Глобальные процессы в социологических теориях. Противоречивость и определенная непредсказуемость социальных изменений.

Теории культурной глобализации и сценарии судеб глобальной культуры. «Образцы глобального порядка» в представлении социологов (Р. Робертсон). Вероятностный характер социальных процессов и особенности социологического прогнозирования.

Социально-экономические процессы в условиях глобализации оказываются в центре внимания исследователей, рассматривающих современные общества с точки зрения теоретико-методологических принципов современных социологических парадигм, т.е. таких парадигм, которые ориентированы иа исследование обществ, вышедших за рамки классического модерна. Это концепции современности, исходящие из ее специфики по сравнению с классическим модерном, но не выходящие методологически за рамки модернистской социологии – теории «второго модерна», «радикального модерна», «зрелого модерна» Э. Гидденса, У. Бека и др., а также концепции постмодерна З. Баумана, Ж. Бодрийяра и других исследователей. Те и другие теории обращаются к исследованию предпосылок глобализации и специфики глобальных социально-экономических отношений.

Английский социолог Э. Гидденс в качестве важнейшего фактора глобализации рассматривает функционирование универсальных символических систем, подобных повсеместно признаваемым современным деньгам. Независимо от курсов валют, деньги как таковые, как универсальные абстрактные символы обмена, позволяют одинаково эффективно функционировать в различных точках глобального пространства. Аналогично, ряд современных экспертных систем – рациональные, экспериментально обоснованные научное знание, право, медицина и т.п. при всем обилии локальных жизненных миров и систем знания – позволяет в различных ситуациях успешно решать разнообразные проблемы независимо от специфических местных условий. Благодаря универсальным символическим и абстрактным системам человек обретает независимость от локальных социальных и культурных сред, традиций, ограничений. Появляется возможность самостоятельно выбирать для себя жизненные ориентиры в различных контекстах, которые также оказываются не предварительно заданными, а свободно выбираемыми, продуктом не жесткой регуляции, а свободных решений. Идентичность личности также не является более чем-то четко определенным и поддерживаемым стабильными социальными ролями и статусами, регулирующими их нормами и ценностями. В значительной степени идентичность является продуктом собственного выбора и собственного творчества личности, самостоятельно и свободно выбирающей, какой она хочет быть.

Однако подобное освобождение человека в современном глобальном мире имеет обратной стороной усиление неопределенности, рисков, ответственности за собственные действия. Как подчеркивает Э. Гидденс, вследствие роста тревожности у оставшегося без четких однозначных ориентиров человека растет его зависимость от избранных им же самим образа жизни и идентичности. Постоянный конфликт между зависимостью и самостоятельностью – одно из социокультурных последствий глобализации. Другим таким последствием Э. Гидденс называет столкновение космополитического мировоззрения с фундаментализмом, который возникает как реакция на глобализацию и ослабление роли традиций. Его суть состоит в отказе признавать плюрализм возможных интерпретаций норм и ценностей в условиях глобализации, отказ от их обсуждения и вступления в диалог. Однако, будучи антитезой космополитизма, фундаментализм, по мнению Э. Гидденса, играет весьма важную роль в современном мире, наглядно демонстрируя, что его плюрализм и относительность имеют предел, состоящий в невозможности реально жить в мире, где нет подлинных, «вечных» ценностей: «нам всем было бы незачем жить, если бы у нас не было того, за что стоит умереть».

Глобализация основана на принципиальных изменениях базовых принципов социального устроения, основанных, как показали классики социологической науки, на таких фундаментальных категориях, как пространство («далеко» и «близко», «здесь» и «там») и время. В архаичных и традиционных обществах социальная близость была связана с близостью пространственной, в безопасных и комфортных рамках которой складывались привычные нормы поведения, ролевые наборы, системы ценностей, обеспечивающих комфортное и безопасное проживание, единство «крова» и «крови» сообщества-гемайншафта (Gemeinschaft) (Ф. Тённис). Расстояния, на преодоление которых требовались большие промежутки времени, обусловливали принципиальные изменения базовых основ социального бытия, поэтому то, что находилось «далеко», было сопряжено с опасностями, отменой привычных норм жизни, «там» в других условиях жили «другие» люди и требовались иные способы адаптации к ним. Коммуникация с представителями дальних стран, по сути, была коммуникацией с представителями иных миров, требовала принципиальных изменений привычных форм социальных взаимодействий.

Технические возможности быстрого преодоления пространства и передачи информации в режиме реального времени в конце XX в. обусловили формирование нового единства мира, перекрывающего локальную специфику культур и цивилизаций. Важнейшим социальным последствием глобальной пространственной подвижности является складывание такого уровня социокультурных взаимодействий, который не зависит от пространства, точнее от локальных культурных, нормативных и иных условий. Еще в XIX в. переезд, например, из Англии или Голландии в их заморские колонии был сопряжен с затратой длительного времени, опасностями в пути, существенным изменением привычного образа жизни, утратой связи с родными и близкими, попаданием в инокультурную (иноязычную, иноконфессиональную) среду и т.д. А на рубеже XX–XXI вв. переезд из Лондона в Дели или из Амстердама на Яву, равно как и в другие удаленные точки земного шара, занимает совсем немного времени в масштабах человеческой жизни и не влечет за собой серьезных изменений в образе жизни и социокультурной среде. Путешественник, турист или деловой человек, если только он специально не ищет экзотики, найдет привычный комфорт на транспорте и в отелях, сможет объясниться на английском языке, узнать новости с родины из глобальных СМИ и пообщаться с родными в режиме реального времени по телефону или Интернету.

Английский социолог, З. Бауман рассматривает в качестве предпосылок глобализации развитие современных телекоммуникационных технологий и виртуальных финансов, которые играют ключевую роль в освобождении центров принятия решений (а также тех расчетов, на основе которых эти центры принимают свои решения) от территориальных ограничений, связанных с привязкой к определенной местности. З. Бауман: «все, что способно перемещаться со скоростью электронного сигнала, практически освобождается от ограничений, связанных с территорией, послужившей отправной точкой, конечным пунктом или маршрутом движения». Происходит выстраивание единой перспективы глобального социально-экономического пространства, то, что Р. О'Брайен обозначил как «конец географии». Его суть не только в том, что при современных возможностях телекоммуникации пространство утрачивает прежнее детерминирующее для социальных процессов и отношений значение. Принципиально важным становится то обстоятельство, что в глобальном масштабе пространство структурируется вне зависимости от его локальной специфики, хозяйствующий человек не приспосабливается к особенностям наличного пространства, а стремится реальное пространство выстроить в соответствии с собственной перспективой.

На основе движения информации по глобальным сетям формируется «пространство потоков», не зависящее от территориальной локализации и определяемое ведением финансовых (а также маркетинговых и даже производственных дел) на горизонтальном уровне глобальной информационной сети. Испанский социолог М. Кастельс определяет его так: «Существует новая пространственная форма, характерная для социальных практик, которые доминируют в сетевом обществе и формируют его: пространство потоков – материальная организация социальных практик в разделенном времени, работающих через потоки». При этом потоки – это целенаправленные, повторяющиеся, программируемые последовательности обменов и взаимодействий между физически разъединенными позициями, которые занимают социальные акторы в экономических, политических и символических структурах общества. Этот уровень характеризуется не территориальной близостью и (или) вертикальными иерархическими и управленческими связями, а тем, что связь внутри сообщества не имеет никаких преимуществ перед обменом информацией между сообществами – и то и другое осуществляется мгновенно.

Однако «освобождение от пространства» и связанных с ним ограничений не исчерпывает специфику базовых универсалий глобального мира. Принципиально иной характер здесь играет и время, которое одновременно и сжимается благодаря мгновенности осуществления информационных и телекоммуникационных процессов, и утрачивает привычную для культур классического модерна линейность, направленность из прошлого в будущее. Это выражается в том, что прошлое утрачивает свое однозначно детерминирующее значение по отношению к будущему: «Сегодня, – пишет Бауман, – условия изменяются внезапно, попирая любые разумные представления и не следуя твердой логике или внятным схемам. Возникает ощущение «разъединенного времени», идущего от неожиданного эпизода к непредвиденному и угрожающего способности человека составить из отдельных фрагментов целостное представление».

Таким образом, глобализация в современных социологических концепциях предстает не только как развитие единой общечеловеческой культуры, но и одновременно как новое разделение общества и культуры по качественно новым основаниям.

Дж. Ритцер в исследовании глобализации ищет методологию выявления социокультурных особенностей тех специфических агентов, практик, структур и институтов, которые становятся ее основными носителями. В ходе исследований Дж. Ритцер обосновал две оригинальные концепции – макдональдизации и «глобализации ничто». Макдональдизация представляет собой новую универсальную форму рациональности, характеризующуюся четырьмя основными параметрами:

1) эффективность;

2) предсказуемость;

3) упор на количество, а не на качество;

4) осуществление контроля путем замены человеческих технологий унификацией операций.

Она проявляется в различных сферах деятельности – от практики ресторанов быстрого обслуживания, от которых и заимствовано название этой формы рациональности, до менеджмента, массового производства, потребительского кредитования и т.д. Она характеризует повседневные социальные практики с точки зрения их предсказуемости и повторяемости. Макдональдизация распространяется и на социальные взаимодействия, на отношения между людьми, становящиеся все более стандартизированными, упрощенными, ориентированными на эффективное достижение запланированного (просчитанного) результата и обеспеченными различными формальными методами контроля (договоры, брачные контракты, доверенности и т.д.). Дж. Ритцер показывает, что с распространением макдональдизации количественные оценки начинают повсеместно преобладать над качественными: предметы оцениваются по размерам, производства – по ассортименту, труд – по количеству продукта на единицу времени и т.д. Универсализация калькуляции способствует усилению влияния денег, денежного исчисления и денежных оценок на рациональность.

Говоря о соотношении макдональдизации с теорией глобализации, Дж. Ритцер подчеркивает, что последняя ориентирована на осмысление качественно новых нелинейных процессов, в первую очередь таких, которые проявляются в масштабных, экстраординарных катастрофических событиях. Сочетание эвристических возможностей обеих теорий позволяет исследовать иррациональные последствия повседневных рационализированных практик, парадоксальные сочетания унификации и специфичности, проявляющиеся на разных уровнях глобальных взаимодействий.

В то же время именно макдональдизированные практики становятся носителями глобализации, поскольку они воплощают распространение социокультурного «ничто», под которым Дж. Ритцер понимает «централизованные, контролируемые социальные формы, лишенные очевидного качественно специфического содержания». Их содержание и смысл зависят не от них самих, а от интерпретаций, которыми их наделяют использующие эти структуры люди. Это делает «ничто» сходным с «пустыми» знаками, которые обретают содержание лишь в контексте определенного кода в процессе интерпретаций. Тогда происходит трансформация «ничто» в «нечто» как социальные формы, наполненные качественно специфическим содержанием, использование которых предполагает учет и принятие этой специфики.

Континуум «нечто-ничто» может быть описан с помощью четырех переменных, характеризующих его полюса. Это «уникальность – взаимозаменимость, равноценность» (Unique – Interchangable); «локальная географическая специфика – отсутствие локальной специфики» (Local Geographic Ties – Lack of Local Ties); «временная определенность – вневременность» (Specific to the Time – Time-Less); «человечность – дегуманизация» (Humanized – Dehumanized); «очарование – бездушие, эмоциональная нейтральность» (Enchanted – Disenchanted). Таким образом, «ничто» и «нечто» – это не какие-то особые свойства вещей, мест, людей, практик как таковых, а продукты отношений, в которые они включены, и контекстов, в которых они получают интерпретации. Примерами подобного «ничто» являются сеть ресторанов быстрого питания MacDonald's, а также любые глобальные бренды, давно утратившие свою национальную идентичность и специфику, не выражающие никаких специфических социальных и культурных смыслов, но при этом принимающих любые смыслы в зависимости от локальных контекстов, в которые они помещены.