Из публикации «Да святится имя твое, Любовь»

(Московская правда. №2. 1999)

Классик заявил, что счастливые часов не наблюдают.

Как он не прав! Посмотрите на возлюбленных, назначивших традиционную встречу под часами. Каждая минута опоздания тех, кого они ждут, старит их по крайней мере на год. Они далеки от житейских будней, для них не существует проблем городского транспорта, неожиданных просьб начальства и прочего. Есть только полет, и посадка должна быть совершена минута в минуту в назначенном месте.

Москву всегда украшали влюбленные. Холодной зимой они расцвечивают столицу букетами цветов, летом –наполняют ее улицы шепотом, смысл которого понятен только двоим. Вообще, любой город живет только тогда, когда его жители влюбляются, причем чем больше, тем лучше. А иначе для кого реставрировать здания, строить скоростные дороги и, самое главное – открывать новые детские сады, ясли и школы?

Истинное чувство обычно глубоко спрятано от глаз окружающих. Это потом оно вспыхивает белоснежной фатой, черным смокингом и ослепительными золотыми кольцами. До поры до времени все покрыто тайной. И лишь один день в году все влюбленные мира открыто заявляют о том, что они не такие, как все. Это 14 февраля, в День Святого Валентина. Именно в этот день, по поверью, птицы начинают слетаться в пары. Не случайно влюбленные равняются по птицам. Чувство, оно всегда окрыляет. Мы уже говорили с тобой, читатель, о новых и старых праздниках. Уже в эти дни магазины наполнились трогательными сувенирами, всякими шоколадными сердечками и прочими милыми пустяками. И если кто-то считает, что это не имеет смысла, то пожалеем его всей душой. Ему просто до боли обидно, что в День Святого Валентина никто не поздравит его, не порадуется тому, что он просто есть на свете, что он самый умный, красивый и романтичный... И уж если мы научились отмечать День мелиоратора, то День влюбленных не заметить просто грешно. Присоединяйся, читатель! А любовь – она себя ждать не заставит. И тогда... «все станет вокруг голубым и зеленым...».

Этот текст предваряет все другие публикации, посвященные Дню Валентина и расположение на одной полосе с эпиграфом. Выраженные в нем обобщающие мысли автора предстают как глубоко волнующие самого автора умозаключения. Они пронизаны лиризмом, тонким эмоциональным настроем журналистки. В тексте нет каких-то повседневных бытовых, экономических, политических проблем, нет каких-то доказательств. Зато есть воспевание чувств и ожиданий влюбленного человека, для которого не существует преград на пути к возлюбленной (или возлюбленному), есть некий гимн любви, как возвышающему человека чувству.

На фоне иных жанров, в том числе и художественно-публицистических, эпиграф может выглядеть относительно скромно (прежде всего, по степени важности решаемой с его помощью задачи). Тем не менее в ряде случаев этот жанр оказывается очень кстати. Он бывает, например, нужен не только тогда, когда надо задать эмоциональный настрой, например, восприятию газетной полосы, но и тогда, когда существует необходимость объединить одной мыслью какие-то разрозненные материалы, представить их как свидетельства в пользу некой важной точки зрения, позиции автора или издания, выражаемой по поводу тех тем, проблем, которым предшествует и которые отображает в обобщенной форме эпиграф.

ЭПИТАФИЯ

Эпитафия, как и некролог, посвящается личности умершего человека. Но в отличие от некролога, в котором превалирует информационное начало, т.е. сообщение читателю вполне конкретных данных из биографии усопшего, сведений о причине его смерти, месте и времени похорон, эпитафия выступает как напоминание о достоинствах умершего человека, представленных в их социальном аспекте. В эпитафии акцент делается не на факте чьей-то смерти, не на скорбной стороне такого печального события, а на добродетелях человека, которые уже не просто оцениваются как украшающие личность покойного, указывающие на его значимость, неповторимость. Главное состоит в том, что они обычно рассматриваются в качестве авторитетных критериев, по которым оценивается поведение, деятельность как современников героя эпитафии, так и тех, кто живет сегодня. Эпитафия – это прежде всего оценочный жанр, и в этом плане она «встраивается» в один ряд с некоторыми комментариями, критическими статьями, рецензией.

Из публикации

«Смерть самых лучших выбирает и дергает по одному...»

(Метро. 25 января. 2000)

Великий поэт, сумевший из наших уличных, будничных слов высечь пронзительную и хлесткую, надрывную и щемящую, нежную и страстную речь. Речь обжигающую, беспокойную, надежную как дружба и настоящая любовь. Речь бунтарскую, правдивую, совестливую и покаянную. Речь объединительную – она делала равным интеллигента и бомжа, мента и профессора. Она стала домом, где каждый мог быть услышан.

Безгласному времени он дал свой надтреснутый, хрипящий, мужской голос. Он стремительно жил, стремительно любил. Сгорел как метеор в плотных слоях атмосферы застойного времени. Его разросшийся, мощный талант больше не мог существовать в теле земном, в оковах неприятий, мнений, глупостей... Не хочется говорить парадных слов. Высоцкий, как и совесть, – дело личное. И думая о личном – о Пушкине, Ахматовой, Высоцком, я, зная, что реальность не терпит сослагательного наклонения, порой ловлю себя на наивной мысли: ах, если бы они были сегодня, как жаль, что их нет. Ах, как рано ушел из жизни Высоцкий. Действительно, рано.

Думаю и, том, что бы сегодня сказал и сделал Владимир Семенович. А может, тот, кто там, наверху, кто выше нас, правильно распорядился? Может, он предусмотрел, что Высоцкому не надо видеть, как разваливается его любимый театр, как торгуют его памятью, его именем друзья. Как нищенствуют старики. Как наша интеллигенция, его коллеги – властители дум, до одури несколько лет потолковав взахлеб принародно о высокой духовности, гуманизме, постояв со свечами вокруг президента в Елоховском соборе, молча позволили в центре Москвы расстрелять людей только за то, что они «инакомыслящие», неугодные их демократическим устремлениям. И этим дали свое добро на следующую бойню – первую Чеченскую кампанию. Как эти же коллеги с песнями и плясками сопровождают сильных мира сего с лозунгами «голосуй за...». Спешат на правительственные фуршеты «в поддержку», не стыдясь есть с «барского стола», умиляются слову «мочить» (о, беззащитный русский язык!) и не хотят видеть плывущие в ночных вагонах по необъятной стране гробы с русскими мальчиками, делают вид, что не видят, как «справедливая борьба с терроризмом» превращается в геноцид...

Мне страшно думать о моем Высоцком в сегодняшнем дне. Мне страшно думать, что пришлось бы пережить его вторую смерть. Он уважал свой народ.

Сегодня бы мой Высоцкий умер от стыда за него.

Как видим, первые четыре абзаца журналист посвящает описанию достоинств артиста, оценке особенностей его творческого взлета, таланта гражданина своей страны. В последующем же отрывке публикации автор ее оценивает поведение сегодняшних интеллигентов, торгующих своей совестью, принимающих подачки «с барского стола» от власти, а также бывших друзей Высоцкого, торгующих его именем, и состояние развала Театра на Таганке, в котором работал Высоцкий. Это описание сегодняшних реалий производится в соотношении с идеалами, устремлениями поэта-бунтаря, которые и выступают в качестве критерия оценки современной российской действительности.

Эпитафия может быть представлена на страницах прессы в разных формах. Это может быть монологическое произведение, подобное изложенному выше. Она может быть и «полилогической».