Основы политической экономии (1848)

Глава VI. Краткое изложение теории стоимости.

§ 1. И вот мы подошли к тому весьма удобному месту, которое позволяет нам оглянуться назад и окинуть взгля­дом тот путь, который мы проделали с начала этой книги. Вот как выглядят принципы теории стоимости в той мере, в какой мы их пока установили.

I. Стоимость - относительное понятие. Стоимость вещи означает то количество какой-то другой вещи или вещей вообще, на которое она обменивается. Поэтому стоимость всех вещей не может одновременно повышаться или понижаться. Такое явление, как общее повышение или об­щее понижение стоимостей, невозможно. Всякое повыше­ние одной стоимости предполагает уменьшение другой, а всякое падение первой - рост второй.

II. Временная, или рыночная, стоимость вещи зависит от спроса и предложения: она повышается, когда растет спрос, и понижается, когда увеличивается предложение. Однако спрос меняется вместе со стоимостью: при дешевизне вещей он обычно больше, чем при их дороговизне; и стоимость всегда устанавливается такой, чтобы спрос равнялся предложению.

III. Помимо временной стоимости, у вещей есть также постоянная, или, как ее еще можно назвать, естественная, стоимость, к которой всегда стремится вернуться рыноч­ная стоимость после любого своего изменения; и эти коле­бания уравновешивают друг друга, в результате чего в среднем товары обмениваются примерно по их естествен­ной стоимости.

IV. Естественная стоимость некоторых вещей - это стоимость, определяемая их редкостью, но в большинстве своем вещи естественно обмениваются друг на друга про­порционально издержкам их производства, или пропор­ционально тому, что можно назвать их стоимостью из­держек.

V. Определяемую редкостью стоимость естественно и постоянно имеют вещи, предложение которых не может быть увеличено вовсе или в той мере, чтобы полностью удовлетворить спрос, какой предъявлялся бы на них по стоимости издержек.

VI. Монопольная стоимость означает определяемую редкостью стоимость. Монополия не может придать стоимость какой-либо вещи иначе чем посредством ограничения ее предложения.

VII. Каждый товар, предложение которого может быть безгранично увеличено трудом и капиталом, обменивается на другие вещи пропорционально издержкам, необходи­мым для производства и доставки на рынок самой дорогой части требующегося количества товара. Естественная стои­мость выступает синонимом стоимости издержек, а стои­мость издержек некой вещи означает стоимость издержек производства самой дорогой части объема ее выпуска.

VIII. Издержки производства состоят из нескольких элементов, некоторые из них постоянны и всеобщи, а дру­гие случайны. Всеобщие элементы издержек производства - это заработная плата и прибыль на капитал. Случайные элементы - это налоги и любые дополнитель­ные издержки, вызванные определяемой редкостью стои­мостью некоторых из необходимых элементов производ­ства.

IX. Рента не составляет элемента издержек производ­ства товара, который приносит ее, исключая случаи (ско­рее воображаемые, чем реально существующие), когда она выступает результатом и носителем стоимости, опре­деляемой редкостью. Но когда земля, способная прино­сить ренту в сельском хозяйстве, служит какой-то иной цели, рента, которую она приносила бы, оказывается эле­ментом издержек производства товара, для создания ко­торого она используется.

X. Если пренебречь случайными элементами, то вещи, количество которых может быть увеличено безгранично, естественно и постоянно обмениваются друг на друга в со­ответствии с относительными размерами заработной пла­ты, которая должна быть уплачена за их производство, и относительными размерами прибыли, которая должна быть получена капиталистами, выплачивающими эту за­работную плату.

XI. Относительные размеры заработной платы не зави­сят от размеров самой заработной платы. Высокая заработная плата не делает стоимости высокими, так же как низкая заработная плата не делает их низкими. Относительные размеры заработной платы зависят в определен­ной мере от относительного количества необходимого тру­да и относительных размеров его вознаграждения.

XII. Точно так же относительная норма прибыли не зависит от размеров самой прибыли, и высокая или низкая прибыль не делает стоимости высокими или низкими. Относительный размер прибыли зависит отчасти от сравни­тельной продолжительности времени использования капи­тала и отчасти от относительной нормы прибыли в раз­личных сферах деятельности.

XIII. Если две вещи произведены одинаковым количеством труда и этот труд одинаково оплачивается и если на заработную плату работников требуется авансировать ка­питалы на одно и то же время и характер занятий не пред­полагает постоянной разницы в нормах прибыли, получае­мой на эти капиталы, то эти две вещи будут в среднем обмениваться друг на друга независимо от того, высоки или низки заработная плата и прибыль и велико или не­значительно количество затрачиваемого труда.

XIV. Если одна из двух вещей в среднем имеет большую стоимость, чем другая, причина должна заключаться в том, что для ее производства требуется или большее ко­личество труда, или род труда, который постоянно оплачи­вается выше; или в том, что капитал или часть капитала, идущие на содержание этого труда, должны авансиро­ваться на больший срок; или, наконец, в том, что произ­водству сопутствуют определенные обстоятельства, кото­рые требуется вознаграждать постоянно посредством более высокой нормы прибыли.

XV. Из всех этих элементов наиболее важный - количество труда, необходимого для производства, влияние дру­гих гораздо слабее, хотя все они имеют важное значение.

XVI. Чем ниже прибыли, тем менее важными стано­вятся второстепенные элементы издержек производства и тем меньше отклоняются стоимости товаров от стоимо­сти, пропорциональной количеству и качеству труда, не­обходимого для их производства.

XVII. Но всякое падение прибыли понижает в неко­торой степени стоимость издержек производства вещей, изготовленных многочисленными или долговечными машинами, и повышает стоимость вещей, сделанных вручную, и всякое повышение прибыли дает противоположный результат.

§ 2. Такова общая теория меновой стоимости. Однако необходимо заметить, что в этой теории рассматривается система производства, организуемая капиталистами ради получения прибыли, а не работниками ради поддержания существования. В той мере, в какой мы примем это по­следнее предположение - а в большинстве стран мы долж­ны принять его, по крайней мере в отношении сельскохо­зяйственной продукции, в весьма значительной степени, - те из предыдущих теорем, которые касаются зависимости стоимости от издержек производства, потребуют некото­рой модификации. Все они исходят из того, что цель и намерение производителя заключаются в извлечении при­были из своего капитала. Отсюда следует, что он должен продавать свой товар по цене, приносящей ему обычную норму прибыли, иначе говоря, он должен обменивать его на другие товары по стоимости издержек. Но крестьянин-собственник, испольщик и даже крестьянин-фермер или арендатор, т.е. работник, независимо от того, как мы его назовем, ведущий производство за свой собственный счет, ищет не сферы приложения для своего небольшого капи­тала, а сферы выгодного использования своего времени и труда. Его расходы сверх идущих на содержание самого себя и семьи настолько малы, что почти всю выручку от продажи продукции составляет плата за труд. Когда ему и его семье удается прокормиться продукцией своего хозяйства (и, возможно, одеться в материалы, выращенные в нем и выработанные на дому), его можно сравнить - в том, что касается дополнительного вознаграждения, полу­ченного от продажи излишнего продукта, - с теми работ­никами, которые, извлекая средства для существования из независимого источника, могут позволить себе прода­вать свой труд по любой цене, какая представится им достойной соответствующих усилий. Крестьянин, у которого на содержание себя и своей семьи идет часть своего про­дукта, нередко будет продавать остаток по цене гораздо ниже той, что составила бы стоимость издержек производ­ства такого же объема продукции у капиталиста.

Однако даже в этом случае существует минимум, или внутренний предел, стоимости. Продукт, доставляемый Крестьянином на рынок, должен приносить ему выручку, равную стоимости всех необходимых предметов, которые он вынужден покупать; кроме того, он должен давать ему возможность платить ренту. При обработке земли крестьянином рентой не управляют принципы, только что изложенные в предыдущих главах; рента или определяет­ся обычаем, как в случае с испольщиками, или, если она устанавливается в ходе конкуренции, зависит от уровня заселенности территории. Следовательно, в этом случае рента - элемент издержек производства. Крестьянин дол­жен работать, пока не покроет свою ренту и цену всех купленных им необходимых предметов. После этого он будет продолжать работу только в том случае, если сможет продавать свой продукт по такой цене, какая возьмет верх над его отвращением к труду.

Только что упомянутый минимум - это то, что крестьянин должен получить в обмен за весь излишек своего продукта. Но поскольку этот излишек не является твердо установленным количеством, а может быть больше или меньше сообразно со степенью трудолюбия земледельца, минимальная стоимость всего излишка не сообщает ника­кой минимальной стоимости какому-то определенному ко­личеству товара. Поэтому при таком положении дел едва ли можно сказать, что стоимость вообще зависит от из­держек производства. Она полностью зависит от спроса и предложения, т. е. от соотношения между величиной из­лишка продуктов питания, который решают произвести земледельцы, и численностью несельскохозяйственного или, точнее, некрестьянского населения. Если бы поку­пающий класс был многочислен, а производящий класс ленив, продукты питания могли бы постоянно иметь опре­деляемую редкостью цену. Мне не приходилось слышать, чтобы подобный случай действительно где-либо имел ме­сто. Если производящий класс энергичен и трудолюбив, а покупающий класс малочислен, продукты питания будут чрезвычайно дешевы. Это тоже редкий случай, хотя неко­торые районы Франции, возможно, приближаются к нему. А широко распространенными оказываются случаи, когда, как до последнего времени в Ирландии, класс крестьян ленив, а покупателей немного или когда крестьяне трудо­любивы, а городское население многочисленно и богато, как в Бельгии, северной Италии и некоторых районах Гер­мании. Цена продукта будет приспосабливаться к этим различным обстоятельствам, если ее не изменят, как это часто бывает, конкуренция производителей, не имеющих отношения к крестьянам, или цены, существующие на иностранных рынках.

§ 3. Другую аномалию представляет собой продукция, выращенная рабами, но этот случай далеко не столь сло­жен. Рабовладелец - тот же капиталист, и его побуждение к производству заключается в получении прибыли па его капитал. Эта прибыль должна достигать обычной нормы. Что касается его расходов, он находится в таком же положении, как если бы его рабы были свободными работни­ками, трудящимися с их нынешней эффективностью и получающими заработную плату, равную издержкам на содержание рабов. Если по отношению к сделанной работе эти издержки меньше, чем была бы заработная плата за свободный труд, то настолько же больше прибыль рабо­владельца, но если все другие производители в стране обладают тем же преимуществом, то оно совсем не по­влияет на стоимости товаров. Влияние на стоимости това­ров возможно лишь в том случае, если привилегия деше­вого труда распространяется только на особые отрасли производства, а в остальных используются свободные работники с более высокой заработной платой. В этом слу­чае, как и во всех случаях постоянного неравенства зара­ботной платы в различных занятиях, цены и стоимости несут отпечаток подобного неравенства. Товары, произве­денные трудом рабов, будут обмениваться на товары, про­изведенные трудом свободных работников, в пропорции меньше той, какая соответствовала бы количеству труда, потребовавшегося для их производства; стоимость первых будет меньше, а последних больше, чем в том случае, если бы рабства не существовало.

Дальнейшее приспособление теории стоимости к раз­нообразным существующим или возможным производст­венным системам может быть с большей пользой предо­ставлено вдумчивому читателю. Как хорошо сказал Монтескье: «Дело не в том, чтобы заставить его читать, а в том, чтобы заставить его думать».

Цитир.по: Дж.С.Милль. Основы политической экономии. Том II. Пер.с англ. М.: Прогресс, 1980. С.220-227.

Карл Маркс (1818-1883)

Капитал. Том I (1867)

Послесловие ко второму изданию.

Буржуазия во Франции и в Англии завоевала политическую власть. Начиная с этого момента, классовая борьба, практиче­ская и теоретическая, принимает все более угрожающие формы. Вместе с тем пробил смертный час для научной буржуазной политической экономии. Отныне дело шло уже не о том, правильна или неправильна та или другая теорема, а о том, полезна она для капитала или вредна, удобна или неудобна, согласуется с полицейскими соображениями или нет. Бескорыстное исследование уступает место сражениям наемных писак, беспристрастные научные изыскания заме­няются предвзятой, угодливой апологетикой. Впрочем, претен­циозные трактатцы, издававшиеся Лигой против хлебных за­конов с фабрикантами Кобденом и Брайтом во главе, все же представляли своей полемикой против землевладельческой ари­стократии известный интерес, если не научный, то, по крайней мере, исторический. Но со времени сэра Роберта Пиля и это последнее жало было вырвано у вульгарной политической эко­номии фритредерским законодательством.

Континентальная революция 1848 г. отразилась и на Англии. Люди, все еще претендовавшие на научное значение и не до­вольствовавшиеся ролью простых софистов и сикофантов гос­подствующих классов, старались согласовать политическую экономию капитала с притязаниями пролетариата, которых уже нельзя было более игнорировать. Отсюда тот плоский синкретизм, который лучше всего представлен Джоном Стюартом Миллем.

Это - банкротство буржуазной политической экономии мастерски показал уже в своих «Очерках из политической экономии (по Миллю)» великий русский ученый и критик Н.Г. Чернышевский.

Таким образом, в Германии капиталистический способ производства созрел лишь после того, как в Англия и Франции его антагонистический характер обнаружился в шумных бит­вах исторической борьбы, причем германский пролетариат уже обладал гораздо более ясным теоретическим классовым сознанием, чем германская буржуазия. Итак, едва здесь возникли условия, при которых буржуазная политическая экономия как наука казалась возможной, как она уже снова сделалась невозможной.

При таких обстоятельствах ее представители разделились, на два лагеря. Одни, благоразумные практики, люди наживы, сплотились вокруг знамени Бастиа, самого пошлого, а потому и самого удачливого представителя вульгарно-экономической апологетики. Другие, профессорски гордые достоинством своей науки, последовали за Джоном Стюартом Миллем в его попытке примирить непримиримое. Немцы в период упадка буржуазной политической экономии, как и в классический ее период, оста­лись простыми учениками, поклонниками и подражателями заграницы, мелкими разносчиками продуктов крупных заграничных фирм.

Таким образом, особенности исторического развития герман­ского общества исключают возможность какой бы то ни было оригинальной разработки буржуазной политической экономии, но не исключают возможность ее критики. Поскольку такая кри­тика вообще представляет известный класс, она может представ­лять лишь тот класс, историческое призвание которого - со­вершить переворот в капиталистическом способе производства и окончательно уничтожить классы, т.е. может представлять лишь пролетариат.

Ученые и неученые представители германской буржуазии попытались сначала замолчать «Капитал», как это им удалось по отношению к моим более ранним работам. Когда же эта так­тика уже перестала отвечать обстоятельствам времени, они, под предлогом критика моей книги, напечатали ряд советов на пред­мет «успокоения буржуазной совести», но встретили в рабочей прессе - см., например, статьи Иосифа Дицгена в «Volks-staat» - превосходных противников, которые до сего дня не дождались от них ответа

Прекрасный русский перевод «Капитала» появился весной 1872 г. в Петербурге. Издание в 3 000 экземпляров в настоя­щее время уже почти разошлось. Еще в 1871 году г-н Н. Зибер, профессор политической экономии в Киевском университете, в своей работе «Теория ценности и капитала Д.Рикардо» пока­зал, что моя теория стоимости, денег и капитала в ее основных чертах является необходимым дальнейшим развитием учения Смита - Рикардо.

Немецкие рецензенты кричат, конечно, о гегельянской со­фистике. Петербургский «Вестник Европы» в статье, посвящен­ной исключительно методу «Капитала» (майский номер за 1872 г., стр, 427-436), находит, что метод моего исследования строго реалистичен, а метод изложения, к несчастью, немецки-диалектичен. Автор пишет: «С виду, если судить по внешней форме изложения, Маркс большой идеалист-философ, и притом в «немецком», т.е. дурном, значении этого слова. На самом же деле он бесконечно более реалист, чем все его пред­шественники в деле экономической критики... Идеалистом его ни в каком случае уже нельзя считать».

Я не могу лучше ответить автору, как несколькими выдерж­ками из его же собственной критики; к тому же выдержки эти не лишены интереса для многих из моих читателей, которым недоступен русский оригинал.

Приведя цитату из моего предисловия к «К критике полити­ческой экономии», Берлин, 1859, стр. IV-VII, где я изложил материалистическую основу моего метода, автор продолжает: «Для Маркса важно только одно: найти закон тех явлений, исследова­нием которых он занимается. И при том для него важен не один закон, управляющий ими, пока они имеют известную форму и пока они нахо­дятся в том взаимоотношении, которое наблюдается в данное время. Для него, сверх того, еще важен закон их изменяемости, их развития, т. е.: перехода от одной формы к другой, от одного порядка взаимоотношений к другому. Раз он открыл этот закон, он рассматривает подробнее послед­ствия, в которых закон проявляется в общественной жизни... Сообразно с этим Маркс заботится только об одном: чтобы точным научным исследо­ванием доказать необходимость определенных порядков общественных отношений и чтобы возможно безупречнее констатировать факты, служа­щие ему исходными пунктами и опорой. Для него совершенно достаточно, если он, доказав необходимость современного порядка, доказал и необхо­димость другого порядка, к которому непременно должен быть сделан переход от первого, все равно, думают ли об этом или не думают, сознают ли это или не сознают. Маркс рассматривает общественное движение как естественноисторический процесс, которым управляют законы, не только не находящиеся в зависимости от воли, сознания и намерения человека, но и сами еще определяющие его волю, сознание и намерения... Если сознательный элемент в истории культуры играет такую подчиненную роль, то понятно, что критика, имеющая своим предметом самую куль­туру, всего менее может иметь своим основанием какую-нибудь форму или какой-либо результат сознания. То есть не идея, а внешнее явление одно только может ей служить исходным пунктом. Критика будет заклю­чаться в сравнении, сопоставлении и сличении факта не с идеей, ас другим фактом. Для нее важно только, чтобы оба факта были возможно точнее исследованы и действительно представляли собой различные степени развития, да сверх того важно, чтобы не менее точно были исследованы порядок, последовательность и связь, в которых проявляются эти степени развития... Иному читателю может при этом прийти на мысль и такой вопрос... ведь общие законы экономической жизни одни и те же, все равно, применяются ли они к современной или прошлой жизни? Но именно этого Маркс не признает. Таких общих законов для него не существует... По его мнению, напротив, каждый крупный исторический период имеет свои за­коны... Но как только жизнь пережила данный период развития, вышла из данной стадии и вступила в другую, она начинает управляться уже дру­гими законами. Словом, экономическая жизнь представляет нам в атом случав явление, совершенно аналогичное тому, что мы наблюдаем в дру­гих разрядах биологических явлений... Старые экономисты не понимали природы экономических законов, считая их однородными с законами фи­зики в химии... Более глубокий анализ явлений показал, что социальные организмы отличаются друг от друга не менее глубоко, чем организмы биологические и зоологические... Одно и то же явление, вследствие раз­личия в строе этих организмов, разнородности их органов, различий условий, среди которых органам приходится функционировать, и т. д., под­чиняется совершенно различным законам. Маркс отказывается, напри­мер, признавать, что закон увеличения народонаселения один и тот же всегда и повсюду, для всех времен и для всех мест. Он утверждает, напротив, что каждая степень развития имеет свой закон размножения... В зависимости от различий в уровне развития производительных сил изменяются отношения и законы, их регулирующие. Задаваясь, таким образом, целью - исследовать и объяснить капиталистический порядок хозяйства, Маркс только строго научно формулировал цель, которую может иметь точное исследование экономической жизни... Его научная цена заключается в выяснении тех частных законов, которым подчи­няются возникновение, существование, развитие, смерть данного соци­ального организма и заменение его другим, высшим. И эту цену дейст­вительно имеет книга Маркса».

Автор, описав так удачно то, что он называет моим действи­тельным методом, и отнесшись так благосклонно к моим личным приемам применения этого метода, тем самым описал не что иное, как диалектический метод. Конечно, способ изложения не может с формальной стороны не отличаться от способа исследования. Исследование должно детально освоиться с материалом, проанализировать различные формы его развития, проследить их внутреннюю связь. Лишь после того как эта работа закончена, может быть надлежащим образом изображено действительное движение. Раз это удалось и жизнь материала получила свое идеальное отражение, то может показаться, что перед нами априорная конструкция.

Мой диалектический метод по своей основе не только отличен от гегелевского, но является его прямой противоположностью. Для Гегеля процесс мышления, который он превращает даже под именем идеи в самостоятельный субъект, есть демиург действительного, которое составляет лишь его внешнее проявле­ние. У меня же, наоборот, идеальное есть не что иное, как мате­риальное, пересаженное в человеческую голову и преобразо­ванное в ней.

Мистифицирующую сторону гегелевской диалектики я под­верг критике почти 30 лет тому назад, в то время, когда она была еще в моде. Но как раз в то время, когда я работал над первым томом «Капитала», крикливые, претенциозные и весьма посред­ственные эпигоны, задающие тон в современной образован­ной Германии, усвоили манеру третировать Гегеля, как некогда, во времена Лессинга, бравый Мозес Мендельсон третировал Спинозу, как «мертвую собаку». Я поэтому открыто объявил себя учеником этого великого мыслителя и в главе о теории стоимости местами даже кокетничал характерной для Гегеля манерой выражения. Мистификация, которую претерпела диа­лектика в руках Гегеля, отнюдь не помешала тому, что именно Гегель первый дал всеобъемлющее и сознательное изображение ее всеобщих форм движения. У Гегеля диалектика стоит на голове. Надо ее поставить на ноги, чтобы вскрыть под мистиче­ской оболочкой рациональное зерно.

В своей мистифицированной форме диалектика стала немец­кой модой, так как казалось, будто она прославляет существую­щее положение вещей. В своем рациональном виде диалектика внушает буржуазии и ее доктринерам-идеологам лишь злобу и ужас, так как в позитивное понимание существующего она включает в то же время понимание его отрицания, его необходимой гибели, каждую осуществленную форму она рассматри­вает в движении, следовательно также и с ее преходящей сто­роны, она ни перед чем не преклоняется и по самому существу своему критична и революционна.

Полное противоречий движение капиталистического обще­ства всего осязательнее дает себя почувствовать буржуа-прак­тику в колебаниях проделываемого современной промышлен­ностью периодического цикла, апогеем которых является общий кризис. Кризис опять надвигается, хотя находится еще в своей начальной стадии, и благодаря разносторонности и ин­тенсивности своего действия он вдолбит диалектику даже в го­ловы выскочек новой священной прусско-германской империи.

Лондон, 24 января 1873 г. Карл Маркс.