I. 6. принцип верифицируемости

Первоначальная узость демаркационного критерия логического пози­тивизма привела к его ослаблению и практическому отказу от него. Однако его недостатком была не только чрезмерная узость. Большие трудности возникли и при попытках его точной формулировки.

Допустим, мы согласимся с тем, что осмысленность отождествляется с верифицируемостью. Но что значит, что некоторое предложение верифи­цируемо? Первоначальный и, кажется, наиболее естественный ответ таков: предложение верифицируемо, если его можно практически в любой момент проверить, т.е. наблюдением установить его истинность. Этот ответ быстро возбуждает сомнения: предложения о прошлых и будущих событиях, такие как, например, "Вчера в Москве шел дождь" или "Завтра будет солнечно", сегодня проверить невозможно. Должны ли мы на этом основании считать, что сегодня произносить такие предложения бессмысленно? Бессмыслен­ными оказываются и предложения о фактах, установить которые мы не можем вследствие отсутствия технических средств. Например, предложе­ние "На обратной стороне Луны имеются горы" следовало считать бес­смысленным до начала полетов в космос. В сущности, бессмысленными оказываются почти все предложения за исключением тех, которые описы­вают мое окружение в настоящий момент.

Стремясь избежать этого неприятного следствия, логические пози­тивисты предложили новое понимание: предложение верифицируемо, если существует логическая возможность его проверки. Но какие же предложе­ния логически невозможно проверить? — Очевидно, те, которые содержат в себе логическое противоречие и говорят о логически невозможной ситуа­ции. Отсюда вытекает, что противоречивые предложения бессмысленны. Это сразу же приводит к неприемлемому следствию: отрицание бессмыс­ленного предложения само должно быть бессмысленным, а отрицанием противоречивого предложения является тавтология, следовательно, все тавтологии бессмысленны. Но ведь они выражают законы логики!

Тогда пытаются ограничить применение верификационного критерия только сферой синтетических предложений и говорить не о логической, а о физической возможности верификации, т.е. о возможности представить себе то физическое положение дел, которое могло бы сделать истинным обсуж­даемое предложение. Но в этом случае мы вынуждены признать бессмыслен­ными все предложения, говорящие о непредставимых вещах: о четырехмер­ном пространстве, об ангстремах, парсеках и т.п. Таким образом, ответ на вопрос о том, когда предложение следует считать верифицируемым и, сле­довательно, осмысленным, оказалось довольно трудно сформулировать.

Следует упомянуть и о трудностях, связанных с использованием экс­тенсионального логического языка. Пусть, например, предложение А вери­фицируемо и осмысленно, а предложение В — неверифицируемо. Тогда положение дел, верифицирующее А, будет верифицировать также дизъюнк­цию А\/ В. Следовательно, эта дизъюнкция осмысленна. Но если В — член осмысленной дизъюнкции, то и его очевидно следует признать осмыслен­ным. Аналогичная трудность встает и перед ослабленным критерием осмысленности: пусть А подтверждаемо и осмысленно, а В — бессмысленно. Тогда конъюнкция А & В будет подтверждаема и осмысленна. При самом же слабом критерии осмысленности, согласно которому предложение А осмысленно, если из А и некоторого вспомогательного предложения С выво­димо предложение наблюдения В, вообще любое предложение оказывается бессмысленным, т.к. в качестве вспомогательного предложения С мы все­гда можем взять материальную импликацию А ® В, независимо от того, каким будет предложение А^35[35].

И, наконец, даже если бы логическим позитивистам удалось дать удовлетворительную формулировку принципа верифицируемости, то мож­но было бы спросить: что собой представляет этот принцип?

Утверждение "Предложение осмысленно тогда и только тогда, когда оно верифицируемо" можно рассматривать как индуктивное обобщение ча­стных предложений вида "Предложение А осмысленно и верифицируемо", "Предложение В осмысленно и верифицируемо" и т.п. Но для того, чтобы получить такое обобщение, мы должны знать — независимо от верифика­ции — осмысленно данное предложение или нет. Это аналогично тому, что для рассмотрения предложения "Все лебеди белы" в качестве индуктивного обобщения нам нужно знать, что значит "быть лебедем" и что значит "быть белым" и не предполагать заранее, что это одно и то же.

Можно рассматривать приведенный принцип как определение понятия "осмысленное предложение". Тогда этот принцип будет либо простым со­глашением относительно использования термина "осмысленно" и в этом слу­чае он будет совершенно неинтересен, либо — уточнением обычного упот­ребления понятия "осмысленного предложения". В последнем случае можно поставить вопрос об адекватности нашего уточнения. Однако для обсуждения этого вопроса нам уже нужно знать, когда и при каких условиях предложение считается осмысленным, т.е. заранее иметь некоторый критерий смысла. Та­ким образом, в любом случае осмысленность оказывается нетождественной верифицируемости.

Попытка найти критерий научности, который позволил бы нам ска­зать, что — наука, а что — псевдонаучная болтовня или ненаучная спеку­ляция, политическая демагогия или очередной миф, — такая попытка, без­условно, имеет смысл. Однако история верификационного критерия логи­ческого позитивизма показала нам, во-первых, что осмысленность не тож­дественна научности и то, что лежит вне науки, часто имеет смысл; а во-вторых, что нет абсолютной непроницаемой границы между наукой и дру­гими видами интеллектуальной деятельности, во всяком случае, провести эту границу невозможно. Осознанием этого обстоятельства философия науки в значительной мере обязана собственным многолетним усилиям логических позитивистов. Сформулировав проблему в ясном и четком виде, они показали, что она неразрешима.

I. 7. ЭМПИРИЧЕСКАЯ РЕДУКЦИЯ

Эмпиризм вообще и позитивизм, в частности, всегда с подозрением относился к теоретическому знанию, к теории. И это подозрение вполне понятно: если какие-то понятия и утверждения слишком далеки от опыта, от практической деятельности, то трудно подавить сомнение: зачем они во­обще нужны? Какую роль они играют в познании и практике? Действи­тельно ли они выражают знание или являются плодом нашей необузданной фантазии? Позитивизм склонялся к последнему мнению. "Конечно религиозные и конечные научные идеи, — писал, например, Г. Спенсер, — одинаково оказываются простыми символами действительности, а не знаниями о ней". Э. Мах видел в теоретическом знании полезный инструмент: "цель физических исследований заключается в установлении зависимости наших чувственных переживаний друг от друга, а понятия и теории физики суть лишь средства для достижения этой цели, — средства временные, которыми мы пользуемся лишь в видах экономии мышления..."^36[36]. Используя сред­ства математической логики, логические позитивисты попытались дать яс­ный и точный ответ на вопрос о природе теоретического знания.

Программа эмпирической редукции логических позитивистов пер­воначально вдохновлялась их убежденностью в том, что знание не только порождается чувственным опытом, но все оно есть не что иное, как описа­ние этого опыта, описание чувственно данного. Из убеждения в эмпириче­ском характере всякого знания естественно вытекало, что всякий научный термин и всякое научное предложение могут быть сведены, "редуцированы" к протокольным предложениям, к терминам наблюдения или, иначе говоря, заменены терминами и предложениями эмпирического языка. Логические позитивисты не довольствовались простой констатацией этой возможности. Для того чтобы провести реформу научного языка, очистить его от философских спекуляций и выявить его подлинное эмпирическое содержание, они действительно попытались осуществить эмпирическую редукцию научного знания. Но осуществление этой программы потерпело крушение^37[37].

Выяснилось, что полностью выразить содержание всех терминов и предложений науки в экстенсиональном эмпирическом языке невозможно. Правда, даже и после этого логические позитивисты, разделив язык науки на эмпирический и теоретический языки, продолжали стремиться хотя бы к частичной редукции теоретических терминов и предложений. Попытки свести термины и предложения теоретического языка к эмпирическому языку привели к некоторым техническим результатам, которые, может быть, были важны и интересны с точки зрения программы, выдвинутой ло­гическим позитивизмом, но они потеряли свой смысл в рамках других ме­тодологических концепций.

Для прояснения сути эмпирической редукции кратко рассмотрим во­прос о редукции теоретических терминов и, в частности, диспозиционных предикатов. "Диспозиционными" называют предикаты, выражающие пред­расположение тела реагировать определенным образом в определенной си­туации, например, "хрупкий", "горючий", "растворимый" и т.п. Они пред­ставляются лежащими наиболее близко к уровню предикатов наблюдения, поэтому если редукция теоретических терминов вообще может быть осу­ществлена, то, по-видимому, проще всего это сделать в отношении таких, наименее "теоретичных", предикатов.

Смысл их кажется простым и ясным: "растворим" обычно понимается как "при погружении в жидкость растворяется", "горючий" — "горит при соответствующем нагревании" и т.п. Приписывая телу некоторую диспози­цию, хотят сказать, что тело ведет себя определенным закономерным обра­зом, например, предложение "Сахар растворим" означает приблизительно следующее: "Если сахар опустить в воду, то он растворяется". Особых трудностей с пониманием диспозиционных предикатов не возникает. Поче­му же их редукция к терминам наблюдения или, говоря иначе, их определе­ние в эмпирическом языке не удалось?

Пусть "Сахар растворим" (Да) мы понимаем как "Если сахар опушен в воду (Q_1a), то сахар растворяется (Q_2a)". В экстенсиональной логике союз "если..., то..." формализуется с помощью материальной импликации "®". Поэтому мы можем установить следующее определение предиката "растворим":

Да = _Df Q_1a ® Q_2a.

Известно, что всякое корректное определение позволяет заменять оп­ределяемый термин тем выражением, посредством которого он определя­ется. Если, скажем, я определяю термин "человек" посредством выражения "разумное животное", то везде, где встречается термин "человек", я имею право заменить его выражением "разумное животное". Точно так же и дан­ное выше определение должно позволить нам везде заменять предложение "Да" эмпирическим предложением "Q_1a ® Q_2a" и, таким образом, устра­нить, или редуцировать, диспозиционный предикат "растворим".

Однако мы сейчас же замечаем, что наше определение неудовле­творительно. Материальная импликация истинна, если антецедент ее ло­жен. Поэтому для всех тел, не погруженных в воду, для которых предложение "Q_1a" ложно, импликация "Q_1a -> Q_2a" будет истинна. В частности, на­пример, для камня, который никогда не бывал в воде, эта импликация ис­тинна. Данное определение заставляет нас считать его растворимым. Но мы вовсе не хотим называть тела "растворимыми" только на том основании, что они никогда не бывали в воде. Редукция явно не удалась.

Уже этот простейший пример дает представление о тех трудностях, с которыми столкнулись попытки осуществить редукцию теоретических вы­ражений к эмпирическим. Карнап в работе "Проверяемость и значение"^38[38] предложил определять диспозиционные предикаты с помощью так назы­ваемых "двусторонних редукционных предложений" вида:

Q_1a ®(Да º Q_2a)

Это предложение говорит, что если тело находится в эксперимен­тальной ситуации, то оно обладает диспозицией тогда и только тогда, когда реагирует соответствующим образом. Карнап называет эти предложения "условными определениями". Они уже не заставляют нас приписывать дис­позицию телам, не находящимся в экспериментальной ситуации. Однако в этом случае они и не помогают нам, так как мы ничего не можем сказать о присущности диспозиции телу на основе редукционного предложения, если его антецедент ложен. Кроме того, как выяснилось, для определения диспозиционного предиката одного редукционного предложения недостаточно, для этого нужен бесконечный ряд таких предложений, описывающих все ситуации, в которых может проявиться диспозиция. Совершенно очевидно, что мы не можем установить этого бесконечного ряда предложений. Сле­довательно, редукция диспозиционного предиката, требующая бесконечно­го множества эмпирических терминов и предложений, невозможна.

В то время как одни логические позитивисты считали теоретическое знание усложненной формой эмпирического знания, другие истолковывали его инструменталистски, лишая его всякого познавательного содержания. После того как выяснилась несводимость теоретических терминов к эмпи­рическим, у логических позитивистов, в сущности, осталось лишь послед­нее. Если теоретическое знание не тождественно эмпирическому, то оно вообще не является знанием, а представляет собой лишь инструмент для обработки и систематизации эмпирических данных. После выполнения своей задачи теоретические термины и предложения могут быть отброше­ны. Инструменталистское понимание теоретического знания отчетливо вы­ражено в так называемой "дилемме теоретика", сформулированной К. Гем-пелем^39[39]. Эта "дилемма" имеет вид следующего рассуждения:

1. Теоретические термины либо выполняют свою функцию, либо не выполняют ее;

2. Если теоретические термины не выполняют своей функции, то они не нужны;

3. Если теоретические термины выполняют свою функцию, то они устанавливают связи между наблюдаемыми явлениями;

4. Но эти связи могут быть установлены и без теоретических терминов;

5. Если же эмпирические связи могут быть установлены и без теоретических терминов, то теоретические термины не нужны;

6. Следовательно, теоретические термины не нужны и когда они выполняют свои функции, и когда они не выполняют этих функций^40[40].

Совершенно очевидно, что центральный пункт "дилеммы" выражен в посылке 3, утверждающей, что функция теоретических терминов является чисто инструментальной. Именно благодаря этому они могут оказаться из­лишними. Нетрудно также заметить, что инструментализм представляет собой один из вариантов логического позитивизма и полностью принимает логико-гносеологические установки последнего. Первоначальный и наибо­лее радикальный критерий демаркации логического позитивизма объявлял ненаучной и бессмысленной как философию, так и почти всю науку, за ис­ключением той ее части, которая описывает чувственно данное. Инстру­ментализм, настаивая на инструментальном характере теоретических тер­минов и предложений, продолжает ту же линию: теоретическое знание в его истолковании оказывается вовсе не знанием, а лишь одним из средств получения знания, без которого, впрочем, можно и обойтись. Таким обра­зом, подобно радикальному верификационизму, инструментализм кромсает топором тело науки, отсекая от нее лучшие части, и служит основанием ре­дукционистской программы.

Редукционная программа логического позитивизма потерпела круше­ние, ибо опиралась на ошибочное убеждение в том, что теоретические тер­мины и предложения сами по себе не обладают познавательным значением и ничего не говорят о мире. Однако неудача редукции как раз и показала, что содержание научных теорий, теоретических терминов и предложений вовсе не исчерпывается эмпирическим или инструментальным содержани­ем. Они говорят о мире нечто большее, чем содержится в протоколах на­блюдения и эксперимента. Вместе с тем, способы эмпирической редукции, разработанные логическими позитивистами, стимулировали интерес к про­блемам экспериментальной проверки научных теорий и в некоторых случаях могли служить описанием того, каким образом ученые переходят от аб­страктных рассуждений к опыту и эксперименту.