Xiv. истинных руководителей заговора обнаружить не удалось

Цесаревич Константин в письме, написанном Николаю, писал:

“Я с живейшим интересом и серьезнейшим вниманием прочел сообщение о петербургских событиях, которое Вам угодно было прислать мне; после того как я трижды прочел его, мое внимание сосредоточилось на одном замечательнейшем обстоятельстве, поразившим мой ум, а именно на том, что список арестованных заключает в себе лишь фамилии лиц до того неизвестных, до того незначительных самих по себе и по тому влиянию, которое они могли оказывать, что ясмотрю на них, только как на передовых охотников или застрельщиков, дельцы которых остались скрытыми на время, чтобы по этому событию судить о своей силеи о том на что они могут рассчитывать.

Они виновны в качестве добровольных охотников или застрельщиков и в отношении их не может быть пощады, потому что в подобных делах нельзя допустить увлечений, но равным образом нужно разыскивать подстрекателей и руководителей и безусловно найти их путем признания со стороны арестованных. Никаких остановок до тех пор, пока не будет найдена исходящая точка всех этих происков — вот мое мнение, такое, какое оно представляется моему уму”.

О том, что главные инициаторы заговора остались нераскрытыми, думал не только один Цесаревич Константин, так думали и иностранные послы и политические деятели. Французский посол Лаферроне “продолжал с трепетом взирать на будущее, в глубоком убеждении, что, несмотря на многочисленные аресты,истинные руководители заговора не обнаружены, что самое движение 14 декабря было лишь частною вспышкою, и что участники, обреченные на смерть, только орудия в руках лиц, более искусных, которые и после их казни останутся продолжать свою преступную деятельность”.[13]

Узнав о событиях 14 декабря, Меттерних пишет австрийскому послу в С.-Петербурге: “Дело 14 декабря — не изолированный факт. Оно находится в прямой связи с тем духом заблуждения, который обольщает теперь массы наших современников. Вся Европа больна этой болезнью. Мы не сомневаемся, что следствие установит сходство тенденций преступного покушения 25 декабря с теми, от которых в других частях света погибали правительства слабые и в одинаковой мере непредусмотрительные и плохо организованные. Выяснится, что нити замысла ведут в тайные общества и что они прикрывались масонскими формами”.

Некоторые из декабристов показали во время следствия, что они рассчитывали на поддержку заговора членами Государственного Совета Сперанского, адмирала Мордвинова, сенаторов Баранова, Столыпина, Муравьева-Апостола, начальника штаба Второй армии генерала Киселева и генерала Ермолова. Но секретное расследование о причастности этих лиц к заговору не дало никаких результатов, так как его вел масон Боровиков, член ложи “Избранного Михаила”. Он постарался дать, конечно, благоприятное заключение о всех подозреваемых.

“Своим духовным отцом сами декабристы считали Сперанского, секретарем которого (по Сибирскому комитету) был незадолго до этого декабрист Батенков, автор одного из многочисленных проектов конституции, составляемых членами тайных обществ”.

В состав верховного уголовного суда, кроме других масонов, входил и масон Сперанский, принимавший активное участие в следствии.

Гр. Толь в книге “Масонское действо” высказывает догадку, похожую на истину, что масоны — участники суда старались так вести следствие, чтобы не дать обнаружить главных вождей заговора, и подвергнуть наказанию руководителей восстания, не сумевших выполнить порученное им задание.

“Павел Пестель, — указывает гр. Толь, — ставленник высшей масонской иерархии, на сумел или не захотел, — мечтая для себя самого о венце и бармах Мономаха, — исполнить в точности данные ему приказания. Много наобещал, но ничего не сделал. Благодаря этому он подлежал высшей каре, не следует забывать, что он был “Шотландским мастером”, что при посвящении в эту высокую тайную степень у посвященного отнималось всякое оружие и объяснение гласило, что в случае виновности от масона отнимаются все способы защиты”.

М. Алданов в статье “Сперанский и декабристы”[14] пишет:

“Преемственная связь между воззрениями декабристов (по крайней мере Северного общества) и идеями Сперанского (его первого блестящего периода) достаточно очевидна”.

“В том, что Сперанский намечался декабристами в состав Временного Правительства вообще сомневаться не приходится”.

Правителем канцелярии у Сперанского был декабрист Батенков.

“Трудно допустить, — пишет Алданов, — что декабрист Батенков, человек экспансивный и неврастенический по природе, в разговорах с Сперанским ни разу, даже намеком не коснулся заговора”.

Для выяснения роли Сперанского в заговоре была создана особая тайная комиссия. Комиссией, которая должна была выяснить роль в заговоре масона Сперанского, руководил правитель дел следственного Комитета масон А. Д. Боровков. Ворон ворону и масон масону, как известно, глаз не выклюют. Комиссия, руководимая Боровковым, конечно, ничего преступного в действиях Сперанского не нашла. В “Автобиографических Записках” А. Д. Боровков сообщает, что тайное расследование не установило данных, свидетельствующих об участии Сперанского в заговоре. “По точнейшем изыскании, — пишет Боровков, — обнаружилось, что надежда эта была только выдуманною и болтовнею для увлечения легковерных”.

М. Алданов пишет, что “Слова Боровкова “по точнейшем изыскании обнаружилось” вызывают в настоящем случае и некоторое недоумение: это ли “точнейшее изыскание”? Боровков, который собственно руководил всем следственным делом, был человек неглупый и прекрасно понимал, что декабристы могли не губить Сперанского даже в том случае, если он принимал участие в их деле”.

“Следственная комиссия, — пишет дальше М. Алданов, — вопроса по настоящему не разрешила. Не разрешила его и история. Многое здесь остается неясным.

Через 30 лет после декабристского дела в 1854 году престарелый Батенков, бывший ближайшим человеком к Сперанскому, отвечая на вопросы проф. Пахмана, писал ему: “Биография Сперанского соединяется со множеством других биографий...об иных вовсе говорить нельзя, а есть и такого много, что правда не может быть обнаружена”.

Сперанский был назначен Николаем I в верховный суд, судивший декабристов. Как вел себя в нем Сперанский? “Сперанский испугался — и имел для этого основания, — пишет М. Алданов. — Однако дело не только в испуге. Отказаться от участия в Верховном суде значило подтвердить подозрения — это действительно было страшно. Но от места в комиссиях, от составления всеподданнейшего доклада Сперанский, конечно, мог уклониться без шума. Всякий знает, что в комиссии выбирают только тех, кто в них желает быть избранным. Если Сперанский принял избрание, если он вызвал его своим поведением в заседаниях общего состава суда, если он взялся писать доклад о казнях, — этого одним страхом не объяснить... Сперанскому, очевидно, было нужно сыграть первую роль в этом деле”.

Доклад суда Николаю I, написанный Сперанским, по оценке М. Алданова “представляет собой высокий образец гнусности. Достаточно сказать, что в нем есть такая фраза: “Хотя милосердию, от самодержащей власти исходящему, закон не может положить никаких пределов; но верховный уголовный суд приемлет дерзновение представить, что есть степени преступления столь высокие и с общей безопасностью Государства столь смежные, что самому милосердию они, кажется, должны быть недоступны”. То есть, Сперанский старался, чтобы большее количество людей, желавших видеть его главой правительства, было казнено. “Во время вынесения приговора, — пишет М. Алданов, — М. М. Сперанский мог увидеть людей, осужденных им на смерть за революцию, которую они устроили для того, чтобы посадить его в Правители Государства.”

“Сперанский хорошо знал многих деятелей декабрьского восстания. Вдобавок из 121 осужденных 24, в том числе трое приговоренных им к четвертованию (Пестель, Рылеев и С. Муравьев-Апостол) были братья (т. е. масоны. — Б. Б.). Сперанский в 1810 г. вступил в масонский орден”.