение есть попытка заморозить изменения и поместить общество в удушающий, но стабильный вакуум. Политическая доктрина Гоббса есть болезненная реакция на процессы модернизации английского общества. Болезненная реакция плохо совместима с умом и прозорливостью.
И это вновь прекрасно демонстрируют консервативные теоретики стран, только вступивших на путь модернизации. Их идеи удивительным образом созвучны идеям Томаса Гоббса. Также как и он, они видят панацею от всех общественных бед в идеализированном ими порядке средневековой восточной деспотии. И этот порядок они расписывают на все лады.
Не так давно я созерцал по телевизору документальный фильм, посвященный византийской империи. Ведущий – консервативный теоретик – с упоением расписывал идеальный порядок этой империи, созвучный Божественной вечности. И он же заявил, что лишь одна по настоящему серьезная проблема была у этой империи – проблема передачи власти. Именно из-за нее возникали и все остальные трудности. Ибо недостойный государь своим правлением разрушал достижения достойного предшественника.
Как видите, здесь та же проблема, что и у Гоббса. Но она неразрешима в рамках единоличной власти. В Новое и Новейшее время Запад преодолел эту трудность, сняв с повестки дня вопрос о единоличном правлении. Модернизированное общество управляется посредством демократических институтов, при которых относительная экономическая и социальная стабильность гражданского общества является основой стабильности и преемственности политической власти. Образно говоря, Западу удалось создать «автоматическую» систему управления, своеобразный политический «автопилот».
В странах же, не завершивших модернизацию, мы наблюдаем политическую нестабильность и шараханье из крайности в крайность – слабость и анархичность демократического правления сменяются деспотизмом и тиранией, которые в свою очередь вновь перерастают в демократическую анархию и слабость. В итоге, в этих странах господствует мнение, что демократия ужасна и не эффективна и существует лишь одна приемлемая форма правления - единоличная власть добродетельного и мудрого «государя».
Это мнение отчасти справедливо. Демократия действительно эффективно работает лишь при наличии социально-экономических структур модернизированного общества. Проще говоря, она нуждается в наличии развитого капитализма и устоявшихся институтов гражданского общества, подразумевающего экономическую и прочую независимость как частных лиц, так и их частных объединений: клубов, профессиональных союзов, лиг и ассоциаций, фондов, церковных организаций и т.д. Если этого нет, то демократия сводится к буйствам толпы и манипуляциям элит. Естественно, что в подобной ситуации единоличная власть многим представляется спасением. Иначе и быть не может. Аграрные, немодернизированные страны тысячелетия пребывали под властью монархов и деспотов. Это давняя и неизбежная традиция. Если общество не смогло осуществить модернизацию, то никаких оснований для отказа от этой традиции нет.
Как я уже говорил, политическая философия Гоббса есть болезненная реакция на процессы модернизации английского общества. Но не только. Одну современную ему тенденцию, разворачивающуюся в будущее, Гоббс все же уловил.
Причины и основания своеобразных взглядов Гоббса на первый взгляд очевидны. Он сам в шутку говорил, что его матушка, преждевременно родив его под влиянием всеобщей паники, вызванной приближением испанской Армады, родила и его близнеца – страх. Гоббс сначала предчувствовал бедствия гражданской войны, а затем стал их свидетелем. Всю жизнь он вращался в кругу аристократов, дружил с ними и кормился за их счет. Неудивительно, что он сочувствовал королю и аристократам, а не восставшему народу, потребности которого были ему чужды.
Но Гоббс оказался значительно хитрее и значительно оригинальнее в своих убеждениях, чем думали его друзья-аристократы. Как хороший философ, он не мог просто проникнуться политическими интересами аристократии и монархии и сделать их собственными убеждениями. Как хороший философ, Гоббс нуждался в Истине. И эту истину он обрел в идее Государства-Власти. Он служил аристократам и королю лишь до тех пор, пока они олицетворяли Государство-Власть. И он покинул их, когда обнаружил, что теперь Кромвель олицетворяет Левиафана. Он никого не предавал. Просто те, кто считал его предателем, не поняли сути его убеждений.
И в этом отношении, Гоббс смог уловить сущность одной из тенденций Нового времени. Торжество капитализма привело к власти буржуазию. А буржуазный порядок с необходимостью нуждается в демократии. Но это произойдет значительно позже. Пока же, в XVI – XVIII вв. в большинстве стран Европы становящийся капитализм и поднимающаяся буржуазия дают экономическую и техническую основу лишь для торжества абсолютных монархий. В отличие от средневековых государей, правивших «деревенским» обществом, погрязшем в натуральном хозяйстве, государи Нового времени могут позволить себе содержание регулярной королевской армии и разветвленной бюрократии. Деньги и средства для этого поставляет буржуазия. Она поставляет их в виде налогов и она порождает товарно-денежный оборот больших городов и больших рынков. Грубо говоря, на эти деньги можно нанять солдат и чиновников, и этих солдат и чиновников есть, где разместить – в городах. Здесь они могут неплохо жить, обменивая свое жалование на продукты, товары, услуги и развлечения. И буржуазия принимает этот порядок, ибо она нуждается в централизованном стабильном государстве.
Таким образом, Новое время – это время, когда на сцену выступает «Его Величество - Государство». С каждым столетием оно крепнет, ширится и, в конце концов, охватывает большинство сфер общества. В XVII веке эта тенденция получает свое отражение в идее «регулярного государства», которое устроено и работает как часы и мудро, планомерно направляет общество к всеобщему благу. Гоббс уловил эту тенденцию и возвел ее в абсолют. Вдохновлялся он при этом не столько примером английского государства, сколько французского. Во времена Гоббса в распоряжении английского короля было тысяча двести чиновников, у французского же – сорок тысяч. Кардинал Ришелье смог отладить работу этого аппарата и взнуздать всю Францию, поставив ее на службу интересам Государства. Гоббс восхищался кардиналом Ришелье и старательно изучал его опыт.
Модернизированные страны со временем смогли обуздать и поставить под контроль гражданского общества амбиции государства. Страны же, терзаемые вынужденной, «догоняющей модернизацией», чаще всего оказываются во власти государственных структур. Институт регулярного государства представляется им единственно стоящим во всей западной цивилизации. В итоге, архаическая, а зачастую, просто аграрная страна, выбиваясь из сил, содержит «модернизированное» государство, выражающееся в многочисленном хорошо обученном чиновничестве, профессиональной современной полиции и современной армии. Томас Гоббс был бы доволен.
Глава 4.
Бенедикт Спиноза.
Биография.
На самом деле, Бенедикт Спиноза совсем не Бенедикт, а Барух. Это указание тотчас обращает нас к удивительным обстоятельствам его жизни.
Родился Барух (он же – Бенедикт; латинизированный вариант имени) в 1632 году в Амстердаме (Голландия) в семье состоятельного еврейского торговца. В то время у еврея, жившего в Европе, было не так много перспектив. Он мог остаться приверженным вере отцов и оказаться замкнутым в рамках еврейской общины. Тогда ему были доступны лишь стези ремесленника или коммерсанта. Между его мировоззрением и образом жизни и мировоззрением и образом жизни окружавших его европейцев лежала бы непреодолимая пропасть.
Если же еврей отрекался от веры, а значит и от самого себя, и принимал крещение, то перед ним открывалось большее количество путей. Правда, они не могли быть слишком успешны, поскольку от «родимого пятна» иудаизма, по мнению христиан, было не так легко избавиться. Большинство евреев предпочитали жизнь в рамках иудаистской традиции. Некоторые принимали крещение и пытались стать частью европейского общества. Спиноза покинул рамки иудаизма, но причиной тому были не тщеславие и желание сделать карьеру, а любовь к Истине.
Родители Спинозы были уважаемыми членами амстердамской еврейской общины, а сам Спиноза, благодаря своим талантам, рассматривался раввинами как величайшая надежда иудаизма. Таким образом, все течение первых лет жизни Спинозы вело к тому, что он так бы и остался в рамках иудаизма и был бы потерян для новоевропейской философии. Но, к несчастью для общины, Спиноза увлекся «христианской» наукой, то есть новейшими открытиями науки и философии XVII века. Возможно, некоторые семена сомнения в душе Спинозы посеял, сам не желая того, его отец.
«Михаэль Спиноза, отец философа, был, по-видимому, рассудительным человеком, лишенным предрассудков и несклонным ко всякого рода ханжеству; вероятно, он уже рано внушал сыну антипатию к лицемерию в религии… Одна старая еврейка, очень набожная, но вместе с тем нечестная и корыстолюбивая, должна была отцу Спинозы некоторую сумму денег. Когда наступил срок платежа, десятилетнему Баруху, которому отец часто указывал на эту женщину как на образец лицемерия, было поручено получить долг. Еврейка заставила мальчика ждать и в это время усердно читала Писание, затем отсчитала ему деньги и сама вложила в кошелек, причем торжественно увещевала мальчика следовать примеру отца и никогда не отступать от пути закона (речь идет о Законе Божьем, то есть Писании – С. Ч.). В продолжение этой речи она успела отложить в сторону два дуката. Однако Барух, не доверяя лицемерной женщине, пересчитал деньги и открыл обман. С того времени, продолжает биограф, ему еще часто приходилось наблюдать поведение ханжей. Хотя он не вел денежных дел, но в вещах, которым его учили раввины, не упускал случая проверять то, что ему давали». (31. С. 41 – 43)
Как бы то ни было, Спиноза увлекся новейшей философией и новейшими научными открытиями того времени. Это увлечение все больше и больше отдаляло его от иудаизма. Философа неоднократно предупреждали о пагубности этого пути, но тщетно.
«Попытки вразумления и угрозы не удались. Тогда прибегли к другому средству, чтобы удержать за ним если не веру, то по крайней мере название верующего иудея и избегнуть скандала. Раввины предложили ему годовое содержание в тысячу гульденов, если он останется иудеем и будет время от времени посещать синагогу. Этот факт несомненен. Спиноза сам неоднократно рассказывал его художнику ван дер Спику, от которого его слышал Колерус; философ присовокупил, что он никогда бы не принял такого предложения, даже если бы обещанная сумма была в десять раз больше, так как он не лицемер и ищет не денег, а правды.
Таким образом, Спинозу ничем нельзя было заманить, и поэтому среди его верующих единоплеменников все более распространялось убеждение, что он – человек, вредный для португальской еврейской общины в Амстердаме. Нашелся фанатик, который признал полезным избавить от него мир. По сообщению Бейля, на Спинозу при выходе из театра напал один еврей и ранил его ножом в лицо. Сам Спиноза иначе рассказывал этот случай своим домохозяевам, что передает Колерус. Однажды вечером, при выходе из старой португальской синагоги, Спиноза заметил, что кто-то с кинжалом в руке протискивается к нему; он предусмотрел опасность и избег удара, который только порезал ему платье. На память об этом покушении он сохранял порезанное платье. (31. С. 52)
Подкуп и страх смерти оказались бессильными. Тогда его подвергли «малому» отлучению от общины. Поскольку «малое» отлучение не помогло, в 1656-м году философ был подвергнут «великому отлучению и проклятию». «Интересно, что в том же самом акте, в котором извещалось о состоявшемся отлучении, на той же странице было напечатано объявление о том, что живописец Рембрандт считается несостоятельным должником». (2. С. 193) Сестра Спинозы попыталась лишить его отцовского наследства, но Спиноза выиграл судебный процесс, после чего сам отказался от оспариваемого имущества.
В результате отлучения от иудаизма и еврейской общины Спиноза оказался в почти уникальной ситуации. В XVII веке человек не мог существовать сам по себе. Он всегда принадлежал к какой-либо корпорации. Вернее, он принадлежал сразу к нескольким корпорациям. Он был членом цеха, рода, городской или сельской общины, церкви и т. д. Даже нищие и разбойники имели свои объединения. Эти корпорации защищали человека от давления внешнего мира, и они же сковывали его по рукам и ногам, жестко определяя его поведение и мышление.
Спиноза утерял связь с еврейским миром, но отверг возможность войти в мир христиан. Так, например, он отказался от предложенной ему должности профессора в Гейдельберге. Всю оставшуюся жизнь Спиноза занимался философией и публиковался. Правда, публиковался мало, поскольку его взгляды казались и христианам, и иудеям опасной ересью. Обвиняли его и в атеизме. Против философа выступили даже нидерландские картезианцы.
На жизнь Спиноза зарабатывал ремеслом – он стал авторитетным и известным шлифовщиком стекол.
«Чтобы быть свободным и не нуждаться в чужой помощи, он должен был зарабатывать себе средства к существованию. Мудрое предписание Талмуда возлагает на еврейских ученых обязанность изучить, наряду с их наукой, какое-либо ремесло или механическое искусство, чтобы в этой работе отдыхать от умственного напряжения, необходимого для чтения и исследований Писания. Так как дух не может быть всегда деятельным, то именно для талмудистов подобное занятие казалось полезным и благодетельным, чтобы в их жизни не было места праздности, этому источнику дурных привычек. Конечно, в этих целях Спинозе не нужно было исполнять предписания Талмуда. Но ему необходимо было, наряду с философией, которая была его единственным призванием, занятие, которое давало бы ему пропитание, и он сумел соединить его со своими математическими и физическими работами: он изучил в Амстердаме искусство точить оптические стекла, которым, как мы знаем, усердно занимался и Декарт, и, по утверждению Колеруса, стал таким искусным оптиком, что его стекла повсюду искались, и даже оставшиеся после его смерти стекла были проданы по хорошей цене». (31. С. 57)
В своих потребностях Спиноза был настолько скромен, что неоднократно отказывался от денежных и имущественных даров, предлагаемых ему друзьями и поклонниками. Фактически, Спиноза – один из первых свободных интеллектуалов Европы, так сказать, «свободный художник». В XV веке подобное положение было бы проблематичным, но в XVII веке оно было уже возможным, хотя и нетипичным. Это еще одна иллюстрация тех процессов, которые свершаются в Новое время.
Умер Спиноза достаточно рано, в сорок пять лет (1677 год). Большинство его произведений были напечатаны лишь после его смерти. Но философия Спинозы была известна современникам, благодаря обширной переписке и личным контактам философа. Так, в частности, за несколько месяцев до смерти Спинозы с ним виделся и лично беседовал Лейбниц.
Философия
Традиционно, Спинозу относят к рационалистам. Но некоторые историки философии возражают против этого. В их возражениях есть смысл, поскольку оригинальность его философской системы трудно уместить в рамках какого-либо философского направления. Обстоятельства жизни Спинозы способствовали тому, чтобы его философия не испытывала властного давления со стороны той или иной идеологии или религии - как человек, находящийся вне системы, он мог не обращать внимания на многие требования этой системы.
Кроме того, как философ, Спиноза формировался на стыке нескольких философских традиций. Новоевропейская философия, и, прежде всего, системы Декарта и Гоббса, оказала на него мощнейшее влияние. Но столь же сильное влияние на него оказывало средневековое христианское и иудейское богословие. В итоге, система Спинозы стоит особняком по отношению ко всем господствующим в то время философским течениям. Она многое заимствует из них, в свою очередь, значительно влияет на них, но при этом остается оригинальной.
Более того, в отличие от других философских систем того времени философия Спинозы преследует не столько научные, сколько религиозно-мистические цели. Для Спинозы смысл философии заключен в познании Бога и единении с ним, в обретении, благодаря этому, духовной гармонии и равновесия. В этом отношении, название главного труда философа – «Этика» - оказывается весьма показательным. Не забывая обо всех этих обстоятельствах, я все же для простоты отнесу его к рационалистам.
В отличие от Декарта, который прежде чем философствовать, пытается обнаружить абсолютное основание нашего познания, Спиноза начинает свою систему совершенно в средневековом духе. Он начинает ее с понятия Бога. Бог есть субстанция, тождественная бытию как таковому. В своем доказательстве бытия Бога Спиноза не оригинален, поскольку воспроизводит доказательство Рене Декарта. Единственное отличие – отказ от теории врожденных идей.
Согласно Спинозе, Бог как субстанция тождественен всему сущему. Вне Бога нет ничего. Время и пространство производны от этой субстанции. Субстанция самостоятельна – она является причиной самой себя и она бесконечна.
Подобные взгляды позволили многим историкам философии обозначить философию Спинозы как пантеизм. Пантеизм – позиция, которая рассматривает Бога и мир как тождественные понятия. Мир, с этой точки зрения, и есть Бог, а все сущее есть проявление Бога. Я полагаю, что это понятие вполне приложимо к философии Спинозы, поскольку действительно Бог и мир для Спинозы во многом тождественны. Хотя здесь необходимо сделать существенную оговорку. Бог и мир не тождественны, если мы под миром будем понимать то, что нас окружает. В этом отношении, Бог бесконечно больше, чем окружающий нас мир.
Попробую изложить эти абстрактные положения более просто. Для христианина идея креационизма (творение Богом мира) является очевидной. И очевидно также то, что мир отделен от Бога, как отделено творение от творца. Но Спиноза выражает совсем иной взгляд на сущее. Идея творения оказывается для него совершенно излишней. Она есть лишнее опосредующее звено между миром и Богом. Бог присутствует во всем, в том числе и в нас, поскольку и мы, и все существующее есть проявление вечной, бесконечной и бесконечно многообразной субстанции – Бога.
Здесь явно сказывается мощнейшее влияние средневековых мистиков. Я попробую привести следующий пример. Если мы уподобим мировой океан субстанции, то течения, водовороты, волны, пена, соль и соляные отложения оказываются частными проявлениями этой субстанции. Или можно обратиться к другому образу. Он известен и хорошо понятен современному человеку. Субстанцией мы можем назвать биосферу. В таком случае, все живое на Земле оказывается бесконечно многообразным проявлением этой субстанции. То же и у Спинозы. Образно говоря, человек - лишь малая частичка Бога, которая вообразила себя чем-то отдельным и самостоятельным.
Бог – субстанция. Эта субстанция проявляется в своих атрибутах. Здесь, атрибут – это специфическая форма, или способ, существования субстанции. (Так, например, если H2O это субстанция, то вода или лед будут ее атрибутами.) Атрибутами Бога являются материя и мышление. То есть Бог проявляет себя или как материя, или как мышление. Атрибуты существуют как совокупность модусов. Модус – это понятие, выражающее индивидуальное существование. Следовательно, если мы говорим о дереве, то, в понятиях спинозизма, дерево - это модус материального атрибута Бога. Если же мы говорим об идее, то это модус мыслительного (духовного) атрибута Бога.
Человек – это единство души и тела. Он состоит из определенных модификаций атрибутов Бога. Иначе говоря, человек есть комбинация модусов мышления – идей и модуса протяженности (материя – тело). Душа или разум человека – это идея или познание тела.
Нам известны лишь эти два атрибута. Но в действительности их бесконечное множество, ибо Бог, как субстанция, бесконечен, а, следовательно, бесконечно и множество форм его проявления. Но нам известны лишь два.
Благодаря подобному взгляду Спиноза с легкостью расправляется и с дуализмом Декарта. Все проблемы, вызванные этим дуализмом, просто отпадают. Если материя и мышление это не субстанции, а всего лишь атрибуты Бога, то их взаимная согласованность вполне естественна, как естественна согласованность правой и левой рук. Эту мысль Спиноза выражает в своей знаменитой формуле: порядок и связь идей то