Ее достижения у птиц и млекопитающих

Органы, воспроизводящие и воспринимающие музыкаль­ные звуки, описываются авторами, начиная с насекомых, у ко­торых они помещаются в различных местах тела, причем в од­ном и том же семействе такие органы могут быть и не быть. Там, где они есть, они наблюдаются иногда только у самцов, иногда у обоих полов, но у самцов они представлены более развитыми.

Производятся звуки трением одной части тела о другую и служат для призыва самцами самок или теми и другими друг друга, но могут служить и для иных целей. Дарвин, отмечая это последнее обстоятельство, сопоставляет его с соответствую­щими явлениями у птиц, которые тоже употребляют свой го­лос с различными целями; ученый полагает, сверх того, что му­зыка насекомых «главным образом, а в некоторых случаях ис­ключительно, имеет своим назначением призывать или пленять особей другого пола».

Такое сопоставление музыки насекомых с музыкой у птиц может быть признано правильным только в биологическом, а отнюдь не в психологическом смысле: предположение учено­го о том, что музыка насекомых может служить средством «пле­нения самок», основывается на свидетельстве авторов, греша­щих самым грубым антропоморфизмом[15].

Объясняется это методом, которому следовал Дарвин при описании и определении психических способностей животных вообще и в психологии размножения — в частности. Это метод аналогии способностей животных на всех ступенях эволюции их психических способностей с человеком — метод ad hominem, о ненаучности которого я уже не один раз говорил в сво­их работах по сравнительной психологии. Вот, например, что мы читаем на с. 445 цитируемой книги Дарвина: «Что звуки (музыкальные) приятны слуху животных, мы можем заклю­чить из того, что они издаются в период ухаживания различны­ми насекомыми, пауками, рыбами, земноводными и птицами, ибо, если бы самки не умели ценить (?) их, если бы эти звуки не возбуждали и не очаровывали (?) их, то настойчивые усилия сам­цов и сложные органы, развитые часто исключительно только у них, были бы бесполезны, а этого невозможно допустить».

Ничего подобного, разумеется, на самом деле нет, ни злобы, ни вызова, ни отчаяния трещание пауков-самцов не выражает, как не служит для поощрения самок или выражением беспокойства при временной ее отлучке.

Полезность приспособлений отрицать, конечно, не приходится, но очаровывания самок и способности их ценить издаваемые самцами скрипучие звуки в качестве музыкальных — допустить, разумеется, невозможно, да и нет надобности.

Этот метод ad hominem, который был санкционирован Дарвином под эгидой его авторитета, получил широкое приложе­ние особенно в области половой жизни, и мы до наших дней продолжаем встречать его образцы в литературе предмета, не­смотря на давно сделанную ему оценку и признание полной его ненаучности.

Так, в области музыки авторы строят особые ряды «вирту­озов» по этой части, от навозного жука до соловья. Кузнечик-музыкант — это первый номер в концерте беспозвоночных жи­вотных; Sigara minutissima хотя и «обладает развитыми музы­кальными способностями», однако это все же низшая ступень музыки; клоп из Notonectidae такими способностями не обла­дает, имея, однако, «настоящий музыкальный инструмент» (ло­паточки на передней паре ножек и щетинки, по которым «как смычком» проводится лопаточкой — он занимает среди музы­кантов видное место. За ним следуют плавунцы (Pelobius), во­долюбы (Hydrophilus piceus L), могильщики, навозники, хрущи, дровосеки и, наконец, такие артисты, как сверчки и кузнечики. Чтобы оценить антропоморфизм этих соображений, доста­точно вспомнить, что «физиологические основы «музыки» бес­позвоночных животных ничего общего не имеют с таковыми звуками позвоночных и что сама биологическая их роль не все­гда представляется ясной.

Сказанное о «музыке» беспозвоночных животных дает ос­нование утверждать:

1) что она, по органам, производящим звуки, ни в каком отно­шении к таковой у позвоночных животных не стоит и уже по одному этому не может оцениваться по аналогии с ними, еще того менее по аналогии с человеком, как это делают ав­торы после Дарвина и по его примеру;

2) что издаваемые беспозвоночными животными с помощью специальных для этого приспособлений звуки имеют сво­им значением не эстетическое чувство, не удовольствие их слушать, а биологически полезный сигнал: призыв или пред­упреждение.

Myзыка у животных позвоночных уже существенно отлича­ется от того, что мы видели у беспозвоночных.

У земноводных животных мы впервые встречаем органы для воздушного дыхания. У наших обыкновенных лягушек Rana esculenta легко различить следующие звуки: «у-а», спокой­ные звуки, которыми начинается выступление. За ними следу­ет «ква» издаваемое только один раз и за которым следует бо­лее или менее продолжительная пауза. Затем звуки эти изредка повторяются 2-3 и более раз. Когда особи подплывают один к другому, звуки «ква», изменяются в «кви», которые следуют друг за другом почти не прерываясь и слышится только «и-и-и-и». Наконец, когда лягушка прыгает на другую, она издает иногда звук «ить». Интересно, что как быстро возбуждение, выражающееся в голосовых звуках «кви-и-и», достигает крайних пределов напряжения, так же быстро оно и исчезает. Особь, к которой направлялась, надрываясь криком, другая, нырнула в воду, — кричавшая моментально смолкает, а минуту спустя издает свое спокойное «ква-ква-а».

Могут ли иметь какое-либо биологическое значение различ­ные голосовые звуки лягушки? Вероятно, могут. Наблюдения устанавливают двоякое их значение: они могут, во-первых, слу­жить средством призыва, а затем, во-вторых, передавая разные степени возбуждения — физиологически воздействовать на са­мок в этом направлении.

Что же представляет собою эта способность к издаванию голосовых звуков помощью органов дыхания на том уровне их развития, на котором стоят земноводные в психологическом отношении?

Ответом на этот вопрос послужат те данные, которыми удо­стоверяется, что издавание голосовых звуков явилось одним из средств освобождения возбужденной деятельностью половых желез самцов энергии, с которым в порядке новообразования v самок сложилась способность определенной на эти звуки реакции; из чего уже само собою следует, что психология в музыке этих животных еще очень элементарна, так элементарна, что не дает возможности разграничить «языка» этих животных от му­зыки: лягушка одновременно и «говорит» и «поет», она «зовет» самку и квакает, испытывая удовольствие от освобождения из­лишней энергии помощью голосовых звуков, оказывая возбуж­дающее действие на слушающую это кваканье самку.

В период размножения издают голосовые звуки и некото­рые пресмыкающиеся. Так, самцы Testudo nigra в это время из­дают хриплые резкие звуки, которые далеко слышны. Самки голосовых звуков не издают. Змеи голосовых звуков не изда­ют. Средством привлечения полов друг к другу у гремучих змей, по свидетельству проф. Огей, которое цитируется Дарвином (loc. cit.), служат их погремушки на конце хвоста.

О музыке птиц я подробно говорил в IV выпуске «Этюдов по сравнительной психологии». Повторять сказанного нет на­добности, и потому ограничусь лишь теми соображениями, ко­торые вытекают из специальных задач данного (IX) выпуска (т. е. о музыке как средстве овладевания самками) и которых я в IV выпуске в виду не имел.

У птиц мы впервые встречаемся с явлениями, указывающи­ми на возможность расчленения издаваемых ими звуков на «язык» и «музыку». Под «языком» я разумею «звуки, служащие для общения между собою членов семьи и членов стаи; под «му­зыкой» — песни самца в период половой жизни. Тут нас интере­суют явления только этой последней категории.

Пение самцов птиц с давних пор наделялось совершенно человеческими переживаниями. В них видели виртуозов, до­ставляющих своим искусством эстетическое удовольствие даже другим птицам; Дарвин говорит, что песни их служат для «вы­ражения торжества или просто счастья» (loc. cit.).

Факты, объективно описанные, свидетельствуют, что в пери­од спаривания птицы издают голосовые звуки, не похожие на их обычные голоса. Наши домашние воробьи, с наступлением весны начинающие издавать очень приятные звуки, резко от­личные от их обычного грубого напева, могут служить прекрас­ным для сказанного примером. С минованием поры размноже­ния исчезают и их «любовные песни». Что последние служат средством возбуждения полового чувства самок, это тоже едва ли есть основание оспаривать. Воробьи начинают усиленно из­давать звуки, когда преследуют самок своим «ухаживанием».

Не устраняется, однако, и другая роль птичьих песен: сам­цы прилетают к месту гнездовья раньше самок, и песни самцов служат последним указанием на их местонахождение, но все же главной ролью песни птиц нужно признать возбуждение полового чувства самок, без всякого отношения к эстетике.

В связи с этим последним обстоятельством стоит спорный вопрос о том, способны ли самки содействовать улучшению в пении самцов выбором «лучших певцов». Дарвин утверждает, что способны, что именно эта способность их привела к появ­лению таких виртуозов, каких нам иногда приходится слу­шать среди певчих птиц. Самка, — по мнению Дарвина, — из сонма самцов выбирает того, чья песня ей больше нравится (с. 292). Так вслед за Дарвином думают и многие натуралис­ты, а с их голоса — и писатели по смежным вопросам предмета. Шторк, например, утверждает, что птичьи песни «не автомати­ческое исполнение готовых мелодий», а «истинное искусство, потребность увеселять себя и других излиянием внутреннего чувства». Этот грубый антропоморфизм авторов имеет своим источником или неверно сделанные наблюдения, или непра­вильные толкования сделанных наблюдений, а иногда и то и другое вместе. Я поэтому не только не разделяю мнений подоб­ного рода, но категорически утверждаю, что они ошибочны, и вот на каком основании.

Нам говорят: самцы, конкурируя друг с другом, иногда уми­рают от соревнования, от «желания нравиться самкам». Факты эти в некоторых исключительных случаях могут иметь место в неволе, но объясняются они вовсе не тем, что один самец хо­чет превзойти другого в искусстве, а тем, что половое чувство, вследствие возбуждения другими, близко поющими самцами, поднимается до слишком высокого напряжения. Ни вкусы самки, ни искусство самца тут ни при чем.

Говорят еще, что плохие певцы выучиваются у хороших, когда их подвешивают к клеткам последних. Это верно; но ели этих начинающих певцов подвесить к плохим, на наш вкус, то они научаются у этих последних, не имея, разумеется, никакого понятия о том, что с нашей точки зрения хорошо и что плохо.

Необходимо иметь в виду, наконец, что пение самцов птиц представляет собою не индивидуальную способность, а видо­вую. Она, как и всякая наследственная способность, имеет определенный шаблон со средним регистром для большин­ства. Этот средний представляет собою то, что в инстинктах мы называем типом. От него всегда имеют уклонения в сторо­ны; мы путем изучения напева данной птицы всегда можем уста­новить и тип, и его колебания, с тем вместе можем установить и то, что как тип, так и уклонения зависят не от певцов и их слушателей, а от факторов, определяющих видовые признаки вообще. Иначе, почему бы курским соловьям петь лучше кав­казских (на наш вкус), и где основание полагать, что вкус у самок на Кавказе хуже, чем в Курске?

Все, что мы можем утверждать по вопросу о способности сам­цов индивидуализировать их пение, сводится либо к сокращению напевов, либо к передаче его с большею или меньшею силою.

Различие в пении самца представляет собою не индивиду­альный, а видовой признак, и самцы и самки в одинаковой сте­пени неспособны, обнаруживать различия в своем пении, еще того менее — его оценивать. Будь иначе, будь они способны к различению и оценке, да еще по нашему вкусу, почему бы пти­цам, поющим одновременно с соловьями, не научиться у них петь в тех случаях, когда их физиологическая способность из­давать похожие звуки является несомненной? Почему сквор­цам, которые способны высвистывать целые арии, не подра­жать певчему дрозду, который, по нашему вкусу, поет неизмери­мо лучше скворцов и которому они физиологически подражать могут, а пересмешник подражает с одинаковым успехом и дрозду и кошке.

Да, наконец, что такое лучший певец, лучшее пение, как не наша собственная и притом очень субъективная оценка птичь­их песен. Мне лично, например, песня соловья кажется менее музыкальной и красивой, чем песня пеночки, мне кажется не­обычайно приятным триллер жерлянки, тихо и красиво звуча­щий в теплые летние вечерние зори, а один немецкий зоолог пишет, что ее голос безобразен и противен.

И где у нас доказательство того, что птицы способны рас­ценивать это лучшее в пении своих самцов? Я, по крайней мере, за много лет своих наблюдений над птицами в этом направле­нии ни разу не имел случая заметить чего-либо, дающего ос­нование к заключениям подобного характера.

Таковы соображения о так называемых «любовных песнях» птиц и об «индивидуальных переменах этого содержания».

Что касается млекопитающих, то авторы единодушно от­мечают, что, как правило, музыки у животных этого класса в качестве приемов овладевания самками не наблюдается. Это обстоятельство на первый взгляд не совсем понятно; если «уха­живание» представляет собою в их представлении сложное психологическое явление, то понижение или полное отсут­ствие этих способностей у млекопитающих представляется совершенно загадочным; но если мы подойдем к факту с уста­новленной выше точки зрения, то никакой загадочности не будет.

Млекопитающие, как более совершенный тип животных, выработали у себя аппарат угнетения действий непроизводи­тельных — в более совершенной форме, чем его имеют птицы: Вследствие этого энергия, которую птицы расходуют на «му­зыку», у млекопитающих сохраняется в запасе.

В тех случаях, однако, когда млекопитающие обладают спо­собностью издавать голосовые звуки, они, как и птицы, поль­зуются ими или в качестве языка, или в качестве «любовной песни».

Как язык, голос млекопитающих животных не менее разнооб­разен, чем язык птиц. И там и тут, однако, наблюдается различие между видами животных. Есть немые птицы — есть немые мле­копитающие; есть птицы, издающие голос только в период раз­множения, — есть и млекопитающие, которые (как жирафы и Дикобразы) издают его лишь в тот же период жизни. Молодые олени до трех лет голосовых звуков не издают, а достигнув этого возраста, издают их только в половой период жизни.

К сказанному остается присоединить, что голосовые звуки млекопитающих, как и голосовые звуки птиц, авторами старой школы зоопсихологов расцениваются с тем же антропоморфизмом, как и голоса птиц.

Рев оленей-самцов в период размножения, например, рас­сматривается «как вызов соперников». Дарвин пишет: «Нет сомнения, что олени вызывают друг друга на смертный бой». С внешней стороны действия самцов в это время дают основа­ние предполагать за ними такие способности. Не трудно убедить­ся в том, однако, что мы имеем здесь не «вызов на бой», а явление неизмеримо более элементарное. Голосовые звуки в период по­исков самок являются простым разряжением возбужденной энергии, без намерения кому-либо и что-либо ими сказать. При виде других самцов эта энергия возбуждается в еще большей степени, и рев является простым следствием этого накопления, без малейшего представления о том, какие он произведет по­следствия. Олень-самец ревет, когда не видит никаких конку­рентов, ревет сильнее, когда их видит. Впрочем, и сам Дарвин, рассмотрев относящиеся к вопросу показания и противопока­зания, в конце концов, пишет: «При настоящем положении во­проса громкий голос оленя во время периода размножения, ка­жется, не служит ему для какой-нибудь специальной цели, ни во время его ухаживания или поединков, ни при других обстоя­тельствах». С этим мнением, конечно, нельзя не согласиться, хотя оно и расходится с мнением о том, что олени-самцы вызы­вают своим голосом друг друга на смертный бой.

Гориллы и орангутанги не только способны издавать голо­совые звуки, но обладают еще и горловыми мешками, усили­вающими звуки в качестве резонаторов. Такие мешки имеют­ся и у гиббонов (Hylobates syndactylus). Этот голос служит у них, по мнению Блита, для взаимного призыва. Hylobates agibs способен издавать правильную октаву музыкальных нот. Дар­вин по этому поводу говорит, что способность эта служит обе­зьяне-самцу средством нравиться. Ревуны (Mycetes caraga) в теплую погоду утром и вечером наполняют лес своим оглуши­тельным ревом, в котором принимают участие и самцы и самки своими значительно более слабыми голосами. Ренгер полагает, что ревуны издают эти звуки потому, что испытывают от этого удовольствие. Дарвин, однако, полагает, что самцы Нуlobates agilis приобрели эту свою способность, «чтобы нравиться самкам». Предположение это, несмотря на высокоразвитую психику обезьян, все же представляется мне маловероятны, хотя самки и могут, вероятно, различать усердие самцов, участ­ников «концерта».

Из сказанного о музыке позвоночных животных, таким об­разом, следует, что издавание ими голосовых звуков первона­чально было биологически полезным, потому что служило сред­ством разряда возбужденной энергии. Половое чувство, явля­ясь одним из самых сильных ее возбудителей, должно было находить в голосовых звуках лучший путь для этого разряда. Это обстоятельство, т. е. освобождение возбужденной поло­вым чувством энергии путем голосовых звуков, должно было породить в самках соответствующие им процессы и возбуж­дать в них те ощущения, которые у самцов были порождены возбужденным половым чувством.

Так получили начало в половой жизни животных голосо­вые звуки. Этот факт, однако, еще не объясняет нам причины их прогрессивного развития, которое привело птиц и некото­рых млекопитающих к поражающему нас разнообразию их му­зыки.

Причина этого последнего обстоятельства, очевидно, заклю­чается в том, что голосовые звуки с самых первых же моментов своего развития, несомненно, представляли собой не индивиду­альную, а видовую (наследственную способность), в качестве каковой подлежали изменениям в различных направлениях, естественный отбор удерживал из них те, которые наиболее соответствовали установившемуся типу.

Другой вопрос: играла ли эта способность в эволюции му­зыки у животных предполагаемую Дарвином роль в половом отборе? На этот вопрос можно с уверенностью ответить, во-первых, что если и играла, то отнюдь не в том смысле антропоморфизма, в котором она представляется многим авторам после Дарвина; а во-вторых, что в той роли, которая выпадает музыке в определении взаимоотношений полов друг к другу (равно и других приложений голосовых звуков), ее значение у животных всегда было биологически полезным приспособлением и самцов и самок. Достижения эволюции музыки у позвоночных животных сводятся:

1) к очень высокому развитию голосового аппарата, способ­ного издавать очень разнообразные голосовые звуки,

2) к очень совершенному слуховому аппарату, способному раз­личать тысячи звуков разного рода, а в их числе и звуки му­зыкальные; и, наконец,

3) к способности сочетать голосовые звуки с соответствующи­ми инстинктами — главным же образом с инстинктом по­ловым.

Что нового внес человек в унаследованные им от животных музыкальные приобретения и достижения музыки?