Освобождение новониколаевска от белых

Л. А. КРАСНОПОЛЬСКИЙ - бывший военный комиссар 4-й Вяземской артиллерийской батареи 27-й Омской стрелковой дивизии 5-й Красной Ар­мии. Участвовал в освобождении Сибири (в том числе Новониколаевска) от колчаковцев и интер­вентов в 1919—1920 гг. В настоящее время пен­сионер.

Падение Омска в ноябре 1919 года приближало конец колчаковской авантюре. Нам, бойцам 5-й Красной Армии, было ясно, что белогвардейщине в Сибири долго не про­тянуть. Но мы также понимали, что и смертельно ранен­ный зверь может больно кусаться.

Мне, как военному комиссару 4-й Вяземской батареи 27-й Омской дивизии, приходилось часто разговаривать с бойцами, и, помнится, впечатление от этих бесед оста­валось всегда одно: люди рвутся вперед, уверенные в окон­чательной победе. В батарее еще оставалось много вете­ранов, которые хорошо помнили тяжелые бои в между­речье Тобола и Ишима весной 1919 года.

Красноармейцы знали обстановку на фронте не толь­ко на своем участке, но и у соседей. В курсе событий нас держали армейские газеты «Красный стрелок», а также «Солдатский вестник».

27-я Омская дивизия наступала вдоль Сибирской же­лезной дороги прямо на Новосибирск (Новониколаевск), слева от нас на Томск продвигалась 30-я Иркутская ди­визия, справа — 35-я Сибирская. Это были вполне надеж­ные соседи, испытанные уже в совместных боях. 35-й ди­визией командовал бывший командир одной из наших бригад К. А. Нейман, а 30-й—А. Я. Лапин, бывший ко­мандир нашей бригады, 26-й Златоустовской дивизии. Нейман воевал с нами от самой Казани, был отважным, инициативным командиром. Он принимал участие в осво­бождении Уфы зимой 1918 г. и Златоуста — летом 1919 г. Лапина мы знали по челябинским боям, его 3-я бригада

не раз нас выручала. Пожалуй, это был самый молодой начальник дивизии — ему тогда едва исполнилось 20 лет. В 30-й дивизии служил тогда бывший каргапольский дра­гун, а ныне маршал Советского Союза К. К. Рокоссов­ский.

Наш командный состав был также известен каждому бойцу. О командире дивизиии Блажевиче мы много слы­шали еще в 1918 году, когда он командовал лучшим в дивизии 242-м Волжским полком, а затем — 3-й бригадой. Будучи помощником начальника дивизии, Блажевич ор­ганизовывал переход через Урал, принимал участие в ос­вобождении Омска. Бывший подполковник царской ар­мии, он с первых дней революции безоговорочно встал на ее сторону и честно сражался за революцию. С виду не­сколько суровый, Блажевич обладал сильной волей и был популярен в массах своей справедливостью: «Тверд и справедлив, требователен и отзывчив»,— говорили о нем бойцы.

Не меньшей любовью бойцов пользовался и комиссар дивизии старый партиец из подпольщиков А. П. Кучин, один из руководителей Уфимской большевистской орга­низации, еще юношей участвовавший в революции 1905 года. Огромный опыт партийной работы, теснейшая связь с бойцами делали его авторитет среди красноармейцев непререкаемым.

Вот такие руководители вели бойцов трех наших ди­визий на Новониколаевск. Нам пришлось преследовать остатки 2-й армии Войцеховского и 3-й армии Каппеля. Каппелевцев мы знали еще по Казани, а «войцеховчиков» — по Челябинску. До нас доходили слухи, что к Томску вышла 1-я армия Пепеляева. Всех этих «китов» колчаковского войска мне пришлось увидеть при любо­пытных обстоятельствах. Как-то мы заняли одно село не­далеко от Татарска. Я с разведчиками батареи остано­вился на ночлег у церковного старосты. Как водится, ото­гревшись, сели чаевничать. На стене я заметил три лу­бочных портрета, подошел полюбопытствовать. Гляжу — в полной славе и во всех регалиях Каппель, Войцеховский и Пепеляев. Ну, посмотрел — и к столу. Но хозяина мое любопытство, видимо, встревожило. Он незаметно вылез из-за стола, подошел к стене, на которой висели портре­ты, прислонился к ней и начал потихоньку, по-за спиной, срывать генералов с гвоздиков. Этот нехитрый маневр

заметил наш батарейный весельчак Петя Суздальцев.

— Папаша! Ты зачем там генералов трогаешь? Нехай на стенке повисят, мы их в Новониколаевске на фонарях повесим, как они наших вешали.

В районе Омска пришлось задержаться на несколько дней. Нам, артиллеристам, надо было ставить орудие на сани: на колесах по снегу двигаться стало уже невоз­можно. За это время белые успели оторваться от нас, и мы догнали их только 19 ноября. 3-я бригада шла с первой линии вдоль железной дороги, непрерывно пресле­дуя белых.

На подходах к Татарску пришлось выдержать серьез­ный бой с белыми, которых поддерживали два бронепоез­да. С одним из них померилась силами и наша Вязем­ская батарея. Мы заняли огневую позицию недалеко от железной дороги в перелеске. Голые ветки берез, конеч­но, были плохой маскировкой, но все же кое-как переле­сок нас укрывал. Подход поезда был замечен издалека: его выдавал пар, отчетливо видный в сухом морозном воздухе.

Мы не открывали огня, желая подпустить белый бро­непоезд поближе. Командир батареи Гордеев разделил огонь батареи: один взвод вел огонь по бронепоезду, дру­гой — фугасными снарядами по железнодорожному по­лотну, сзади него. Этот маневр огнем принес хороший ре­зультат. Белый бронепоезд принял бой с нашим взводом. Но как только белые заметили, что другой взвод накрыл у них в тылу железнодорожное полотно,— бронепоезд пу­стился наутек: белые побоялись оказаться в ловушке, ес­ли бы нам удалось разбить рельсовый путь.

Татарск мы заняли без боя 23 ноября.

По нараставшему сопротивлению белых чувствова­лось, что они попытаются нас остановить. А карта под­сказывала место, где можно было ожидать серьезного столкновения. Командовавший тогда 3-й бригадой Р. И. Сокк еще в Калачинске, постукивая пальцем по карте, пророчил:

— Вот попомните мое слово: встретят нас колчаков­цы где ни будь у Барабинска огнем.

В самом деле, узкое дефиле между озером Чаны и Васюганьем представляло удобный рубеж для обороны. Здесь именно, на узком участке ст. Тебисская — Юрты

Тебисские, и встретили нас 29 ноября колчаковцы. Белое командование стянуло сюда свежие силы — отборную егерскую дивизию и морскую пехоту. Эти части в основ­ном были укомплектованы кулацкими сынками, а морская пехота — юнкерами и гардемаринами военно-морских училищ, сбежавшимися к Колчаку еще в 1918 году. Кол­чак берег «морскую гвардию» до последнего момента. «Последний момент» настал — и в бой пошли самые от­петые колчаковские головорезы. Дрались они отчаянно, понимая, что для них возврата назад уже нет.

Наши полки, шедшие в наступление на колчаковскую гвардию, отличались необыкновенным мужеством, твер­дой революционной дисциплиной. Полки 3-й бригады: 241-й крестьянский, в свое время сформированный на Вол­ге из крестьянских партизанских отрядов и доброволь­цев — членов комитетов бедноты, 242-й Волжский и основном состоял из московских красногвардейцев Замо­скворецкого района, 243-й Петроградский — из питер­ских печатников, этот полк у нас так и звали: «полк пи­терских печатников». Боевые традиции сражений на Волге, на Урале, под Челябинском были живы в этих полках.

Завязался горячий шестичасовой бой. Обычно колча­ковцы редко принимали штыковой удар — показывали спину. Здесь они сами не раз ходили в штыки. В этом бою произошел редкий в боевой практике случай: нашей ба­тарее привелось бить по боевой артиллерии прямой на­водкой. Дело обстояло так. Лихой атакой петроградцы захватили Юрты Тебисские. Наша батарея, как обычно, сопровождала свою пехоту «огнем и полозьями» (мы уже успели поставить орудия на сани). Мы с командиром батареи, ткачом Иваном Гордеевым, прискакали на окраи­ну деревни и обмерли: прямо перед нами стояла тоже вырвавшаяся вперед белая батарея и вела беглый огонь по наступавшим с запада цепям волжцев. Сломя голову, поле­тел наш разведчик к пушкам с приказанием немедленно, на полном ходу, выйти на окраину деревни. Мы не ста­ли дожидаться подхода всех орудий. Как только показа­лась первая пушка, которую вел орудийный начальник, вяземский бараночник Ляхов, мы сразу же развернули орудие и открыли огонь прямой наводкой по белой бата­рее. Промахнуться было просто невозможно — и на бело­гвардейской батарее поднялась паника: номера начали

разбегаться кто куда, рубили постромки, вскакивали на коней и удирали. А мы им вслед били и били. Разведчики не выдержали, поскакали- на батарею, захватили несколь­ко не успевших бежать беляков. Пленные рассказывали, что первым же снарядом был убит командир батареи и выведен из строя весь расчет правофлангового орудия. Огонь оказался настолько неожиданным, что на бата­рее поднялась паника, и ее захватила не пехота, а ба­тарея же. Пехотинцы потом любовно подшучивали над нами:

— А мы и не знали, что вы тоже в атаку ходить уме­ете, думали, что вы только сметану по хатам кушаете...

В этом бою участвовал и комиссар нашего артилле­рийского дивизиона латыш Барбар, появившийся на ба­тарее в самый горячий момент. До своего ухода в диви­зион он был комиссаром Вяземской батареи, и я именно от него принимал батарею а Петропавловске.

— Понимаешь,— говорил он мне,— не мог усидеть в штабе, ведь дерутся мои ребята, с ними шел от самой Казани...

Его присутствие подняло дух красноармейцев, и подчеркивало значение боя: раз сам комиссар дивизиона на батарее, значит, дело не шуточное.

У нас в батарее бойцы в подавляющем большинстве являлись старыми артиллеристами. Естественно, что за­хваченные у белых новенькие пушки вызвали самый жи­вейший интерес. Но, к сожалению, они оказались английскими, с нарезом прицела в ярдах и незнакомыми по си­стеме. Правда, мы быстро нашлись: заставили пленных, пока еще тех не отправили в штаб полка, показать нам хотя бы наскоро, что к чему. Помню, интерес вызвала упаковка снарядов: не в лотках, как у нас, а в плетенных из прутьев на каждый снаряд футлярах.

— Непрактично,— резюмировал общее впечатление орудийный техник.

Ожесточенность сопротивления белогвардейцев объяс­нялась не только специальным подбором личного состава частей, дравшихся у ст. Тебисской, дело было и в том, что у них в тылу — от ст. Каргата и до самого Новониколаевска стояли десятки эшелонов, застывших без топлива 3-я бригада наступала вдоль железной дороги. Батарея двигалась по тракту, шедшему безотрывно от нее. Не­скончаемая лента перемешанных между собой теплушек,

платформ, товарных и классных вагонов — все это на­глядно показывало развал колчаковского режима.

Вот платформы, груженные новенькими английскими пушками, на которых застыла еще заводская смазка. Дальше — вагон со снарядами, патронами, винтовками. Еще дальше украденные колчаковцами с уральских за­водов станки. А там пошли вагоны с крупой, сахаром, мукой, готовым платьем, мехами, валенками, мебелью и колчаковскими деньгами...

Наблюдались и страшные вещи. Подъезжаю к распах­нутой настежь теплушке, заглядываю: вокруг давно по­гасшей печки скрючились трупы целой семьи — закоче­нели от мороза.

Вот мчится навстречу наш разведчик, аж побелел с лица.

— Ты куда так торопишься?

— Товарищ военком, только я открыл дверь, а он как ударит меня по лицу...

— Кто он?

— Мертвец.

— Какой мертвец, говори толком... Оказывается, вся теплушка набита трупами мертвых колчаковцев: куда собиралось колчаковское начальство увозить трупы, кто его знает. Открыл наш разведчик дверь, застывшая рука белого солдата высвободилась и стукнула бойца по лицу.

Но были случаи и комические. Подходим мы, кажется, к Чулыму. Вечерело. Видим, плетется по дороге крестья­нин с огромным мешком за плечами. Увидел, что мы на конях, взмолился:

- Товарищи, дозвольте с вами подъехать, мне бы только вещички положить...

- Какие вещички?

- Да колчаковцы угнали меня в подводы, конь по­дох, так вот пешком иду домой, хомут там несу, седелку,
кое-что из домашности...

- Валяй, клади.

Добрались до деревни, на отдых по знакомству завер­нули к этому попутчику. Втащил хозяин свой мешок в избу.

— Ну, кажи, хозяин, какой такой твой хомут? Что-то больно тяжелый...

Вытряхнул хозяин из мешка одну пачку: кажется, теп-

лое белье. Развязал — солдатские набрюшники — такие стеганые куски фланели с завязками, которые Колчак вы­давал своим солдатам, чтобы они не простужали живо­ты, лежа на снегу в цепи. Тащит вторую связку — на­брюшники. Третью-—тоже набрюшники... Только на са­мом дне нашлась одна-единетвенная пара новеньких сол­датских американских ботинок. Красноармейцы хохотали так, что пламя жировика колыхалось, а хозяин отчаянно ругался:

— Черт бы взял этих колчаковцев, десять верст эту дрянь тащил, умаялся...

— Не жадничай, хозяин, не тащи чужого.

Быстрыми темпами мы приблизились к Новониколаевску. Бои шли за железнодорожные станции и населен­ные пункты.

Стояла суровая сибирская зима с морозами, мете­лями и буранами. Хотя сибирские старожилы и гово­рили, что «зима нынче мягкая», но сибирский мороз есть мороз.

Командовавший тогда 5-й армией Г. X. Эйхе поста­вил задачу: 27-й дивизии 16 ноября овладеть Новонико­лаевском, 30-й выйти к ст. Пузыревой через Колывань, 35-й занять с. Медведское. Начальник дивизии И. Ф. Блажевич решил сократить эти сроки, чтобы не дать колчаковцам опомниться от тебисского разгрома. Спо­собность дивизии к быстрым маршам уже проверялась не раз, кроме того, люди испытаны в боях, их командиры опытны в военном деле. Командир 3-й бригады Р. И. Сокк служил в дивизии с 1918 года, славился горячностью и дерзостью в бою. Командир 1-й бригады В. А. Степанов — человек большой отваги, настойчивый и упорный. Ко­мандир 2-й бригады И. Д. Гусев долгое время командо­вал у нас же полком и отличался невозмутимым хладно­кровием.

В других полках имелись тоже замечательные люди. В 1-й бригаде были 235-й Невельский, 236-й Оршанский и 237-й Минский толки. Минский полк являлся по сущест­ву первым регулярным полком Красной Армии: он фор­мировался прапорщиком-большевиком Ремневым еще ле­том 1917 года в минской тюрьме, куда Керенский сажал солдат-большевиков и сочувствующих им со всего За­падного фронта. Освобожденные из тюрьмы 25 октября заключенные солдаты сразу же выступили как организованная боевая единица. Полк участвовал в ликвида­ции духонинской ставки в Могилеве, вел бои с гайдама­ками в Киеве, бил белочехов в Пензе и Сызрани, под Казанью и на Урале. Во 2-ю бригаду входили 238-й Брян­ский, 239-й Курский и 240-й Тверской полки — полки, отбившие 10 сентября 1918 года Казань от белочехов и белогвардейцев. Между прочим, в период новониколаев­ской операции в 240-м Тверском полку у И. Н. Хабарова инструктором пулеметной команды служил теперешний Министр обороны СССР, Маршал Советского Союза Р. Я. Малиновский.

Обычно боевой порядок дивизии строился у нас на Восточном фронте так, что две бригады держались на линии фронта, а третья шла за ними в качестве дивизи­онного резерва. Такой же порядок соблюдался и в брига­дах: два полка в первой линии, а третий в бригадном ре­зерве. Так как бригады и полки «ходили» в резерве по­очередно, то они могли передохнуть и «освежиться». Хуже приходилось нам, артиллеристам. Наши артилле­рийские дивизионы оказались недоукомплектованными: вместо трех батарей в них находилось всего по две. Та­ким образом, отдыхать в резерве удавалось реже, чем пехоте. Когда же бригада шла в первой линии, батареи передавались от одного полка к другому и не имели воз­можности «перевести дух». Но это красноармейцев не смущало: бой так бой.

Во время крупных операций обычный порядок менял­ся — в переднюю линию выводились все три бригады. Участки бригад сокращались, а насыщенность их войска­ми увеличивалась — пробивная сила дивизии возраста­ла. Это позволяло нам создать в нужном месте необходи­мый перевес сил.

Так было и с новониколаевской операцией. До Новониколаевска оставалось 125 верст. Начальник дивизии Блажевич решил покрыть это расстояние в три дня, то есть делать в сутки по 40—45 верст. Такой темп движения был очень высоким. Теперь, конечно, когда вся армия у нас передвигается на автомашинах, пройти в сутки 40— 50 километров не проблема. А тогда единственным сред­ством передвижения служили солдатские ноги да «мото­ры в 1 HP», то есть безответные сибирские лошадки: не­взрачные на вид, мохнатые, низкорослые, но чрезвычай­но выносливые. Наш ветеринарный фельдшер вполне

серьезно уверял, что у сибирских коней «двойное дыха­ние» — объем легких больше, чем у «расейских» лошадей. . 3-й бригаде, с которой шла наша батарея, было при­казано 13 декабря занять Новониколаевск; 1-й бригаде — выйти на линию Нижняя Ельцовка — Березовка, 2-й бригаде, шедшей в резерве,— выдвинуться левее и выйти на линию Жеребцово—Локтинская. Простой взгляд на карту раскрывает практический смысл приказа: для про­ведения такой крупной операции, как освобождение Но-вониколаевска, вводятся в дело все силы дивизии с тем, чтобы после ее завершения перейти снова к обычному порядку — две бригады в первой линии Нижняя Ельцов­ка—Локтинская, а наша 3-я бригада, которой приказы­валось решать главную задачу, переходила в Новониколаевске в резерв.

В ночь на 11 декабря 3-я-бригада взяла ст. Дупленскую, захватив более 500 пленных, 20 пушек, более 30 па­ровозов и до 1000 вагонов. К Дупленской мы подошли ночью и начали с того, что открыли сильный артиллерий­ский огонь по поселку. Били шрапнелью на высоких раз­рывах, чтобы не вызвать в селе пожаров. В селе у кол­чаковцев началась паника. Пехота атаковала село, а конные разведчики всех трех полков бригады пошли на захват станции. Мы с командиром батареи увязались за разведчиками — на батарее вполне управлялся помощник командира старый фейерверкер конной артиллерии поляк Корженевский, опытный артиллерист. На станции горели подожженные отступающими колчаковцами эшелоны. По­трясающее зрелище представлял зажатый между двумя пылавшими эшелонами с обмундированием и сеном го­ревший колчаковский санитарный поезд: в нем горели и люди. Как выяснилось, поджег его колчаковский поп — духовник поезда.

Мы с командиром вскочили на перрон и наткнулись на любопытную сцену. Вид у нас обоих был внушитель­ный: косматые папахи, барнаульские полушубки, шашки наголо, наганы, по паре гранат на поясе. А тут, на пер­роне, сидит на чемодане закутанная в платки женщина, а рядом — какая-то мужская фигура. Пригляделись — офицер: на плечах светлеют полоски погон.

— Бросай оружие! Аида в поселок, в крайнюю хату. Там явишься к коменданту полка.

А туда уже от станции брели понурые фигуры колчаковцев — без оружия и без конвоиров. Для них война была уже кончена.

И вот, бывают же в жизни случаи! Уже под Мину­синском весной 1920 года я встретил в одном из полков нашей 2-й бригады этого самого взятого на Дупленской колчаковца в качестве командира взвода. Его после про­верки в тыловых органах послали в дивизию заслужи­вать доверие боевой работой, что он и сделал уже на За­падном фронте, воюя вместе с нами против белополяков.

На другой день, 12 ноября, бригада уже дралась на улицах Казакова, где действовал 243-й Петроградский полк Н. М. Уварова. Здесь тоже взяли несколько сот плен­ных и 3 пушки. Горячий бой разгорелся на ст. Коченево, где 242-й Волжский полк С. С. Вострецова встретился сно­ва с колчаковскими егерями. Ожесточенные схватки кипе­ли на улицах поселка. Нашей батарее, которую послали на поддержку пехоты, пришлось бить вдоль улицы прямой наводкой. Особенно трудно было взять вокзал, где засели белогвардейцы. Укрывшись за стенами, они били на вы­бор, а их пулеметы не давали подойти к зданию. При­шлось пустить в дело пушки, развалить угол здания — лишь тогда они начали выбегать с поднятыми руками. К утру 13 декабря в Коченево подтянулась резервная 2-я бригада и развернулась влево, на Крохалевское направ­ление.

С рассветом 13 декабря вся дивизия двинулась вперед. К вечеру этого же дня 3-я бригада Сокка, совершив глу­бокий обход с северо-запада, вошла в город. Боевой пыл колчаковцев значительно остыл, и они оказывали слабое сопротивление. Правда, при встречах с нами вспыхивали короткие перестрелки, но скоро затихли: колчаковцы бро­сали оружие. Серьезную стычку пришлось иметь только батальону волжцев под командой Андерсона у железнодо­рожного моста, который белые пытались взорвать. Смелая атака волжцев спасла мост. Нам, артиллеристам, не при­шлось даже и пострелять: мы просто въехали в город.

14 декабря Новосибирск стал снова советским. Больше 30 тысяч солдат и около 2 тысяч офицеров, штабы 2-й и 3-й колчаковских армий почти в полном составе остались в городе безоружными в качестве пленных. Захваченные нами трофеи трудно и подсчитать: более 200 орудий, в том числе вся тяжелая артиллерия Колчака, 2 бронепоезда, 5 броневиков, около 1000 пулеметов, более 50000 винтовок,

5 миллионов патронов и 3 миллиона снарядов. Были так­же захвачены все интендантские артиллерийские и инже­нерные склады фронта, огромное количество разного имущества. К большой радости, досталось нам и значи­тельное количество медикаментов. Эти трофеи для нас представляли огромную ценность: начиналась эпидемия сыпного тифа, оставленная колчаковцами.

Характернейшую, прямо-таки символическую, сцену пришлось мне видеть на Новониколаевском железнодо­рожном узле. В распахнутой настежь теплушке, на целой горе ценных бумаг, высится фигура нашего красноармей­ца в валенках, полушубке, папахе и с винтовкой. Это — теплушка из эшелона с фондами колчаковского мини­стерства финансов. Красноармеец, согнувшись, переби­рает разноцветные акции и облигации — лианозовские, манташевские, волжско-камские: буквально миллионы попирает своими валенками!

- Ты что тут делаешь, товарищ?

- А вот гляжу, не попадется ли тут какой завалящей газетки на самокрутку.

Вот каков был символический финал крушения колча­ковского режима: миллионные фонды в одну ночь превра­тились в груду разноцветных бумажек, не стоящих больше ни гроша.

В тот же день, 14 декабря, 1-я бригада нашей дивизии уже занимала линию Нижняя Ельцовка — Березовка, а 2-я — линию Жеребцово — Локтинская. 3-я бригада оста­новилась в Новониколаевске, выйдя в дивизионный ре­зерв. Приказ начальника дивизии бойцы выполнили в точ­ности и в срок.

Колчак и на этот раз успел удрать, предусмотрительно, как и в Омске, прихватив с собой эшелон с награбленным золотом. Как-никак, а 29 вагонов золота и 7 вагонов сереб­ра представляли солидный капитал. Но Колчак ехал на восток уже навстречу своей гибели. В Иркутске его жда­ло восстание трудящихся, суд и расстрел.

Последнюю серьезную попытку сдержать наступление колчаковцы сделали на ст. Тайга. Они хотели прикрыть беспорядочное бегство колчаковского воинства и дать воз­можность остаткам разгромленной в Томске пепеляевской армии выйти на железнодорожную магистраль.

Здесь 1 и 2-й бригадам пришлось столкнуться с диви­зией белополяков полковника Рымши и Боткинской дивизией из калпелевского корпуса. Эта дивизия, как и Ижев­ская, представляла в армии Колчака весьма своеобразное явление. Начало ее было положено на Боткинском заводе в 1918 году, когда эсерам удалось увлечь отсталую часть рабочих и поднять их на защиту Учредительного собрания. Дело в том, что Боткинские казенные заводы находились в несколько особом положении, рабочие обеспечивались лучше, чем на других уральских заводах. Многие из них имели крупные земельные наделы, сдававшиеся часто в. аренду окрестным малоземельным крестьянам. Царская администрация, состоявшая почти целиком из бывших офицеров, старательно удаляла с заводов мало-мальски ненадежных в политическом отношении рабочих, заменяя их покорными и малосознательными людьми. За время войны кадровый состав рабочих сильно изменился — сю­да нахлынули кулацкие сынки, спасавшиеся от мобили­зации на фронт. Нельзя также забывать и того, что в момент восстания летом 1918 года большевики Боткин­ской партийной организации были почти поголовно мо­билизованы в Красную Армию. Вот почему некоторая часть рабочих ушла к белым.

В ходе боев воткинское ядро дивизии таяло, но в нее вливались на пополнение колчаковские головорезы, запят­нанные тяжкими преступлениями перед революцией. Уце­левшие в дивизии воткинцы тоже понимали, что за измену рабочему классу им не простят. Поэтому Боткинская диви­зия дралась с отчаянием обреченных.

Бои за ст. Тайга (ст. Тайга Томской железной дороги, на территории Кемеров­ской области) длились два дня — 22 и 23 декабря — и носили ожесточенный характер. Руководил ими только что назначенный начальник нашей дивизии В. К. Путна — человек большой воли, широкой инициативы, недюжинно­го таланта. В дивизии его хорошо знали и как боевого командира славного 228-го Карельского полка.

Бои за Тайгу были горячие и упорные. Вспоминая а них, теперешний Министр обороны СССР Маршал Совет­ского Союза, а тогда пулеметный инструктор 240-го Твер­ского полка, Р. Я. Малиновский говорит: «Жарковато бы­ло подстанцией Тайга — там нам пришлось серьезно по­драться».

Тайгу освободили 23 декабря, а 28 декабря дивизия за-

пяла Мариинск (Мариинск входит в Кемеровскую область), в районе которого она и остановилась, будучи выведена в армейский резерв. Дальнейшее пресле­дование колчаковцев было передано 30-й и 35-й дивизиям.

Преследуя колчаковцев, мы выполняли не только бое­вую работу. Приходилось попутно вести и большую поли­тическую и организационную работу, помогать оформле­нию органов Советской власти на освобождаемой террито­рии. Правда, мы, политработники боевых частей, поневоле ограничивались только митингами и беседами с крестьяна­ми. Но комиссары тыловых частей и особенно политотдел дивизии, имевшие в своем распоряжении больше времени, брались за работу основательно: создавали сельские и во­лостные революционные комитеты, организовывали дере­венскую бедноту, а кое-где и прямо проводили выборы в Совет.

В политотделе существовала так называемая «крест-секция» — крестьянская секция, главной задачей которой и было работать с населением. Правда, опыта не всегда хватало. Помню, когда мы уже свернули от Тайги к югу и фактически вышли из боя, на место стоянки нашей бата реи приехал инструктор крестсекции. Собрал я крестьян­ский сход, открыл собрание и дал слово инструктору. Тот вытащил довольно большие печатные тезисы и от слова до слова прочел их крестьянам. Так как этот документ пред­назначался для политработников, то в нем содержались и методические указания. Инструктор читал все подряд, и у него получилось:

Если крестьяне будут спрашивать о земле, отве­чать так-то...

Если крестьяне будут спрашивать о церкви, отве­чать так-то...

Политотдел обильно снабжал нас такими тезисами — и своими, и армейскими, напечатанными в типографии и на пишущей машинке — на самые разнообразные темы. Политической работой в дивизии руководил ее военный комиссар А. П. Кучкин. Он прекрасно понимал значение печатного слова в агитации и пропаганде. Бывая в ча­стях, он всегда расспрашивал, регулярно ли мы получа­ем литературу, как часто проводим «громкочтение га­зет», как используем присылаемые тезисы.

Был и еще один — чисто походный — способ политработы: передача наиболее важной политической информа­ции из политотдела комиссару бригады, а от него комис­сарам частей. Ночью, когда боевая работа связи ослабева­ла, начиналась информация о наших успехах на фронте, о боевых действиях на других фронтах, о наиболее важных фактах из жизни страны. Такая информация была, конеч­но, предельно короткой, но от этого ее действенность не уменьшалась.

Зимняя стоянка в районе Мариинска оказалась для нас очень тяжелой: в частях вспыхнула жесточайшая эпидемия сыпного тифа. Сыпнотифозные заболевания начались еще в Омске. Когда же мы перевалили за Обь — эпидемия раз­разилась со всей силой. Колчаковцы, отходя, бросали на произвол судьбы огромное число своих сыпнотифозных больных, не имевших сил двигаться. Помню, когда мы за­няли Тайгу, я с командиром батареи зашел на вокзал, погреться чайком в буфете. На полу лежали тифозные больные вперемежку с уже умершими. Больные стонали, бредили, просили лить. Хоронить умерших просто было невозможно — их жгли. В Мариинске я видел такой страшный костер. Клали ряд бревен, потом ряд трупов, потом опять ряд бревен — и так до конца, обливали керосином и зажигали. Даже теперь вспомнить об этом страшно.

Тиф косил людей беспощадно. Однажды мне пришлось одновременно выполнять обязанности военного комиссара, командира и начальника хозяйственной части батареи, да еще с помощью ветеринарного фельдшера лечить больных красноармейцев: комбат, начхоз и лекпом в это время ле­жали в жесточайшем тифу. Эпидемию удалось остановить только к весне 1920 года, когда наша дивизия перешла в Минусинский уезд, где сразу получила крупное пополне­ние за счет молодых бойцов— не старше 35 лет — из пар­тизанской армии Кравченко и Щетинкина. Восточный поход дивизии закончился. Тогда, сорок лет назад, мы не занимались глубоким анализом событий, не задумывались над тем, как и поче­му огромная хорошо вооруженная, отлично снабженная ар­мия Колчака так быстро рассыпалась под нашими удара­ми. Думать об этом не приходилось — мы дрались. Сей­час причины стали для нас вполне ясны. Главной из них была высокая политическая сознательность наших бой­цов, знавших, за что и почему они воюют. А высокую соз­нательность несла в красноармейскую массу наша Комму-

нистическая партия. Коммунистов у нас в дивизии по тем временам было много — более 600 человек. В нашей батарее партийная ячейка состояла из 11 бойцов и коман­диров — именно они являлись цементом, связывающим весь коллектив. Партия сделала Красную Армию непо­бедимой.

Коммунистическая партия создала неразрывный союз рабочих и трудящихся крестьян, который и сейчас являет­ся опорой Советского государства. На своем горьком опы­те крестьяне тогда убедились в том, что только рабочий класс может защитить их от эксплуатации богачей. Весь трудовой народ поддерживал Красную Армию. Наша ди­визия пришла в Новониколаевск сильно поредевшей — ее ряды пополнили трудящиеся города и крестьяне окрестных деревень, влившиеся к нам добровольно в ходе боевых дей­
ствий.

Вот откуда росла мощь красных полков, разгромив­ших колчаковскую армию.

А. И. МАКАРОВ