Разоблачая сострадание. Часть первая
…это эссе, думаю, станет самым неприятным для читателя. Всегда обнажаться неприятно, тем более снимать последнее. К этому эссе я шел довольно долго, и были уже предприняты небольшие шаги. Я слегка касался той боли, что скрыта за – для кого-то «святой» темы, а для кого-то для мишени обесценивания. Мне же предстоит самое сложное – найти грань между этими противоположностями. Очень много написано о «сострадание». Одни говорят: это – самое необходимое качество. Помните, «дари всем лучи добра»? Как-то всегда хочется добавить «…пока не догнали». Другие говорят, что это рудимент, и почему-то всегда приводят труды Карпмана о «психологических играх», несмотря на то, что их поверхностных взгляд на наследие великого ученного только вносит неразбериху, ибо чаще всего извращают его в надежде прагматизма. Я много думаю о явлении, которое мы зовем «сострадание». Мои притязания ни в коем роде не претендуют на какую-то истинность, более того спекулятивны как любая мысль внутри философской доктрины. Увы, выйти из парадигмы не суждено. И все же, мне хочется хоть на йоту приблизиться к пониманию. Я в этой зарисовке пойду не стандартно для себя, и выводы представлю сразу, и только затем «рассужденчески» расширю их. Выводов собственно два. Первый: само сострадание для человека, который сострадает, причиняет только боль, и является угнетателем для него, нечто, без чего человек этот был бы намного счастлив. Второе: сострадание для человека, кому сострадают, жизненно необходимо, более того, для человечества в целом – это единственная возможность выжить... Как-то какой-то мыслитель «бросил»: «все относительно». Думаю, он был не прав, не относительно – жизнь и человек парадоксальны. И смею внести «на подносе размышления» свежий парадокс: «сострадание – необходимая ненужность». Для удобства хочу разбить зарисовку на две части.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Почему нельзя выйти из треугольника Карпмана?
В психологии есть термин «синдром спасательства». Уже много о нем написано, да и я освещал это, но позволю себе кратко напомнить. Термин произошел из теории игр и ввел его Стефан Карпман. Сами игры – это осознанная или неосознанная манипуляция другими, игры неискренни, они скрывают тайные намерения. Порой «игрок» и сам от себя скрывает сущность своей игры: к примеру он считает, что обязан быть всегда добрым во имя добра, а в корне его игры банальный эгоизм, когда показная доброта призвана навязывать всем мнение о себе – маска, под которой спрятано корыстное лицо. Для быстрого анализа игр Карпман придумал треугольник: представьте себе его, в одну вершинку поместите умозрительно надпись «Спасатель», в другую «Жертва», в третью «Палач». Суть такова в неискренней игре каждый участник «повязан» другим, и им не избежать смены ролей внутри треугольника. Затевает игру Спасатель, он встречает Жертву – человека, которому сейчас по какой-либо причине плохо. Спасатель бросается спасать, то есть оказывать помощь о которой в общем-то Жертва и не просила, или просила в неискреннем чувстве. Спасатель заранее «назначает» Жертве диагноз безответственности, он верит что Жертва не способна ни на что сама, Спасатель тем самым унижает своим спасением. И в этом тонкость отличия игры от искренности – помощь направлена на то, чтобы из человека ни делать жертву, в этом плане Спасатель возвеличивает себя над тем, кому помогает (вернее спасает). Жертва выступает в роли «вампира» - она ищет, порой неосознанно, «донора»: этот человек себя действительно считает ни на что не годным, он не способен на взятие ответственности за свою жизнь, и ждет помощи. Хитрость в том, что рано или поздно – или Спасатель или Жертва станет Палачом. Спасатель в итоге поймет, что его используют и… чувство справедливости никто не отменял. Жертва также может стать Палачом – Спасатель в своей наивности может так и не осознать, что он на крючке, но ресурсы не безграничны. Он будет виновато глядеть на Жертву, мол, дружище, сейчас туго с деньгами, вот возьми 100 рублей, мне сейчас никак не набрать 1000. Жертва привыкшая к великодушным подачкам естественно разозлиться, и отомстить Спасателю. Мы все сталкивались с тем, как профессиональные нищие шлют в спину проклятие за то что мало дал…
А теперь вопрос: как вы думаете, зная теперь о «играх», о механизме их и как выходить из «треугольника», откажется ли «спасатель» от «игры»?.. Могу с уверенностью сказать – нет. Я преклоняюсь перед учеными транзактного анализа, и перед Берном, и Карпманом, и Шнайдером, и многими другими, и ни за что не посмею обесценивать себе их вклад в философию и психологию. Но есть одно «но», на мой взгляд, не учтенное в ТА – эта модель больше описательная, да в аналитике этой модели человеку помогают познать истинные причины затруднения, и оспаривать это нет никакой причины, однако, дальнейшая работа сводиться к тому, чтобы человек постепенно сам, уже осознанно изменил паттерн поведения. То есть – вот смотри, грабли, больше не зевай. То есть, в рамках терапевтического процесса нет экспериментирования – как например в гештальттерапии, которая опирается ни на анализ, а на опыт проживания как своих актуальных затруднений, так и возможных преобразований в жизни, то есть возможности обрести неведомый для тебя опыт. И что из этого следует? Человек, даже узнав о своей «игре», вряд ли откажется от нее. Во первых, у него нет опыта в личной истории «не играть», а во-вторых, на это есть еще одна причина, более глубинная… И ее-то я и хочу сейчас обсудить.
Мы коснулись одного из направлений гуманистической психологии, транзактного анализа, теперь же давайте коснемся другого направления, экзистенциальной философии. Именно это касание этого глубокого и, вероятно, стоящего достаточно «нежеланным» особняком среди оптимистических доктрин, и даст понимание, что же такое сострадание, спасательство ли. Сделаю небольшое отступление и ремарку: начав изучать экзистенциальную философию, я почувствовал, что скатываюсь в парадигму атеизма. Мне показалось, что эта философия насквозь пропитанная материализмом. В дальнейшем, когда я начну описывать «механизмы отрицания», вы усомнитесь, верующий ли это писал. Да и сам «принцип» аннигиляции, то есть полного уничтожения души-тела после смерти, который является опорным для них, как бы отрицания вечной жизни, дает право усомниться в объективности этой парадигмы: не вводят ли они ограничения? Да, признаюсь, долгое время присутствовало ощущение, что это сугубо атеистическое направление. Но, благо, мое рвение разобраться взяло вверх, и я понял, это учение не объективная попытка познать мир, напротив – и это очень важно и тонко – оно описывает субъективное взаимодействие человека с миром. То есть описывает чувства человека к миру. Если говорят, что «человек защищается от тревоги мифом о бессмертии», - это вовсе не значит, что экзистенциализм отвергает объективно возможность бессмертия, это означает то, как человек взаимодействует субъективно со своей тревогой. В чем восхитительна эта философия – реальность для нее не представляет интереса, ей интересны переживания человека. «Миф» это, или Господь реален – не вопрос экзистенциализма; есть ли страх от сомнения между этими краями дуальности – вот его вопрос. Сомнения всегда будут, и они неизбежны, и они порождают тревогу, и именно сомнения – фокус, куда направлен взгляд этих философов. Конечно, я изложил сугубо личный мой взгляд на экзистенциализм, надеюсь он близок к истине…
Так что же такое сострадание? И почему же его суррогат «спасательство» так «не отлипчив»? Упомянутое мной философское направление утверждает, что в корне любой тревоги, даже незначительной, если ее рассмотреть через увеличительное стекло, - страх смерти. Он не осознаваем, он находиться лишь на уровне чувств. Я например, пишу это сейчас, и на уровне интеллекта мне и не вериться в это, несмотря на то, что я имел опыт «вывода этого страха на уровень сознания». Прожить его можно лишь в экстремальных ситуациях, а в обыденной жизни от прячется: за тревогой перед начальством, за переживаниями перед путешествиями, за стеснительностью перед девушками, за…. за самыми тривиальными вещами. И - самое любопытное – человек защищается от этих «мелочей» также, как бы защищался от самого ужаса перед смертью. Собственно, способов защит всего два. Первый, человек «верит» (почему я беру в кавычки? потому, что это все происходит в подсознании) в «миф о своем бессмертии, или неуязвимости». Кстати, забегая вперед, можно предположить таким людям не свойственно сострадание. Этот способ так и именуется – «автономия», то есть человек не нуждается в другом человеке, он организует взаимодействие со своей тревогой путем «веры, что не постигнет его участь сея». Другой способ именуется «слияние» - человек «вынужден» жить в созависимых отношениях и вступать в контакт с другими, попадать в «бессознательную» зависимость. Такой человек на уровне чувств «верит», что присутствие других уберегает его от тревоги. Одиночество для него печально и болезненно.
Сам механизм сострадания прост и понятен всем – человек, сострадая кому-то, невольно «подставляет» себя на место того, кому сочувствует. Мы оплакиваем не героя фильма, который погиб в кадре, а себя – нам становиться грустно от возможности умереть также. А «слияние» эту тревогу еще и усиливает, тем, что приходит понимание, что умерший уже не участвует в твоей жизни, и не «признает» тебя за живого. Это слышится очень парадоксально, и к этому тяжело привыкнуть. И из этого, много неприятных чувств для такого человека, к примеру «послать» хама очень тяжело, как бы ни парадоксально это было, даже слегка знакомого хама при «послании», человек в «слиянии», будет ощущать сонм чувств. Если перевести этот сонм на язык, то примерно таков текст: я послал, этот человек уходит из моей жизни, контакт это два человека здесь и сейчас, и порвав контакт, я здесь и сейчас один, наедине с тревогой, с ощущением одиночества. Да чувства всегда здесь и сейчас, у этого человека когда-то в ранний период жизни был опыт одиночества. И в каждом контакте отыгрывается тот опыт теми чувствами. Вот почему выйти из треугольника порой не возможно. По сути, что такое «спасательство», если взглянуть с этой новой, качественной точки зрения, - это «забота, даже сверхзабота о благополучии ближнего». Ближний необходим мне, чтобы не было угрозы смерти. С ближним я лишь в безопасности. И на уровне чувств человек по сути не различает, кто есть ближний. Если я вступаю в контакт – то он ближний. Я знаю женщину, после автокатастрофы, она стала очень религиозна и все ее помыслы направлены на помощь другим. Можно сказать, она в «синдроме спасателя». Но можно сказать и иначе, она коснулась осознания реальности смерти, и защищается от тревоги, которая после катастрофы проявилась максимально, «слиянием». Она нуждается в подтверждении своего «неодиночества», в том, чтобы «быть нужной», ибо «ненужная» она сталкивается с тревогой.
Сострадая, человек страдает в первую очередь сам. Он переживает боль страха за себя. Во-первых это и тот «перенос» на место кому сострадают, а во-вторых, бессознательная тревога о потери «свидетеля твоего существования», потери опоры, потери возможности в другом человеке уйти от угрозы жизни, «потери спасителя»… Да-да, еще один новый парадокс: Жертва – это экзистенциальный спаситель. Не уверен, что Карпман так глубоко капал как я сейчас, быть может ему и не к чему было. Но, если задуматься: Во имя чего Спасатель спасает жертву? Что толкает? Ясно дело, любое движение рождается из энергии, энергия из тревоги – это признают любые терапевтические школы, различия лишь – о месте этой тревоги. Так гештальтисты отводят ей место за неосознанной потребностью, психоаналитики за подавленным инстинктом, экзистенциалисты после осознание жизненных конечных данностей (смерти, свободы, одиночества и бессмысленности). То есть все согласны, что энергия рождается из тревоги, и тревога исчезает в реализации потребности или в движении к реализации, либо может быть осознанна и перестает руководить. Так, так ли банален треугольник, если там столько тревоги. Ясно дело, отказ от игры подымит уровень тревоги на максимально болезненный уровень, и человек «вынужден» будет втянуться вновь в игру. Я позволю себе в этот эссе не обсуждать «а как быть?», моя цель совсем иная…
Смотрите, что выходит. Человек неосознанно вынужден сострадать другим людям. Не делая это, он будет испытывать боль от поднятие уровня тревоги. И хитрость в том, что люди с высоким уровням тревоги будут «несчастны» этим благородным чувством. Примерный механизм такой: моя тревога толкает сострадать и помогать людям, я стараюсь реализовать это, если удается я счастлив. Но люди разные, если мне за мои же помощи бьют лицо, я коплю свои многие скорби. Да, у таких благородных людей ни только большие души, но и большие скорби. Они очень жестоко побиты разочарованием, но быть битым легче чем встретиться с тревогой. Из двух зол они выбирают меньшую. К тому же, эти люди частые «клиенты» мошенников – всевозможных лжебуддистов, тренингов про «дари лучи добра», сект «вселенской любви». А знаете почему? Эти люди за любовь принимают свое «слияние», свою зависимость от присутствия других людей, боязнь одиночества. Согласитесь, здоровый человек не будит любить всех на свете и считать каждого хорошим – просто адепты этих псевдопсихолгических школ так «расширяют сознание» кармической любви, что нормальная потребность в присутствии другого человека превращается в паранойю. Очень это печально.
Да, я смею утверждать, что сострадание приносит «сострадальцу» много боли и зиждется на страхе, как бы это ни было неприятно для того, кто привык это чувство относить к «высоким» качествам души. Но не думайте, что мои выводы – это обесценивание. Вовсе нет, я как человек «слияния» вовсе не откажусь от этого душевного качества из-за боли, которое оно и приносит. Нет, мной движет лишь желание понять самую сущность – что для человека значит другой человек, попробовать к эфемерным «истинам» как сострадание дать проявиться в необходимости самому человеку. Во второй части я попробую противопоставить другое мнение, о необходимости сострадания.
Можно еще одно высказать предположение в ракурсе обсуждаемой темы о «феномене самооценки». В общем, психологи приходят к выводу, что самооценка сама по себе иллюзия: оценить можно только что-то или кого-то, то есть человек оценивает себя «перед кем-то» важным для него, «от лица» кого-то важного. Я себя считаю ничтожеством ни потому что вообще ничтожество, а только в глазах определенных людей, как-то так. То есть, я присваиваю себе оценку других людей, и часто иллюзорную. Когда-то мне показалось, что в тоне голоса важного для меня человека прозвучал укор, содержащий оценку меня, и я, бесконечно уважая этого человека, поверил ему. Всё это так. Но давайте посмотрим глубже. Что же нам «велит» присваивать оценку себе других людей? По логике, мне должно и плевать, как и кто обо мне думает. Но это не так-то просто, ведь даже «просветленные» гуру пекутся о том, как их воспринимают люди. Должна быть какая-то тревога, почему важно как я воспринимаюсь другими. Да, мы вновь выходим на тревогу одиночества. Представьте теперь автономного человека, которому одиночество не представляет ни малейших беспокойств – важна ли ему будет оценка других? Нисколько, и вы правы в этом. И соответственно, самооценка как «феномен», внесу смелое утверждение, для автономного человека просто не существует. У него она ни низкая, ни высокая – по логике, она не должна существовать. Но нужно отдать должное, как говорит Ирвин Ялом, человек живущий только в «слиянии» и человек живущий только в «автономии» - это теоретические крайности, каждому присуще и то и другое, вопрос лишь в балансе. Между прочем, нарциссов можно назвать крайними «автономами», но все знают как они пекутся о своей высокой самооценки, и очень бояться потерять ее. Нет, я здесь хочу немного себе возразить: видимо человек «в слиянии» будет иметь низкую самооценку, а в «автономии» - высокую. Да, это замечание более логично – автономный человек защищается от тревоги «мифом неуязвимости», так? Следовательно, подрыв этого мифа будет толкать к избегаемой тревоги. Все мы знаем о «троллях», можно сказать, это «невротичные нарциссы», прошу прощение за диссонанс, и всем известно как они болезненно мстят, когда их мнение о себя как-то ставят под сомнение. Однако я отвлекся, - вероятно самооценка тоже проявление экзистенциальной тревоги, и служит регулятором ее, то есть стимульным механизмом как взаимодействовать с другими людьми для снижения тревоги. И соответственно, все что снижает тревогу – может и прерывать контакт, замкнутый порочный круг: я избегаю контакта, чтобы мне было не страшно, но избежав контакта, мне становиться страшнее.
Кстати, когда писал, я отвлекался на чтение «новостей» в социальных сетях, и заметил любопытную цитату «Человек ощущает смысл и цель своей собственной жизни лишь когда осознает, что нужен другим. Стефан Цвейг «Нетерпение сердца». Да, вы будете правы, если скажете, что и от конечной данности, которую экзистенциалисты называют бессмысленностью, имея ввиду, что в конечном итоге субъективная реальность человека наполнена только им ведомым смыслом, и следовательно, бессмысленна, - человек защищается слиянием. Наверное, эта тема требует отдельного эссе, здесь же я хочу только затронуть ее. Видимо, тревога перед бессмысленностью также болезненна человеку. Я могу об этом судить, если вдастся в анализ своего стремления познать мир. Откуда оно у меня? Если рассудить, что-то меня толкает на структурирования уже полученных знаний, делать выводы об устройстве вселенной? Что-то заставляет стремиться к поиску смысла? (в том числе писать и это эссе и весь цикл) Что-то заставляет искать Высшее в лице Господа? И это не просто – требование опоры, я думал об этом и писал, одних людей привлекает в религии поддержка в жизни, меня же понимание истинности. Откуда берется во мне это? И если пойти от обратного, почему мне так непривлекателен материализм? – он для меня лишает смысла тех моих земных 60 . Да, эта мысль порождает лишь печаль от осознания, что все в пустую. Бессмысленное существование – даже это словосочетание вгоняет в апатию. Апатию, подобную при мысли об одиночестве. И в одиночестве и в бессмысленности – есть нечто, от чего мы всячески убегаем, нечто тревожное, страшное. Тревога перед бессмысленностью. Мне не известен этот писатель Стефан Цвейг, но видимо он настолько же остро чувствовал эту мучительную тревогу и избирал «слияние». Вернее, не правильное слово «избирал», ибо это бессознательный способ отрицания. Но в таких цитатах есть и одно «но», и я теперь это понимаю и вижу, раньше этого бы и не заметил: они «хороши» для одних людей, другим они будут не понятны. И вы уже знаете почему: люди оказывается совершенно по разному организуют контакт со своей тревогой, по разному защищаются от нее. Смею, высказать предположение, что так обстоит дело и со всеми «мудрыми истинами».
13.04.14.