Подробнее о проблеме: пропавшие без вести дети

К 2006 году, по данным организованного два года назад Национального комитета по проблеме исчезновения людей, в Таиланде было зарегистрировано 46 000 сообщений о пропавших без вести детях. Но каким бы ошеломляющим ни казалось это число, еще большую тревогу вызывает тот факт, что количество пропавших детей за год возросло на 6 % в сравнении с данными 2005 года.

Сорок шесть тысяч детей. Вы только задумайтесь на минуту.

* * *

Обезьяны меня пугают. Ну, правда ведь, они ужасны. Во-первых, у них очень крупные зубы в сравнении с размером головы. Представьте себе человека, у которого клыки такой же длины, как расстояние от носа до подбородка – примерно в треть лица. А теперь представьте, как этот человек будет выглядеть, если ему вдруг вздумается зевнуть.

Ну да. Именно так.

Во-вторых, обезьяны похожи на людей, да не совсем. Взять, к примеру, их руки. Почти как у человека, но выглядят деформированными. Да, я знаю, что никакой деформации там нет, но я же человек, и невольно сравниваю их с человеческими руками. Помните, как выглядят собачьи лапы? Вот они мне деформированными не кажутся. Они слишком не похожи на руки или ноги человека, чтобы их можно было сравнивать. Но руки обезьян – дело совсем другое. Они так сильно напоминают человеческие, что ты перестаешь думать об обезьянах как о животных и невольно начинаешь их очеловечивать. И с этой точки зрения обезьяны выглядят деформированными людьми. Уродцами. У них большие пальцы не такие, и суставы слишком гибкие, и слишком низкий лоб, и глазки – черные, маленькие, невыразительные – глядят исподлобья. А потом ты смотришь на их ступни, и видишь, что они почти как человеческие.

Почти… да не совсем.

* * *

«Бангкок пост», вторник, 10 июля 2007 года.

Самут Саюсон. Вчера представители полиции сообщили о сворачивании широкомасштабных поисков пропавшей пятилетней девочки и заявили, что сосредоточатся на проверке тех мест, где есть большая вероятность ее найти. В последний раз Сирикюль Сириямонгкол видели утром в воскресенье: она играла на улице перед своим домом в окрестностях Ом Ной. В понедельник поиск девочки вели более сотни полицейских и местных жителей, они опрашивали владельцев окрестных домов и развешивали объявления о пропаже.

Как я и говорил: все это правда. И даже если девочку нашли, то в «Бангкок пост» об этом не было ни слова. Правда, остается вероятность, что редактор вдруг решил, будто новость о найденном ребенке не настолько интересна читателям, чтобы ее опубликовать.

Может быть.

А от Ом Ной до моего дома около трех миль.

* * *

Когда я был маленьким, мой папа выдумал существо, которое называл «дулалли». Если ему хотелось куда-нибудь спровадить нас с братом, он подходил к кухонной двери, выглядывал в сад, иногда поднося ладонь ко лбу, будто смотрел вдаль, и задумчиво говорил:

– А вы знаете, мне кажется, там дулалли. – Он умолкал ненадолго, а потом обращался ко мне и моему брату: – Быстрее! Поймайте ее! Дулалли наши яблоки ест! Быстрее! Бегом!

И мы бежали в сад, под яблоневые деревья, и тщетно пытались найти там несуществующую дулалли, которую я представлял в виде розовой жирной птицы, похожей на додо, но с более писклявым голосом и дурацким хохолком.

Отец морочил нам головы на протяжении нескольких лет. Я искренне верил, что такая птица существует и что я обязан защищать от нее наши яблони. Я представлял себе ее идиотский хохолок и водянистые глазки с длинными загнутыми ресницами – и мог поклясться, что лапы у нее тощие, как у цыпленка. Мы с братом все перепробовали: ставили силки, пытались подкрадываться незаметно, даже сидели в засаде и ждали, пока дулалли не прилетит (я не был уверен, умеет ли она летать, и ждал, что она то ли припорхнет неуклюже, теряя перья и мечась из стороны в сторону, то ли подойдет, как цапля, из соседского сада и просто переступит через забор).

Ну и поскольку все мы рано или поздно начинаем копировать своих отцов, я поступил с Гарри точно так же, как мой папа поступал со мной. Но вместо идиотской птицы мой Гарри высматривал обезьяну.

Представьте себе картину: теплый воскресный день в пригороде Бангкока, легкий ветерок раскачивает ветви манговых деревьев, старшие дети с воплями носятся по двору на велосипедах, а я сижу на веранде и попиваю холодное пиво. Гарри выскакивает из дома, подбегает ко мне и начинает тыкать мне в спину своим пухлым пальчиком. Я поднимаю голову, смотрю куда-то в сад, а потом задумчиво говорю:

– А ты знаешь, мне кажется, там обезьяна…

Гарри бросается к перилам, хватается за них своими маленькими ручками и пристально вглядывается вдаль.

– Вон она! – добавляю я, указывая на манговое дерево. – Гарри! Беги и поймай обезьяну! Быстрее!

Гарри срывается с места и бежит – только пятки сверкают – ловить обезьяну, которая наверняка спряталась за самым раскидистым из трех манговых деревьев в нашем саду.

Так продолжалось на протяжении нескольких месяцев, ну а потом сценарий стал меняться.

Первая перемена была совсем незначительной. Моя жена, многострадальная Фон, купила здоровенный пакет живых королевских креветок, и мы собрались зажарить их на решетке. Креветки плавали в тазу с водой примерно в футе от меня, а я занимался подготовкой к барбекю. И тут ко мне подошел Гарри, заглянул в таз, уселся на корточки рядом с ним, и на его лице отразилось живейшее любопытство.

Это выражение знакомо каждому родителю. Именно оно возникает у детей за мгновение до того, как ребенок сунет шпильку в электрическую розетку. Я попытался остановить Гарри, но он уже полез вылавливать креветку. Я знал, к чему это приведет, и поэтому решил задействовать тяжелую артиллерию:

– Гарри, посмотри туда! Там обезьяна! Беги поймай ее!

Гарри бросил взгляд на манговое дерево и покачал головой.

– Обезьяна май ми, – сказал он. (Обезьяны там нет.)

– Нет, есть! – возразил я. – Смотри! Ой, эта нахалка ест наши манго! Пойди прогони ее, Гарри!

– Обезьяна май ми, – повторил Гарри. А потом ткнул пальцем куда-то мне за спину: – Обезьяна ю ни. (Обезьяна вон там.)

Я обернулся. Позади меня находилась кариота – пальма, которую в народе называют «рыбий хвост» и которую я сам же и посадил. Эта пальма и близко не напоминает те аккуратные деревца, которыми обсажены аллеи в Беверли-Хиллз. Сравнить ее можно разве что со взрывом на макаронной фабрике. Ее темно-зеленые листья торчат во все стороны, и, хотя свою кариоту я регулярно пытаюсь подрезать, ее широченная крона загораживает чуть ли не половину забора.

Будь это рассказ М. Р. Джеймса, я увидел бы, как из листвы выглядывает призрачное обезьянье лицо с закрытыми глазами. Через мгновение оно бы исчезло – возможно, со зловещим хлопком. А если бы это был рассказ Стивена Кинга, то из-за пальмы выскочила бы живая обезьяна и отгрызла лицо мне!

Но я рассказываю правду. И никакой обезьяны там не было. Вернее… я ее не увидел.

С тех пор каждый раз, когда я указывал на обезьяну, Гарри отвечал мне, что я ошибаюсь, и показывал, где сидит обезьяна на самом деле. Сначала меня это забавляло, но затем Гарри снова решил изменить наш сценарий.

Теперь представьте себе другой день несколько месяцев спустя. Я сижу на веранде и слышу, как хлопает дверь и начинает звенеть подвешенная к потолку «музыка ветра», а это значит, что Гарри пришел.

Я жду еще пару секунд, и наконец у меня появляется ощущение, что кто-то подкрадывается ко мне со спины. Я оглядываюсь – и вижу Гарри с наброшенным на плечи одеялом и полупустой бутылкой молока в руке.

– Чего ты хочешь? – спрашиваю я.

Гарри величественным жестом указывает на пальму «рыбий хвост» рядом с верандой.

Я в молчании жду, что он скажет.

– Ну? – спрашиваю наконец.

– Папа, обезьяна! – говорит Гарри. – Обезьяна ю ни.

Я удивленно моргаю:

– Что?!

И тут Гарри неожиданно хохочет, тычет пальцем в пальму и кричит:

– Папа! Обезьяна ю ни! Обезьяна! Папа, бегом!

Когда до меня дошло, что этот мелкий негодник сыграл со мной мою же шутку, я не смог удержаться от смеха. Я бросился к нему, раскинув руки и собираясь его защекотать, а он с восторженным визгом помчался в дом, размахивая над головой молочной бутылкой.

Помнится мне, на пальму я даже и не взглянул.

Последнее изменение в сценарии, незадолго до того, как шутка перестала быть смешной, оказалось самым важным. Через некоторое время после того, как Гарри начал показывать мне обезьяну и требовать, чтоб я бежал за ней (вот наглец!), ему приснился кошмар.

Тут я сам виноват – разрешил ему посмотреть довольно страшный фильм ужасов, и Гарри решил, что безголовый призрак из фильма теперь охотится за ним. Он уверял меня, что привидение прячется за занавесками над кроватью и дожидается, пока я выйду из комнаты, чтобы спуститься вниз и съесть его. Поскольку призрак был безголовым, я попытался объяснить, что некоторые конструктивные особенности (например, отсутствие зубов или рта) могут помешать призраку осуществить свой зловещий замысел, но, увы, моя безупречная логика Гарри не убедила.

Я забрал его к нам в комнату (в нашу с женой спальню) и уложил на маленьком матрасе. Но Гарри так и не уснул (похоже, ужасный призрак бесшумно прокрался вслед за ним в ужасно мягких тапочках). Я проворочался с боку на бок минут двадцать, и тут меня осенило: я заявил Гарри, что обезьяна его защитит. Гарри уставился на меня широко распахнутыми глазами. Я спросил у него, где сейчас обезьяна (а мы уже достигли той стадии игры, когда только он один знал, в какой стороне искать обезьяну), и Гарри без малейших колебаний указал на дверь ванной комнаты.

– Обезьяна ю нон, – сказал он. (Обезьяна там, внутри.)

Я сказал, что не пойду в ванную, потому что не хочу спугнуть обезьяну. Гарри согласился со мной, что это правильное решение, а я заверил его, что обезьяна конечно же сумеет защитить его от призрака.

Гарри кивнул и сразу завалился спать.

А я еще лежал некоторое время, надеясь услышать… хоть что-нибудь. Сам не знаю что. В ванную я не пошел.

Иногда я думаю о том, как ужасно все могло бы обернуться, если бы не моя выдумка.

* * *

«Бангкок пост», суббота, 10 ноября 2007 года.

Самут Пракарн. Министр социального развития Полдедж Пинпратип вчера объявил о создании Специальной комиссии по поиску пропавших детей, в обязанности которой войдет сбор и согласование информации, поступающей от всех задействованных организаций. Он заявил, что администрации не хватает финансирования для поиска пропавших детей, многие из которых попадают в руки торговцев людьми и принуждаются к занятию попрошайничеством и проституцией.

Экарак Ламчомкхай, глава информационного центра «Миррор Фоундейшн», заявил, что в этом году в центр поступили сообщения о 650 случаях исчезновения детей. Возраст пропавших колеблется от нескольких месяцев до 9–12 лет.

Мистер Полдедж сказал, что специальная комиссия будет оказывать помощь Национальному комитету по проблеме исчезновения людей, которому не хватает компетентных специалистов для быстрой организации поисков.

Он добавил, что комиссия должна разыскивать людей в кратчайшие сроки, поскольку чем больше проходит времени, тем меньше остается шансов найти пропавшего человека. Министр посетил семь семей с пропавшими детьми в районе Ом Ной в провинции Самут Сакхон. Среди людей, которым нанес визит мистер Полдедж, была и Чолада Сириямонгкол, мать Сирикюль, исчезнувшей 8 июля этого года возле своего дома по адресу Нонг-Юй, 5. Она призналась, что не утратила надежды и все еще верит, что ее дочь жива.

Прошло четыре месяца, а она говорит, что не утратила надежды. А теперь представьте, что это был бы ваш ребенок.

Как долго бы вы продолжали надеяться?

* * *

Зимние каникулы в университете, где я работаю, длятся с первой недели декабря до первой недели января. Через неделю после начала каникул Гарри слегка простыл. Мы с Фон посоветовались и решили, что ничего страшного с ним не случилось, всего лишь легкий насморк, и отправили его в школу.

В середине дня, когда я уже собрался пообедать (салат из папайи и каракатицы, горячий рис и холодное пиво), меня окликнула Фон. Ей позвонили из школы и сказали, что у Гарри поднялась температура и его надо забрать домой. Фон ответила учительнице, что только что помыла голову, и поэтому за Гарри приедет отец. Я заявил, что как раз собрался пообедать. Но, увы, ее волосы были важнее моего обеда, и ради сохранения гармонии в семье ехать за ребенком пришлось мне.

Я забрал Гарри, привез его домой, усадил перед телевизором с бутылкой молока и диском с «Домом-монстром» и вернулся к своему обеду, к сожалению давно остывшему и вовсе не такому аппетитному, как раньше.

У нас на первом этаже межкомнатных перегородок нет. Из кухни просматривается гостиная, где стоит телевизор. Самого телевизора не видно – его загораживает лестница, но видно край дивана и стеклянную дверь на веранду. Так как Гарри сидел на диване, я не мог присматривать за ним. Я слышал звук телевизора, но самого Гарри не видел.

Я уселся обедать. Выпил две большие бутылки пива.

А большая бутылка «Хейнекена» – это семьсот пятьдесят миллилитров пива крепостью пять и шесть десятых процента. Это восемь и четыре десятых единицы алкоголя, то есть примерно столько же, сколько в четырех пинтах разливного лагера (настоящих пинтах, а не карликовых американских). Так что я прилично выпил, и не стану этого отрицать. А о том, хорошо это или плохо, – судите уж сами.

Телевизор работал. Фоном шел звук (очень домашний звук, я бы сказал), я читал фантастический боевичок от издательства «Baen», в ветвях папайи чирикали майны,^[26] и, хотя я видел, как над крышей соседнего дома собираются облака, мир был прекрасен. «Кофейный» эффект от восьми и четырех десятых единиц алкоголя очень способствует позитивному взгляду на жизнь.

Но когда я встал, чтобы дойти до туалета, Гарри на диване не оказалось.

Я выглянул на веранду. Гарри не было. Я вышел из дома и осмотрел двор. Гарри не было. Забеспокоившись, я обошел вокруг дома, осмотрел задний двор с поливальной установкой и колодцем и снова вернулся к веранде.

Гарри не было.

Я побежал к воротам, и обнаружил, что они закрыты не до конца. Они не были распахнуты настежь, но щель оказалась достаточно широкой, чтоб сквозь нее мог протиснуться маленький мальчик.

Теперь, когда я думаю об этом, мне кажется, я точно помню, что закрывал ворота. Обычно я всегда их закрываю, чтобы бродячие собаки не забредали к нам и не гадили на газон. Да и в любом случае ворота приходилось держать закрытыми, чтобы Гарри не вздумалось выйти из сада.

Может, он сам их открыл. Может, я забыл закрыть.

В таких историях нужен грешник, правда ведь? Во многих городских легендах есть какая-то мораль. Будь начеку со своим парнем. Не заговаривай с незнакомцами. Не кради. Так что, наверное, мой грех заключался в том, что я оставил ворота открытыми. Или это был грех Гарри.

Или, быть может, ворота открыл… кто-то другой.

Я выбежал на улицу, осмотрелся по сторонам. В конце улицы дремала стая бродячих собак. Рядом стояла пара машин: темно-синяя соседская «киа» и серебристая «тойота». Тучи на западе потемнели. Где-то прогремел гром.

Гарри нигде не было.

Вы, наверное, можете себе представить мое состояние. Если у вас есть дети, то вы отлично понимаете, что я чувствовал. Когда речь заходит о судьбе детей, какие только кошмары родители себе не выдумывают.

Я добежал до конца улицы и окинул взглядом шоссе, проходящее через наш поселок. Гарри не было. Я помчался к выезду из поселка, не замечая лающих мне вслед собак и удивленных взглядов соседей.

Добежав до будки охранника, я спросил, не видел ли он здесь маленького мальчика. Охранник ответил, что нет, и на мгновение я расслабился, решив, что раз Гарри не выбрался за границу поселка, то я легко его найду.

Но тут я бросил взгляд на подъездную дорогу – примерно в двести ярдов длиной, ведущую к шоссе, – и заметил там черный фургон, который как раз готовился свернуть налево: поворотник мигал, тонированные стекла блестели в солнечных лучах, и из выхлопной трубы поднимался голубоватый дымок.

Скажу честно: что было дальше, я помню смутно. Когда человек в шоковом состоянии, его память начинает отказывать. Я помню, как бежал по подъездной дороге за фургоном – не кричал, а бежал молча.

Фургон вырулил на шоссе, когда я был от него в сотне ярдов.

Конечно же я не остановился. Дальше я помню, как добежал до поворота и посмотрел налево с тем безумным чувством, которое возникает, когда в твоих жилах вместо крови течет чистый адреналин.

Фургон притормозил у обочины примерно в полусотне ярдов, но двигатель продолжал работать. Рядом оказались заросли бамбука, за которыми тянулось рисовое поле. Бамбук раскачивался, как от сильного ветра.

И тут рядом с фургоном я увидел Гарри – он стоял с полупустой бутылкой молока в руке и ревел белугой.

Я подбежал к фургону, ничего не соображая от ужаса, схватил Гарри и обнял его с такой силой, что он взвизгнул и стукнул меня бутылкой по голове.

Только тогда я вспомнил о фургоне и повернулся к нему, все так же крепко прижимая к себе Гарри. Солнце слепило глаза, и я не смог разглядеть внутри ничего, кроме полоски пола, хотя и дверь в центральной части кузова, и дверь у пассажирского сиденья были распахнуты.

Я шагнул к фургону. Знаю, что это был полный идиотизм, но я это сделал. И знаете, в тот момент я не думал ни о торговцах внутренними органами из Китая, ни о чокнутых поварах, которые делают фрикадельки из человечины, ни о красных кхмерах из джунглей.

Нет, я думал лишь о том, что ручка на двери в центральной части кузова была вывернута, как крендель, а перед самой дверью в мягкой грязи на обочине отпечаталась чья-то нога. Я очень хорошо рассмотрел отпечаток. Можете мне поверить.

И тут три события случились одновременно. Во-первых, я услышал позади щелчок, как будто треснул бамбуковый стебель. Толстый такой стебель. Во-вторых, Гарри воскликнул:

– Обезьяна! Смотри, папа! Обезьяна! Обезьяна!

И в-третьих, я увидел на полу фургона лужу красной жидкости, поблескивающей в солнечных лучах карминно-алым цветом.

Я не оглянулся. Я продолжал смотреть на отпечаток ноги и думать о слишком длинных желтых зубах и о том, что, по словам Гарри, обезьяны не любят попадаться людям на глаза.

– Обезьяна! – повторил Гарри. И начал вырываться у меня из рук. – Обезьяна! Обезьяна! Папа, посмотри! – А потом радостно рассмеялся и снова долбанул меня бутылкой по башке.

Бамбук опять зашумел. Но теперь звук был таким, словно кто-то пробирался сквозь стебли бамбука по земле.

– Обезьяна, пока-пока! – крикнул Гарри. – Папа! Пока-пока, обезьяна!

Я еще немного подождал и только потом оглянулся. Один из бамбуковых стеблей у края дороги был сломан – треснул пополам, словно под чьей-то тяжестью. И в грязи я увидел еще пару отпечатков. Цепочка следов вела к краю рисового поля и исчезала в мутной воде среди ярко-зеленых ростков. Между отпечатками ног были борозды, как будто здесь что-то тащили волоком. По росткам риса в дальнем конце поля пробежала волна. Качнулась вершина бананового дерева. Похоже было на то, будто кто-то бежал через заросли (кто-то большой).

Но ведь приближалась гроза, так что это могли быть просто порывы ветра.

И тут начался дождь.

* * *

Владельцев фургона полицейские так и не смогли отыскать. Номера были сняты с «тойоты-камри», угнанной месяц назад, а серийный номер на двигателе принадлежал фургону, который за полгода до этого был пущен на металлолом. Анализ крови вовсе ничего не дал. Как позже рассказал мне начальник полиции, следы в кузове принадлежали по меньшей мере шести разным людям. Клейкую ленту купить могли где угодно, как и найденную в фургоне детскую футболку.

Меня упорно расспрашивали о дверной ручке. Но потом сняли отпечатки пальцев и отстали. Я к ручке даже не прикасался, но кто-то ведь прикоснулся! И кто бы это ни был, у него хватило сил согнуть металл, как разогретый пластик.

Я не стал рассказывать полиции про следы, да меня об этом и не спрашивали. Наверное, их просто смыло дождем. Я думаю, это к лучшему.

Понимаете, эти следы не были отпечатками туфель или ботинок. Они были похожи на отпечатки человеческих ступней, очень длинных, босых, тонкопалых.

Похожи… да не совсем.

* * *

Несколько лет назад я прочитал одну статью в «Бангкок пост». В их архиве на сайте этой статьи нет, но, если вы напишете в редакцию, они могут вам ее выслать (я же говорил, что пишу чистую правду!).

Дословно я пересказать ее не смогу, но суть истории и фотография к ней намертво врезались мне в память. На снимке был изображен маленький крокодил в вольере на крокодиловой ферме в Самут Пракарн. Крокодильчик нежился на солнце и умудрялся выглядеть одновременно расслабленным и злобным, а какой-то местный чиновник стоял рядом с ним, но не слишком уж близко. Чиновник улыбался и указывал на крокодила ротанговой тростью.

Этого крокодила поймали в Аюттхае – городе, расположенном в восемнадцати милях к северу от Бангкока. Наверное, он сбежал с одной из местных крокодиловых ферм, но, вместо того чтобы направиться к Чао Прайе,^[27] решил поплавать в коллекторе для ливневых вод под огромным рынком в самом центре исторической части города. И там он прожил несколько лет, питаясь крысами, варанами, змеями и всем тем мусором, который попадает в коллектор с рынка. Тут еще стоит сказать пару слов о тайских коллекторах для ливневых вод. Это забетонированные канавы в пару-тройку футов глубиной, накрытые сверху бетонными плитами. В моем университете вараны перемещаются по территории студенческого городка именно по таким вот канавам. И в таком же коллекторе под рынком плавал крокодил. На протяжении нескольких лет.

Это, конечно, не канализация. Но чертовски похожая штука.

Городская легенда: современная байка неизвестного автора, слабо опирающаяся на действительность или не опирающаяся вовсе…

Только вы знаете, иногда эти байки оказываются правдой.

* * *

Вот мы и подобрались к финалу моей истории. Возможно, она покажется вам незаконченной. И это вполне объяснимо, ведь, как написала Маргарет Этвуд о счастливых финалах, единственно возможный правдивый финал заключается в том, что Джон и Мэри умерли.

Но Гарри не умер (или, что еще ужаснее, не пропал без вести). Я сейчас сижу в своей спальне и набиваю текст, а дверь открыта, и я слышу, как Гарри дерется со своими братьями, и меня такой финал вполне устраивает.

* * *

И напоследок: если когда-нибудь у вас будут дети и вы придумаете для них какое-нибудь существо (будь то обезьяна, дулалли или что-то еще более невероятное), обязательно позаботьтесь о том, чтобы у этого существа были зубы.

Желательно длинные зубы.

(перевод М. Ковровой)

Миранда Сименович
БЕЛЬЭТАЖ

Коридор был наполнен пыльным запахом старых ковров и теплом человеческих тел. Лора нащупала в сумочке два билета. Ее терзала мысль о том, что ей пришлось пойти сюда одной. Она купила билеты в подарок Маркусу и рассчитывала, что они придут вместе. Перед ее глазами медленно продвигалась вперед вереница людей.

В коридоре с обеих сторон от входа в зрительный зал стояло по билетеру. За головами зрителей Лора различала ряды обитых бархатом сидений, спускающиеся к темной сцене. Она вытащила из сумочки билет и протянула его билетеру.

Маленький человек в униформе, наклонив голову, вертел билет в толстых пальцах. Из-под его фуражки торчали жесткие, как проволока, волосы.

– Бельэтаж?^[28] – уточнил он, не поднимая головы.

– Кажется, да. Там ведь так написано?

Билетер посмотрел на нее:

– Ну да. – Он оторвал корешок и вернул билет Лоре.

И тут она заметила какое-то движение у его ног. Обезьянка размером с кошку в точно такой же униформе, состоящей из куртки с латунными пуговицами и фуражки, тянулась лапкой к руке билетера. Лора испуганно ахнула, а коротышка оттолкнул зверька ногой и посмотрел на нее с упреком.

– Бельэтаж, – понизив голос, сказал он, – это туда.

Он заложил одну руку за спину, а второй указал на узкий коридор, уходящий куда-то во тьму. Люди продолжали медленно заполнять зрительный зал. Лора засомневалась.

– Прошу вас, мадам. Представление сейчас начнется.

Лора выскользнула из толпы зрителей и пошла по коридору. Оглянувшись на границе света и тени, она успела заметить, как обезьянка вскарабкалась по ноге билетера и выдернула корешок билета из его руки.

В воздухе висел все тот же затхлый запах ковров и портьер. Стены были затянуты черной тканью, поглощающей и без того неяркий свет. Лоре отчаянно хотелось скорее найти дверь, которая вывела бы ее в зал. Других зрителей здесь почему-то не было, хотя один раз она услышала чьи-то приближающиеся шаги, как будто кто-то догнал ее и пробежал мимо. Решив, что она прошла уже достаточно, чтобы пересечь театр от входа и до оркестровой ямы, Лора наконец остановилась, огляделась по сторонам и повернула обратно.

И тут из тени появилась женщина в роскошном белом платье, с собранными в высокую прическу серебристыми волосами. Ее губы были покрыты толстым слоем ярко-красной помады, ярко выделяющейся на белом напудренном лице.

– Ваш билетик? – спросила она. В уголке ее рта была наклеена мушка.

Лора протянула руку. Через мгновение лежащий на ее ладони билет рассыпался тончайшим слоем серой пыли. Лора вздрогнула, и пыль взметнулась в воздух и развеялась.

– Мой билет!

– Ах, значит, у вас бельэтаж.

Напудренная дама схватила Лору за запястье рукой с длинными алыми ногтями и потащила по коридору куда-то вглубь здания. Длинная юбка шуршала и колыхалась вокруг ее ног. Стены замелькали со все возрастающей скоростью, и Лора начала сопротивляться:

– Что вы делаете?!

Похитительница оглянулась, ее глаза казались темными камнями на мраморном лице.

– Быстрей, – прошипела она.

Лоре трудно было угнаться за женщиной. Она боялась наступить на подол ее юбки и не могла отвести взгляда от вороха белой ткани и туго затянутого корсета. Талия женщины казалась неестественно тонкой. И вдруг, – сбитая с толку и ослепленная этим белым мельканием, Лора все-таки оступилась. Она вскрикнула, ее нога скользнула по ковру, но женщина резко дернула ее за руку, и Лора поняла, что продолжает бежать, спотыкаясь и требуя, чтобы ее отпустили.

Они постоянно куда-то сворачивали. Лоре казалось, что ее тащат через лабиринт коридоров, каждый из которых оказывался уже и темнее предыдущего. Кончилось тем, что им пришлось замедлить шаг, потому что пышная юбка дамы полностью загородила проход. Лора почувствовала, что хватка на ее руке ослабла, но тут в стене открылся проход, и ее рывком втащили внутрь.

С потолка свисала лампочка без абажура. Она плавно раскачивалась, и по полу метались тени от выстроившихся вдоль стен вешалок с белыми костюмами. Спиной к вешалкам стоял коротышка с лицом, словно вырубленным из камня. На нем были черные брюки с широкими подтяжками, туго натянутыми на большом животе.

– Так значит, это она? – спросил он у женщины в белом, почесывая щетину на подбородке.

– Да, директор.

– Ну что, посмотрим, что у нас есть?

Лора попятилась, ощупывая стену за спиной. Ее рука наткнулась на дверную ручку.

– Чего вы от меня хотите? – воскликнула она.

Они не ответили. Двинулись к ней, тихонько переговариваясь между собой и вынуждая Лору прижиматься к двери.

– Она достаточно высокая, – заметила женщина, проведя наманикюренной рукой вдоль Лориного подбородка.

– Достаточно, достаточно. Но у нее слишком широкая талия, – выдохнул директор Лоре прямо в лицо.

– И ноги коротковаты.

– Руки недостаточно тонкие.

Неожиданно они схватили ее за плечи и начали раздевать. Лора взвизгнула, когда ее руки вздернули кверху, чтобы стащить с нее блузку. Она попыталась брыкаться, но ее ноги увязали в бесчисленных слоях чужой юбки.

Ее повалили на пол, она ударилась спиной и чуть не задохнулась. В ослепительном свете лампочки накрашенное лицо женщины казалось нарисованным. Чужие пальцы впивались не только в ее одежду, но и в тело. Сначала Лора кричала, но потом лишь плакала от ужаса, лежа на грязном полу, и слой пыли с половиц покрывал ее вспотевшее голое тело, словно парша.

Директор наклонился к ней. Лора свернулась в комок и безуспешно попыталась оттолкнуть его руку. Он стиснул пальцами ее грудь и приподнял.

– Плохо. Придется как следует поработать, – бросил он через плечо.

Лама скользнула к нему, держа в руках какое-то одеяние:

– Вот это.

Дрожа от унижения, Лора позволила им себя одеть. Они натянули ей через голову тяжелое платье и засунули руки в рукава, а потом поставили ее на четвереньки. Директор уперся коленом ей в поясницу, затягивая корсет.

– Сильнее, сильнее, – приговаривал он. – Нужно ее усмирить.

Он продолжал затягивать все туже, и Лора почувствовала, как дама навалилась всем весом на ее плечи. По ребрам разлилась боль. Ткань душила, а в лицо ударила резкая волна женского пота.

Впихнув ее талию в жесткие тиски платья, директор поднял Лору на ноги. Он повернул ее лицом к двери, на которой висело длинное зеркало. Из зеркала на Лору глядел призрак: ее приподнятый бюст и бедра чудовищно выделялись на фоне узкой талии, которую можно было обхватить двумя ладонями. Лицо и руки, покрытые слоем пыли с пола, казались белыми как мел. К горлу подступила тошнота.

– Она достаточно прекрасна! – воскликнула женщина и захлопала в ладоши, как ребенок. – А если еще накрасить!

– Некогда, – буркнул директор. – Придется брать такой, какая есть.

Он схватил Лору за руку и выволок из комнаты. Ей снова пришлось бежать по нескончаемым коридорам, и она тщетно пыталась вобрать в измученные легкие хоть каплю воздуха. Пробегая мимо одной из открытых дверей, Лора успела заметить билетера, склонившегося над женщиной в белом платье. Он отстранился, и Лора увидела, что по подбородку женщины течет кровь. Ее рот был изрезан бритвой: тонкие вертикальные порезы пересекали губы, очерченные ярко-красной помадой.

Директор остановился, и Лора ощутила, как бархатная портьера скользнула по ее плечам. Ее толкнули в спину, и она неуклюже шагнула вперед, чувствуя себя неуверенно под этим ворохом ткани. Свет ослепил ее, а оглушительный шум в ушах постепенно затих, сменившись аплодисментами.

Она оказалась на сцене.

Лица, руки и белые рубашки зрителей словно парили во тьме за яркими огнями рампы. Лоре казалось, что их ждущие взгляды давят на нее невыносимой тяжестью. Она в оцепенении глядела на пустое пространство сцены.

За ее спиной возвышался картонный фасад древнегреческого храма. Когда из оркестровой ямы утренним туманом поплыла музыка, Лора заметила какое-то движение в противоположной кулисе. Билетер, все в той же фуражке, застегивал рубашку с жабо. Он выпрямился, положил фуражку на пол и вышел на сцену. Аплодисменты зазвучали громче. Билетер встал у дальней стороны храма, повернулся к зрителям и, величественно взмахнув рукой, начал петь.

Его бас гудел от страсти и преувеличенных эмоций. Латинский текст, трепеща вместе с музыкой, плыл над рядами зрителей. Лора начала пятиться, от боли и растерянности у нее кружилась голова. Но не успела она спрятаться за кулисами, как кто-то схватил ее за плечи, и она, взмахнув юбками, повернулась. Директор что-то злобно прошипел и снова вытолкнул ее на сцену.

– Что вы делаете? – прошептала она.

Ей хотелось закричать, вцепиться ногтями в его грубое лицо, но хотя Лора и была в панике, давящие взгляды застывших в ожидании зрителей как будто что-то замораживали в ней. Она вновь заковыляла на сцену, под жаркие огни. Ребра болели ужасно.

Билетер пел. Он взмахивал рукой с таким чувством, что его рубашка шла складками. Но Лора ошеломленно смотрела не на него, а на зрителей. Как только лица людей в зале перестали сливаться в сплошное мутное пятно, она увидела знакомую фигуру – в партере, примерно в двенадцатом ряду, сидел Маркус. Лора прищурилась, чтобы не так слепили огни рампы. Ей удалось разглядеть его надменное и удивленное лицо. Он узнал ее. Время остановилось. Какая-то девушка моложе Лоры наклонилась к нему и что-то прошептала на ухо. Он повернулся, черные волосы на мгновение скрыли лицо, и Лора сразу же потеряла его в толпе зрителей.

Она, нахмурившись, продолжала вглядываться в зал. Там было слишком уж темно: зал освещался только отблесками, падающими со сцены. Сердце Лоры чуть не выскочило из груди: наверное, она обозналась, приняв незнакомого мужчину за своего неверного возлюбленного, потому что вот же он, Маркус, сидит на два ряда ближе к сцене. Его взгляд был прикован к бешено жестикулирующему билетеру, но затем Маркус заметил Лору и, ахнув, зажал рот ладонью. Женщина рядом с ним посмотрела на него с удивлением, но он лишь покачал головой, ошеломленно глядя на сцену.

Женщина придвинулась ближе, широкие поля ее шляпы загородили лицо Маркуса, и Лора неожиданно обнаружила, что Маркус сидит гораздо правее. Он наклонился вперед, уперевшись локтями в колени, и с недоверием уставился на Лору, даже не заметив, как сидящая рядом женщина погладила его по руке.

Лора моргнула. Теперь Маркусы были везде. На их лицах с высокими лбами и мужественными подбородками отражалось одно и то же выражение крайнего изумления. Каждый из Маркусов или указывал на нее, или удивленно ахал. А их спутницы что-то шептали и жались к ним, требуя, чтобы им уделили внимание.

Билетер набрал в грудь колоссальный объем воздуха, приближаясь к кульминационному моменту своей арии. Он, очевидно, Маркусов не замечал. Лора бросила взгляд на директора. Толстяк хмурился, поднеся руку к стене. Как только Лора встретилась с ним взглядом, он сделал шаг в сторону и потянул вниз какой-то длинный рычаг. Лора снова посмотрела на зрителей – и увидела, как Маркус наклонился вперед, и волосы упали ему на лицо. Она лихорадочно начала осматривать зал, но он исчез. И женщина исчезла тоже. По ту сторону рампы не было ничего, кроме бесчисленных рядов пустых кресел.

От пения у нее уже звенело в ушах.

– Театр – это все, милашка, – произнес тихий голос.

Лора обернулась. Билетер стоял рядом с ней, и на его лице играла высокомерная ухмылка. На рубашке с жабо были отпечатки кровавых ладоней.

– Не прикасайтесь ко мне, – прошипела Лора, попятившись.

Финальная часть арии все еще звучала, голос стал еще громче и выразительнее, и при этом певец молча стоял перед Лорой. Она, пошатываясь, начала отступать к задней части сцены.

– Беги, – воскликнул он, перекрыв звуки арии. – Беги. Ты можешь вернуться к началу, но дальше уже не зайдешь.

– Не прикасайтесь ко мне!

Он стоял смирно и даже руки к ней не протянул. Отупляющей тяжести зрительского внимания больше не было. Лора вскарабкалась по ступеням, ведущим к картонному портику храма. Ударила кулаками по нарисованному входу. Бумага разорвалась, и сквозь прореху в заднике полился густой запах фимиама. Лора бросилась на колени и влезла внутрь.

Зажмурившись, она слепо ползла вперед, и ей казалось, что под руками у нее каменные плиты. Пение билетера стихло моментально, как будто бы за Лорой закрыли дверь, и теперь тишину нарушал лишь звук ее дыхания. Едва не теряя сознание от изнеможения, она осмотрелась по сторонам.

В обе стороны, насколько хватало взгляда, тянулся храм – бесконечные ряды колонн, перемежающихся каменными статуями в таких же платьях, как у Лоры. За ее спиной обнаружился огромный нарисованный пейзаж с прорехой в том месте, куда она вползла со сцены. Картина словно излучала ослепительный полуденный свет, заливающий пол храма. Потолок скрывался за клубами благоухающего дыма.