Война и центробежная идеологизация гендерных ролей
Вызванная войной бюрократизация гендерных ролей не смогла бы эффективно работать без прочного идеологического фундамента. Следовательно, чтобы понять практически повсеместное исключение женщин из участия в битвах, также необходимо рассмотреть роль идеологии.
Нет сомнений в том, что большинство мужчин не являются прирожденными убийцами и для их участия в войнах требуется применить к ним социальное убеждение или принуждение. Также существует множество доказательств, что большинство социальных порядков используют мужественность в пропаганде, чтобы пристыдить уклонистов и мотивировать мужчин вступать в армии. Тем не менее, само по себе это не объясняет гендерной эксклюзивности войны. Далеко не очевидно, почему побуждение к насилию и, в частности, к сражению так тесно связано с мужественностью, потому что концепция мужественности разнится во времени и пространстве: мужчины племени Семаи, которые бесстрашно сражаются с противниками, будут изгнаны из группы за возмутительные и далеко не мужские поступки, а во времена Второй мировой японский пилот-камикадзе, который вернулся домой живым после неудачного задания, представлял собой воплощение мужского бесчестья.
Что еще более важно, если пристальнее вглядеться в ключевые ценности «воинского этоса» в течение всей истории, становится ясным, что любой, независимо от пола, может жить в соответствии с этими принципами. Используя материалы масштабного опроса, Барри МакКарти определил четыре идеала, являющихся ключевыми для «воинского этоса»:
1. Физическая храбрость, которая включает в себя получение удовольствия от сражения и смелый взгляд в лицо смерти;
2. Выносливость, которая относится к способности индивида выдерживать сильную боль, голод, жажду и суровые климатические условия без упадка духа;
3. Сила и навыки, что предполагает хорошую физическую форму воина, знание тактики, планирования и эффективного использования вооружения;
4. Отвага, которая состоит из отважного поведения на поле боя, верности командирам и товарищам, рвения защитить слабых и уязвимых, а также защиты собственной чести.[1, 302]
Можно заметить, что ни один из этих принципов не является гендерно эксклюзивным. Женщины так же, как и мужчины, могут наслаждаться битвой, показывать смелость, выдерживать боль и голод, быть в форме, знать тактику, уметь профессионально обращаться с оружием и быть верными и отважными на поле боя. В воинских идеалах нет ничего естественно мужского. Хотя феминисты могут быть правы в том, что связь между мужественностью и боевыми действиями выгодна для сохранения патриархата, непонятно, почему такие ценности, как смелость, выносливость и отвага ассоциируются только с мужественностью. Чтобы разгадать эту загадку, необходимо сфокусироваться не только на роли социальной организации, которая остается ключевой в институционализации и увековечивании гендерной стратификации в армии, но и взглянуть на процесс центробежной идеологизации.[8]
Необходимо подчеркнуть, что идеология – не культура, а лишь малая ее часть. Идеология – относительно универсальный, многогранный процесс, с помощью которого индивидуальные и социальные акторывыражают свои убеждения и поведение.
Идеологическиепосылы построены таким образом, чтобы взывать к высшим этическим нормам, научным аксиомам, индивидуальным или групповым интересами популярным эмоциям для того, чтобы оправдать актуальное или потенциальное социальное действие. Следовательно, мнение, что культурные нормы заставляют мужчин сражаться с целью заслужить звание «мужчины», неверно. Культурные нормы чаще подкрепляют уже то, что всеми понимается как приемлемый курс деятельности, а не создают определенные формы поведения. Следовательно, готовность мужчин принимать участие в бою для того, чтобы доказать свою мужественность, на самом деле является признаком более глобального социологического феномена: групповой моральности.
Как писал Дюркгейм, люди всегда действуют внутри определенной моральной вселенной, и ведомы ею: «общество – это мораль», и «человек является моральным существом только потому, что он живет в уже созданном обществе». [1, 304]Т.к. нравственность — это коллективное явление, быть моральным индивидом подразумевает совместное использование определенной этической системы и, следовательно, поведение, соответственное набору нормативных параметров этой системы. Следовательно, несоответствие идеалу мужественности во время войны неизбежно наводит на мысль о значительной степени моральной эрозии. Мужчина, который не воюет, воспринимается как тот, кому не хватает силы духа: он эгоистично сохраняет свою жизнь ценой жизней тех, кто ему близок и дорог (его дети, жена/подруга, мать или отец). С этой точки зрения, не участвуя в бою, мужчина подрывает моральную систему и, следовательно, социальную солидарность группы, к которой принадлежит. Когда государственный механизм пропаганды пытается справиться с мужской трусостью, он обращается именно к групповой нравственности, а не к индивидуальным интересам или чувству собственного достоинства.
Тем не менее, Дюркгейм оставил практически без внимания идеологическую мощь подобных групповых чувств и, в частности, идеологические процессы, которые подкрепляют риторику вокруг войны.Именно центробежная идеологизация четко очерчивает границы групповой моральности. Именно идеология устанавливает этические параметры коллективного действия и выражает связь между мужественностью и войной. Взаимно эксклюзивные категории мужественности и женственности не появились сами по себе; они логически выведены из более широкой дихотомии, которая пронизывает весь социальный порядок, дихотомии, которая существует очень долгое время. Эта дихотомия – четкое разделение военной и гражданской сфер. Эта дихотомия одновременно составляет и легитимирует моральную вселенную войны.
Т.к. главной целью крупномасштабных социальных организаций – стран – в войне является военный успех, их главной задачей является оживление общественной поддержки войны и, в частности, мобилизация больших групп солдат. Тем не менее, ни одно государство не станет превращать всех граждан в кровожадных убийц. Вместо этого, гражданская сфера, характеризующаяся порядком, миром, добротой, сочувствием и благожелательностью, дополняется военной сферой насилия, жестокости, устойчивости и силы. Эта дихотомия имеет важное значение не только для сохранения порядка, стабильности и статуса-кво в мирное время, для чего насилие, убийство и жестокость облекаются в конкретные формы и держатся под контролем самой социальной организацией, но, что более важно, наличие этой дихотомии дает возможность оправдать необычные формы поведения, характерные для войны.
Хотя в мирное время ценности уважения к другим институционально держатся на более высокой позиции, чем ценности «воинской этики», исключительность военного положения мигом меняет их местами. Т.к. во время войны социальные организации меняют свои приоритеты, становится необходимым переопределить «гражданских» как слабых, пассивных и нуждающихся в защите, а «военных» как сильных, главных, решительных и непререкаемых. Т.к. это изменение основано на уже знакомых и институционализированных дихотомиях, оно часто хорошо воспринимается населением. Естественно, что люди, усвоившие это разграничение, самостоятельно «переключат» ценности в экстремальной ситуации. В то же время, военным организациям не приходится делать это психическое «переключение», т.к. они идеологически построены на основанных на войне дихотомиях гражданских и не-гражданских, в которых жизнь гражданского постоянно рассматривается как подчиненная. Во время войнывсе общество пользуется военной версией этой дихотомии, соглашаясь с главенством военных над гражданскими. Ключевым моментом здесь является то, что гендерная стратификация — это прямой результат этой глобальной дихотомии, в которой «врожденная слабость» женственности выводится из вторичной роли «гражданских» в военных условиях, а «мужественность» начинает ассоциироваться с военными действиями. Чтобы добиться успеха в войне, социальной организации нужно поддерживать строгое разграничение между двумя сферами, чтобы воодушевить мужчин сражаться, а женщин, как и не сражающихся мужчин, поддержать первых. Роль идеологии является главной в этом процессе, т.к. солдаты руководствуются именно идеологией, необходимостью защищать беззащитных и уязвимых «женщин-и-детей», а не достижением целей социальной организации. Другими словами, используя язык моральной ответственности и родственных уз, социальные организации способны вызывать такие беспрецедентные действия, как убийство, разрушение и возможность самопожертвования. Здесь групповая моральность идеологически используется в замкнутой форме. И мужчины в качестве солдат, и женщины в качестве гражданских эмоционально шантажируются: если ты как солдат не сражаешься, то подвергаешь своих мать, сестер, жену и т.д. смертельной опасности, которая выражается во вражеском вторжении; если ты как женщина выступаешь против войны, или не выполняешь гражданский долг, ты подвергаешь своих отца, братьев, мужа и т.д., которые отважно сражаются, смертельной опасности быть побежденными. Тот факт, что идиомы мужественности и женственности выводятся из дихотомии гражданских и военных, показывает, что они не зависят от биологических различий между двумя полами. Они обе используются как нормативные характеристики групповой морали, т.е. как мера того, насколько хорошо индивид выполняет роль, созданную социальной организацией. Если солдата называют «бабой», то это не значит, что этот конкретный индивид стал женщиной в каком-то смысле, но значит, что его действия на фронте не соответствуют организационно установленным стандартам групповой морали. Солдат, который открыто плачет или показывает свои эмоции, вносит «гражданскую» этику на поле боя, где ей не место. Это действие расценивается как попытка «разложения» и подрыва самих основ военной сферы, где подавление эмоций, сила, стойкость и решительность рассматриваются как необходимые условия выживания на поле боя. Тот факт, что женщины-солдаты используют схожую маскулинистскую риторику, когда находятся на фронте, ясно показывает, что эта дихотомия мало связана с гендером, а больше с позицией в социальной организации. Соответственно, недопущение женщин к выполнению боевых ролей не основано на биологии, культуре или патриархате, хотя все три вносят вклад в этот процесс; это продукт бюрократизации и идеологизации. На фронте половое взаимодействие организационно ограничено, в результате чего возникает социальная и эмоциональная депривация, которая стимулирует гендерные поляризацию, стратификацию и сегрегацию. Дихотомизация мира на «гражданских/женщин» и «военных/мужчин» делает войну возможной и оправдывает ее.
Заключение
Мое личное мнение таково: да, мужчины и женщины являются разными, но в целом отличаются друг от друга не больше, чем отдельный человек отличается от другого человека. Все мы – прежде всего люди, и лишь потом уже женщины/мужчины, взрослые/дети и т.д. Ни пол, ни гендер не являются основаниями для притеснения и дискриминации индивида. Да, женщины биологически и анатомически отличаются от мужчин и обладают одной важнейшей особенностью – способностью к деторождению, однако в современном обществе абсолютное большинство этих анатомо-физиологических различий не играют никакой роли. Тем не менее, из-за этой важнейшей для общества способности женщины часто подвергаются дискриминации в профессиональной сфере. Женщине, которая решила стать матерью, приходится уходить в длительный отпуск по уходу за ребенком, либо вовсе увольняться, что не может не сказываться на ее карьерном росте. Совмещение службы в армии и ухода за ребенком является еще более сложным. Эту ситуацию иллюстрирует ответ одного из респондентов исследования Сурковой: «У нас маленький ребенок, мы не сможем забирать его вовремя из садика. Если вдруг ночная тревога, и мы должны оба находиться в части неизвестно сколько времени, то опять же ребенка не с кем оставить. Все равно кому-то нужно будет из армии уходить...»[6, 111]Хотя рожать детей на свет могут только женщины, им не обязательно брать на себя всю ответственность за воспитание детей. Например, в Швеции любой гражданин, независимо от пола, может получать государственное пособие на ребенка, т.е. необязательно, что дома с ребенком останется сидеть мать – вполне вероятно, что это будет отец. Чаще всего такое решение принимается из экономических соображений, когда женщина имеет более престижную и высокооплачиваемую работу. Тем не менее, такая ситуация не является достаточно распространенной.[3, 170]
Биологический маскулинизм в рассмотрении данной проблемы приходит к ложным выводам. Если физические данные каждого солдата так много значат для войны, то почему многие партизанские и повстанческие отряды используют женщин и детей в качестве солдат? Да, если раньше, в сражениях лицом к лицу, физическая подготовка солдат и оказывала какое-то влияние на исход битвы, то с развитием вооружения, тактики и стратегии физические данные отдельного солдата отходят как минимум на второй план. Когнитивные различия также значат мало. Пускай женщины и хуже мужчин в плане ориентации в пространстве, но у них лучшие коммуникативные навыки, а также внимание к деталям, что делает их хорошими лидерами и разведчиками. И все же, эти различия столь малы, что не играют хоть сколь-нибудь значительной роли. Если брать во внимание аргумент о гормональных различиях, то непонятно вообще, с какой стороны они оказывают влияние на успешное ведение боя. Единственный гормон, который может значительно влиять на поведение на поле боя – это адреналин, но он продуцируется в одинаковых количествах и у мужчин, и у женщин.
Социальные маскулинисты неправы в том, что только чисто в мужских группах практикуется солидарность, основанная на оскорблении противоположного пола. Например, у дагомейских амазонок также существовали практически «кровные» узы между воинами (обряд инициации заключался в том, что рекрут выпивала коктейль из крови своих товарищей), а также использовался мужененавистнический дискурс. Также они неправы в том, что понимают первобытную охоту как только мужское занятие – в охоте участвовали целые общности, включая женщин, детей и стариков. [1, 282]
Недостатком культуралистского объяснения является то, что оно не объясняет источника происхождения гендерной поляризации. Короче говоря, становится понятно, что гендерная сегрегация работает на войну, но почему сложилась такая ситуация, культуралисты объяснить не в состоянии. Следовательно, это «объяснение для объяснения».
Феминисты правы в том, что патриархальные устои подкрепляют гендерное разделение труда. Более того, они правы в том, что государства поддерживают эти устои и используют для того, чтобы заставить мужчин вступать в армии, а женщин – рожать детей. Тем не менее, патриархальные устои лишь подкрепляют дискриминацию, но не являются ее причиной.Уравнение женщин в правах, ослабление патриархального этоса, и уменьшение случаев сексизма практически не изменили моделей участия женщин в войне. Например, в обществах, которые, как правило, рассматриваются как наименее патриархальные, вроде Канады, Дании, Нидерландов и Норвегии, где женщины достигли высоких уровней равенства с мужчинами во многих аспектах социальной, экономической и политической жизни, количество женщин-солдат, выполняющих боевые роли, все еще мизерное. Вопреки попыткам, направленным на интеграцию женщин в военную сферу и номинальной возможности для занятия любой должности, статистика за 1993 год показала, что лишь 168 женщин были заняты в наземных боевых подразделениях, причем это данные, суммированные по всем четырем странам. Хотя канадское правительство вело политику активного призыва женщин на все военные должности и, в отличие от большинства других западных государств, добилось немалых успехов (11% от общего персонала армии в 1998), лишь 1% от всех солдат составляли женщины. [1, 292] И даже это малое количество очень долгое время не было вовлечено в реальный бой. Поэтому никто из этих женщин-военнослужащих, за исключением некоторых из них, участвовавших в операциях ООН, не имели боевого опыта.
Теория Синисы Малесевика представляется весьма интересной. Он логично и последовательно объясняет происхождение и зависимость гендерной сегрегации от развития и усложнения социальной организации общества. Конечно, сейчас социальная организация уже не играет роли в поддержке гендерной сегрегации, или, по крайней мере, делает вид, что не играет. В отличие от нее, идеология все еще может поддерживать и поддерживает гендерную сегрегацию и дискриминацию. Возможно, что ее влияние даже усилилось, по сравнению с прошлым веком, из-за развития Интернета.
Несмотря на то, что я согласен с Синисой Малесевиком в том, что половое неравенство явилось результатом усложнения социальной организации, я считаю, что сегодня именно культурные факторы (традиции, установки, стереотипы и др.) в большей степени влияют на сохранение старых порядков.Эти традиции и установки усваиваются с самого детства: мальчики играют в активные игры с игрушечным оружием, а девочки устраивают «чаепития» с использованием игрушечной посуды; большинство героев сказок, которые играют активную роль в происходящем – мужского пола, а женщины в основном исполняют пассивные роли. Впоследствии людям очень сложно отказаться от этих стереотипов, даже если они считают, что это неправильно. Например, один из студентов Колумбийского университета, участвующих в исследовании Мирры Камаровски, высказался следующим образом: «Было бы справедливо позволить женщине заниматься тем, что она хочет, в том числе и работать. Что же касается меня, то я предпочитаю, чтобы моя жена сидела дома».
Говоря о государственной политике относительно проблемы полового неравенства, можно сказать, что, по-видимому, она не является достаточно эффективной. Если брать общество в целом, то большую роль в сохранении неравенства играют культура и идеология. На этот аспект проблемы государственная политика в области социальной защиты и экономической поддержки повлиять не может никоим образом. Властям следует больше внимания уделять проблемам семьи, просвещению родителей и т.п. Эта политика может не дать значительных непосредственных результатов, но окажет огромное влияние на следующие поколения. Оказать влияние на уже выросшее поколение видится проблематичным, т.к., как уже было сказано, люди не склонны коренным образом менять свои убеждения даже в том случае, если считают их неправильными.
Социально-экономическая поддержка материнства также находится на низком уровне. В странах Западной Европы материнство, фактически, является профессией, т.к. пособие на ребенка достигает 90% средней зарплаты, что позволяет женщине оставаться относительно экономически независимой от мужа. У нас же ситуация абсолютно иная: детское пособие, которое составляет около 3000 в год – это не деньги. В результате, женщина становится экономически зависима от своего супруга.
Еще одной причиной сохранения патриархальных устоев является то, что женщина вынуждена сидеть дома, если у нее есть малолетний ребенок. Эта ситуация создается потому, что современная «инфраструктура заботы и воспитания», т.е. ясли, детские сады и школы существуют в недостаточном количестве, а также плохо функционируют, что вызывает в матерях страх за своих детей и побуждает их ухаживать за ними самостоятельно.
Что же касается политики относительно именно женщин-военнослужащих, стоит сосредоточиться на их юридическом просвещении и юридической защите. Многие женщины-солдаты попросту не знают своих прав, либо боятся или не видят смысла их защищать. Возможно, стоит ввести квоты на рабочие места, чтобы определенный процент рабочих мест в обязательном порядке доставался женщинам. Придерживаться политики гендерной нейтральности в данном вопросе бессмысленно, потому что мужчины сейчас составляют абсолютное большинство военнослужащих, и женщины просто не смогут завоевать достойное место в армейской структуре без помощи государства, хотя бы на первых порах.
После принятия всех мер дискриминация женщин в армии должна уменьшиться. С улучшением социально-экономического положения женщин «на гражданке», в армии, в основном, останутся женщины, придерживающиеся стратегий «карьеристки» и «профессионалки», что поднимет престиж и статус женщин-военнослужащих в целом.
К сожалению, объем курсовой работы не позволяет хоть сколь-нибудь полностью охватить рассматриваемую проблему. Тем не менее, было рассмотрено некоторое количество теорий и исследований, по которым был сделан совокупный вывод. Поэтому, можно считать, что цель работы достигнута.
Список источников
1. Malesevic, Sinisa. SociologyofWarandViolence. Cambridge: Cambridge University Press, 2010.
2. Mann, Michael. The Sources of Social Power: Volume 1, A History of Power from the Beginning to AD 1760. Cambridge: Cambridge University Press, 1986.
3. Гидденс, Энтони. Социология. М: Эдиториал УРСС, 1999.
4. Tilly, Charles. War Making and State Making as Organized Crime // Bringing the State Back In.Cambridge: CambridgeUniversity Press, 1985. C. 169-187.
5. Смирнов, А.И. Женщины на службе в Российской Армии // Социс. 2000. №11. С. 128-133.
6. Суркова, И.Ю. Гендерные стереотипы в повседневных армейских практиках // Социс. 2008. №12. С. 104-112
7. Непочетая, Н.И. Гендерный контракт женщин на военной службе в России: история и современность в социологическом освещении. СПб, 2004.
8. Wikipedia, Camp followers // http://en.wikipedia.org/wiki/Camp_follower [06.04.2013]
9. Академик, Дискурс //http://dic.academic.ru/dic.nsf/enc_philosophy/337/%D0%94%D0%98%D0%A1%D0%9A%D0%A3%D0%A0%D0%A1[12.04.2013]
10. Википедия, Этос //http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%AD%D1%82%D0%BE%D1%81[12.04.2013]
11. Википедия, Вождество // http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%92%D0%BE%D0%B6%D0%B4%D0%B5%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%BE[14.04.2013]
12. Академик, Нарратив // http://epistemology_of_science.academic.ru/464/%D0%BD%D0%B0%D1%80%D1%80%D0%B0%D1%82%D0%B8%D0%B2[16.04.2013]
[1]Воригинале «centrifugalideologisation». Авторназывает ее так потому, что идеология создается политической и культурной элитой, происходит из узкого круга посвященных, а затем распространяется из центра идеологической активности (государства, социального движения, религиозной организации и т.д.) на все общество.
[2] Здесьдискурс понимается как определенный способ использования речи и языка. Например, по отношению к эмоциональным мужчинам часто используется выражение «Ведешь себя, как баба», которое несет явно негативную окраску и, в то же время, ассоциируется с женщинами. Подробнее о дискурсе в источнике №9.
[3] Здесь под этосом понимается стиль жизни определенной группы людей. Подробнее в источнике №10.
[4] Вождество (ориг. chiefdom) - автономная политическая единица, включающая в себя несколько деревень или общин, объединенных под постоянной властью верховного вождя. Подробнее в источнике № 11.
[5] Социальное арретирование (ориг. socialcaging) – это, в двух словах, процесс появления, усложнения человеческого общества и закрепления в нем людей. Подробнее в источнике №2.
[6] Политический рэкет (ориг. politicalracketeering) – процесс запугивания людей властями: власти утверждают, что существует какой-то внешний враг, от которого они могут защитить, но требуют за это от людей делегирования части прав. Чарльз Тилли в этом аспекте сравнивает государства с мафией, которая также предлагает «защиту» за деньги. Подробнее в источнике №4.
[7] В оригинале «campfollowers», т.е. гражданские, которые следуют за армиями. Это могут быть как родственники солдат, так и люди, неофициально обслуживающие войска, например, маркитанты. Подробнее в источнике №8.
[8]Авторназывает ее так потому, что идеология создается политической и культурной элитой, происходит из узкого круга посвященных, а затем распространяется из центра идеологической активности (государства, социального движения, религиозной организации и т.д.) на все общество. Тем не менее, Малесевик отмечает, что процесс не является односторонним, и его сила и проникающая способность зависит от взаимного подкрепления:социальные организации рассеивают и институционализируют идеологические посылы (через СМИ, образовательные учреждения, государственные службы), а группы людейподдерживаютнормативные основы, которые связывают макроуровневые идеологические нарративы (о них подробнее в источнике №12) с микроуровневой солидарностью межличностного взаимодействия.