Объективное существует вне наблюдателя

Но в этом мало толку. Как говорят, видит око, да зуб неймет.

В 1980-х г. по телевидению несколько раз показывали такую игру. В одной студенческой аудитории демонстрировали портрет немолодого мужчины. Его представляли как крупного ученого, много сделавшего для нашей страны, но мало известного публике в силу оборонного характера его работы. Просили дать его психологический портрет. Подчеркивали, что нужно высказать свое независимое мнение. В итоге, что называется, «лес рук». И все дают самые лестные оценки: он и умница, лоб сократовский, глаза добрые, наверное, очень любит детей, улыбка Джоконды и т.д. и т.п.

Параллельно, тоже самое происходит в другой аудитории, но с одной лишь разницей. Студентам говорят, что им показывают портрет преступника, сделавшего людям много зла. И снова требуется дать независимую оценку его характера. Активность не меньше. Каждый готов быть экспертом. Но... оценки совсем другие: взгляд жесток, челюсть как у динозавра, лба нет... и т.д., чуть ли ни ест детей.

А ведь портрет-то одного и того же человека. Всем кажется, что они высказывают свое видение его лица, свое независимое мнение. Но мы-то видим (со стороны!), что это не так, что их «независимое мнение» было предопределено посылкой ведущего, только эта посылка была короткой и подавалась как бы невзначай.

Вот еще одна сторона формирования объективности. Но это игра, эксперимент. Он и проводился как разоблачение фокуса.

В жизни все гораздо сложнее, потому что мы не наблюдатели процедуры, а ее участники. Мы даем оценку фактам, не спрашивая, как и кем они были получены, и обычно не задумываясь об оценочном мериле, о так называемых эталонных метках. А они то и являются главными. И если они у разных людей разные, то людям трудно понять друг друга. Для серьезных разговоров, например, у меня разработана система простых тестов, которые позволяют быстро понять, есть ли смысл тратить время и нервы на дискуссию с тем или иным человеком. Иногда оказывается, что наши видения мира не просто различны, но так далеки, что даже не соприкасаются. Ну посудите сами, о чем тут говорить мне с ним, а ему со мной.

К сожалению, даже в официальной науке об этом как-то забывают. И начинают спорить не об аксиоматической базе, а о выводах и оценках наблюдений. Возьмите общеизвестную дискуссию между сторонниками органического и неорганического происхождения нефти. Или, скажем, расхождения во взглядах об отложениях, называемых ледниковыми. Были оледенения или отложившийся материал был привнесен плавающими льдами? Кто прав?

К сожалению, часто «прав» бывает тот, кто сильней и в силу этих обстоятельств свое мнение делает общественным или общественное выдает за свое.

Помню, в одном из старших классов моя дочь постоянно получала низкие оценки за сочинения, в которых необходимо было раскрыть образ литературного героя, скажем, Онегина, Печорина или Павла Корчагина. Все пошло на лад лишь тогда, когда она поняла, что требование учителя дать собственную характеристику героя можно выполнить на оценку отлично, если эта собственная характеристика совпадет с представлениями учителя, выступающего в качестве эксперта от государственной машины школьного образования.

Теперь мы, наверное, лучше оценим юмор крупнейшего американского физика К. Дарроу, который так охарактеризовал теорию [26]:

Теория – это интеллектуальный собор, воздвигнутый, если хотите, во славу божию и приносящий глубокое удовлетворение как архитектору, так и зрителю. Я не стану называть теорию отражением действительности. Слово «действительность» пугает меня, поскольку я подозреваю, что философы знают точно, что оно значит, а я не знаю и могу сказать что-нибудь такое, что их обидит. Но сказать, что теория – вещь красивая, я не постесняюсь, поскольку красота – дело вкуса, и тут я философов не боюсь.

Все сказанное, безусловно, относится и к моделям, поскольку они тоже интеллектуальные конструкции и если не соборы, то, по крайней мере, здания для производства и жизни.

К. Дарроу глубоко понимал действительную сложность реального мира и именно потому так строго отнесся к определению теории, хотя и придал ему шутливый оттенок. Трудно сказать лучше или не согласиться с тем, что теория – это культовое сооружение для отправления интеллектуальных потребностей жизни. Это определение эзоповым языком передает современные требования к любой теории или модели, сформулированные еще А. Эйнштейном как принципы внутреннего совершенства и внешнего оправдания. Внутреннее совершенство – это и есть красота, и, хотя действительно говорят, что она дело вкуса, в науке этот «вкус» обозначен вполне четко: минимум посылок и максимум следствий.

Требование красоты позволяет провести довольно четкую грань между гипотезами и теорией. Ведь и те и другие согласуются с наблюдениями и экспериментами, позволяют прогнозировать будущее и реконструировать прошлое. Однако количество посылок и следствий у них различно. И вот только та гипотеза, которая минимизирована по посылкам и максимизирована по следствиям, может быть названа теорией. Конечно, не на все времена и не навечно. А только до тех пор, пока не появится еще более красивая интеллектуальная конструкция.

В последние десятилетия к оценке теорий стали применять еще одно требование: соблюдение фальсифицируемости, что делает теорию научной. Вот оказывается как. Научная теория может быть научной и ненаучной.

Понимать этот парадокс следует просто. Если теория объясняет все, что на сегодня известно и только, она мертва. Собственно говоря, становится непонятным ее предназначение. Зачем она? Она формально закрывает идею поиска и наращивания знания, а значит, и опыта. Если же, объясняя все известные факты и наблюдения, теория позволяет делать рискованные прогнозы, шагнуть в неизвестное, хотя бы этот шаг и стоил ей жизни, если, объясняя известное, теория провоцирует новые вопросы и проблемы, значит она научна. Она уже формально делает процесс познания продолжающимся.

Вот теперь, после того как мы сориентировались в вопросах красоты и научности, можно остановиться на требовании внешнего оправдания, которое иногда называют верификацией. Это ничто иное как согласованность теории с наблюдениями, экспериментом, фактами. Однако это простота кажущаяся, и выполнение этого требования – дело тонкое и весьма деликатное. Примитивный, упрощенный подход может создать ситуацию, когда с водой выплескивают дитя.

С одной стороны, вопрос ставится довольно жестко. Если эксперимент (наблюдение) согласуется с теорией, это дает ей право на жизнь. Но не больше. Это не означает, что теория верна, потому что мы не гарантированы от того, что завтра не обнаружится новый факт, который эту теорию опровергает. По замечанию Р. Фейнмана, наука только и занимается тем, что опровергает самую себя. И это нормально. Но, развивая эту тему, тот же Р. Фейнман подчеркивает, что эксперимент должен быть чистым. Иначе говоря, ставится вопрос об истинности самого эксперимента. Неправда ли, все это напоминает известную фразу: «А судьи кто?»

В поисках истины мы ловим себя за хвост. Приведем несколько примеров.

1. Все люди видят, что солнце всходит и заходит. Луна тоже появляется на горизонте и, пройдя по небосводу свой путь, исчезает. Разве это не свидетельство тому, что Небо движется вокруг Земли. Ведь это, вроде бы, следует из наблюдений. В чем было сомневаться простым людям? Следуя этой теории, корабли прокладывали свой путь и точно приходили из пункта А в пункт В. Лишь потом люди узнали, что прекрасная теория геоцентризма – это теория кинематическая, и потому ее согласие с наблюдениями и экспериментами может и не отражать реальной схемы движения тел в Солнечной системе. Кинематическая теория не опиралась на механизм движения. Закон всемирного тяготения еще не был сформулирован и записан.

2. А вот другая иллюстрация, с виду совсем простая. На рис. 4.1 приведен график, показывающий возможное распределение в почве нефтепродуктов С в направлении X, скажем, от нефтебазы. Расстояния по оси X измерены, в каждой точке взяты пробы почвы и проанализированы в хорошей лаборатории по стандартной методике на суммарное содержание нефтепродуктов. Можно сказать, что точки на графике точно соответствуют результатам наблюдений. А дальше? Дальше придется переходить к допущениям, т.е. что-то принимать, заведомо понимая, что допущение – это уже не факт.

Допуская что-то, мы внедряемся в область веры. В данном случае мы сделали допущение, что между точками связь параметров С и X носит линейный характер. Что же есть на самом деле, мы не знаем. Вообще говоря, это может быть что угодно: кривая вогнутая или выпуклая, какой-то причудливый зигзаг, не исключено, что между какими-то точками вообще нефтепродукты не накапливаются и там С = 0 и т.д.

В чем же истина? Бог его знает. Мы можем быть уверены лишь в одном. Если мы все сделали тщательно, то точки на графике отражают какие-то реалии с точностью топографической привязки и аналитики в рамках принятой технологии опробования: случайная проба, средняя (полученная по какой-либо конкретной методике осреднения) и т.д. Иначе говоря, истина как некий идеал и здесь остается неуловимой.

Читатель, наверное, уже понял, что примеров «ловли себя за хвост» можно привести сколь угодно много. Здесь уместно рассказать о реакции ученого-ихтиолога проф. Дж. Л.Б. Смита (ЮАС) [81] на статью об открытии им целаканта. Целакант – кистеперая рыба. Ее останки многократно находили в толще пород – начиная с девонского периода (около 300 млн лет назад) и кончая верхнемеловыми отложениями (около 50 млн лет назад). В более молодых отложениях останков целакантов не находили. Это обстоятельство было основанием утверждать, что целаканты вымерли.

Аборигены же Каморских островов этого не знали. Они преспокойно ловили целакантов, как и другую рыбу, и ели их, называя «комбесса». Остальной же мир узнал об этом лишь в 50-е г. 20-го столетия, хотя первый ставший известным науке экземпляр был выловлен траулером в 1938 г. у Ист-Лондона. Живой целакант – это было открытием века, крупнейшей сенсацией (рис. 4.2). Это событие еще раз убедительно показало, что в геологии все временные границы, основанные на палеонтологических находках, – это границы событийные и в астрономической шкале времени могут сильно смещаться. Так что их истинность тоже событийная.

Любопытно, как к оценке своего открытия отнесся сам Смит, одержимый поисками целаканта целых 14 лет и, конечно, понимавший его фундаментальное значение. На вопрос редактора одной крупной газеты, уверен ли он, что Ист-Лондонский (первый!) экземпляр – это целакант, проф. Смит ответил:

– Нет.

Редактор эмоционально воскликнул:

– Нет? Но как же вы могли сказать?.. Профессор ответил:

– Я этого не говорил. Я сказал и говорю, что насколько я исходя из моих знаний, опытов и наблюдений могу судить, это настоящий целакант. Если вы мне покажете цветок и скажете: он синий, я, будучи ученым, даже если увижу, что он синий, отвечу: я бы сказал, что он синий, а не: да, он синий.

Почувствовали тонкость? Никаких абсолютов, никаких категоричностей. «Да» или «Нет», но всегда при каких-то условиях.

Иногда человек сталкивается с фактами, которые его сознание отвергает. Посмотрите на рис. 4.3. Фотография изображает гипсовый отпечаток (негатив) лица человека, т.е. лицо, вывернутое наизнанку, лицо изнутри. И в плоскостном изображении наше сознание такую вывернутую форму не воспринимает, хотя стереозрение правильно отражает реально существующий предмет. Теоретически мы не готовы эту реально существующую маску (реальную действительность) воспринять в плоскостном изображении, у нас нет для этого внутренних предпосылок. Видимый факт несовместим с укоренившимися в нашем мозгу стереотипами и гипотезами, и мы отвергаем его. Это откровенный пример. А ведь большинство реалий мира таких откровений нам не дает, и тогда мы воспринимаем их заведомо ложно, даже не подозревая об этом.

Мы запущены по какому-то кругу. В попытках доказать истинность того или иного утверждения мы прибегаем к определенному критерию, эталону, корректность использования которого тоже должны проверять на истинность. И так без конца. Выход из этой игры, вероятно, один: что-то надо принять за истинубез каких-либо доказательств и предварительных условий. Вспомните у М. Булгакова в его знаменитом романе «Мастер и Маргарита» сцену разговора Берлиоза с Волантом:

– Имейте в виду, что Иисус существовал.

– Видите ли, профессор, – принужденно улыбнувшись, отозвался Берлиоз, – мы уважаем ваши большие знания, но сами по этому вопросу придерживаемся другой точки зрения.

– А не надо никаких точек зрения! – ответил странный профессор.

– Просто он существовал, и больше ничего.

– Но требуется же какое-то доказательство... – начал Берлиоз.

– И доказательств не требуется, – ответил профессор...

Но это в религии, может заметить читатель. На что мы ответим: и в науке тоже. И чтобы завершить тему, обсудим проблему доказательности. (Полезно познакомиться с книгой Ю.И. Манина [54].)

В науке есть понятие так называемой легислативной истины, или истины по конвенции. По существу, здесь речь идет об изобретении истины. Это изобретение происходит по совершенно конкретной и четкой схеме, которая в математике обозначается термином доказательство. Наверное, в математике это самое главное понятие. В специальной литературе есть довольно строгое его описание. Не претендуя на такую строгость, можно сказать, что процедура доказательства обязательно включает в себя следующие элементы:

1) аксиоматика, т.е. формулировка начальных постулатов – утверждений, принимаемых за истину без каких-либо доказательств и условий;

2) система правил, иначе – логика, с помощью которой из аксиом выводят новые истины, т.е. доказывают теоремы;

3) функция выделения доказанного, т.е. некоторый способ, который позволял бы убедиться, что новая изобретенная истина находится в рамках той же мировоззренческой доктрины (парадигмы), в которой эти постулаты сформулированы.

Например, какая-то геологическая схема, предлагаемая впервые, должна укладываться в одну из планетарных парадигм горячего или холодного начала Земли. В противном случае, автор нового откровения должен будет разработать свою парадигму и проверить ее на соответствие чему-то еще более крупному, скажем, вере в Бога.

Все это обычно называют дедуктикой. В соответствии с теоремой Курта Гёделя о неполноте в рамках одной парадигмы дедуктика не может быть одновременно и полной и непротиворечивой, (см. разд. 4 темы 3).

Если она непротиворечива, значит она не полна. Иначе говоря, с помощью одной дедуктики нельзя вывести все.

Современное понятие алгоритма как некоего процедурного предписания довольно точно отражает смысл получения легислативных истин: для каждого алгоритма можно указать некоторый алфавит исходных данных, так что все возможные исходные данные являются словами в этом алфавите, и некоторый алфавит результатов, так что все результаты являются словами этого алфавита [85].

Таким образом, если вы оговорили с оппонентами свою дедуктику и мировоззренческую доктрину и они с ними согласились, то какой бы вывод вы не получили они уже не могут «капризничать». Можно только проверять, все ли чисто вы вывели. Ваш вывод будет являться новой истиной, хотя и изобретенной. И это будет истина, даже если она кому-то не нравится или непонятна и звучит, как «этого не может быть». Это истина по конвенции.

В бытовых ситуациях или в ситуациях, похожих на бытовые, внешне идеология доказательности выглядит другой: одному я доказал, т.е. убедил его в чем-то, а второму – не доказал, т.е. не сумел убедить. Заметьте, что доводы в обоих случаях вы приводили одни и те же. Почему же разный результат? Дело не в вас, а в том, совпадают ли у вас и ваших оппонентов мировоззрения и дедуктики. Когда они совпадают, доказательство является делом довольно простым, как говорится, вы понимаете друг друга с полуслова. Если не совпадают, то вы напрасно тратите силы или тратите их не в том направлении. Вначале надо изменить веру оппонента. Не зря говорят: «В чужой монастырь со своим уставом не ходят».

Завершить наш разговор об объективности и истинности мне хочется цитатой из одной монографии по геологии [29]:

...значительная часть геологии является плодом воображения. Когда мы говорим: «Наблюдения показывают, что Земля имеет плотное ядро радиусом 3400 км», мы имеем в виду, что на основании большого числа наблюдений и преимущественно данных о времени распространения сейсмических волн, мы делаем вывод, что Земля имеет ядро, хотя никто его еще не видел, также как никто и никогда не видел электрон.

Собственно, точно также никто не видел тропопаузы, стратопаузы и многое, многое другое. Наши истины – это именно наши истины, по существу, это наши интерпретации, выполненные с помощью определенных дедуктик.