Сто обоснований и одна политика
С самого начала было замечено, что для приватизации «каждый раз приходится искать новые обоснования». На самом деле трудность всегда заключалась не в недостатке таких обоснований, а в их избытке. Как и с войной в Ираке, различные стороны политического процесса поддерживали приватизацию по разным мотивам и ожидали от нее разных результатов.
Иногда все сводилось к обычной классовой политике. Приватизация невыгодна профсоюзам, которые, как правило, более сильны и эффективны в государственном секторе. Она чаще всего выгодна действующему менеджменту высшего звена, который после приватизации переходит из разряда довольно скромно оплачиваемых государственных работников, стиснутых бюрократическими правилами и отчетностью, в разряд с гораздо более высокой оплатой труда и привилегиями, меньшими ограничениями, но практически теми же обязанностями. Кроме того, появляется возможность заработать на быстрой перепродаже по высокой рыночной стоимости актива, недооцененного при приватизации. Для политиков, жаждущих расправиться с профсоюзами или смотрящих в рот финансовому сектору, это также прекрасное решение. Ненависть к профсоюзам, особенно после всплеска забастовок и наступательных действий с их стороны в 1970-е годы, на правом фланге политического спектра была действительно сильной.
Но все чаще и чаще свою волю навязывал финансовый сектор, которому приватизация приносит прямые и косвенные выгоды. Непосредственно финансисты наживаются на громадных комиссионных и бонусах от проведения приватизации, не говоря уже о вознаграждении за консультирование потенциальных покупателей.
Непрямые выгоды связаны с ростом экономического и политического влияния финансового сектора в экономической системе, где все главные инвестиционные решения подчинены интересам финансовых рынков. В эпоху рыночного либерализма под их влияние попали все основные политические партии. Как заметил сенатор Дик Дурбин, «банки и сегодня – самое мощное лобби на Капитолийском холме. И по правде говоря, они там хозяева».[123]Ничуть не менее справедливо это по отношению к лондонскому Сити и его господству в британской политике. В других развитых странах ситуация аналогичная.
В Австралии, к примеру, никого не удивляет, что политики самых разных мастей получают тепленькие местечки в финансовом секторе – разумеется, если в свое время они проводили правильную политику. Это уже устоявшаяся карьерная траектория. Обычно молодой человек служит некоторое время штатным сотрудником или советником на государственном посту, затем примерно десять лет занимается активной электоральной политикой, после чего переходит в бизнес-структуры. Государственная служба больше не является самоцелью, она – лишь перевалочный пункт к более амбициозным и финансово привлекательным высотам. Стимулы продвигать интересы финансового сектора, находясь на службе, довольно очевидны.
Правительства чаще всего относились к приватизации как к способу залатать дыры в государственных финансах. Министры, нуждавшиеся в средствах на дорогие сердцу проекты, на сокращение налогов или просто на покрытие бюджетного дефицита, рассматривали продажу ценных активов как простой и политически безопасный выход. Вопрос, что делать, когда активов на продажу не останется, откладывался до будущих времен.
В иных случаях, столкнувшись с необходимостью модернизации инфраструктуры, но не желая делать необходимые шаги для ее финансирования, например повышать налоги или увеличивать государственный долг, власти использовали приватизацию как способ переложить решение проблемы на плечи частного сектора. Приватизация системы водоснабжения в Великобритании, ставшая ответной мерой на требования Европейского союза об улучшении ее экологических и санитарных характеристик, – известный тому пример.
Экономисты, по крайней мере когда они были в трезвом уме и говорили искренне, все как один отвергали расхожие среди политиков доводы в пользу приватизации: что это источник легких денег для правительства и способ финансировать государственные инвестиции без увеличения долга.
Что касается первого пункта, один из базовых принципов экономической науки гласит, что стоимость капитального актива определяется потоком платежей или услуг, которые он приносит. Получение денег от продажи государственного актива сегодня влечет отказ от платежей, которые можно было бы иметь, сохраняя актив у государства в будущем. В мире, где и правительства, и рынки совершенные, издержки равняются выгодам, и приватизация ничего не поменяла бы. Как будет показано далее, реальность намного сложнее. Но все равно мысль, что продажа актива – источник легких денег, звучит глупо.
Менее очевидная разновидность той же самой ошибки основывается на предположении, что, обращаясь к частным инвесторам, правительство может раздвинуть долговые тиски и профинансировать нужные проекты. Опять-таки упускается из виду, что поток доходов (например, сборы от платных автодорог), которыми пытаются привлечь частных инвесторов, мог бы использоваться для обслуживания государственного долга. Чем чаще частные деньги начинают привлекаться для финансирования государственной инфраструктуры, тем меньше у правительств остается шансов инвестировать, не рискуя в конце концов навлечь на себя те же проблемы, которые возникли бы в случае увеличения долга. Как однажды высказались раздраженные секретари австралийского казначейства, путем приватизации и создания государственно-частного партнерства еще не была открыта ни одна новая жила для финансирования государственной инфраструктуры.
Приватизация способна принести чистую финансовую выгоду правительству, только если цена продажи актива превышает стоимость от дальнейшего владения им. Эта стоимость зависит от ожидаемого потока будущих доходов, который принесет актив. О том, как определять эту стоимость, единого мнения нет. Далее будет рассмотрено, каким образом здесь всплывают запутанные споры о риске и «загадке о премии по акциям».
Чаще всего экономисты обращают внимание на такую потенциальную выгоду от приватизации, как повышение конкуренции. Хотя твердокаменные рыночные либералы стоят на приватизации до конца, большинство экономистов, и в том числе часть рыночных либералов, считают, что, прежде чем приватизировать, можно попробовать разделить государственное предприятие и лишить его монопольных привилегий. Но поскольку такая мера неизбежно ведет к снижению цены размещения и, как следствие, сужает для действующего менеджмента перспективы обогащения, чаще всего она не проходит. Переходя от рассмотрения чисто структурных изменений такого рода, экономисты отмечали, что важна не столько форма собственности, сколько модель управления предприятием.
При этом утвердилась точка зрения, что при должном регулировании и проведении конкурентной политики не должно быть особой разницы, в каких руках – государственных или частных – находится предприятие. По этой логике получалось, что при более высокой эффективности управления в частных фирмах предпочтение всегда следует отдавать приватизации, если только она не угрожает конкуренции.
Широкий ассортимент доводов о необходимости приватизации звучал из уст представителей самых разных политических сил. Но у всех конкурирующих объяснений есть одна общая черта: общество всегда остается в чистом выигрыше от перехода предприятия из владения государства к частным лицам. Некоторые сторонники приватизации, в первую очередь представители финансового сектора, рассчитывают воспользоваться этими выгодами для себя. Другие же, в том числе многие политики, надеются, что выгоды послужат чистому увеличению благосостояния государственного сектора. Третьи, включая экономистов, надеются на снижение цен для потребителей. Но за разногласиями о том, кому должны достаться выгоды, скрывается единство мнений о наличии пирога, подлежащего разделу.
Тезис о том, что приватизация во всех случаях означает чистую общественную выгоду, не всегда озвучивался в явном виде, но всегда присутствовал в качестве общей отправной точки для дискуссий об экономических реформах в эпоху рыночного либерализма. Поэтому важно разобраться, что же означает этот тезис.