Военизированный захват собственности

Фактически эта вторая волна была особо мучительной экономической шоковой терапией: поскольку стихия так эффективно очистила побережье, процессы переселения и передачи собственности, которые в обычных условиях растянулись бы на долгие годы, прошли всего за несколько дней или недель. Можно было видеть, как сотни тысяч бедных людей с коричневой кожей (те самые рыбаки, работу которых Всемирный банк счел «непродуктивной») были выселены вопреки своему желанию, чтобы освободить место для исключительно богатых и преимущественно светлокожих людей — «высокопродуктивных» туристов. Два экономических полюса глобализации, которые как будто живут не только в разных странах, но и в разных столетиях, вступили в непосредственный конфликт из-за участков прибрежной зоны: одни боролись за свое право работать, другие — за свое право развлекаться. Учитывая, что за право последних стояла вооруженная полиция и частная охрана, это превратилось в военизированный захват собственности, в классовую борьбу на побережье.

Самые яркие стычки такого рода произошли в Таиланде, где уже спустя сутки после цунами деловые люди поставили вооруженную охрану на территориях, которые они мечтали использовать для развития туризма. В некоторых случаях охранники даже не подпускали местных жителей к развалинам своих домов, где те надеялись найти тела погибших детей [34]. Группа поддержки жертв цунами Таиланда решила бороться против этого захвата земли. Она создала документ, где говорилось, что для «бизнесменов-политиков цунами было ответом на их молитвы, поскольку волна в буквальном смысле очистила берега от поселений, которые давно мешали их планам выстроить тут отели, казино и туристические объекты или разводить креветок. Теперь же все побережье для них стало новой и доступной землей» [35].

Доступная земля. В колониальную эпоху для этого использовался сомнительный юридический термин — «ничейная земля». Если территорию признавали пустой или «неиспользуемой», ею можно было завладеть, безжалостно выселив аборигенов. В странах, пострадавших от цунами, идея «доступной земли» была нагружена этим уродливым историческим прошлым, воспоминаниями об отнятых богатствах и попытках принести аборигенам «цивилизацию». Рыбак по имени Ниджам, которого я встретила на берегу Аругам-Бей, именно так это и воспринимал: «Правительство думает, что наши сети и наша рыба — грязные и убогие вещи, и потому хочет, чтобы мы оставили берег. Чтобы ублажить иностранцев, они обращаются со своим народом как с дикарями». Развалины хижин правительство воспринимало как ничейную землю.

Когда я увидела Ниджама, его окружали другие рыбаки, вернувшиеся после ловли, с глазами, красными от соленой воды. Когда я упомянула о намерении правительства переселить мелких рыбаков на другой берег, некоторые из них начали махать ножами для разделки рыбы и заявили, что «соберут своих людей и все свои силы» ради борьбы за родную землю. Когда-то они были рады, что рядом с ними находятся отели и рестораны. «Но сейчас, — сказал рыбак Абдул, — когда мы отдали им немного нашей земли, они хотят получить ее всю целиком». Другой рыбак, по имени Мансур, указал на пальму, в тени которой мы стояли, — достаточно крепкое дерево, чтобы противостоять натиску цунами: «Эти деревья посадил мой прапрадедушка. Почему мы должны переселяться на другой берег?» Один из его родственников клялся: «Мы уйдем отсюда только тогда, когда океан пересохнет».

Поток денежной помощи на восстановление после цунами должен был дать Шри-Ланке шанс построить прочный мир после всех невыносимо тяжелых невзгод и потерь. Однако в Аругам-Бей и по всему восточному побережью он стал началом новой войны за то, кому должны принести благополучие эти деньги: сингальцам, тамильцам или мусульманам, — либо же, что всего хуже, реальные преимущества получат иностранцы за счет местных жителей.

Меня охватило ощущение дежавю: как будто ветер поменял направление и тут возникнет еще одна страна после «реконструкции», что обернется постоянным разрушением. Год назад в Ираке я слышала точно такие же разговоры о восстановлении в пользу курдов или избранных шиитов. Некоторые сотрудники организаций для помощи, встреченные мной в Коломбо, говорили о том, насколько приятнее работать в Шри-Ланке по сравнению с Ираком или Афганистаном — тут к неправительственным организациям относились нейтрально или даже с уважением, а «восстановление» еще не стало грязным словом. Но это начало меняться. В столице я увидела плакаты с карикатурным изображением западных людей, приехавших оказывать помощь: они набивали карманы деньгами, пока местные жители голодают.

Неправительственные организации стали мишенью для выражения ненависти к восстановлению по той причине, что они были заметны, облепили своими логотипами все доступные поверхности на побережье, тогда как Всемирный банк, USAID и правительственные чиновники, мечтавшие о втором Бали, редко покидали свои городские офисы. Ситуация оказалась комичной, поскольку неправительственные организации единственные оказывали хоть какую-то помощь, но их помощь слишком часто была совершенно неадекватной. Отчасти проблема заключалась в том, что помогающих организаций было слишком много и они были настолько оторваны от людей, которым служили. Почти каждый встречный говорил мне о «дикой жизни неправительственных организаций»: о роскошных отелях, виллах на берегу и — что сильнее всего вызывало ярость населения — спортивных автомобилях новейших моделей. Ими владели все организации помощи, и эти монстры были слишком широкими и сильными для узких и грязных дорог Шри-Ланки. Весь день они разъезжали мимо лагерей, вынуждая их обитателей вдыхать дорожную пыль, трепетали на ветру флаги с логотипами организаций: Oxfam, World Vision, Save the Children<a l:href="#note_07" type="note">*</a> — как будто они явились с загадочной иной планеты неправительственных организаций. В такой жаркой стране, как Шри-Ланка, машины с тонированными стеклами и прохладой кондиционеров, были не просто средством передвижения, они были микроклиматом на колесах.

Наблюдая за ростом недовольства, я невольно думала о том, как быстро Шри-Ланка уподобится Ираку и Афганистану, где реконструкция настолько сильно напоминает грабеж, что сотрудники помогающих организаций стали мишенью насилия. Это произошло вскоре после моего отъезда: семнадцать граждан Шри-Ланки, работавших в международной неправительственной организации Action Against Hunger, были убиты в своем офисе около портового города Тринкомали на восточном побережье. Это породило новую волну насилия, так что восстановление приостановилось. После нескольких подобных инцидентов многие организации, оказывавшие помощь, покинули страну, опасаясь за жизнь своих сотрудников. Другие подались на юг Шри-Ланки, где правительство контролирует ситуацию, оставив контролируемые «Тиграми Тамила» районы востока, сильнее всего пострадавшие от катастрофы, без помощи. Это лишь увеличило подозрения населения о том, что средства, выделенные на помощь, тратятся нечестным образом, особенно после того как одно исследование в конце 2006 года показало, что, хотя здания, разрушенные цунами, в основном до сих пор остаются развалинами, тут есть одно исключение — и оно касается южных районов, где живут избиратели президента. Там загадочным образом было восстановлено 173 процента разрушенных домов [36].

Сотрудники оказывающих помощь организаций, которые еще остались на востоке, неподалеку от Аругам-Бей, теперь наблюдают новую волну переселения — это сотни тысяч людей, которые вынуждены покинуть свои дома из-за насилия. Как писала газета New York Times, сотрудники ООН, «которые вначале договорились восстанавливать школы, разрушенные цунами, вынуждены были строить туалеты для беженцев из районов, где происходят столкновения» [37].

В июле 2006 года «Тигры Тамила» официально объявили, что договор о прекращении огня закончен: реконструкция остановилась, и война вернулась. Не прошло и года, как в боях погибло более 4000 человек. Лишь малая часть домов, разрушенных цунами, была восстановлена на восточном побережье, но сотни новых зданий носили на себе отпечатки пуль, от взрывов разлетались вдребезги только что вставленные окна и обрушивались новенькие крыши.

Трудно сказать, в какой мере решение использовать цунами как шанс для наступления капитализма катастроф послужило причиной возобновления гражданской войны. Мир в этой стране всегда был нестабильным, и обе стороны продолжали относиться к противнику с подозрением. Но одно можно сказать определенно: чтобы в Шри-Ланке укоренился мир, он должен был бы перевешивать выгоды войны, включая реальную экономическую выгоду от военной экономики, когда армия заботится о семьях своих солдат, а «Тигры Тамила» — о семьях своих бойцов и смертников.

Невиданная щедрость людей сразу после цунами давала редкую возможность найти подлинный мир: достичь равенства в стране, восстановить не только разрушенные селения, но и доверие их обитателей. Вместо этого Шри-Ланка (подобно Ираку) получила то, что политолог Университета Оттавы Рональд Пэрис назвал «наказанием за мир», — жестокую соревновательную модель экономики, которая сделала жизнь большинства людей еще труднее в тот момент, когда им всего нужнее было примирение и смягчение конфликтов [38]. Фактически под видом мира Шри-Ланке предложили нового рода войну. Продолжающееся насилие было нацелено на обетованную землю, независимость и славу. Что нес в себе корпоративный мир — отказ от земли сейчас и мифический лифт Джона Варли в далеком будущем?

Крестовый поход чикагской школы в случае победы повсеместно оставлял за собой класс второсортных людей, к которым относилось от 25 до 60 процентов населения. Это всегда было своеобразной войной. Но когда военизированная экономика массового выселения и упразднения культуры побеждает в стране, и без того пострадавшей от катастрофы и раздираемой этническими конфликтами, ситуация становится гораздо опасней. Такое «наказание за мир», как о том на протяжении многих лет писал Кейнс, влечет за собой серьезные политические последствия, в том числе еще более кровавые войны.

ГЛАВА 20
АПАРТЕИД КАТАСТРОФ:
МИР «ЗЕЛЕНЫХ ЗОН» И «КРАСНЫХ ЗОН»

Забудьте обычную мысль о том, что катастрофы не делают различий и на своем пути сметают все с «демократическим» равнодушием. Бедствия поражают именно неимущих, тех, кто строит свою жизнь на риске. Помощь также избирательна.

Ураган «Катрина» не был чем-то непредвиденным. Это бедствие было результатом политической структуры, которая передает свою ответственность частным подрядчикам и в итоге отказывается отвечать за что-либо вообще.

На второй неделе сентября 2005 года мы с моим мужем Эви, а также с Эндрю, который был со мной в Ираке, прибыли в Новый Орлеан. Мы снимали документальный фильм в городе, который местами был еще затоплен. В 6 часов вечера город погрузился в полный мрак, и мы кружили по нему, пытаясь отыскать дорогу. Светофоры не работали, половина дорожных знаков была унесена или перевернута ураганом. Многие дороги были непроходимы из-за мусора или воды, а в машинах, которые пытались преодолеть эти препятствия, в основном сидели такие же иногородние люди, как и мы, которые заблудились.

И тут мы попали в аварию: на середину перекрестка выскочил старенький Ford на полной скорости. Наша машина выехала на обочину, протаранила железную ограду и, врезавшись в здание, остановилась. К счастью, обошлось без тяжелых травм с обеих сторон, однако я не заметила, как оказалась на носилках и меня куда-то повезли. Хотя после удара мое сознание было в тумане, я прекрасно понимала, что, куда бы меня ни доставила скорая, меня не ждет ничего хорошего. Я вспоминала ужасающие сцены во временном медицинском центре в аэропорту Нового Орлеана: докторов и медсестер там остро не хватало, так что престарелые эвакуированные часами сидели в своих инвалидных креслах, ожидая, когда к ним кто-нибудь подойдет. Я вспоминала также Благотворительный госпиталь, который в Новом Орлеане выполнял роль приемной скорой помощи, мимо которого мы проезжали в тот день. Его затопило, и персонал сражался изо всех сил за жизнь пациентов, но этих сил у них было немного. Я умоляла медработников меня отпустить. Помню, как уверяла их, что со мной все в порядке, абсолютно все в порядке, — и тут снова потеряла сознание.

Оказалось, что мы прибыли в самый современный и тихий госпиталь из всех, что я когда-либо могла видеть. В отличие от медицинских учреждений, забитых эвакуированными, в Медицинском центре Окснера — который обещает «заботу о здоровье при спокойствии духа» — докторов, медсестер и санитаров было намного больше, чем пациентов. На самом деле тут было всего несколько пациентов в белоснежной чистой палате. Моментально меня поместили в отдельную просторную комнату, где моими ранами и синяками занялась небольшая группа медиков. Три медсестры моментально доставили меня в рентгеновский кабинет, чтобы сделать снимок шейного отдела позвоночника, а вежливый доктор-южанин удалил мелкие осколки стекла из ран и наложил несколько швов.

Человеку, хорошо знакомому с канадской государственной системой здравоохранения, все это казалось удивительным; обычно мне приходится ждать около 40 минут, чтобы попасть на прием к обычному практикующему врачу. И это чудо находилось в центре Нового Орлеана — в эпицентре катастрофы, где потребность в медицинской помощи была острее, чем в любой другой точке США за последние годы. В мою палату вошел вежливый администратор и объяснил ситуацию: «В Америке мы платим за медицинскую помощь. Я очень сожалею — это действительно ужасно. Мы хотели бы, чтобы у нас была ваша канадская система государственного здравоохранения. Заполните, пожалуйста, эти формы».

Через пару часов я могла бы покинуть это заведение, если б не полная темнота над городом. «А самая главная проблема, — сказал мне частный охранник в вестибюле, где мы оба коротали время, — это наркоманы. У них ломка, и они пытаются пробраться в аптеку».

Поскольку аптека была крепко заперта, мне пришлось попросить обезболивающее у любезного врача-стажера. Я спросила его, что тут происходило в разгар катастрофы. «Слава Богу, это было не в день моего дежурства, — ответил он. — Я живу за городом».

Я спросила, пошел ли он добровольцем помогать в какие-либо временные убежища. Этот вопрос, кажется, застал его врасплох и немного смутил. «Это мне не приходило в голову», — был его ответ. Я быстро сменила тему разговора, перейдя, как мне казалось, к относительно нейтральному вопросу о судьбе Благотворительного госпиталя. Он получал настолько мало средств, что с трудом функционировал и до урагана, и поговаривали, что после катастрофы он, возможно, будет закрыт. «Лучше бы его снова открыли, — сказал стажер. — Мы же не можем лечить эту публику здесь».

Оказалось, этот любезнейший юный доктор и все чудеса медицинской помощи, которые я только что увидела, были воплощением той культуры, которая сделала возможными ужасы урагана «Катрина», культуры, в силу которой утонули беднейшие жители Нового Орлеана. Выпускник частного медицинского института и стажер частного госпиталя, этот доктор привык не рассматривать лишенных страховки, преимущественно афроамериканских обитателей Нового Орлеана как своих потенциальных пациентов. Это положение существовало до катастрофы и сохранилось даже тогда, когда ураган превратил Новый Орлеан в гигантскую приемную скорой помощи: врач сочувствовал эвакуированным, но это не изменило его установки — он все равно не мог увидеть в них своих потенциальных пациентов.

Когда разразился ураган «Катрина», резкое отличие между двумя мирами — миром Медицинского центра Окснера и миром Благотворительного госпиталя — внезапно привлекло внимание всех граждан США. Экономически защищенные люди уехали из города, сняли номера в отелях и начали звонить в свои страховые компании. 120 тысяч жителей Нового Орлеана, не имеющих машин, должны были рассчитывать на помощь государства. Они ждали, когда их вывезут, но помощь не приходила. Они подавали отчаянные сигналы SOS и делали плоты из дверец холодильников. Эти факты потрясли мир, потому что, хотя мы уже привыкли к неравенству в вопросах доступности медицинской помощи или качества школьного образования, все по инерции продолжали думать, что это неравенство не касается катастроф. Все были уверены, что государство — по меньшей мере в богатой стране — должно прийти на помощь людям в момент стихийного бедствия. События в Новом Орлеане показали, что это распространенное убеждение — вера в то, что на момент катастрофы правила жесткого капитализма временно отменяются, все объединяют свои усилия и государство работает на полную мощь, — уже устарело, причем от него отказались без публичных дискуссий.

Какой-то короткий период в две-три недели подавал надежды, что бедствие в Новом Орлеане вызовет кризис в этой экономической логике, которая в силу безжалостной атаки на государственный сектор усугубила катастрофу для многих людей. «Ураган продемонстрировал плоды лжи и мистификаций неолиберализма на одном примере раз и навсегда», — писал политолог Адольф Рид-младший, уроженец Нового Орлеана [10].

Как отмечали в те дни многие, через несколько дней после урагана багдадская «зеленая зона» как будто бы покинула свое пристанище на Тигре и переселилась в район дельты Миссисипи. Сходство было крайне убедительным. Shaw наняла бывшего руководителя службы реконструкции Ирака из армии США, чтобы тот возглавил деятельность компании в месте катастрофы. Fluor отозвала своего главного руководителя из Ирака, чтобы он работал в районе наводнения. «Наши работы по реконструкции в Ираке затягиваются, и поэтому мы можем пригласить несколько наших людей оттуда для работы в Луизиане», — объяснял представитель компании. Джо Олбоу, чья компания New Bridge Strategies обещала подарить Ираку Wal-Mart и 7-Eleven, активно занимался лоббированием при совершении многих из этих сделок. Сходство было настолько разительным, что некоторые наемные солдаты, только что вернувшиеся из Багдада, не могли приспособиться к новой ситуации. Когда репортер Дэвид Эндерс спросил вооруженного охранника, стоявшего у входа в новоорлеанский отель, насколько бурно тут развиваются события, тот ответил: «Отнюдь нет. Тут какая-то "зеленая зона"» [11].

О «зеленой зоне» напоминало и многое другое. Расследование Конгресса показало, что при работах по контрактам на сумму в 8,75 миллиарда долларов наблюдалось «значительное завышение цен, излишние расходы или неумелое управление» [12]. (Тот факт, что те же самые ошибки, что и в Ираке, повторились в Новом Орлеане, позволяет опровергнуть утверждение, что оккупация Ирака обернулась чередой несчастных случаев и ошибок просто из-за некомпетентности или недостатка контроля. Когда одни и те же ошибки повторяются снова и снова, пора задуматься о том, являются ли они ошибками вообще.)

Как это было в Ираке, так и в Новом Орлеане ни одна из возможностей получать прибыль не была оставлена без внимания. Компания Kenyon, отдел огромного похоронного конгломерата Service Corporation International (который финансировал предвыборную кампанию Буша), была нанята собирать мертвые тела по домам и улицам. Они работали чрезвычайно медленно, так что трупы разлагались под палящим солнцем в течение нескольких суток. Работникам спасательных служб и местным добровольцам строго запретили этим заниматься, потому что прикасаться к телам означало покушаться на коммерческую территорию Кепуоп. В среднем компания получала с государства по 12,5 тысячи долларов за тело, и ее до сих пор обвиняют в том, что она не снабдила многие трупы нормальными опознавательными бирками. На протяжении почти целого года после катастрофы разлагающиеся тела все еще находили на чердаках домов [13].

Еще одна характеристика «зеленой зоны» заключается в том, что подрядчики практически не имели опыта работы в доверенной им области. Так, компания AshBritt, получившая полмиллиона долларов за уборку обломков, не владела ни одним самосвалом и передала всю эту работу субподрядчику [14]. Еще удивительнее случай с компанией, которой агентство FEMA заплатило 5,2 миллиона долларов за создание лагеря спасателей в пригороде Нового Орлеана Сент-Бернар. Этот лагерь не был сдан в срок, работа так и осталась незавершенной. При расследовании выяснилось, что компания-подрядчик Lighthouse Disaster Relief оказалась на самом деле религиозной организацией. «Из того, чем мне раньше приходилось заниматься, более всего походит на эту работу создание летнего лагеря для моего прихода», — признался директор Lighthouse пастор Гари Хелдрет [15].

Как и в Ираке, правительство снова играло роль машины для передачи денег. Корпорации изымали деньги, заключая крупные контракты, а взамен возвращали правительству вовсе не доброкачественную работу, но денежные вклады в избирательные кампании или добровольцев для поддержки следующих выборов. (По данным газеты New York Times, «ведущие 20 подрядчиков с 2000 года потратили около 300 миллионов долларов на лоббирование и выделили 23 миллиона на избирательные кампании». В свою очередь администрация Буша между с 2000 по 2006 год выплатила подрядчикам около 200 миллиардов долларов [16].)

И еще одна уже знакомая черта: нежелание подрядчиков нанимать местных жителей, для которых восстановление Нового Орлеана не просто работа, но отчасти и дело, которое дает новую жизнь местному обществу. Вашингтону ничего не стоило поставить перед каждым подрядчиком условие, чтобы компании нанимали местных людей за достойную оплату, чтобы они сами налаживали жизнь на своих родных местах. Вместо этого обитатели побережья Мексиканского залива, подобно иракцам, могли только наблюдать, как подрядчики создают экономический бум, используя легкодоступные деньги налогоплательщиков и относительную свободу от регулирования.

Неудивительно, что в результате, когда субподрядчики каждого уровня получили свою долю, денег на оплату труда тех, кто непосредственно выполнял работу, не хватило. Например, писатель Майк Дэвис исследовал одну такую историю с судьбой денег, выделенных на реконструкцию. FEMA платила подрядчику Shaw по 175 долларов за квадратный метр синего непромокаемого брезента, установленного на поврежденных крышах, хотя сам брезент поставляло правительство. Когда все субподрядчики получили свою долю, рабочие, которые собственноручно приколачивали брезент, получили всего по два доллара за квадратный метр брезента. «Другими словами, пишет Дэвис, — каждый уровень "пищевой цепи" подрядчиков получал непомерные доходы, за исключением последнего звена, которое непосредственно выполняло эту работу» [17].

Одно исследование показало, что «около четверти работников, занимавшихся восстановлением, были иммигранты без документов, почти исключительно латиноамериканцы, которые получали намного меньше денег, чем рабочие, обладающие легальным статусом». В Миссисипи после подачи группового иска суд вынудил несколько компаний выплатить сотни тысяч долларов удержанной зарплаты рабочим-иммигрантам. Некоторым из них не заплатили вообще ни цента. Нелегальные иммигранты, работавшие на одном объекте Halliburton/KBR, рассказывают, что их босс (субподрядчик) будил их среди ночи и сообщал, что якобы сюда сейчас нагрянет проверка. Большинство работников разбегались, опасаясь ареста; в итоге они могли оказаться в одной из новых тюрем для иммигрантов, которую построила Halliburton/KBR по контракту с федеральным правительством [18].

Список бедных групп населения, пострадавших от так называемого «восстановления» и «преодоления последствий катастрофы», на этом не кончается. Чтобы компенсировать десятки миллиардов долларов, перешедших к частным компаниям в виде контрактов и снижения налогов, Конгресс, где доминируют республиканцы, в ноябре 2005 года заявил, что вынужден урезать федеральный бюджет на 40 миллиардов долларов. Среди прочего пришлось сократить средства на займы для студентов, на медицинскую помощь неимущим и на возможность покупать пищевые продукты по льготной цене [19]. Иными словами, беднейшие граждане страны дважды отдали свои деньги на процветание богатых подрядчиков: во-первых, когда ликвидация последствий урагана «Катрина» превратилась в кормушку для корпораций, где их не стесняли никакие правила, в результате чего местные жители не получили ни достойных рабочих мест, ни функционирующих общественных служб; во-вторых, когда немногие программы прямой помощи безработным или малообеспеченным работникам по всей стране были свернуты, чтобы выплатить непропорционально большие деньги подрядчикам.

Еще недавно катастрофы сглаживали социальное неравенство — в эти редкие моменты разделенные группы людей забывали о своих отличиях и собирались вместе. Но теперь катастрофы порождают обратное: они дают шанс в обществе жестокого неравенства с помощью денег и победы в соревновании купить себе возможность выжить.

«Зеленая зона» в Багдаде является самым ярким выражением такого мирового устройства. Там есть собственная электрическая сеть, свои запасы нефти, свой наисовременнейший госпиталь с чистейшей операционной — все это укрыто пятиметровой толщей стен. Там возникает странное чувство, как будто ты находишься на корабле, арендованном под праздник, который стоит на якоре в океане насилия и отчаяния, в кипящей «красной зоне», каковой является весь Ирак. Можно взойти на борт, где возле бассейна официанты разносят напитки, где показывают посредственные голливудские фильмы и стоят тренажеры фирмы Nautilus. Но если ты не принадлежишь к избранным, тебя могут застрелить просто за то, что ты подошел слишком близко к этой стене.

В Ираке повсеместно видно, насколько разную ценность имеют разные категории людей. Западные люди и их иракские коллеги входят на свои улицы через контрольные пункты, их дома окружены взрывозащитными стенами, у них есть бронежилеты, и они могут в любой момент дня или ночи вызвать по телефону частных охранников. Они ездят по стране в сопровождении грозного вооруженного конвоя из наемных солдат, которые держат дула автоматов наготове, поскольку их основной принцип — «защита клиента». Каждый жест привилегированных людей беззастенчиво сообщает: мы избранные, наша жизнь стоит бесконечно дорого. Иракцы из среднего класса находятся на одну ступень ниже на этой социальной лестнице: за деньги они могут защититься от местных людей с автоматами, а также в состоянии заплатить выкуп за похищенного члена семьи. У большинства же иракцев нет вообще никакой защиты. Как только они выходили на улицу, сразу становились объектами для любого насилия: от очередного взрыва машины их защищает лишь тонкая ткань одежды. Самые счастливые обзавелись жилетами из кевлара, остальные оснащены всего-навсего мусульманскими четками.

Сначала мне казалось, что феномен «зеленой зоны» встречается исключительно в Ираке, Но сейчас, когда я побывала во многих зонах катастроф, начала понимать, что «зеленые зоны» возникают в любом месте, завоеванном капитализмом катастроф, где происходит то же самое расслоение на привилегированных и изгоев, на защищенных и проклятых.

Это относится и к Новому Орлеану. После наводнения и без того неоднородный город стал полем битвы между находящимися за заборами «зелеными зонами» и кипящими от возмущения «красными зонами» — что вовсе не было результатом стихийного бедствия, но результатом одобренных президентом мероприятий «в пользу свободного рынка». Администрация Буша не позволила выплачивать зарплаты государственным служащим из резервного фонда, поэтому Новый Орлеан, потерявший свою базу налогообложения, после урагана «Катрина» был вынужден увольнять по 3000 работников в месяц. Были уволены и 16 сотрудников муниципального отдела планирования (это напоминает процесс «дебаасификации» в Ираке) в тот самый момент, когда Новый Орлеан отчаянно нуждался в планировании. Вместо этого миллионы из общественных денег получили посторонние консультанты, многие их которых были экспертами по недвижимости [20]. Разумеется, были также уволены тысячи учителей государственных школ, чтобы эти школы можно было превратить в частные в соответствии с призывом Фридмана.

После урагана прошло два года, но Благотворительный госпиталь так и не был открыт. Судебная система работала с трудом, а приватизированная электроэнергетическая компания Entergy не смогла снова подключить весь город к электросети. После угрозы резко повысить цены компания умудрилась получить от федерального правительства 200 миллионов долларов помощи. Система общественного транспорта была опустошена и потеряла почти половину работников. Большинство государственных жилых домов стоят пустые и заколоченные досками, 5000 из них предназначены на снос по решению федеральных властей, ответственных за жилищное строительство [21]. Подобно тому как в Азии лоббисты туристического бизнеса стремились очистить берег от рыбацких селений, так и в Новом Орлеане дельцы жадно смотрели на государственные жилые дома, из которых некоторые стояли на первосортной территории около французского квартала, притягательного для туристов.

Эндеша Джокали участвовал в организации лагеря протеста около пустых и заколоченных государственных жилых домов в Сент-Бернаре. По его словам, «они давно имели свои планы относительно района Сент-Бернар, но, пока там жили люди, ничего не могли сделать. Поэтому они воспользовались катастрофой, чтобы очистить район от жителей, причем от самых бедных... Это прекрасное место для строительства больших особняков и домов с частными квартирами. Единственная проблема заключалась в том, что на этом участке живут черные бедняки» [22].

В Новом Орлеане, где пострадали школы и жилые дома, больницы и общественный транспорт, а многие части города остались без чистой воды, государственная сфера так и не была восстановлена — она была упразднена под предлогом стихийного бедствия. На ранней стадии капиталистического «творческого разрушения» большие территории Соединенных Штатов утратили свою производственную базу, и там стоят закрытые фабрики рядом с заброшенными поселениями. Новый Орлеан после урагана «Катрина» представил картину опустошения нового рода — возможно, на Западе такое появилось впервые, — заплесневелые развалины появились здесь в результате действия разрушительной комбинации двух факторов: слабости общественной инфраструктуры и мощи стихий.

В 2007 году Американское общество инженеров-строителей заявило, что США настолько мало заботятся об общественной инфраструктуре — дорогах, мостах, школах, дамбах, — что потребуется потратить более полутора триллионов долларов в течение пяти лет, чтобы вернуть все это в нормальное состояние. Однако расходы подобного рода продолжают сокращать [23]. В то же время общественная инфраструктура по всему миру испытывает беспрецедентные нагрузки из-за ураганов, циклонов, наводнений и лесных пожаров, которые возникают все чаще и становятся интенсивнее. Можно представить себе картину из будущего, когда катастрофы разрушают в городах хрупкие и заброшенные инфраструктуры — и никто не восстанавливает повреждений и не налаживает работу необходимых служб. Тогда самые благополучные люди переедут в поселения, окруженные забором, где их нужды будут обслуживать частные компании.

Признаки такого будущего уже появились в 2006 году с приближением сезона ураганов. Индустрия, связанная со стихийными бедствиями, всего за один год пережила огромный подъем, на рынке появилось множество новых корпораций, которые гарантируют безопасность и спокойствие в случае очередной катастрофы. Один из самых амбициозных проектов такого рода принадлежит авиакомпании из Уэст-Палм-Бич (штат Флорида). В своей рекламе компания Help Jet объявляет, что это «первая программа спасения от урагана, которая превратит эвакуацию перед лицом бедствия в первоклассный отдых». В случае приближения урагана авиакомпания заказывает для своих клиентов номера в пятизвездочных отелях с полями для гольфа, отправляет их на курорты или в Диснейленд. Зарезервировав места для отдыха, компания вывозит клиентов из зоны бедствия на роскошном реактивном самолете. «Никаких очередей, никаких перебранок с озлобленными людьми, просто комфорт высшего класса, который превращает проблему в отдых... Можно просто наслаждаться мыслью о том, что вам удалось избежать кошмара обычной эвакуации в случае урагана» [24].

Тем, кому это недоступно, предлагают приватизированные решения иного рода. В 2006 году Красный Крест подписал новый договор о партнерстве в спасательных работах при катастрофах с Wal-Mart.

«Все это со временем станет частным предприятием, — заявил Билли Вагнер, глава отдела управления в случае чрезвычайных ситуаций в Florida Keys. — У них есть опыт. Им доступны нужные ресурсы». Он выступал на конференции, посвященной ураганам, в Орландо (штат Флорида). Эта конференция становится все популярнее — она превратилась в ежегодную торговую ярмарку для компаний, продающих все, что может понадобиться в случае очередной катастрофы. «Люди тут говорят: "Послушайте, это же большой бизнес — это мой новый бизнес. Я уже не занимаюсь ландшафтами, я хочу стать подрядчиком по расчистке развалин после урагана"», — сообщил Дейв Блендфорд, участник конференции, демонстрируя свой товар — «самоподогревающуюся еду» [25].

Параллельная экономика катастроф создавалась на деньги налогоплательщиков благодаря буму восстановления после войны. Крупнейших подрядчиков, которых в Ираке и Афганистане называют «первыми», часто обвиняли в том, что они тратят большую часть своих доходов от правительственных контрактов на собственные накладные расходы корпораций — от 20 до 55 процентов, согласно ревизии 2006 года, проведенной в Ираке [26]. Значительная часть этих денег совершенно легальным путем щедро расходуется на содержание инфраструктуры корпорации: землеройные машины Bechtel, самолеты и грузовики Halliburton, средства для наблюдения, созданные L-3, CACI или Booz Allen.

К наиболее ярким примерам такого рода относятся инвестиции Blackwater в свою паравоенную инфраструктуру. Компания, основанная в 1996 году, постоянно получала контракты и за время правления Буша создала собственную частную армию из 20 тысяч наемных солдат, готовых выполнять свои функции по первому требованию, и большую военную базу в Северной Каролине, стоимость которой составляет 40-50 миллионов долларов. Согласно одному описанию на данный момент компании Blackwater доступны следующие возможности: «Быстрые операции по материально-техническому обеспечению, благодаря чему возможно осуществление доставки 100 или 200 тонн герметичных пакетов с гуманитарной помощью, причем компания делает это быстрее, чем Красный Крест. Летное отделение во Флориде имеет 26 различных площадок — от площадки для вооруженного вертолета до площадки для тяжелого Boeing-767. Компания владеет также одним дирижаблем. Самый большой в стране полигон для отработки вождения машин в боевых условиях... Искусственное озеро площадью 80 тысяч квадратных метров с грузовыми контейнерами на понтонах, оснащенными макетами кораблей и предназначенными для отработки захвата судна противника. Отделение дрессировки собак, которое на данный момент состоит из 80 групп, базирующихся по всему миру... Стрельбище для подготовки снайперов с дальностью стрельбы 1100 метров» [27].

Правый американский журнал назвал Blackwater «"Аль-Каидой" для хороших парней» [28]. Потрясающая аналогия! Где бы ни обосновался капитализм катастроф, вслед за ним появляются негосударственные вооруженные группировки. И это неудивительно: когда восстановлением страны заняты люди, которые не верят в правительство, они неизбежно создают слабое государство, способствуя возникновению рынка альтернативных служб безопасности, будь то «Хезболла», Blackwater, «Армия Махди» или шайки на улицах Нового Орлеана.

Появление этих параллельных частных инфраструктур важно отнюдь не только с точки зрения поддержания безопасности. Если посмотреть на все инфраструктуры подрядчиков, разросшиеся за годы правления Буша, как на единую систему, то мы увидим вполне сформиро<