Рэй Брэдбери. Маленький убийца
--------------------Рэй Брэдбери. Маленький убийца.Ray Bradbury. The Small Assassin.========================================-------------------- Она не могла бы сказать, когда к ней пришла мысль о том, что ееубивают. В последний месяц были какие-то странные признаки, неуловимыеподозрения, ощущения, глубокие, как океанское дно, где водятся скрытые отлюдских глаз монстры, разбухшие, многорукие, злобные и неотразимые. Комната плавала вокруг нее, источая бациллы истерии. Порой ейпопались на глаза какие-то блестящие инструменты. Она слышала голоса,видела людей в белых стерильных масках. - "Мое имя? - подумала она. - Как же меня зовут? Ах, да! АлисаЛейбер. Жена Дэвида Лейбера." Но от этого ей не стало легче. Она была одинока с этими белыми,невнятно бормочущими людьми. И в ней была жуткая боль, и отвращение, исмертельный ужас. - "Меня убивают на их глазах. Эти доктора, эти сестры, они непонимают, что со мной происходит. И Дэвид не знает. И никто не знает кромеменя и него - убийцы, этого маленького убийцы. Я умираю, и ничего не могуим сказать. Они посмеются надо мной, скажут, что это бред. Они увидятубийцу, будут держать его на руках, и никогда не подумают, что он виноватв моей смерти. И вот я, перед богом и людьми чиста в помыслах, но никто неповерит мне, меня успокоят ложью, похоронят в незнании, меня будутоплакивать, а моего убийцу - ласкать." - "Где же Дэвид? - подумала она. - Наверное в приемной, куритсигарету за сигаретой и прислушивается к тиканью часов". Пот брызнул из всего ее тела и с ним предсмертный крик: - Ну же! Ну! Убей меня! Но я не хочу умирать! Не хочу-у! И пустота. Вакуум. Внезапно боль схлынула. Изнеможение и мрак. Всекончилось. О, господи! Она погружалась в черное ничто, все дальше,дальше... Шаги. Мягкие приближающиеся шаги. Где-то далеко глухой голос сказал: - Она спит. Не беспокойте ее. Запах твида, табака, одеколона "Лютеция". Над ней склонился Дэвид. Апозади него специфический запах доктора Джефферса. Она не стала открыватьглаза. - Я еще не сплю, - спокойно сказала она. Это было удивительно: онабыла жива, могла говорить и почти не ощущала боли. "Ты хотел посмотреть на убийцу, Дэвид? - подумала она. - Я слышала,ты хотел взглянуть на него. Ну, что ж, кроме меня тебе его никто непокажет." Она открыла глаза. Очертания комнаты стали резче. Она сделала слабыйжест рукой и откинула покрывало. Убийца со своим красным маленьким личиком спокойно смотрел на ДэвидаЛейбера. Его голубые глазки были безмятежны. - Эй! - воскликнул Дэвид, улыбаясь. - Да он же чудесный малыш! Доктор Джефферс ждал Дэвида Лейбера в день, когда он приехал забратьжену и новорожденного домой. Он усадил Лейбера в кресло в своем кабинете,угостил сигарой, закурил сам, пристроившись на краешке стола.Откашлявшись, он пристально посмотрел на Дэвида и сказал: - Твоя жена не любит ребенка, Дэвид. - Что?! - Он ей тяжело дался. И ей самой потребуется много любви и заботы вближайшее время. Я не говорил тебе тогда, но в операционной у нее былаистерика. Она говорила странные вещи, я не хочу их повторять. Можносказать только, что она чувствует себя чужой ребенку. Возможно, все можноуяснить одним вопросом. - Он глубоко затянулся и спросил. - Это былжеланный ребенок? - Почему ты это спрашиваешь? - Это очень важный вопрос. - Да, да. Это, конечно, был желанный ребенок! Мы вместе ждали его. ИАлиса была так счастлива, когда поняла, что... - Это усложнит дело. Если бы ребенок не был запланирован, все свелосьбы к тому случаю, когда женщине ненавистна сама идея материнства. Значит,к Алисе это не подходит. - Доктор Джефферс вынул изо рта сигару изадумчиво почесал подбородок. - Видно, здесь что-то другое. Можетчто-нибудь захороненное в детстве, что сейчас вырывается наружу. А можетпросто временные сомнения и недоверие матери, прошедшей через невыносимуюболь и предсмертное состояние, как Алиса. Если это так, то пройдет немноговремени, и она исцелится. Но все-таки я счел нужным поговорить с тобой,Дэйв. Это поможет тебе быть спокойным и терпеливым, если она начнетговорить, что хотела бы, ну... чтобы ребенок родился мертвым. Ну, еслизаметишь, что что-то не так, приезжайте ко мне все втроем. Ты же знаешь, явсегда рад видеть старых друзей. А теперь давай-ка выпьем по одной замладенца Был чудесный весенний день. Их машина медленно ползла по бульварам,окаймленным зеленеющими деревьями. Голубое небо, цветы, теплый ветерок. Дэйв много болтал, пытаясь увлечь Алису разговором. Сначала онаотвечала односложно, равнодушно, но постепенно оттаяла. Она держаларебенка на руках, но в ее позе не было ни малейшего намека на материнскуютеплоту, и это причиняло Дэйву почти физическую боль. Казалось, молодаяженщина просто везла фарфоровую статуэтку. - Да, - сказал он, принужденно улыбнувшись. - А как мы его назовем? Алиса равнодушно посмотрела на убегающие деревья. - Давай не будем пока решать этого. Лучше подождем, пока не выберемдля него какое-нибудь исключительное имя. Не дыми, пожалуйста ему в лицо. - Ее предложения монотонно следовали одно за другим. Последнее из нихне содержало ни материнского упрека, ни интереса, ни раздражения. Дэйвзасуетился и выбросил только что закуренную сигару в окно. - Прости, пожалуйста, - сказал он. Ребенок лежал на руках матери. Тени деревьев пробегали по его лицу.Голубые глаза были широко раскрыты. Из крошечного розового ротикараздавалось мерное посапывание. Алиса мельком взглянула на ребенка ипередернула плечами. - Холодно? - спросил Дэйв. - Я совсем продрогла. Закрой, пожалуйста, окно, Дэвид. Они ужинали. Дэйв принес ребенка из детской и усадил его на высокий,недавно купленный стул, подоткнув со всех сторон подушки. - Он еще не дорос до стула, - сказала Алиса, глядя на свою вилку. - Ну, все-таки забавно, когда он сидит с нами, - улыбаясь сказалДэвид. - И вообще у меня все хорошо. Даже на работе, если так пойдетдальше, я получу в этом году не меньше 15 тысяч. Эй, посмотри на этогокрасавца. Весь расслюнявился. Вытирая ребенку рот, он заметил, что Алиса даже не повернулась в егосторону. - Я понимаю, что это не очень интересно, - сказал он, сновапринимаясь за еду. - Но мать могла бы проявлять побольше внимания ксобственному ребенку. Алиса резко выпрямилась: - Не говори так! По крайней мере, в его присутствии! Можешь сказатьэто позже, если необходимо. - Позже?! - воскликнул он. - В его присутствии, в его отсутствии...Да какая разница? - Внезапно он пожалел о сказанном и обмяк. - Ладно,ладно. Я же ничего не говорю. После ужина она позволила ему отнести ребенка наверх, в детскую. Онане просила его - она позволила. Вернувшись, он застал ее у радиоприемника. Играла музыка, которую онаявно не слышала. Глаза ее были закрыты. Когда Дэйв вошел, она вздрогнула,словно испугалась, порывисто бросилась к нему и прижалась губами к егогубам. Дэйв был ошеломлен. Теперь, когда ребенка не было в их комнате, онаснова ожила - она была свободна. - Благодарю тебя, - прошептала она. - Благодарю тебя за то, что натебя всегда можно положиться, что ты всегда остаешься самим собой. Он не выдержал и улыбнулся: - Моя мать говорила мне: "Ты должен сделать так, чтобы в своей семьебыло все что нужно". Она устало откинула назад свои блестящие темные волосы. - Ты перестарался. Иногда я мечтаю о том, чтобы все у нас было так,как после свадьбы. Никакой ответственности, никаких детей. - Она сжималаего руки в своих. Лицо ее было неестественно белым. - О, Дэйв! Когда-тобыли только ты и я. Мы защищали друг друга, а сейчас мы защищаем ребенка,но мы сами никак не защищены от него. Ты понимаешь? Там, в больнице, уменя было много времени, чтобы подумать об этом. Мир заполнен злом... - Действительно? - Да, это так! Но законы защищают нас от этого. А если бы их и небыло, то защищала бы любовь. Я не смогла бы сделать тебе ничего плохого,потому что ты защищен моей любовью. Ты уязвим для меня, для всех людей, нолюбовь охраняет тебя. Я совсем не боюсь за тебя, потому что любовьсмягчает твои неестественные инстинкты, гнев, раздражение. Ну, а ребенок?Он еще слишком мал, чтобы понимать, что такое любовь и ее законы.Когда-нибудь мы возможно научим его этому. Но до тех пор мы абсолютноуязвимы для него. - Уязвимы для ребенка? - Дэйв отодвинулся от нее и пристальнопосмотрел ей в глаза. - Разве ребенок понимает разницу между тем что правильно, а что нет?Нет, но он научит понимать. - Но ведь ребенок такой маленький, такой аморальный. Он просто незнает, что такое мораль и совесть... - она оборвала свою мысль и резкообернулась. - Этот шорох! Что это? Лейбер огляделся. - Я ничего не слышал... Она, не мигая, смотрела на дверь в библиотеку. Лейбер пересеккомнату, открыл дверь в библиотеку и включил свет. - Здесь никого нет. - Он повернулся к ней. - Ты совсем устала. Идемспать. Они погасили свет и молча поднялись на верх. - Прости меня за все эти глупости, - сказала Алиса. - Я, наверное,действительно устала, очень устала. Дэвид кивнул. Они нерешительно постояли перед дверью в детскую. Потомона резко взялась за ручку и распахнула дверь. Он видел, как она подошла ккроватке, наклонилась над ней и испуганно отшатнулась, как будто ееударили в лицо. "Дэвид!" Лейбер быстро подошел к ней. Лицо ребенка было ярко-красным и очень влажным, его крошечный ротикоткрывался и закрывался, глаза были темно-синими. Он беспорядочно двигалруками, сжимая пальцы в кулачки. - О, - сказал Дэвид. - Да он видно сильно плакал. - Плакал? - Алиса нагнулась и, чтобы удержать равновесие, схватиласьза перекладину кровати. - Я ничего не слышала. - Но ведь дверь была закрыта! - Поэтому он так тяжело дышит, и лицо у него такое красное? - Конечно. Бедный малыш. Плакал один, в темноте. Пускай он сегодняспит в нашей комнате. Если опять заплачет мы будем рядом. - Ты испортишь его, - сказала Алиса. Лейбер чувствовал за спиной ее пристальный взгляд, когда катилкроватку в их спальню. Он молча разделся и сел на край кровати. Внезапноон поднял голову, чертыхнулся и щелкнул пальцами. - Совсем забыл тебе сказать. В пятницу я должен лететь в Чикаго. - О, Дэвид, - прошептала Алиса. - Я откладывал эту поездку уже два месяца, а теперь это мненеобходимо. Я обязан ехать. - Мне страшно остаться одной... - С пятницы у нас будет новая кухарка. Она будет здесь все время, а ябуду отсутствовать всего несколько дней. - Я боюсь, даже не зная чего. Ты не поверишь мне, если я скажу тебе.Кажется, я схожу с ума. Он был уже в постели. Алиса выключила свет, подошла и, откинуводеяло, легла рядом. Ее хорошо вымытое тело источало теплый женский запах. - Если хочешь, я могу попробовать подождать несколько дней, -неуверенно сказал он. - Нет, поезжай, - ответила она. - Это важно, я понимаю. Только яникак не могу перестать думать о том, что сказала тебе. Законы, любовь,защита. Любовь защищает тебя от меня, но ребенок... - она глубоковздохнула. - Что защищает тебя от него? Прежде, чем он мог ответить, прежде, чем он смог сказать ей, какглупо так рассуждать о младенце, она внезапно включила свет - ночник,висевший над кроватью. - Смотри! - воскликнула она. Ребенок лежал и смотрел на них широко раскрытыми глазами. Дэвидвыключил свет и лег. Алиса, дрожа, прижалась к нему. - Это ужасно - бояться существа, тобой же рожденного. - Ее голоспонизился до шепота, стал почти неслышным. - Он пытался убить меня. Яклянусь! - она разразилась рыданиями. - Ну, ну! Успокойся! - обнял ее Дэвид. Она долго плакала в темноте. Было уже очень поздно, когда они,наконец, уснули. Но даже во сне она продолжала вздрагивать и всхлипывать.Дэвид тоже задремал, но прежде, чем его ресницы окончательно сомкнулись,погружая его в глубокий поток сновидений, он услышал странный приглушенныйзвук: сопение маленьких пухлых губ. Ребенок... И потом - сон. Утром светило солнце. Алиса улыбалась. Дэвид крутил свои часы наддетской кроваткой. - Видишь, малыш? Что-то блестящее, что-то красивое. Да-да. Что-тоблестящее, что-то красивое. Алиса улыбалась. Она сказала ему, чтобы он отправлялся в Чикаго. Онабудет молодцом, ему не о чем беспокоиться. Все будет в порядке. Самолет взмыл в небо и взял курс на восток. Впереди было небо,солнце, облака и Чикаго, приближавшийся со скоростью 600 миль в час. Дэйвокунулся в атмосферу указаний, телефонных звонков, деловых встреч ибанкетов. Тем не менее, он каждый день посылал письмо или телеграммуАлисе, а иногда и посылку. На шестой день, вечером, в его номере раздался длинный телефонныйзвонок, и он сразу понял, что это междугородний. На проводе былЛос-Анжелес. - Алиса? - Нет, Дэйв. Это Джефферс. - Доктор?! - Собирайся, старина. Алиса больна. Лучше бы тебе следующим рейсомвылететь домой - у нее пневмония. Я сделаю все, что смогу. Если бы это несразу после ребенка! Она очень слаба. Лейбер положил трубку. Он не чувствовал ни рук. ни ног. Все его телостало чужим. Комната наполнилась серым туманом. - Алиса, - проговорил он, невидящим взглядом уставившись на дверь. Пропеллеры замерли, отбросив назад время и пространство. Только всобственной спальне к Дэвиду начало возвращаться ощущение окружающейреальности. Первое, что он увидел - это фигуру доктора Джефферсона,склонившегося над постелью, на которой лежала Алиса. Доктор медленновыпрямился и подошел к Дэвиду. - Твоя жена - слишком хорошая мать. Она больше заботится о ребенке,чем о себе... На бледном лице Алисы еле уловимо промелькнула горькая улыбка. Потомона начала рассказывать. В ее голосе слышался гнев, страх и полнаяобреченность. - Он никак не хотел спать. Я думала, что он заболел. Лежал,уставившись в одну точку, а поздно ночью начинал кричать. Очень громко, ивсе ночи напролет... Я не могла успокоить его и прилечь хоть на минутку. Доктор Джефферс медленно кивнул. - Довела себя до пневмонии. Ну, теперь мы начинили ее антибиотиками,и дело идет на поправку. - А ребенок? - устало спросил Дэвид. - Здоров, как бык. Гуляет с кухаркой. - Спасибо, доктор. Джефферс собрал свой чемоданчик и, попрощавшись, ушел. - Дэвид! - Алиса порывисто схватила его за руку. - Это все из-заребенка. Я пытаюсь обмануть себя, думаю, что может это все глупости. Ноэто не так! Он знал, что я еле на ногах стою после больницы, поэтомукричал каждую ночь. А когда не кричал, то лежал совсем тихо. Когда язажигала свет, он смотрел на меня в упор, не мигая... Дэвид почувствовал, что все в нем напряглось. Он вспомнил, что и самне раз наблюдал эту картину: ребенок молча лежал в темноте с открытымиглазами. Он не плакал, а пристально смотрел из своей кроватки... Дэвидпостарался отогнать эти мысли - они были безумны. А Алиса продолжала рассказывать. - Я хотела убить его. Да, хотела. Прошел день твоего отъезда. Я пошлав его комнату и положила руку ему на горло. И так стояла долго-долго. Но яне смогла! Тогда я завернула его в одеяло, перевернула его на живот иприжала лицо к подушке. Потом я выбежала из комнаты. Дэвид пытался остановить ее. - Нет, дай мне закончить, - хрипло сказала она, глядя на стену. -Когда я выбежала из комнаты, я думала, все это просто. Дети задыхаютсякаждый день, никто бы и не догадался. Но когда я вернулась, чтобы застатьего мертвым, Дэвид, он был жив! Да, он перевернулся на спину, дышал иулыбался! После этого я не могла прикоснуться к нему. Я бросила его и неприходила даже кормить. Наверное, о нем заботится кухарка, не знаю. Я знаютолько, что своим криком он не давал мне спать, и я мучилась все ночи иметалась по комнате, а теперь я больна. А он лежит и думает, как бы убитьменя. Проще - он понимает, что я слишком много знаю о нем. Я не люблю его,между нами нет никакой защиты и не будет никогда. Она выговорилась. Бессильно откинувшись на подушку, она некотороевремя лежала с закрытыми глазами, затем уснула. Дэвид долго стоял над ней,не в силах пошевелиться. Кровь застыла у него в жилах; казалось, всеклетки замерли в оцепенении. На следующее утро он сделал то, что ему оставалось сделать. Дэвидпошел к доктору Джефферсу и все ему рассказал. Ответ Джефферса был весьмахладнокровен: - Не стоит расстраиваться, старина. В некоторых случаях материненавидят своих детей, и мы считаем это, совершенно естественным. У насесть даже специальный термин для этого явления - амбивалентность:способность ненавидеть любя. Любовники, например, очень часто ненавидятдруг друга, дети ненавидят матерей... Лейбер прервал его: - Я никогда не ненавидел свою мать. - Конечно, ты никогда не признаешь этого. Люди никогда не любятпризнаваться в таких вещах. Да, зачастую, эта ненависть бывает абсолютнобессознательна. - Но Алиса признает, что ненавидит своего ребенка. - Точнее скажем, у нее есть навязчивая идея. Она сделала шаг впередот примитивной амбвивалентности. Кесарево сечение дало жизнь ребенку и чуть было не лишило Алисужизни. Она винит ребенка в своем предсмертном состоянии и в пневмонии. Онапутает причину и следствие и сваливает вину за свои беды на самый удобныйобъект. Господи, да все мы так делаем! Мы спотыкаемся о стул, и проклинаемего, а не нашу неловкость. Если мы промазали, играя в гольф, то ругаемклюшку, мячик, неровную площадку. Или неприятности в бизнесе, мы обвиняембога, погоду, судьбу, но только не самих себя. Я могу повторить тебетолько то, что говорил раньше: люби ее. Духовный покой и гармония - лучшеелекарство. Найди способ продемонстрировать ей свои чувства, придай ейуверенность в себе. Помоги ей понять, какое невинное и безобидное существоребенок. Убеди ее, что ради ребенка стоило рискнуть жизнью. Пройдет время,все уляжется, она забудет о смерти и полюбит ребенка. Если через месяц онане успокоится, дай мне знать. Я поищу хорошего психиатра. А теперь, иди кАлисе и преобрази свою унылую физиономию. На следующий день Алиса решила сама отвезти его на работу. Напол-пути она вдруг свернула к обочине и затормозила. Затем медленноповернулась к мужу. - Я хотела бы куда-нибудь уехать. Я не знаю, сможешь ли ты сейчасвзять отпуск, но если нет, то отпусти меня одну. Пожалуйста. Мы могли быкого-нибудь нанять присмотреть за ребенком. Но мне необходимо куда-нибудьуехать на время. Я думала, что отделаюсь от этого... от этого ощущения. Ноя не могу, я не могу оставаться с ним в комнате. И он смотрит на меня, какбудто смертельно ненавидит. Я не могу заставить себя прикоснуться кнему... Я хочу куда-нибудь уехать, прежде чем что-то случится. Он молча вышел из машины, обошел ее кругом и знаком попросил Алисуотодвинуться. - Все, что тебе нужно, это побывать у психиатра. Если он предложитсъездить в отпуск, я согласен. Но это не может так дальше продолжаться. Уменя просто голова кругом идет. - Дэвид устроился за рулем и включилзажигание. - Дальше я поведу машину сам. Она опустила голову, пытаясь удержать слезы. Когда они приехали кконторе Дэвида, Алиса повернулась к нему: - Хорошо. Поговори с доктором. Я готова поговорить с кем хочешь. Он поцеловал ее. - Вот теперь, мадам, вы рассуждаете разумно. Ты в состоянии добратьсядомой самостоятельно? - Конечно, чудак. - Тогда до ужина. Поезжай осторожнее. - Я всегда так езжу. Пока. Дэвид отступил на обочину и посмотрел вслед удаляющейся машине. Первое, что он сумел сделать, придя на работу, это позвонитьДжефферсону и попросить договориться о приеме у надежного психиатра. День тянулся невыразимо долго, дела не клеились. Его сознание былоокутано каким-то туманом, в котором ему виделось искаженное ужасом лицоАлисы, повторявшей его имя. Ей все-таки удалось внушить ему свои страхи.+Она буквально убедила его, что ребенок в какой-то степени ненормален. Ондиктовал какие-то нудные письма, разговаривал с бестолковыми клерками,подписывал никому не нужные бумаги. В конце дня он был как выжатый лимон,голова раскалывалась от боли, и он был счастлив, что отправляется домой. Когда наступило лето, страсти, казалось, действительно началиутихать. Дэйв, хотя и был поглощен работой, находил время и для своейжены. Она, в свою очередь, много время проводила на воздухе - гуляла,играла с соседями в бадминтон. Стала более уравновешенной. Казалось, оназабыла о своих страхах... Алиса проснулась, дрожа от страха. За окном лил дождь и завывалветер. Она схватила мужа за плечо и трясла, пока он не проснулся и неспросил сонным голосом, что случилось. - Что-то здесь в комнате. Следит за нами, прошептала она. Дэйв включил свет. - Тебе показалось, - сказал он. - Успокойся, все в порядке. У тебядавно уже этого не было. Она глубоко вздохнула, когда он выключил свет, и внезапно сразууснула. Дэйв обнял ее и задумался о том; какая славная и, вместе с темстранная женщина, его жена. Прошло примерно полчаса. Он услышал, как скрипнула и немногоотворилась дверь в спальню. Дэйв знал, что за дверью никого нет, а поэтомунет смысла вставать и закрывать ее. Однако ему не спалось. Он долго лежалв темноте. Кругом была тишина. Наверное прошел еще час. Вдруг из детской раздался пронзительный крик. Это был одинокий звук,затерянный в пространстве из звезд, темноты, дыхания Алисы в его объятиях. Лейбер медленно сосчитал до ста. Крик продолжался. Стараясь непотревожить Алису, он выскользнул из постели, надел тапочки и прямо впижаме двинулся из спальни. "Надо спуститься вниз, - подумал он. -Подогрею молоко и..." Его нога поскользнулась на чем-то мягком, и онполетел вниз, в темноту. Инстинктивно расставив руки, Дэйв ухватился заперила лестницы и удержался. Он выругался. Предмет, на который он наступил, пролетел вниз и шлепнулся наступеньку. Волна ярости накатила на Дэйва. "Какого черта разбрасывать вещина лестнице!" Он наклонился и поднял этот предмет, чуть было не лишившейего жизни. Пальцы Дэйва похолодели. У него перехватило дыхание. Вещь,которую он держал в руке, была игрушкой. Нескладная, сшитая из кусков и лоскутов, купленная им в шутку дляребенка, кукла. В лифте он подумал: А что, если бы я сказал Алисе про игрушку - проту тряпичную куклу, на которой я поскользнулся на лестнице ночью? Бог мой,да это совсем выбило бы ее из колеи. Нет. Ни за что, мало ли чтобывает..." Уже начинало смеркаться, когда он подъехал к дому на такси.Расставшись с шофером, Дэвид вышел из машины и по бетонной дорожкедвинулся к дому. Дом почему-то казался очень молчаливым, необитаемым.Дэвид вспомнил, что сегодня пятница, а значит кухарка со второй половиныдня свободна. А Алиса, наверное, уснула, измотанная своими страхами. Онвздохнул и повернул ключ в замочной скважине. Дверь беззвучно подалась нахорошо смазанных петлях. Дэвид вошел, бросил шляпу на стул возле портфеля.Затем он начал снимать плащ, и тут, случайно взглянув на лестницу,замер... Лучи заходящего солнца проникали через боковое окно и освещали яркиелоскуты тряпичной куклы, лежащей на верхней ступеньке. Но на куклу онпочти не обратил внимания. Его взгляд был прикован к Алисе, лежавшей налестнице в неестественной позе сломанной марионетки, которая больше неможет танцевать. Алиса была мертва. Если не считать грохота ударов егосердца, в доме была абсолютная тишина. Алиса была МЕРТВА!!! Он бросился к ней, сжал в ладонях ее лицо, он тряс ее за плечи. Онпытался посадить ее, бессвязно выкрикивая ее имя. Все было напрасно. Оноставил ее и бросился наверх. Распахнул дверь в детскую, подбежал ккроватке. Ребенок лежал с закрытыми глазами. Его личико было потным икрасным, как будто он долго плакал. - Она умерла, - сказал Лейбер ребенку. - Она умерла. Он захохотал сначала тихо, потом все громче и громче. В такомсостоянии и застал его Джефферс, который был обеспокоен его звонком изашел повидать Алису. После нескольких крепких пощечин, Дэвид пришел всебя. - Она упала с лестницы, доктор. Она наступила на куклу и упала.Сегодня ночью я сам чуть было не упал из-за этой куклы, а теперь... Джефферс энергично потряс его за плечи. - Эх доктор, - Дэвид улыбался, как пьяный. - Вот ведь забавно. Я же,наконец, придумал имя для этого ребенка. Доктор молчал. - Я буду крестить его в воскресенье. Знаете, какое имя я ему дам? Яназову его Люцифером. Было уже одиннадцать часов вечера. Все эти странные и почтинезнакомые люди, выражавшие свое соболезнования уже ушли из дома. Дэвид иДжефферс сидели в библиотеке. - Алиса не была сумасшедшей, - медленно сказал Дэвид. - У нее былиоснования бояться ребенка. Доктор предостерегающе поднял руку: - Она обвиняла его в своей болезни, а ты - в ее смерти. Мы знаем, чтоона наступила на игрушку и поскользнулась. Причем же здесь ребенок. - Ты хочешь сказать Люцифер? - Не надо его так называть! Дэвид покачал головой. - Алиса слышала шум по ночам, какие-то шорохи в холле. Ты хочешьзнать, кто его мог создавать? Ребенок. В четыре месяца он мог прекраснопередвигаться в темноте, подслушивать наши разговоры. А если я зажигалсвет, ребенок ведь такой маленький. Он может спрятаться за мебелью, задверью... - Прекрати! - прервал его Джефферс. - Нет, позволь мне сказать то, что я думаю. Иначе я сойду с ума. Когда я был в Чикаго, кто не давал Алисе спать и довел ее допневмонии? А когда она все же выжила, он попытался убить меня. Это ведьтак просто - оставить игрушку на лестнице и кричать кричать в темноте,пока отец не спустится вниз за твоим молоком и не поскользнется. Просто,но эффективно. Со мной это не сработало, а Алиса - мертва. Дэвид закурил сигарету. - Мне уже давно нужно было сообразить, я же включал свет ночью. Многораз. И всегда он лежал с открытыми глазами. Дети все время обычно спят,если они сыты и здоровы. Только не этот. Он не спит, он думает. - Дети не думают. - Но он не спит, что бы там не происходило в его мозгах. А что мы,собственно, знаем о психике младенцев? У него были причины ненавидетьАлису. Она подозревала, что он не обычный ребенок. Совсем, совсем необычный. Что мы знаем о детях, доктор? Общий код развития? Да. Ты знаешь,конечно, сколько детей убивают своих матерей при рождении. За что? А можетэто месть за то, что их выталкивают в этот непривычный для них мир? -Дэвид наклонился к доктору. - Допустим, что несколько детей из всехмальчиков рождаются способными передвигаться, видеть, слышать, как многиеживотные и насекомые. Насекомые рождаются самостоятельными. Многие звери иптицы становятся самостоятельными за несколько недель. А у детей уходятгоды на то, чтобы научиться говорить и уверенно передвигаться на своихслабых ногах. А если один ребенок на биллион рождается не таким? Если онот рождения умудрен и способен думать? Инстинктивно, конечно, он можетползать в темноте по дому и слушать, слушать. А как легко кричать всю ночьи довести мать до пневмонии. Как легко при рождении так прижаться кматери, что несколько ловких маневров обеспечат перитонит. - Ради бога, прекрати! - Джефферс вскочил на ноги. - Какие ужасныевещи ты говоришь! - Да, я говорю чудовищные вещи. Сколько матерей умирает при родах?Сколько их, давших жизнь странным маленьким существам и заплативших за этосвоей жизнью? А кто они, эти существа? Над чем работают их мозги вкровавой тьме? Примитивные маленькие мозги, подогреваемые клеточнойпамятью, ненавистью, грубой жестокостью, инстинктом самосохранения. Асамосохранение в этом случае означает устранение матери, ведь онаподсознательно понимает, какое чудовище рождает на свет. Скажи-ка, доктор,есть ли на свете что-нибудь более эгоистическое, чем ребенок? Доктор нахмурился и покачал головой. Лейбер опустил сигарету. - Я не приписываю такому ребенку сверхъестественной силы. Достаточноуметь ползать, на несколько месяцев опережая нормальное развитие,достаточно уметь слушать, уметь покричать всю ночь. Этого достаточно, дажеболее, чем достаточно. Доктор попытался обратить все в шутку. - Это обвинение в предумышленном убийстве. В таком случае убийцадолжен иметь определенные мотивы. А какие мотивы могут быть у ребенка? Лейбер не заставил себя долго ждать и ответил: - А что может быть на свете более удобным и спокойным, чем состояниеребенка во чреве матери? Его окружает блаженный мир питательной среды,тишины и покоя. И из этого, совершенного по своей природе, уюта ребеноквнезапно выталкивается в наш огромный мир, который своей непохожестью навсе, что было раньше, кажется ему чудовищным. Мир, где ему холодно инеудобно, где он не может есть когда и сколько захочет, где он должендобиваться любви, которая была его неотъемлемым правом. И ребенок мстит заэто. Мстит за холодный воздух и огромное пространство, мстит за то, что унего отнимают привычный мир. Ненависть и эгоизм, заложенные в генах,руководят его крошечным мозгом. А кто виноват в этой грубой сменеокружающей среды? Мать! Так абстрактная ненависть ребенка ко всемувнешнему миру приобретает конкретный объект, причем чисто инстинктивно.Мать извергает его, изгоняет из своей утробы. Так отомсти ей! А кто этосущество рядом с матерью? Отец! Гены подсказывают ребенку, что он тожекак-то виноват во всем этом. Так убей и отца тоже! Джефферс прервал его: - Если то, что ты говоришь, хоть в какой-то степени близко к истине,то каждая мать должна остерегаться, или по крайней мере, бояться своегоребенка. - А почему бы и нет? Разве у ребенка нет идеального алиби?Тысячелетия слепой человеческой веры защищают его. По всем общепринятымпонятиям он беспомощный и невиновный. Но ребенок рождается с ненавистью, исо временем положение еще больше ухудшается. Новорожденный получает заботуи внимание в большом объеме. Когда он кричит или чихает, у него достаточновласти, чтобы заставить родителей прыгать вокруг него и делать разныеглупости. Но проходят годы, и ребенок чувствует, что его власть исчезает иникогда уже не вернется. Так почему бы не использовать ту полную власть,которую он пока имеет? Почему бы не воспользоваться положением, котороедает такие преимущества? Опыт предыдущих поколений подсказывает ему, чтопотом уже будет слишком поздно выражать свою ненависть. Только сейчаснужно действовать. - Голос Лейбера опустился почти до шепота. - Мой малышлежит по ночам в кроватке с влажным и красным личиком, он тяжело дышит. Отплача? Нет, от того, что ему приходится выбираться из кроватки и в темнотеползать по комнатам. Мой малыш... Я должен убить его, иначе он убьет меня. Доктор поднялся, подошел к окну, затем налил в стакан воды. - Никого ты не убьешь, - спокойно сказал он. - Тебе нужно отдохнуть.Я дам тебе несколько таблеток, и ты будешь спать. Двадцать четыре часа.Потом подумаем, что делать дальше. Прими это. Дэвид проглотил таблетки и медленно запил их водой. Он несопротивлялся, когда доктор провожал его в спальню, укладывал в кровать.Джефферс подождал, пока он уснул, затем ушел, погасив свет и взял с собойключи Дэвида. Сквозь тяжелую дремоту, Дэвид услышал какой-то шорох у двери. "Чтоэто?" - слабо пронеслось в сознании. Что-то двигалось по комнате. Но ДэвидЛейбер уже спал. Было ранее утро, когда доктор Джефферс вернулся. Он провел бессоннуюночь, и какое-то смутное беспокойство заставило его приехать пораньше,хотя он был уверен, что Лейбер еще спит. Открыв ключом дверь, Джефферс вошел в холл и положил на столиксаквояж, с которым никогда не расставался. Что-то белое промелькнулонаверху лестницы. А может ему просто показалось. Внимание доктора привлекзапах газа в доме. Не раздеваясь он бросился наверх, в спальню Лейбера. Дэвид неподвижно лежал на кровати. Вся комната была наполнена газом,со свистом выходящим из открытой форсунки отопительной системы,находившейся у самого пола. Джефферс быстро нагнулся и закрыл кран, затемраспахнул окно и бросился к Лейберу. Тело Дэвида уже похолодело - смертьнаступила несколько часов назад. Джефферса душил кашель, глаза застилалислезы. Он выскочил из спальни и захлопнул за собой дверь. Лейбер неоткрывал газ, он физически не мог бы этого сделать. Снотворное должно былоотключить его по меньшей мере до полудня. Это не было самоубийством. Аможет осталось какая-то возможность этого? Джефферс задумчиво подошел к двери в детскую. К его удивлению, дверьоказалось запертой на замок. Джефферс нашел в связке нужный ключ и,отперев дверь, подошел к кроватке. Она была пуста. С минуту доктор стоял в оцепенении, затем медленно произнес вслух: - Дверь захлопнулась. И ты не смог вернуться обратно в кроватку, гдеты был бы в полной безопасности. Ты не знал, что эти замки могут самизащелкиваться. Маленькие детали рушат лучшие планы. Я найду тебя, где быты не прятался, - доктор оборвал себя и поднес ладонь ко лбу. - Господи,кажется я схожу с ума. Я говорю, как Алиса и Дэвид. Но их уже нет в живых,а значит у меня нет выбора. Я ни в чем не уверен, но у меня нет выбора! Он опустился вниз и достал какой-то предмет. Где-то сбоку послышалсяшорох, и Джефферс быстро обернулся. "Я помог тебе появиться в этом мире, а теперь должен помочь уйти изнего", - подумал он и сделал несколько шагов вперед, подняв руку.Солнечный свет упал на предмет, который он держал в руке. - Смотри-ка малыш, что-то блестящее, что-то красивое! Скальпель!!
Рэй Брэдбери. Подмена
К восьми часам она приготовила длинные сигареты, достала хрустальные бокалы, опустила зеленую бутылку в серебряное ведерко с мелко наколотым льдом. Огляделась: картины висят ровно, пепельницы расставлены, как полагается. Тогда она взбила диванную подушку, отступила назад и прищурилась. А после заспешила в ванную и вернулась с пузырьком стрихнина, который предстояло засунуть под газеты на журнальном столике. Молоток и тонкий нож для колки льда уже лежали в нужных местах.
Она была во всеоружии.
Словно проведав об этом, тут же задребезжал телефон. В трубке прозвучало:
— Я уже поднимаюсь.
Он звонил из лифта, бесшумно плывущего по железной глотке здания, а сам тем временем приглаживал аккуратно подстриженные тонкие усы, поправлял белый летний пиджак и черный галстук. Сейчас он проведет рукой по светлым, чуть седеющим волосам — импозантный пятидесятилетний мужчина в прекрасной форме, сохранивший живость характера и охоту наносить визиты красивым женщинам слегка за тридцать, знающий толк в вине и прочих удовольствиях.
— Предатель — шепнула она у двери за миг до того, как послышался негромкий стук.
— Добрый вечер, Марта, — сказал он. — Так и будешь разглядывать меня с порога? — Она коснулась губами его щеки. — Это называется поцелуй? — В его голубых глазах мелькнуло недоумение. — Ну-ка. — Он показал ей пример.
Закрыв глаза, она думала: разве не то же самое повторялось неделю, месяц, год назад? Откуда у меня эти подозрения? Какая-то мелочь. Сущий пустяк, даже не выразить словами. Что-то в нем изменилось — неуловимо, но бесповоротно. От этой бесповоротной, решительной перемены она потеряла сон. Вскакивала с постели в три часа ночи, чтобы успеть до утра слетать на вертолете в сторону побережья, где без перерыва крутили кино, проецируя изображение прямо на облака неподалеку от Станции, причем фильмы были старые, тысяча девятьсот пятьдесят пятого года: неисчерпаемые, как воспоминания о прошлом, они брезжили в океанской дымке над темной водой, а голоса актеров плыли по волнам прилива, словно голоса богов. Вот уже два месяца ее не отпускала усталость.
— Не чувствую отклика. — Он отстранил ее от себя и окинул критическим взглядом. — Ты чем-то расстроена, Марта?
— Ничем, — ответила она.
А про себя подумала: всем. И добавила: тобой. Где ты сейчас, Леонард? С кем танцуешь весь вечер, с кем пьешь вино в апартаментах на другом конце города, с кем любезничаешь? Ты определенно не здесь, в этой квартире тебя нет и не было, и мне не составит труда это доказать.
— Что я вижу? — изумился он, глядя под ноги. — Молоток? Собираешься вешать картины, Марта?
— Нет, — засмеялась она, — собираюсь тебя убить.
— Вот оно что, — улыбнулся он. — Придется тебя задобрить. — И протянул ей бархатный футляр, в котором лежала нитка жемчуга.
— Ах, Леонард! — Дрожащими руками застегнув ожерелье на шее, она обернулась к нему. — Ты меня балуешь.
— Пустяки, — бросил он.
В такие минуты она почти забывала о своих подозрениях. Между ними все осталось по-прежнему, разве не так? Разве он к ней охладел? Конечно нет. Он по-прежнему внимателен, ласков и щедр. Каждый раз дарит ей украшения — то на палец, то на запястье. Почему же с недавних пор ей с ним так одиноко? Почему она не ощущает его присутствия? Кажется, все началось с газетной фотографии. Пару месяцев назад, семнадцатого апреля, его сфотографировали с Алисой Саммерс в заведении под названием «Клуб». Снимок попался ей на глаза только месяц спустя; тогда она ему сказала:
— Леонард, ты не рассказывал, что семнадцатого апреля водил в «Клуб» Алису Саммерс.
— Не рассказывал? Ну, да, было такое.
— Насколько я помню, тот вечер ты провел со мной.
— Что-то здесь не сходится. Мы с тобой обычно ужинаем, а потом до утра пьем вино под симфоническую музыку.
— Ошибки быть не может, Леонард: семнадцатого апреля ты приходил ко мне.
— Боюсь, ты захмелела, дорогая. Не ведешь ли ты дневник?
— Я уже не в том возрасте.
— То-то и оно. Нет дневника — нет и точных записей. Значит, я приходил к тебе либо накануне, либо следующим вечером. Хватит об этом, Марта, выпей вина.