Инфляция и первоначальная целостность

В словаре приводится следующее определение слова инфляция: "преувели­ченный, наполненный воздухом, нереально большой и неправдоподобно важный, пребывающий за пределами своих собственных размеров; отсюда такие значения, как тщеславный, самовлюбленный, гордый и самонадеян­ный".6 Я употребляю термин "инфляция" для описания психологической установки и состояния, которое сопровождает идентификацию эго с Само­стью. В этом состоянии нечто малое (эго) присваивает себе качества чего то большого (Самости) и в результате настолько увеличивается, что выходит за пределы своих размеров.

Мы рождаемся в состоянии инфляции. В младенческие годы не сущест­вует ни эго, ни сознания. Все находится в сфере бессознательного. Латент­ное эго пребывает в состоянии полной идентификации с Самостью. Если Самость рождается, то эго созидается. Но поначалу все есть Самость. Нойманн описывает это состояние с помощью образа уробороса (пожирающего свой хвост змея). Поскольку Самость составляет центр и всю совокупность пси­хической жизни, эго, находясь в состоянии полной идентификации с Са­мостью, воспринимает себя как божество. Мы можем сформулировать эту мысль в форме ретроспективы, хотя младенец, разумеется, так не думает. Он пока вообще не способен думать. Вся его психическая жизнь и пережива­ния группируются вокруг априорного допущения существования божества. Это первоначальное состояние бессознательной целостности и совершен­ства служит причиной нашей ностальгии по своим истокам, как личным, так и историческим.

Многие мифы описывают первоначальное состояние человека как со­стояние округленности, целостности, совершенства или блаженства. Ге-сиод записал греческий миф о четырех веках человечества. Первый век—это золотой век, когда на земле был рай. Вторым был серебряный век, эпоха матриархата, когда мужчины подчинялись женщинам. Третьим был брон­зовый век, эпоха войн. Четвертым был железный век. Гесиод охарактери­зовал этот век как эпоху полного упадка. О золотом веке, блаженном состо­янии человечества, Гесиод пишет так:

"(Золотая раса людей) жила подобно богам, без печали, трудов и забот... У них были все блага, ибо плодородная земля без принуждения прино­сила им обильные плоды. Они жили в мире и покое на своих землях. Их окружало множество хороших вещей. Их стада были тучны. Они были любимы блаженными богами".

В блаженный век люди пребывали в единении с богами. Этот век оли­цетворяет состояние еще нерожденного эго. Эго еще не рассталось с чревом бессознательного и поэтому участвует в божественной полноте и всеобщ­ности.

Другой миф о первочеловеке можно найти у Платона. Согласно этому мифу, первочеловек был круглым и своим видом походил на мандалу. По •тому поводу в своих "Диалогах" Платон пишет следующее:

"Первозданный человек был округл, и очертаниями своих боков и спины походил на круг... Ужасны были сила и могущество первозданных людей, помыслы их сердец были велики; они напали на богов ...и чуть было не подчинили их своей власти ...но боги не могли смириться с их дерзос­тью".8

I'm* I Последовательность гештальтов в направлении снизу вверх отражает возможную эволюцию человеческих фигурок на рисунках детей младшего возраста.

В этом фрагменте в установке ясно очерчена инфляционная самонадеянность В начальный период существования округлость равнозначна мнению человека, что он завершен и целостен и поэтому является богом, который может творить что угодно. Существует интересная параллель между мифом о первозданно круглом человеке и проведенными Родой Келлог дованиями в области искусства детей дошкольного возраста. Она отметила, что изображение мандалы или круга доминирует в рисунках маленьких детей, впервые приступивших к рисованию. Вначале двухлетний ребенок с помощью карандаша или цветного мелка просто рисует каракули, вскоре его внимание привлекает пересечение линий, и он начинает рисовать крестики. Затем крестик помещается в кружочек, и мы полу­чаем исходную модель мандалы. Когда ребенок пытается нарисовать чело­веческие фигурки, они, вопреки зрительному восприятию, получаются в ви­де кружочков с руками и ногами, изображенными в виде похожих на лучи продлений кружочка (рис.1). Эти исследования дают эмпирические данные, которые свидетельствуют о том, что в раннем возрасте дети воспринимают человека как круглую, похожую на мандалу структуру и убедительно под­тверждают психологическую точность платоновского мифа о первона­чально круглом человеке. Детские терапевты также считают, что для детей мандала является эффективным целительным образом (рис. 2).

Рис. 2. Этот рисунок, сделанный семилетней девочкой во время психотерапевтических занятий, свидетельствует о восстановлении психического равновесия.

Все это указывает на то, что, образно выражаясь, человеческая психика вначале была круглой, целостной, совершенной, т.е. пребывала в состоянии единства и самодостаточности, равнозначном состоянию самого божества.

Архетипическая идея, устанавливающая связь между детством и близос­тью к божеству, нашла отражение в оде Водсворта "Знаки бессмертия": Наше рождение есть лишь сон и забвение: Душа, появляющаяся с нами, звезда нашей жизни, Обитает в иных местах И пришла издалека. Не в полном забвении И не в абсолютной наготе, Но в облаках славы исходим мы от Бога, И он есть наша обитель: Те небеса, что в детстве окружают нас!

С точки зрения более зрелого возраста, тесная связь детского эго с бо­жеством отражает состояние инфляции. Многие из последующих психоло­гических проблем обусловлены последствиями такой идентификации с божествомВозьмем в качестве примера психологию ребенка в первые пять лет его жизни. С одной стороны, это время свежести восприятия и реагиро­вания; ребенок непосредственно соприкасается с архетипическими реаль­ностями жизни. Это стадия самобытной поэзии, когда в каждом самом обыч­ном событии таятся величественные, пугающие трансперсональные (межличностные) силы. Но, с другой стороны, ребенок способен вести себя как эгоистическое, жестокое и алчное животное. Фрейд охарактеризовал состояние детства как полиморфное извращение. Это довольно нелестная характеристика, но, по меньшей мере, отчасти, она справедлива. Детство невинно, но оно и безответственно. Поэтому детство характеризуется не только неоднозначностью тесной связи с архетипической психикой и ее сверхличностной энергией, но и бессознательной идентификацией и не­реалистической соотнесенностью с архетипической психикой.

У детей, как и у первобытной личности, эго идентифицируется с архе­типической психикой и внешним миром. У первобытных личностей абсо­лютно отсутствует различие между внутренним и внешним. Первобытные личности привлекают цивилизованное сознание своей связью с природой и гармонической включенностью в жизненный процесс. Но первобытные люди являются дикарями, они подвержены тем же ошибкам инфляции, что и дети. Образ первозданной личности вызывает чувство острой тоски у со­временного человека, отчужденного от истоков смысла жизни. Этим объя­сняется привлекательность концепции "благородного дикаря" у Руссо и в бо­лее поздних работах, отражающих ностальгию современного сознания по утраченной мистической связи с природой. Это одна сторона, но сущест­вует и другая, негативная сторона. Реальная жизнь первобытного человека связана с грязью, она унизительна и проникнута чувством страха. Мы и на мгновение не захотели бы оказаться в такой реальности. Так что лишь пер­вобытный символизм и составляет предмет нашей ностальгии.

Оглядываясь на наши психологические истоки, мы обнаруживаем в них двойственный смысл: во-первых, мы видим в них состояние блаженства, це­лостности, единства с природой и богами; во-вторых, по нашим сознатель­ным, человеческим меркам, соотнесенным с пространственно-временной реальностью, наши психологические истоки отражают состояние инфляции: безответственности, необузданной похоти, высокомерия и грубой чувст­венности. Для взрослого человека основная проблема заключается в том, как достигнуть единства с природой и богами, с которых начинается жизнь ребенка, без того, чтобы впасть в инфляцию отождествления с ними.

Такая постановка вопроса справедлива и для проблемы воспитания детей. Каким образом можно эффективно помочь ребенку освободиться от состо­яния инфляции и сформировать реалистическое, ответственное представ­ление о его отношении к миру, сохраняя при этом живую связь с архетипи­ческой психикой, которая необходима, чтобы сделать его личность сильной и жизнерадостной? Проблема состоит в том, чтобы сохранить целостность оси эго-Самость, разрушая при этом идентификацию эго с Самостью. Этот вопрос лежит в основе всех споров о взаимосвязи между снисходительностью и строгостью в воспитании детей.

Снисходительность заключает в себе терпимость И поощряет спонтан­ность ребенка и его связь со своим врожденным источником жизненной энергии. В то же время она поддерживает инфляцию ребенка, которая не соответствует реальным требованиям внешней жизни. С Другой стороны, строгость подчеркивает необходимость жесткого ограничения поведения, способствует разрушению идентичности эго и Самости и достаточно ус­пешно преодолевает инфляцию. В то же время строгость нередко приводит к нарушению жизненно необходимой связи между развивающимся эго и его корнями в бессознательном. Между строгостью и снисходительностью не существует выбора – они составляют пару противоположностей и долж­ны совместно действовать.

Ребенок буквально воспринимает себя как центр мироздания. На началь­ной стадии мать удовлетворяет этому требованию; поэтому вначале такое от­ношение поощряет в ребенке чувство, что его желание является вселенским повелением, и только так, а не иначе, и должно быть. При отсутствии постоян­ной и безоговорочной готовности матери удовлетворять эту потребность ре­бенка он не способен психологически развиваться. Тем не менее, проходит немного времени, и мир неизбежно начинает отвергать требования ребенка. На этой стадии начинается распад первоначальной инфляции, поскольку опыт показал ее несостоятельность. Но на этой же стадии начинается и от­чуждение; нарушается ось эго-Самость. В процессе узнавания, что ребенок не является божеством, которым он себя считал, возникает незаживающая психическая рана. Ребенок изгоняется из рая, и тогда возникают чувства разлуки и постоянной ранимости.

Переживания отчужденности возникают неоднократно, переходя в жизнь взрослого человека. При этом имеет место двойственный процесс. С одной стороны, в жизни мы постоянно сталкиваемся с реальностями, которые всту­пают в противоречие с бессознательными допущениями эго. Таким обра­зом, происходит развитие и отделение эго от своей бессознательной иден­тичности с Самостью. В то же время для сохранения целостности личности мы должны постоянно обеспечивать воссоединение эго с Самостью; в про­тивном случае в процессе отделения эго от Самости возникает реальная опасность разрушения важной связи между ними. При серьезном нарушении такой связи мы отчуждаемся от наших глубин и готовим почву для психиче­ского расстройства.

Первоначальное положение дел- воспитание себя, как центра мирозда­ния—нередко существует довольно долго и после детства. например, у меня был пациент, который наивно смотрел на мир как свою книжку с кар­тинками. Он полагал, что все вещи, с которыми ему приходилось сталкиваться, существуют специально для его развлечения или обучения. Он буква­льно воспринимал мир как свою устрицу. Внешние переживания не обладали независимой реальностью или смыслом. Исключения составляли только те переживания, которые имели к нему непосредственное отношение. Дру­гой пациент был убежден, что после его смерти наступит конец мира. При таком умонастроении, когда возникают подобные идеи, идентификация с Самостью равнозначна идентификации с миром. Самость и мир имеют одинаковое протяжение во времени и в пространстве. Вне сомнения, такое восприятие вещей заключает в себе зерно истины и характеризуется эффек­тивностью; но эта точка зрения оказывает, бесспорно, пагубное влияние на первых стадиях психологического развития, когда эго старается выделиться из первичной целостности. В более поздние годы жизни понимание не­разрывности внутреннего и внешнего мира способно оказать целитель­ное воздействие на человека. Здесь мы имеем еще один пример влияния алхимического бога Меркурия—целительного для одних и губительного для других.

Многие виды психозов позволяют более основательно понять иденти­фикацию эго с Самостью как центром мироздания или высшим принци­пом. В частности, распространенную среди душевнобольных манию вели­чия, когда больной воображает себя Христом или Наполеоном, лучше всего рассматривать как регрессию к первичной инфантильности, при которой эго идентифицируется с Самостью. Идеи соотнесенности также являются симптомами крайней идентичности эго и Самости. В таких случаях чело­век думает, что некоторые объективные события имеют к нему скрытое от­ношение. У параноика такая мания принимает характер преследования. Например, увидев монтажников, занимающихся ремонтом проводов на те­лефонном столбе, одна из моих пациенток истолковала их действия как попытку установить подслушивающее устройство с целью добыть компро­метирующие ее сведения. Другой пациент считал, что телекомментатор но­востей передавал ему личное сообщение. Такие мании проистекают из со­стояния идентичности эго и Самости, когда человек считает себя центром мироздания и поэтому придает личное значение внешним событиям, кото­рые в действительности не имеют отношения к его жизни.

Известным примером инфляции идентичности эго и Самости является состояние, которое Г. Бейнс назвал "условной или предварительной жиз­нью". Это состояние Бейнс описывает следующим образом:

"(Условная или предварительная жизнь) обозначает психологическую установку, свободную от чувства ответственности по отношению к не­существенным событиям реальной жизни, словно виновниками таких событий являются родители, государство или, в крайнем случае, прови­дение... (Это) состояние инфантильной безответственности и зависи­мости".

М.-Л. фон Франц описывает это состояние как идентификацию с обра­зом pueraeternus (вечного ребенка). Для человека, который находится в та­ком состоянии, все то, что он делает:

"...пока не составляет предмет его реальных устремлений, и поэтому здесь всегда присутствует фантазия, что когда-нибудь в будущем про­изойдет нечто настоящее. В дальнейшем эта установка предполагает постоянный внутренний отказ взять на себя обязательства по отношению к данному моменту. Эта установка нередко (в большей или меньшей мере) сопровождается комплексом спасителя или мессии, когда чело­век думает, что настанет день, и он спасет мир, скажет последнее слово в философии, религии или политике, или совершит что-нибудь в этом ду­хе. Дело может зайти настолько далеко, что состояние примет типичную форму мании величия. Менее значительные признаки этого состояния прослеживаются в представлении человека о том, что его время "еще не наступило". Чувство ужаса неизменно вызывает у человека такого типа только одно—обязательство что-нибудь делать. Он ужасно боится связать себя обязательствами, войти в пространство и время, быть тем, кем он есть".

Психотерапевт нередко встречается с пациентами такого типа. Такой человек считает себя многообещающей личностью. У него много талантов и потенциальных возможностей. Он нередко жалуется на слишком широкий диапазон своих способностей и интересов. Избыток дарований—это его проклятье. Он мог бы сделать все, что угодно, но не может решиться на что-нибудь определенное. Проблема состоит в том, что у него много планов, но ни один из них не осуществляется. Чтобы достичь реального успеха, он должен отказаться от ряда других потенциальных возможностей. Он дол­жен отказаться от идентификации с первичной бессознательной целостно­стью и добровольно признать, что является реальным фрагментом вместо нереального целого. Чтобы стать кем-то в действительности, он должен от­казаться от всего в потенции. Архетип вечного ребенка составляет один из образов Самости, но идентификация с ним означает, что индивид никогда не добьется реальных свершений.

Существует множество менее ярких примеров инфляции, которую можно было бы назвать инфляцией обыденной жизни. Мы можем определить со­стояние инфляции, когда видим, как кто-нибудь (в том числе и мы сами) реализует в переживании одно из качеств божества, т.е. выходит за собстве­нно человеческие пределы. Приступы гнева являются примерами состояния инфляции. В гневе доминирует стремление навязать свою волю окружаю­щим. Это разновидность комплекса Иеговы. Влечение к мести также отражение идентификации с божеством. В такие моменты человеку следовало бы вспомнить о заповеди: "Мне отмщение" сказал Господь, т.е. не тебе. Мно­гие греческие трагедии изображают роковые последствия, которые насту­пают, когда человек берет в свои руки божественное отмщение.

Все виды властной мотивации являются симптомами инфляции. Когда мотив власти составляет основу поступка, тогда предполагается, что чело­век обладает всемогуществом. Но всемогущество составляет качество только Бога. Интеллектуальная ригидность, отождествляющая свою частную ис­тину или мнение с всеобщей истиной, также свидетельствует о наличии инфляции. Здесь предполагается всеведение. Вожделение и все поступки, в основе которых лежит принцип чистого наслаждения, отражают состояние инфляции. Любое желание, рассматривающее свое удовлетворение как ос­новную ценность, выходит за пределы реальности эго и, следовательно, присваивает себе качества сверхличностных сил.

Практически никто из нас, хотя бы в глубине души, не лишен остаточного признака инфляции, которая проявляется в иллюзии бессмертия. Вряд ли найдется хотя бы один человек, абсолютно свободный от идентификации с этим аспектом инфляции. Поэтому близкое соприкосновение со смертью вызывает утрату иллюзий. Внезапно приходит понимание, как драгоценно время просто из-за его ограниченности. Такой опыт нередко позволяет по-новому взглянуть на жизнь, более продуктивно трудиться и установить бо­лее человеческие отношения. Благодаря разрушению области идентичности эго и Самости, когда освобождается новое количество психической энергии для сознания, указанный опыт позволяет осуществить новый скачок в пси­хологическом развитии индивида.

Существует еще и негативная инфляция. Ее можно охарактеризовать как идентификацию с божественной жертвой—чрезмерным, безграничным ощущением вины и страдания. Мы видим это в случаях меланхолии, в кото­рых отражается чувство, что "во всем мире нет человека, более виновного, чем я". Здесь просто слишком много вины. В действительности взятие на себя непомерной ответственности свидетельствует о наличии инфляции, поскольку такой акт выходит за пределы собственно человеческих возмож­ностей. Избыток смирения и высокомерия, любви и альтруизма, эгоизма и стремления к власти является симптомом инфляции.

Состояния идентификации с анимусом и анимой также могут рассмат­риваться как инфляция. Произвольные мнения анимуса уподобляются речи божества. Мрачное негодование, испытываемое человеком, одержимым ани­мой, выражается в таких словах: "Веди себя так, как я тебе сказал, иначе я от­кажусь от тебя; а без моего признания ты погибнешь".

Существует целая философская система, в основе которой лежит состо­яние идентичности эго и Самости. Эта система рассматривает все в мире как проистекающее из личностного эго и как соотнесенное с ним. Она называ­ется солипсизмом, от слов solus ipse, "только я". Ф. Бредли характеризует точку зрения солипсизма следующим образом:

"Я не в силах переступить границы опыта, и опыт есть мой опыт. Отсюда следует, что вне меня ничего не существует; ибо в опыте даны только ее (Самости) состояния".

Шиллер более ярко определяет солипсизм "как учение о том, что все су­ществующее есть опыт, и существует только один субъект опыта. Солипсист думает, что единственным субъектом опыта является он сам.

З.АДАМ И ПРОМЕТЕЙ

Последствия первичной инфляции ярко запечатлены в мифологии. Заме­чательным примером такого описания является миф о саде Ндемском, ко­торый, и это знаменательно, назван мифом о грехопадении человека. Об этом мифе Юнг пишет:

"Легенда о грехопадении содержит глубокую теорию; в 11ей отражается смутное предчувствие, что освобождение сознания эго дело рук Люци­фера. Вся история человечества изначально заключалась в конфликте между его чувством неполноценности и высокомерием".17 В Книге Бытия описано, как Бог поселил человека в Саду Едемском, го­воря: "От всякого дерева в саду ты будешь есть; а от дерева познания добра и зла, не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертию ум­решь". Затем идет описание создания Евы из ребра Адама и обольщение Евы змеем, который сказал ей: "Нет, не умрете; но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете; как боги, знаю­щие добро и зло". Поэтому Адам и Ева вкусили запретный плод. "И откры­лись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные лис­тья, и сделали себе опоясания". Обнаружив их iнеповиновение, Бог проклял их. Далее идут весьма знаменательные слова: "И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно. И выслал его Господь Бог из сада эдемского, что6ы возделывать зем­лю, из которой он взят. И изгнал Адама, и поставил на востоке у сада Едемского херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни".

Этот миф стоит у истока древнееврейской ветви нашей культурной тра­диции и имеет глубокий психологический смысл. Легенда о саде Едемском сопоставима с греческим мифом о золотом иске и платоновским мифом о круглом первочеловеке. Сад Едемский имел некоторый особенности мандалы: из Едема выходят четыре реки, а в центре помещается дерево жизни Сад-мандала изображает Самое Самость отражая и данном случае первич­ное единство эго с природой и божеством. Это первоначальное, бессозна­тельное состояние животного бытия в единении со своей Самостью. Оно называется райским, потому что еще не возникло сознание следовательно, здесь нет конфликта. Эго содержится в чреве Самости .

Существует еще одна особенность, указывающая на Первичную целост­ность—создание Евы из Адама. Очевидно, что изначально, Адам был герма­фродитом, иначе невозможно было бы создать из него женщину, Вероятно, здесь содержатся пережитки более древнего мифа, в котором первый чело­век, несомненно, был гермафродитом. Вне сомнения, этот очень древний миф подвергся изменениям в соответствии с односторонней патриархаль­ной установкой иудеев, которая умаляла роль женского элемента психиче­ского, сводя его до ребра Адама. Разделение Адама на мужской и женский элементы аналогично и равнозначно его расставанию с райским садом. Оба процесса имеют одно последствие,—человек расстается с первоначальной целостностью и отчуждается от нес.

Драма обольщения и грехопадения начинается, когда первоначальное состояние пассивной инфляции превращается в активную инфляцию кон­кретного деяния. В целом подход и привлекательность змея выражаются в инфляционных терминах—"вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы бу­дете, как Бог". Поэтому плод дерева был съеден, и наступили неизбежные последствия. Все начинается потому, что Адам и Ева осмеливаются поступить в соответствии со своим желанием быть, как Бог.

Миф изображает рождение сознания как преступление, которое отчуж­дает человека от Бога и от своей первоначальной предсознательной целостности. Вне сомнения, плод символизирует сознание. Плод дерева познания добра и зла позволяет понять противоположности, что и составляет специфическую особенность сознания, таким образом, согласно этому мифу и теологическим теориям, опирающимся на него, сознание есть первородный грех, первородный btbris (гордынz) и, следовательно, заключает в себе основную причину всего зла в человеческой природе. Но существовало и иное понимание этого мифа. В частности, офиты (гностическая секта) поклонялись змею. В принципе они придерживались тех же взглядов, что и современная психология. По мнению офитов, змей представлял духовный принцип, символизировавший освобождение от зависимости от демиурга, который создал сад Едемский и держал человека в неведении. Змей счи­тался хорошим, а Иегова плохим. С психологической точки зрения, змей олицетворяет принцип гнозиса, познания или возникновения сознания. Обольщение змеем символизирует стремление человека к самореализа­ции и принцип индивидуации. Некоторые гностические секты даже иден­тифицировали змея в саду Едемском с Христом.

Вкушение запретного плода отмечает переход от вечного состояния бессознательного единства с Самостью (бездумное, животное состояние) к реальной, сознательной жизни в пространстве и времени. Одним словом, миф символизирует рождение эго. Процесс рождения эго приводит к его от­чуждению от истоков. Теперь эго входит в мир страдания, конфликтов и неуверенности. Неудивительно, что мы столь неохотно делаем шаг к до­стижению более высокого уровня сознания.

Другая особенность "грехопадения" в сферу сознания заключается в том, что Адам и Ева узнали, что они наги. Сексуальность и инстинкты не­ожиданно превратились в табу и предметы стыда. Сознание как духовный принцип создало противоположность естественной, инстинктивной, жи­вотной функции. Двойственность, диссоциация и вытеснение возникли в человеческой психике одновременно с сознанием. Это означает, что для обеспечения права на независимое существование сознание должно, по меньшей мере, на начальном этапе, занимать антагонистическую позицию по отношению к бессознательному. Такое понимание свидетельствует о за­блуждении всех утопических психологических теорий, предполагающих, что человеческая личность может быть целостной и здоровой только при условии, что в детстве она не подвергается сексуальным и инстинктивным притеснениям. Естественные, необходимые стадии психического разви­тия требуют поляризации противоположностей: сознательного и бессозна­тельного, духа и природы.

Но наш анализ мифа о грехопадении будет неполным, если мы остано­вимся на том, как Адам и Ева уныло стали жить трудной жизнью в мире ре­альности, в поте лица своего, зарабатывая хлеб насущный и в муках рожая детей. Дело в том, что в саду Едемском было два дерева: не только дерево познания добра и зла, но и дерево жизни. Иегова выказал определенную обеспокоенность, что человек обнаружит второе дерево и вкусит его да­ров. Что это означает? В "Еврейских легендах" Гинсберг приводит интерес­ную легенду о дереве жизни, которая в какой-то мере проливает свет на данный вопрос:

"В раю находятся дерево жизни и дерево знания, причем последнее об­разует ограду вокруг первого. Только тот, кто расчистил для себя путь через дерево знания, может приблизиться к дереву жизни, которое настолько огромно, что человеку понадобилось бы 500 лет, чтобы одолеть расстояние, равное диаметру ствола этого дерева. Не менее огромно и пространство, затеняемое его ветвями. Из-под дерева вытекает вода, которая орошает всю землю и затем разделяется на четыре потока: Ганг, Нил, Тигр и Евфрат".

Легенды, возникшие вокруг этого мифа, развивают и дополняют те точки зрения, которые не нашли выражения в первоначальной истории, словно отражая стремление коллективной психики восполнить картину и полностью разъяснить ее символический смысл. Мне кажется, что именно так обстоит" дело с приведенной легендой. Библейский вариант дает до­вольно неясное представление о взаимосвязи между деревом знания и де­ревом жизни. Приведенная легенда дает более ясное и удовлетворительное изображение. Легенда представляет дерево жизни как омфалос, пуп земли, и оно аналогично мировому дереву Игдразиль. В Библии сказано, что плод дерева жизни дарует бессмертие. До грехопадения Адам и Ева были бес­смертными, но они были и бессознательными. Если бы они вкусили плод дерева жизни после грехопадения, то достигли бы как сознания, так и бес­смертия. Иегова противится любому вторжению в его сферу и ставит херу­вима с пламенеющим мечом, чтобы охранить путь к дереву жизни. Тем не менее, упомянутая еврейская легенда в определенной мере позволяет нам понять, как можно найти дерево жизни. К нему можно добраться, расчис­тив путь через похожее на изгородь дерево познания добра и зла. Иными словами, человек должен неоднократно обольщаться змеем, постоянно вкушать плод познания и таким образом прогрызать путь к дереву жизни. Восстановить утраченную целостность мы сможем только тогда, когда в полной мере вкусим и ассимилируем плоды сознания.

Миф о грехопадении отражает не просто модель и процесс первона­чального рождения сознания из бессознательного, но еще и процесс, ко­торый в той или иной форме осуществляется в каждом человеке при каж­дом новом расширении границ сознания. Вместе с офитами я считаю, что изображение Адама и Евы как бесчестных садовых воров страдает неко­торой односторонностью. Их поступок в равной мере можно было бы оха­рактеризовать как героический. Они жертвуют комфортом пассивного повиновения ради достижения большей сознательности. В конечном счете, и змей оказывается благодетелем, если мы ценим сознательность больше, чем комфорт.

В процессе психоаналитической работы мы нередко обнаруживаем фрагменты темы первоначального грехопадения человека во многих снови­дениях. Они обычно появляются в те моменты, когда возникают новые со­знательные инсайты. В сновидениях часто фигурирует тема встречи со змеей или змеиного укуса. В последнем случае сны, как правило, имеют такой же смысл, как и: обольщение змеем Адама и Евы в саду Едемском, а именно: ис­чезает старое положение дел и рождается новое сознательное понимание (инсайт). Этот процесс нередко воспринимается как нечто чуждое и опас­ное, поэтому такие сновидения никогда не бывают приятными. В то же время змеиный укус свидетельствует о начале формирования новой установки и ориентации. Вообще говоря, переходное сновидение имеет важное значе­ние. Кроме того, сновидения о совершении преступления имеют такое же значение, как и первоначальное похищение плода. То, что составляет преступ­ление на одной стадии психологического развития, имеет законный харак­тер на другой стадии. Невозможно достичь новой стадии психологическо­го развития, не осмелившись поставить под сомнение законность кодекса предыдущей стадии. Поэтому каждый новый шаг воспринимается как пре­ступление и: сопровождается чувством вины, ибо границы старых критери­ев, старого образа жизни остались нерушимыми. Таким образом, первый шаг сопровождается ощущением совершения преступления. Сны, в кото­рых сновидец получает плоды—яблоки, вишни, помидоры—нередко имеют такой же смысл. Они соотносятся с темой вкушения запретного плода и зна­менуют вхождение в новую область сознательного понимания с такими же последствиями, как и при вкушении запретного плода.

Ниже приводится пример современного сновидения, в котором затро­нута старая тема обольщения в саду Едемском. Этот сон приснился чело­веку в возрасте старше 40 лет. Он впервые обратился ко мне по поводу "писательских проблем" и приступов беспокойства. Он был талантлив и полон творческих; идей и замыслов. Ему снились замечательные сны, в которых он видел целые спектакли с детальной проработкой костюмов и музыки. Но он не мог заставить себя изложить их на бумаге. Сон, казалось, обладал достаточной реальностью, чтобы освободить писателя от обязанности во­плотить в жизнь те замечательные сочинения, которые являлись к нему в фантазии. Такая установка отражает идентификацию с первоначальной бессознательной целостностью; это—временная жизнь, которая сторо­нится тяжкою труда, необходимого для актуализации потенциальных воз­можностей:. Хотя они думал, что ему хочется писать, тем не менее, фанта­зии бессознательно рассматривались как самодостаточные реальности. Такой чело век боится связать себя обязательствами, необходимыми для создания чего-то реального. Он потеряет чувство безопасности, связан­ное с анонимностью, и станет объектом неодобрения. Он боится подверг­нуться критике за свою определенность. Это сводится к жизни в "саду Едем­ском", где человек не осмеливается вкусить плод сознания. Приведем сновидение этого писателя:

"Я нахожусь в обстановке, которая напоминает мне Кьеркегора. Я вхо­жу в книжную лавку, чтобы найти определенную книгу. Нахожу и по­купаю нужную мне книгу. Она называется "Человек среди терний". Сцена меняется. Сестра приготовила мне огромный черно-шоколадный торт. On покрыт тонким слоем красной глазури, похожим на плотно прилегающую красную одежду. Хотя мне всегда запрещали есть шо­колад, поскольку он вызывает у меня аллергию, тем не менее, я ем торт без неприятных последствий".

Этот сон вызвал у сновидца следующие ассоциации. Он воспринял Кьер­кегора как встревоженного человека, как человека, который находится в состоянии конфликта между протиюположностями, в частности, конфликта между эстетической и религиозной установками. Название книги—"Чело­век среди терний"—напомнило сновидцу Христа и его терновый венец. По поводу шоколадного торта сновидец сказал, что он всегда считал торт вредным, поскольку он вызывает у него тошноту. Красная глазурь, похожая на "плотно облегающую красную одежду", напомнила ему о "чем-то таком, что мог бы носить дьявол".

При всей своей современной и личностной образности это сновидение содержит близкую аналогию с древним мифом об изгнании Адама из рая. Исходя из этой архетипической аналогии, можно предположить, что сон отражает потенциальный переход в личном развитии данного человека. Самое замечательное в этом сне заключается в поедании торта. Торт черный и имеет красное покрытие, которое ассоциируется с дьяволом. Черное как антитеза белого соотносится с мраком и злом. Сновидец считал шоколад­ный торт вредным для своего здоровья, что указывает на его сознательный страх перед бессознательным. Поедание этого "вредного" торта символи­чески равнозначно змеиному укусу или вкушению запретного плода. В ре­зультате наступает осознание противоположностей (познание добра и зла), а это означает, что человек входит в состояние сознательного конфликта. Конфликт возникает при каждом новом расширении области сознания. С помощью конфликта каждый новый участок сознания сообщает о своем существовании.

Хотя сновидец и утверждает, что съел торт без неприятных последствий, тем не менее, первая сцена сновидения отражает последствия в символи­ческой форме. Не имеет значения то, что эта сцена предшествует поеданию торта. Временная последовательность и причинная связь неприменимы в сновидениях. При наличии в сновидении нескольких сцен их обычно интерпретируют как различные способы описания одной основной идеи. Иными словами, поток образов в сновидениях вращается вокруг опреде­ленных узловых центров вместо того, чтобы двигаться по прямой линии, как это делает рациональное мышление. Таким образом, пребывание сно­видца в кьеркегоровской атмосфере и покупка книги "Человек среди тер­ний" символически отражают поедание "вредного" черного торта. Поеда­ние торта означает вхождение в кьеркегоровское восприятие конфликта и понимание образа "человек среди терний"— либо Христа, которому до­велось терпеть невероятное напряжение, вызванное противоположнос­тями его божественной и челов