Билл денбро побеждает дьявола (i)

Всё это чертовски напоминает путешествие в космос, – думает Билл Денбро. – А может, я внутри ядра, выстреленного из пушки.

Эта мысль, хотя совершенно верная, не особенно комфортна. Действительно, в течение первого часа с момента взлёта «Конкордии» с Хитроу (возможно, правильнее сказать не взлёта, а вертикального пуска) он являет собой лёгкий случай клаустрофобии. Узкий самолёт вызывает ощущение беспокойства. Пища далеко не изысканна, персонал, обслуживающий полёт, вынужден крутиться, наклоняться, приседать, выполняя свою работу; они похожи на труппу гимнастов. Наблюдая за их усердием, Билл несколько утрачивает удовольствие от еды, зато его попутчика это совершенно не колышет.

Попутчик – ещё один минус. Он толстый и не очень чистый; наодеколонен, кажется, «Тедом Лапидусом», но под одеколоном Билл безошибочно ощущает запах грязи и пота. Он ещё и не особенно щепетилен в отношении своего левого локтя – периодически толкает им Билла.

Глаза не отрываются от цифрового табло перед кабиной. Оно показывает, как быстро летит эта британская пуля. Теперь «Конкордия» достигает своей крейсерской скорости. Билл вытаскивает из кармана рубашки ручку и кончиком её нажимает кнопочки на часах с компьютером, которые Одра подарила ему в прошлое Рождество. Если махометр правильный – а у Билла совершенно нет повода думать, что это не так – они летят со скоростью восемнадцать миль в минуту. Билл не уверен, что это то, что он действительно хотел узнать.

За окном, маленьким и толстым, как окошечко в одной из оболочек ртутного пространства, он может видеть небо – не голубое, а сумеречно-пурпурное, хотя сейчас середина дня. Он видит: линия горизонта, где встречаются море и вебо, слегка наклонена. «Вот я сижу, – думает Билл, – с „кровавой Мэри“ в руке и локтем грязного жирдяя, тыкающим меня в бицепс, и обозреваю крутизну земли».

Он слегка улыбается: человек, смело воспринимающий такого рода переживания, не должен ничего бояться. Но он боится, и не просто полёта в этой узкой хрупкой скорлупе, летящей со скоростью восемнадцать миль в минуту. Он просто чувствует, как на него кидается Дерри. Это точное выражение.

Восемнадцать миль в минуту или нет – ты как будто совершенно спокоен, а вот Дерри кидается на тебя, как некое плотоядное животное, притаившееся в ожидании своего времени. Дерри, о, Дерри! Написать оду Дерри? Воспеть вонь его фабрик и рек? Величественную тишину его бульваров? Библиотеку? Водонапорную башню? Бассей-парк? Начальную шкоду Дерри? Барренс?

Огни зажигаются в его голове, большие прожектора. Будто он сидел в затемнённом театре двадцать семь лет, ожидая, что что-то случится, и теперь наконец-то началось. Однако постепенно открывающаяся декорация и вспыхивающие один за другим прожектора означают начало не какой-нибудь безвредной комедии, наподобие «Мышьяка и Старого шнурка»; для Билла Денбро она больше похожа на «Кабинет доктора Калигари».

«Все рассказы, которые я написал – думает он с глупым удивлением, – все романы, всё пришло из Дерри, Дерри был их источником. Они возникли из того, что случилось тем летом, и из того, что перед тем, осенью, случилось с Джорджем. Всем репортёрам, которые задавали мне ТОТ ВОПРОС… я давал неправильный ответ».

Локоть жирдяя снова толкает его, чуть-чуть проливается напиток.

Билл сперва говорил что-то приблизительное, а затем задумывался об этом всерьёз. ТОТ ВОПРОС, конечно, был «Где вы черпаете ваши идеи?» Билл предполагал, что на этот вопрос все писатели должны отвечать минимум два раза в неделю, или притворяться, что отвечают, – но он, зарабатывавший себе на жизнь сочинительством вещей, которых не было и быть не могло, должен был отвечать, или притворяться, намного чаще.

– У всех писателей коммуникативные связи уходят в область подсознания, – говорит он, не упоминая, что с каждым годом всё больше сомневается, существует ли такая вещь, как подсознание. – Но у мужчины или женщины, которые пишут книги ужасов, коммуникативные связи идут ещё глубже, может быть… в под-под-сознание, если хотите.

Изящный ответ, да, но ответ, в который сам он никогда не верил. Подсознание? Ну там, в глубине, что-то есть, конечно, но, по мнению Билла, люди сильно преувеличили функцию, которая скорее всего является ментальным эквивалентом промывания глаз, когда в них попала пыль, или хождения до ветру через час-другой после плотного обеда. Вторая метафора, вероятно, лучшая из двух, но вы никогда бы не смогли рассказать вашим интервьюерам, что для вас такие понятия, как мечты, неосознанные желания, ощущения, этакое дежавю, – не что иное, как умственный пердеж. Но им, по-видимому, что-то было нужно, этим репортёрам, с их записными книжками и маленькими японскими магнитофонами, и Билл хотел помочь им, как мог. Он знал, что писательство – тяжкий труд, чертовски тяжкий. Зачем же делать его ещё тяжелее, говоря им: «Друг мой, вы могли бы с таким же успехом спросить меня „Кто резал сыр?“ и довольствоваться этим».

Теперь он думал: Ты всегда знал, что они задают не тот вопрос, даже перед звонком Майка; но теперь ты знаешь, какой, вопрос верный. Не где вы черпаете ваши идеи, а почему, зачем вы черпаете их. Коммуникация существовала, да, но она не имела ничего общего ни с версией подсознательного, ни с Фрейдом, ни с Юнгом; не было никакой внутренней дренажной системы в мозге, никакой подземной каверны, наполненной Морлоками. В конце этой коммуникационной трубы не было ничего, кроме Дерри. И – «кто это идёт и ставит ловушки на моём мосту?»

Он вдруг садится прямо, вытянувшись в струну, теперь его локоть блуждает и глубоко погружается в бок толстого попутчика.

– Осторожнее, парень, – говорит толстяк, – тесно.

– А вы не толкайте меня, тоща я попытаюсь не толкать вас.

Толстяк награждает его кислым, скептическим взглядом, говорящим: о чём ты, чёрт побери, лопочешь? Билл пристально смотрит на него, пока толстяк не отворачивается, что-то бубня.

Кто там?

Кто это идёт и ставит ловушки на моём мосту?

Он снова выглядывает из окна и думает: «Мы водим дьявола за нос».

У него покалывает в руках и затылке. Он залпом выпивает свой стакан. Ещё один из тех больших огней погас.

Сильвер. Его велосипед. Так он назвал его в честь лошади Лоуна Рейнджера. Большой «Швинн» высотой в двадцать восемь дюймов. «Ты убьёшься на нём, Билли», – сказал отец, но никакой тревоги в его голосе не было. Он мало о чём тревожился после смерти Джорджа. Раньше он был назойливым. Сносным, но назойливым. С тех пор можно было делать что угодно. У него остались отцовские жесты, отцовские движения, но не более чем жесты и движения. Похоже было, что он всё время прислушивается, не возвратился ли Джордж домой.

Билл увидел его на витрине магазинчика «Байк энд Сайкл» на Центральной улице. Он уныло опирался о подставку – больший, чем самый большой на витрине, тусклый, в то время как другие были радированные, блестящие, прямой в тех местах, в которых другие были согнуты, и, наоборот, искривлённый там, где другие были прямые. На передней шине болталась табличка:

«ПОДЕРЖАННЫЙ.

Продаётся»

Дальше случилось так, что Билл вошёл, и владелец магазина предложил ему то, от чего Билл не отказался, и цена – двадцать четыре доллара – которую запросили, показалась Биллу отличной, даже щедрой. Он расплатился за Сильвера деньгами, которые скопил за последние семь-восемь месяцев: деньги, подаренные на день рождения, на Рождество, вырученные за работу на газоне. Он приметил велик в витрине ещё со Дня благодарения. Он заплатил за него и прикатил домой, как только снег начал окончательно таять. Это было забавно, потому что до прошлого года он и не думал о приобретении велосипеда. Эта идея, казалось, пришла ему в голову как-то сразу, возможно, в один из тех бесконечных дней после смерти Джорджа. Убийства Джорджа.

В начале Билл чуть не убил себя. Первая поездка на новом велике закончилась тем, что Билл свалился с него намеренно, чтобы не врезаться в дощатый забор в конце Коссут-лейн (он не столько боялся врезаться в забор, сколько проломить его и упасть на шестьдесят футов вниз, в Барренс). Он вернулся с глубокой пятидюймовой раной между запястьем и локтем на левой руке. Не прошло и недели, как он обнаружил, что не может быстро затормозить, и его вынесло на пересечение Витчем и Джексон со скоростью, возможно, тридцать пять миль в час – маленького мальчика на пыльном сером мастодонте (Сильвер был серебряным только за счёт полёта фантазии), – и если бы проходила машина, его бы раздавило всмятку. Он был бы мёртв. Как Джордж.

Понемногу, по мере вступления весны в свои права, он овладел управлением Сильвера. За это время никто из родителей не заметил, что он играл со смертью, катаясь на велосипеде. Он думал, что спустя несколько дней после покупки они вообще перестали лицезреть его велик – для них он был просто реликвией с облупившейся краской, которая в дождливые дни прислонялась к стенке гаража.

Хотя на самом деле Сильвер был больше, чем пыльная старая реликвия. Он не очень смотрелся, но он летал, как ветер. Друг Билла – его единственный настоящий друг по имени Эдди Каспбрак – разбирался в механике. Он показал Биллу, как привести Сильвера в форму, – какие болты подтягивать и регулярно проверять, тле смазывать цепные колёса, как подтягивать цепь, как наложить пластырь, когда шина спустилась от прокола.

«Тебе нужно его покрасить», – вспомнил он слова Эдди, но Билл не хотел красить Сильвера. Он даже себе не мог объяснить причину, но ему хотелось, чтобы его «Швинн» оставался таким, как есть. Он смотрелся как настоящая колымага, которую беззаботный ребёнок регулярно оставлял на улице в дождь, которая трещит и скрипит. Он выглядел как колымага, но летал как ветер. Он…

– Он побеждал дьяволу, – говорит Билл вслух и смеётся. Его попутчик внимательно приглядывается к нему; у смеха – та же воющая оболочка, от которой у Одры побежали мурашки.

Да, Сильвер смотрелся не лучшим образом, с его облупившейся краской и старомодным багажником над задним колесом и рожком с чёрным резиновым пузырём; этот рожок постоянно прикрепляли к рулю ржавым болтом размером с детский кулак. Не лучшим образом.

Но как Сильвер ехал! Боже Это была, чёрт возьми, здоровская штука, потому что Сильвер спас жизнь Биллу Денбро на четвёртой неделе июня 1958 года – через неделю после того, как он встретил Бена Хэнскома в первый раз, через неделю после того, как он, и Бен, и Эдди построили запруду, на той неделе, когда Бен, и Ричи Тозиер, и Беверли Марш объявились в Барренсе после субботнего утренника. Ричи ехал позади него, на багажнике Сильвера, в тот день, когда Сильвер спас жизнь Билла… так что можно считать, что жизнь Ричи тоже. И он помнил дом, из которого они убегали, да. Он помнил его отлично. Тот проклятый дом на Нейболт-стрит.

В тот день он мчался на огромной скорости, чтобы обвести вокруг пальца дьявола; о да, конечно, разве вы не знаете. Дьявола с глазами блестящими, как старые монеты. Старого волосатого дьявола с полным ртом окровавленных зубов. Но всё это пришло потом. Если Сильвер спас жизнь Ричи и его собственную в тот день, тогда, возможно, он спас и жизнь Эдди Каспбрака в другой день, когда Билл и Эдди встретили Бена около раскуроченных остатков их запруды в Барренсе. Генри Бауэре, выглядевший так, как будто он вырвался из дурдома, разбил нос Эдди, а затем у Эдди разыгралась астма, а его аспиратор оказался пустым. И в тот день тоже Сильвер пришёл на помощь.

Билл Денбро, почти семнадцать лет не садившийся на велосипед, выглядывает из окна самолёта; нет, в 1958 году он бы ему не доверился. «Пошёл, Сильвер, ДАВААААЙ!» – думает он, вынужденный закрыть глаза, чтобы сдержать ручеёк слёз.

Что случилось с Сильвером? Он не может вспомнить. Та часть декорации ещё в затемнении; тот прожектор ещё не включён.

Возможно, это милосердие.

Пошёл.

Пошёл, Сильвер.

Пошёл, Сильвер…

…ДАВААААЙ! – закричал он. Ветер разрывал слова над его плечом, как развевающуюся креповую ленту. Они казались большими и сильными, те слова, они казались триумфальным рёвом. И были единственными.

Он нажимал на педали на Канзас-стрит, направляясь в сторону города и медленно набирая скорость. Сильвер катился, как только его приводили в движение, но привести его в движение было двойной работой. Набирая скорость, серый вёл был подобен большому самолёту, катящемуся по взлётно-посадочной полосе. Сначала вы не верите, что такая огромная ковыляющая штуковина сможет когда-нибудь оторваться от земли, – абсурд! Но затем вы видите её тень внизу и не успеваете удивиться – не мираж ли это? Когда тень вытягивается, самолёт уже вверху, он прорезает себе путь сквозь воздух, холёный и грациозный: мечта в удовлетворённом мозгу.

Сильвер был похож на самолёт.

Билл ехал под гору и всё сильнее нажимал на педали, его ноги работали вверх-вниз, в то время как он стоял на велосипедной вилке. Пару раз разбившись из-за этой вилки самым болезненным для мальчика местом, он теперь старался как можно выше задрать трусы перед тем, как сесть на Сильвера. Позднее, тем же летом, наблюдая за этим процессом, Ричи говорил: «Билл делает это потому, что ему когда-нибудь захочется иметь нескольких детишек, которые будут похожи на его жену, верно?»

Они с Эдди до предела опустили сиденье, и теперь, когда он стоя работал педалями, оно ударялось о его поясницу и натирало её. Какая-то женщина, вырывавшая сорняки в своём саду, прикрыв глаза рукой, посмотрела как он гонит. И слегка улыбнулась. Мальчик на огромном велосипеде напомнил ей обезьяну, которую она однажды видела катающейся на одноколёсном велосипеде в цирке «Барнум и Бейли». «Однако ведь он может убиться, – подумала она, принимаясь за работу. – Этот велосипед для него слишком большой. Впрочем, это не её проблемы».

Билл был не так глуп, чтобы вступать в спор с большими парнями, когда они пробились из кустов, похожие на охотников в дурном расположении духа, которые идут по следу зверя, успевшего покалечить одного из них. Однако Эдди необдуманно открыл свой рот, и Генри Бауэре обрушился на него.

Билл, конечно, знал, кто они: Генри, Белч и Виктор были худшие из худших в школе. Они пару раз зверски избили Ричи Тозиера, с которым Билл немного дружил. Билл считал, что Ричи сам отчасти был виноват. Не зря его называли Затычка.

Однажды в апреле Ричи проехался по поводу их воротников, когда они трое проходили мимо него по школьному двору. Воротники у всех троих были подняты, как у Вика Морроу в «Школьных джунглях». Билл, который оказался рядом и апатично бросал стеклянные шарики, ничего толком не понял. Не понял и Генри, и его друзья… но и того, что они услышали, было достаточно, чтобы повернуться в сторону Ричи. Билл подумал, что Ричи хотел это сказать потихоньку, но беда в том, что он не умел говорить тихим голосом.

– Что ты сказал, четырёхглазый подонок? – спросил Виктор Крисс.

– Я ничего не сказал, – возразил Ричи, и этими его словами в сочетании с естественно испуганным лицом, возможно, всё бы и ограничилось. Но рот Ричи был как наполовину укрощённая лошадь, в любой момент готовая понести. И этот рот добавил:

– Вам надо накопать серы из ушей. Нужна взрывчатка?

Минуту они стояли и смотрели на него, не веря, а потом погнались за ним. Заика Билл наблюдал за этим неравным состязанием с самого начала до естественного его завершения со своего места у школьной стены. Никаких чувств он не испытывал: те три обормота рады были бы избить двух мальчишек вместо одного.

Ричи бежал по диагонали через площадку для малышей, перепрыгивая через качели и лавируя там, и сообразил, что попал в тупик, только наткнувшись на изгородь, отделявшую площадку от парка, который примыкал к школьной территории. Он попытался было забраться на цепную ограду, и был уже довольно высоко, когда Генри и Виктор Крисс стащили его назад, – Генри держал его за куртку, а Виктор схватился за зад его джинсов. Ричи орал, когда они содрали его с ограды. Он ударился спиной об асфальт. Его очки слетели в сторону. Он потянулся за ними, а Белч Хаггинс пихнул, их ногой – и вот почему одна из дужек этим летом держалась на лейкопластыре.

Билл вздрогнул и прошёл к передней части здания. Он видел, как миссис Моран, одна из учительниц четвёртого класса, уже спешила восстановить порядок, но он знал, что они успеют избить Ричи до того, как она подойдёт. Ричи будет реветь. Плакса, плакса, посмотрите на плаксу!

У Билла с ними почти не было проблем. Они, конечно же, смеялись над его заиканием. Насмешки иногда отдавали жестокостью; однажды, когда они шли завтракать в гимнастический зал, Белч Хаггинс вышиб из руки Билла его сумку с завтраком и растоптал её своим сапёрным ботинком, раздавив всё внутри.

«Ой-ей-ей-ей! – закричал в фальшивом ужасе Белч, поднимая руки и размахивая ими у лица. – Жжжжаль твой ззззавтрак, рррожа!» И он пошёл прочь к тому месту, где у двери комнаты для мальчиков наклонился к фонтанчику с водой Виктор Крисс, смеявшийся до колик в животе. Впрочем, ничего страшного в этом не было, Билл попросил поесть у Эдди Каспбрака, и Ричи рад был дать ему яйцо со специями, которые мать регулярно упаковывала ему на завтрак, и от которых, как он утверждал, его тошнило.

Нельзя было стоять у них на дороге: коль скоро не можешь себе позволить это – попытайся стать невидимым.

Энди забыл правила, поэтому они избили его. До прихода этих парней ему не было плохо, да и когда они ушли, разбрызгивая воду, на другой берег тоже было ещё терпимо, хотя из носа у него фонтаном текла кровь. Его носовой платок промок насквозь, и Билл дал ему свой и заставил его положить руку на затылок и откинуть голову назад. Билл помнил, что мать велела так делать Джорджу, у того иногда были носовые кровотечения…

О, но как больно думать о Джордже…

Только когда слоновье топанье парней утихло вдали и носовое кровотечение у Эдди фактически прекратилось, у него разыгралась астма. Он начал ловить ртом воздух, руки его то поднимались, то бессильно падали при дыхании – словно звук флейты слышался в горле.

– Чёрт! – Эдди задыхался. – Астма! Вот так штука!

Он потянулся за аспиратором и наконец вытащил его из кармана. Аспиратор выглядел почти как бутылка «Виндекса» с распылителем наверху. Он вставил его в рот и нажал зажим.

– Лучше? – спросил Билл озабоченно.

– Нет. Пустой. – Эдди посмотрел на Билла глазами, охваченными паникой, которые говорили: «Я попался, Билл! Я попался!»

Пустой аспиратор откатился от его руки. Речка посмеивалась, её ни в коей мере не заботило, что Эдди Каспбрак не может дышать. Билл рассеянно подумал, что те парни правы в одном: это в самом деле была запруда сопляков. Но они смеялись, чёрт возьми, и он почувствовал внезапную тупую ярость, что так должно было всё кончиться.

– Успокойся, Эдди, – сказал он.

Минут сорок Билл сидел рядом с Эдди в надежде, что приступ астмы у него вот-вот кончится, но постепенно ожидание перешло в тревогу. К тому времени, когда появился Бен Хэнском, тревога стала реальным ужасом. Приступ не только не кончался, он становился хуже. И аптека на Центральной улице, где Эдди наполнял свой аспиратор, была почти в трёх милях отсюда. Что, если он пойдёт за заправкой для Эдди и, придя, найдёт его без сознания? Без сознания или (Не дури, пожалуйста, не думай об этом) или даже мёртвым, беспощадно настаивал его разум. (как Джордж, мёртв как Джордж) Не будь такой жопой! Он не умрёт!

Нет, вероятно, нет. А что, если он вернётся и найдёт Эдди в глубоководной волне? Билл всё знал о глубоководных волнах; он даже пришёл к выводу, что их так называют из-за сходства с теми огромными волнами, на которых ребята катаются на Гавайях, и это казалось вполне правдоподобным, – в конце концов, что такое глубоководная волна, как не волна, которая топит ваш мозг? На знахарских сеансах, таких, как сеансы Бена Кейси, люди всегда уходили в глубоководные волны и иногда оставались там, несмотря на брюзжащие крики Бена Кейси.

Поэтому Билл сидел здесь, понимая при этом, что он должен идти, что он не может принести пользу Эдди, оставаясь на месте, но и боясь оставить его одного. Иррациональное, суеверное чувство внушало ему уверенность, что Эдди скользнёт в волну в ту самую минуту, когда он, Билл, повернётся к нему спиной. Тут Билл посмотрел вверх по течению реки и увидел стоящего там Бена Хэнскома. Конечно он знал, кто такой Бен, – самый толстый мальчишка в любой школе имеет несчастье быть известным. Бен учился в параллельном классе. Билл иногда видел его на перемене, он держался обычно особняком в углу, глядя в книгу или поедая свой завтрак из сумки размером с бельевой мешок.

Глядя сейчас на Бена, Билл подумал, что он выглядит, пожалуй, даже хуже Генри Бауэрса. Поверить трудно, но это так. Билл никак не мог себе представить этих двоих в жестокой схватке друг с другом. Волосы Бена – грязные клочья – стояли торчком. Его свитер превратился в сплошную рванину и был испачкан кровью и травой. Штаны на коленях были разодраны.

Бен увидел, что Билл смотрит на него и слегка отшатнулся, глаза его насторожённо бегали.

– Нинвие уххходи! – закричал Билл. Он поднял руки вверх, ладонями наружу, показывая, что он безопасен. – Ниам нужна пппомощь.

Бен подошёл ближе, всё ещё держась настороже. Он шёл, и ноги не слушались его.

– Они ушли? Бауэре и те парни?

– Дддда, – сказал Билл. – Сссслушай, ммможешь ты остаться с моим дддругом, пока я пойду за его леккккарством? У него аааа…

– Астма?

Билл кивнул.

Бен подошёл к остаткам запруды и страдальчески опустился на одно колено рядом с Эдди, который лежал навзничь с закрытыми глазами и тяжело вздымавшейся грудью.

– Который ударил его? – спросил наконец Бен. Он посмотрел наверх, и Билл увидел, что толстяка распирает тот же гнев, какой чувствовал он сам. – Это был Генри Бауэре?

Билл кивнул.

– С него станется. Давай, иди. Я останусь с ним.

– Сссспасибо.

– О, не благодари меня, – сказал Бен. – Ведь они набросились на вас из-за меня. Иди. Торопись. Я должен к ужину быть дома.

Билл ушёл, больше ничего не сказав. А хорошо было бы сказать Бену, чтобы он не принимал это близко к сердцу – в том, что случилось Бен виноват был не больше, чем Эдди, который имел глупость открыть свой рот. Столкновение с такими парнями, как Генри и его приятели, было несчастным случаем, своего рода детским вариантом потопа, или смерча, или жёлчных камней. Хорошо было бы сказать это, но он, Билл, сейчас был в таком напряжении, что это заняло бы у него минут двадцать, а к тому времени Эдди мог бы соскользнуть в глубоководную волну (всё это Билл узнал у доктора Кайси и доктора Кильдаре: вы никогда не входите в волну, вы всегда в неё соскальзываете).

Он пошёл вниз по течению, и один раз обернулся назад. Бей Хэнском с суровым видом выбирал камешки из воды. Сначала Билл не мог сообразить, что он делает, а потом понял. Это был полевой склад. На случай, если они вернутся.

Барренс для Билла не был тайной. Этой весной он много играл здесь, иногда с Ричи, чаще с Эдди, иногда сам с собой. Всю местность он, конечно же, знал, он без проблем мог найти дорогу назад, на Канзас-стрит от Кендускеага – и сейчас нашёл её. Он вышел к деревянному мосту, где Канзас-стрит пересекала один из небольших безымянных протоков, который вытекал из дренажной системы Дерри и впадал в Кендускеаг ниже. Сильвер был спрятан под этим мостом, его руль привязан к одному из устоев моста мотком верёвки, чтобы колёса не касались води.

Билл отвязал верёвку, засунул её в рубашку и с усилием вытащил Сильвера на мостовую, тяжело дыша и обливаясь потом, пару раз теряя равновесие и приземляясь на зад.

Но наконец он выбрался. Занёс ногу над высокой вилкой.

И как всегда; когда он был на Сильвере, он стал кем-то ещё.

– Пошёл, Сильвер, ДАВАЙ!

Эти слова вышли откуда-то из глубины и звучали иначе, чем его нормальный голос, – это был голос человека, которым он становился. Сильвер медленно набирал скорость, Билл стоял на педалях, его руки сжимали руль запястьями вверх. Он выглядел, как человек, пытающийся поднять невероятно тяжёлую штангу. На шее выступили жилы. В висках пульсировали вены. Рот был напряжённо приоткрыт, когда он преодолевал так знакомые ему вес и инерцию, силой разума заставляя Сильвера двигаться.

Как всегда, усилия оправдали себя. Сильвер покатился быстрее. Дома убегали назад по прямой, а не выпячивались, как раньше. Слева от него, где Канзас-стрит пересекала Джексон, освобождённая Кендускеаг становилась Каналом. После перекрёстка Канзас-стрит быстро устремилась вниз к Центральной и Мейн-стрит, деловому району Дерри.

Улицы здесь пересекались часто, но на всех, к счастью для Билла, были надписи «Стоп»; мысль же о том, что водитель в один прекрасный день может удариться об одну из этих надписей, быть раздавленным и стать кровоточащей тенью на этой улице, никогда не приходила Биллу в голову. Впрочем, маловероятно, чтобы он изменил свой маршрут, если бы она и пришла. Не исключено, что это бы случилось рано или поздно в его жизни, но эта весна и раннее лето были для него очень уж странным и мрачным временем. Бен бы удивился, если бы кто-нибудь спросил его, одинок ли он; Билл точно так же был бы поражён, если бы кто-нибудь спросил его, не ищет ли он смерти. «Кконечно, инет!» – немедленно (и негодующе) ответил бы он, но это не изменило бы того факта, что его поездки на Канзас-стрит стали с приходом весны всё более и более походить на психические атаки.

Эта часть Канзас-стрит называлась Ап-Майл-Хилл. Билл взял подъём на полной скорости, склонился над рулём Сильвера, чтобы уменьшить сопротивление ветра, одна рука его лежала на треснувшем резиновом пузыре рожка, чтобы предупредить зеваку, рыжие волосы развевались на ветру мягкой волной. Жилые дома справа уступили место деловым зданиям (в основном склады и фабрики-мясоукладчики), которые проносились мимо в жутком, но радующем рывке. В уголке глаз слева мелькал Канал.

– ПОШЁЛ, СИЛЬВЕР, ДАВАЙ!

– кричал он, как победитель.

Сильвер пролетел над первым бордюром, и его ноги – как почти всегда в этом месте – потеряли контакт с педалями. Он был свободен, полностью во власти Бога, которому определена работа защищать маленьких мальчиков. Он углубился в улицу, делая миль на пятнадцать в час больше разрешённой скорости в двадцать пять.

Сейчас всё было позади него: его заикание, пустые, подёрнутые болью глаза его отца, когда он бесцельно ходил по своей мастерской в гараже, ужасное зрелище пыли на крышке закрытого пианино наверху, потому что мама больше не играла. Последний раз она играла на похоронах Джорджа – три методистских гимна. Джордж, вышедший в дождь в своём жёлтом дождевике, с корабликом на парафине; мистер Гарднер, поднимающийся по улице через двадцать минут с телом, завёрнутым в запачканное кровью одеяло; исполненный муки крик матери. Все позади него. Он был Одинокий Скиталец, он был Джон Вейн, он был Бо Дидли, он был всем, кем угодно, только не тем, кто кричал и боялся и требовал мммаму.

Сильвер летел, и с ним летел Заика Билл Денбро; их тень, похожая на портал крана, летела позади них. Они вместе гнали с Майл-Хилл. Ноги Билла нашли педали, и он начал работать ими, чтобы ехать быстрее, быстрее, чтобы достичь какой-то гипотетической скорости – не звука, а памяти – и разбить болевой барьер.

Он продолжал гнать, склонившись над рулём; он гнал, чтобы выиграть у дьявола.

Быстро приближалась трехосевое пересечение – Канзас. Центральный и Мейн. Это был кошмар одностороннего движения, и противоречивые надписи и стоп-сигналы, которые должны были выдерживаться по времени, но в действительности не выдерживались. Результатом, итогом, как заявила редакционная статья «Дерри Ньюз» за год до этого, была транспортная развязка, зачатая в аду.

Как всегда, глаза Билла улавливали всё справа и слева, быстро оценивая транспортный поток, выискивая разрыв в нём. Если бы он ошибся в оценке – можно сказать, заикнулся, – он был бы серьёзно ранен или убит.

Он стрелой вонзился в медленно движущийся поток, который создавал пробку на перекрёстке, двигаясь на красный свет и съезжая направо, чтобы не врезать в «Бьюик» с иллюминатором. Он быстро оглянулся через плечо: свободна ли средняя полоса. Он снова посмотрел вперёд и увидел, что через какие-нибудь пять секунд врежется в зад пикапа, который остановился как раз посередине перекрёстка, пока тип за рулём, вытянув шею, старался прочитать все надписи и удостовериться, что он сделал правильный поворот и так или иначе попадёт на Майами-Бич.

Полоса справа от Билла была занята внутригородским автобусом, следующим по маршруту Дерри – Бангор. Он проскользнул в этом направлении и заполнил разрыв между остановившемся пикапом и автобусом, всё ещё двигаясь со скоростью сорок миль в час. В последнюю секунду он резко отвёл голову в сторону, как солдат, подобострастно делающий равнение направо, чтобы зеркало, установленное со стороны пассажира в пикапе не пересчитало ему зубы. Горячие выхлопные газы автобуса попали ему в горло, как глоток крепкого ликёра. Он услышал тонкий пронзительный крик, когда руль его вела ударился об алюминиевый бок автобуса. Он мельком увидел шофёра автобуса, лицо которого было мертвенно-бледным под его кепкой компании «Гудзон бас». Шофёр показывал Биллу кулак и что-то кричал.

Вот трио пожилых леди пересекают Мейн-стрит со стороны Нью-Инглэнд банка. Резкий звук заставил дам посмотреть вверх. Рты их открылись от удивления, когда мальчик на огромном велосипеде, как мираж пронёсся мимо них на расстоянии полуфута.

Самое худшее – и самое лучшее – теперь было позади. Он посмотрел в глаза собственной смерти и снова нашёл, что он живучий. Автобус не раздавил его; он не убил себя и трёх пожилых леди с их хозяйственными сумками и чеками социального страхования; обошлось всё и с пикапом. Теперь он ехал в гору, скорость убыла, и с ней убыло ещё что-то – о, можете назвать это желанием.

Все мысли и воспоминания опять охватили его – привет, Билл, парень, мы потеряли было тебя из виду, но вот мы снова здесь; они забирались к нему по рубашке, прыгали в уши и со свистом проносились у него в голове, – так малыши катаются с горки. Он чувствовал, как они занимают свои привычные места, их возбуждённые тела сталкиваются друг с другом. Ага! Вот! Мы снова в голове Билла! Давай думать о Джордже! О'кей! Кто хочет начать?

Ты слишком много думаешь, Билл.

Нет – не это было проблемой. Проблема состояла в том, что он слишком много воображал.

Он повернул на Ричард-аллею и через несколько минут выехал на Центральную улицу, медленно нажимая на педали и чувствуя пот на спине и на волосах. Он слез с Сильвера перед аптекой и вошёл внутрь.

До смерти Джорджа Билл обычно находил общие темы для разговора с мистером Кином. Аптекарь не то, чтобы был добр – так Билл не думал, – но он был достаточно терпелив, он не дразнил, не высмеивал. Но сейчас Билл заикался ещё больше и он действительно боялся, что задержись он, что-нибудь может случиться с Эдди.

Поэтому, когда мистер Кии сказал: «Привит, Билл Денбро, чем могу быть полезен?», Билл взял проспект, рекламирующий витамины, перевернул его и написал сзади: «Эдди Каспбрак и я играли в Барренсе. У него страшный приступ астмы, то есть он едва может дышать. Не дадите ли вы мне наполнитель к его аспиратору?»

Он подтолкнул записку через застеклённую стойку мистеру Кину, который прочитал её, посмотрел на Билла серьёзными глазами и сказал:

– Конечно. Подожди прямо здесь и не трогай то, что не нужно.

Билл нетерпеливо переминался с ноги на йогу, пока мистер Кин был за задней стойкой. Хотя он пробыл там менее пяти минут, Билли показалось это вечностью; наконец он вернулся с одним из пластмассовых баллончиков Эдди. Он вручил его Биллу, улыбнулся и сказал:

– Это решит проблему.

– Сссспасибо, – сказал Билл. – У меня нет д-д-д-денег…

– Ничего, садкие. Миссис Каспбрак имеет здесь счёт. Я просто добавлю это. Уверен, она захочет поблагодарить тебя за твою доброту.

Билл облегчённо поблагодарил мистера Кина и быстро вышел. Мистер Кин тоже вышел из-за стойки, чтобы посмотреть, как он поедет. Он видел, как Билл бросил аспиратор в велосипедную корзину и неуклюже забрался на свою машину. «Он действительно умеет ездить на таком большом велосипеде? – удивлялся мистер Кин. – Сомневаюсь, я очень сомневаюсь в этом». Но мальчишка Денбро не свалился и медленно нажал на педали. Велосипед, который казался мистеру Кину чьей-то шуткой, вихлял из стороны в сторону. Аспиратор в корзине перекатывался взад-вперёд.

Мистер Кин ухмыльнулся. Если бы Билл увидел эту ухмылку, она была бы лишним подтверждением его мнения, что мистер Кин отнюдь не является одним из самых приятных людей в мире. Это была мрачная ухмылка человека, который открыл для себя многое достойное удивления, но почти ничего, чтобы изменить положение вещей. Да, он добавит стоимость противоастматического медикаментозного средства Эдди в счёт Сони Каспбрак, но она, как всегда, будет удивлена, и скорее подозрительна, чем благодарна, что оно такое дешёвое. «Другие лекарства такие дорогие», – говорила она. Мистер Кин знал, что миссис Каспбрак – одна из тех, кто считает, что ничего дешёвое не может принести пользу человеку. Он, действительно мог бы её нагреть на «Гидрокс Мист» для её сына, и порой впадал в искушение… но зачем ему наживаться на глупости женщины?

Не помрёт же он с голоду, в самом деле.

Дешёвое? О, да. «Гидрокс Мист» («Применяется по показаниям» – напечатано аккуратно на ярлычке, который он наклеил на каждый флакончик для аспиратора) был удивительно дешёвым, но даже миссис Каспбрак была вынуждена признать, что он успокаивает приступ астмы у сына, несмотря на дешевизну. Лекарство было дешёвым потому, что оно было ничем иным, как сочетанием водорода и кислорода и чуточки камфары, для придания ему слабого медикаментозного привкуса.

Другими словами, лекарством от астмы Эдди была вода из-под крана.

Обратно Билл добирался дольше, потому что он ехал в гору. В нескольких местах приходилось слезать с Сильвера и толкать его. У него просто не хватало мускульной силы, чтобы заставить велосипед подниматься на крутые склоны.

К тому времени, когда он спрятал велосипед и пошёл назад к ручью, было десять минут пятого. Через его голову прошли все самые мрачные мысли. Бен Хэнском сбежал, оставив Эдди умирать.

Или могли возвратиться те бандиты и избить их… Или… самое худшее… тот человек, который зверски убивал детей, мог разделаться с одним иди с обоими. Как он разделался с Джорджем.

Он знал, что по поводу этого было много сплетен и размышлений. Билл был заикой, но он не был глухим, хотя иногда, по-видимому, его считали глухим, так как говорил он только в случае острой необходимости. Одни полагали, что убийство его брата не соотносилось с убийством Бетти Рипсом, Шерил Ламоники, Мэтью Клементе и Вероники Гроган. Другие утверждали, что Джордж, Рипсом, Ламоники были убиты одним человеком, а двое других – работа убийцы-двойника. Третьей точкой зрения было, что мальчики убиты одним человеком, девочки – другим.

Билл считал, что все они убиты одним и тем же человеком… если это был человек. Он иногда размышлял над этим. Как размышлял этим летом и о своих чувствах относительно Дерри. Было ли это следствием смерти Джорджа, того, что его родители, казалось, игнорировали его теперь, были настолько убиты своим горем, что просто не замечали: он, Билл, пока ещё жив и может покалечиться? Может быть причиной были многочисленные убийства? Голоса, которые нашёптывали ему (голоса эти не были вариациями его собственного голоса, – они не заикались, были спокойны и уверены), советовали делать одно и не делать другое? Это заставило его увидеть Дерри другими глазами? Потому город стал угрожающим, неизведанные улицы не манили, а, казалось, зевали в какой-то зловещей тишине? Потому многие лица выглядели таинственными и испуганными?

Наши рекомендации