Горький: сладкая кость в горле

С кем Сталину пришлось повозиться, так это с «буревестником революции». Горький, конечно, был заметной фигурой в предреволюционных дивертисментах начала века. Практически готовить революцию он начал тогда, когда Сталин не представлял себе, что это такое, а Ленин еще не определился в этом вопросе - то ли от избытка свободного времени для дискуссий с Плехановым и Мартовым, то ли от неопределенности всего, что творилось в этой темной, дикой стране.

С воспитанием и образованием у Горького было все четко. Он познавал и изучал общественную ситуацию, социальные отношения, политику - через народ. А потому у него были свои сильные козыри. А вот в своем духовном развитии, в восприятии окружающей действительности Горький прошел сложный путь исканий и заблуждений.

После участия в событиях 1905 года и неприятностей с жандармерией попал в тюрьму, где у него начался туберкулез. Кое-как, с помощью общественности, ему удалось выбраться не только из тюрьмы, но и из России - в Италию. Здесь помогли, а точнее сказать, спасли жизнь, не столько «общественность», сколько немалые деньги, поступавшие от повсеместных постановок пьесы «На дне». Ее успех был сюрпризом судьбы. Большие поступления долго ошеломляли его, так как он на них не рассчитывал.

После 1917-го Ленин в спорах с ним становился все более остр и беспощаден. Да, это был не тот Ульянов, который приезжал к нему в гости в Италию, играл в шахматы, жевал фрукты и осыпал комплиментами. Тогда Ульянов был беднее и духовно, и материально. Он не имел никакой собственности, кроме материнского имения, мотался по наемным квартирам и углам. Тогда на Капри встречались учтивый гость и радушный хозяин. Да и спорить-то было не о чем.

Теперь перед Горьким был разбушевавшийся погромщик. Путь к благополучию народа через обман, притеснение, уничтожение - Горький этого не понимал, и споров было много. Прямой взгляд на происходящее, неприятие в тот период жестокости и насилия не позволяли Горькому опуститься с головой в омут ленинских авантюр.

В отличии от романтика Блока, он услышал в революционной буре не музыку, а страшный рев. Рев разбуженной стомиллионной толпы, в которой проявились худшие черты русского народа: анархизм, неуважение к личности и, наконец, жестокость.

Особенно не понимал он презрительного отношения Ленина к интеллигенции. И в середине 1919 года Горький уже резко расходился с ним в суждениях о революции и методах построения нового общества в России.

«Нельзя революцию и новое общество строить без интеллигенции - мозга и культуры нации», - считал Горький, в то время как Ленин упивался арестами. Ленин объяснял это Горькому так: «По поводу того, что несколько десятков (или хотя бы даже сотен) кадетских и околокадетских господчиков посидят в тюрьме для предупреждения (разр. авт.) заговоров... Какое бедствие, подумаешь! Какая несправедливость!.. Интеллектуальные силы рабочих и крестьян растут и крепнут в борьбе за свержение буржуазии и ее пособников, интеллигентиков, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а говно...» Теперь у дворянина, у руководителя новой власти Ульянова-Ленина, это слово стало излюбленным, употреблялось часто, по три раза подряд, через запятые.

Пораженный размахом большевистских репрессий, Горький писал Ленину: «Арестовывают ваших же вчерашних товарищей, личных друзей, которые при царской власти прятали и спасали Вас лично, прятали в своих квартирах. Как же так?» - «Да, славные, добрые люди, - отвечал великий гуманист, - но потому-то и приходится их арестовывать. Ведь они славные, добрые, ведь они всегда против преследований. А что сейчас они видят? Преследователи - это же наше ЧК!». Горький продолжал защищать писателей, художников, артистов, но силы были неравными, и он начинал чувствовать себя неуверенно. Разгоравшийся ленинский фасный террор подобрался и к нему. По поводу новых статей Горького Ленин вынес постановление: «В этих статьях нет ничего коммунистического. Впредь никоим образом подобных статей в «Коммунистическом Интернационале» не помещать».

Закрыли газету «Новая жизнь», в которой еще до планируемого большевиками захвата власти Горький в статье «Нельзя молчать!» призывал большевиков отказаться от «выступления», боясь, что «на сей раз события примут еще более кровавый и погромный характер, нанесут еще более тяжкий удар революции» (Февральской. - Авт.).

И после Октябрьского переворота там же, в «Новой жизни», выступал против социальных преобразований в стране, культивирования классовой ненависти, террора и насилия, «зоологического анархизма» темных масс. Одновременно Горький защищал гуманистические идеалы социализма, идеи демократии, общечеловеческие ценности, права и свободу личности. Он обвиняет вождей-большевиков, Ленина и «приспешников его» в «уничтожении свободы печати», «авантюризме», в «догматизме» и «нечаевщине», оправдании «деспотизма власти». Вообразив себя «Наполеонами от социализма», большевики-ленинцы «довершают разрушение России - русский народ заплатит за это озерами крови».

Теперь Горький писал к Ленину письма, но они не дали ожидаемого результата. Горький, пытаясь идти в ногу с большевизмом, шел на уступки, приноравливался к ситуации, но все зря. Горький не смог отстоять своего отношения к интеллигенции, в частности, к академику I Павлову. А затем, желая не отстать от ведущих революционеров Семашко и Куйбышева, высказывавшихся об академике с большим презрением, он назвал Павлова «сыном дьякона и черносотенцем». Конечно, сын священника имел другое образование, и разница между писателем и ученым была огромна. Павлов понимал Горького, но Горькому воспринять всемирно известного ученого было трудно. (Но Горький не мог, например, и понять, почему Шаляпин, с которым он многие годы дружил и перед которым преклонялся, объявлен контрреволюционером.)

Однако Горький пытался войти в русло происходящего, и с 1921 года его стали включать в разные комиссии. Он старался подстроиться под свершения революции. Это естественно: под пролетарскую революцию подстраивался «пролетарский» писатель. Но революция, как потом выяснилось, была не пролетарской, ее задачи и их реализация не имели отношения ни к рабочим, ни к крестьянам. Вождь не взял в свою компанию Горького - тот не был кровожаден и жесток, с ним было трудно. По приказу Ленина он эмигрировал. Именно по приказу, довольно жесткому и грубому. В одну из встреч на квартире Екатерины Павловны Пешковой 20 октября 1920 года, когда в присутствии Горького и Ленина знаменитый пианист и дирижер Исайя Добровейн исполнял «Аппассионату» (потом этот эпизод так смачно и выразительно был показан в кино, нарисован художниками и запечатлен писателями), Ленин прямо заявил Горькому: «О здоровье Вы нимало не заботитесь, а здоровье у Вас - швах. Валяйте за границу, в Италию, Давос. Не поедете - вышлем!» Последняя фраза врезалась Горькому в память, он вспоминал ее много лет.

А «Аппассионату» в фильмах слушал другой Ленин - из большевистской сказки. Тем не менее реальных героев - Горького и Добровейна - вынудили покинуть Россию. Добровейн, в отличие от Горького, не возвратился обратно и прожил долгую жизнь, полную творческих успехов. Так на самом деле закончился полный «тонких чувств» вождя, вызывающих много лет умиление, эпизод с бетховенской «Аппассионатой».

Сталин с Горьким не спорил - у них были разные весовые категории. Ленин изучал программы учебных заведений, Горький учился по программам ярмарок и ночлежек, Сталин продирался сквозь жизнь по непредсказуемой индивидуальной программе. Сталин умел заставить всех работать на себя. Ему очень хотелось, чтобы кто-то из известных и авторитетных на Западе писателей написал о нем солидную книгу. Всякие там, Фадеевы, Гладковы, Маяковские и Жаровы, порхавшие под партийным фонарем, освещавшие в этих отблесках светлое будущее, его не устраивали. Сталину очень нужен был Горький. И Сталин всеми силами старался ему понравиться. Он вел себя с ним, как красотка из бара, которая нуждается в деньгах. Сталину нужна была книга о себе - солидная, обстоятельная, как всем известная «Мать». Тут ни Фадеев, ни Гладков со своим «Цементом», ни Маяковский с его задыхающейся от избытка чувств поэмой о Ленине никак не подходили. Сталин хорошо разбирался в людях, и Горький здесь был то, что нужно. К тому же, он имел авторитет за рубежом, правда, в последнее время авторитет этот пошатнулся. А потому, думал Сталин, может, он вспомнит лучшие свои годы, начало писательской карьеры и увековечит себя и его большой обстоятельной книгой о вожде.

На одном из заседаний Сталин скажет: «Горький - человек очень честолюбивый, с этим нужно считаться. Надо Горького к партии привязать, используя все, в том числе и его честолюбие».

Сталин всячески набивался к нему в друзья, старался показать, что за ним не заржавеет. Он приказал переименовать Нижний Новгород в Горький, назвать этим же именем главную улицу Москвы, самый большой самолет, заводы, фабрики, театры, библиотеки...

Да, действительно, с Горьким Сталину пришлось повозиться, как ни с кем другим. Для Горького печатали газеты в одном экземпляре, заменяя один материал на другой, подтасовывали стенограммы; его возили по стройкам, электростанциям, колхозам, водили по съездам, парадам, таскали на трибуны, в Мавзолей вождя, вышвырнувшего его из родной страны.

Кстати, уже после смерти Ленина Горький написал о нем довольно точно и колоритно: «Планетарный опыт Ленина, человека аморального, относящегося с барским равнодушием к народным горестям, теоретика и мечтателя, не знакомого с подлинной жизнью, - безответственный опыт его и иже с ним не удался».

Вместе с тем, в момент смерти Ленина на венке от Горького было написано: «ПРОЩАЙ, ДРУГ!». Тут же вышел мемориальный подхалимский очерк «Демонстративно простой человек». Одновременно в одном из писем он пишет: «Уход Ильича - крупнейшее несчастье за 100 лет. Да, крупнейшее. Так я не горевал даже о Толстом. И сейчас пишу, а рука дрожит». Такие резкие перепады в оценках Горьким людей и обстоятельств со временем становятся все острее и острее. Это одни историки назовут потом раздвоением личности великого писателя, другие - потерей искренности...

Новый вождь был куда хитрее, коварнее, чем его предшественник - все-таки опыт, навык, огромный аппарат, различные службы... И ему, Горькому, заморочили голову так, что он уже стал верить в величие и правое дело милого, доброго вождя. Горький осудил вредителей из «Промпартии», московский блок троцкистов, а заодно и ленинградский; убийцу Кирова, шпионов, вредителей и наемных врагов международного империализма. Стал писать в таком духе статьи, выступать перед репортерами и кинокамерами. И, наконец, произнес знаменитую фразу: «Если враг не сдается, его уничтожают».

Казалось: неужели после такого грандиозного внимания и опеки Горький не сломается? Ну что ему стоит написать эту чертову книгу?!

Сломаться-то он сломался (это стало ясно на Беломорканале, на Соловках и прочих показательных поездках), но ограничился статьями и статейками на уровне начала своей журналистской деятельности конца XIX века.

Итак, Горький ни одного слова прозы не написал о Сталине. Но крепко поддержал его, посетив Беломорско-Балтийский канал и Соловки, описав их так, как бы хотел вождь. Там к приезду писателя постелили скатерти, всех одели и причесали; в БУРе (карцере) выдали газеты, которые в момент прихода Горького все держали вверх ногами, чтобы показать идиотизм ситуации. Но Горький подошел к одному из них, перевернул газету и ушел. Невозможно поверить, что Горький не понимал сути происходившего. Слишком театрально все выглядело.

Узнав, что Горький приедет в лагеря, чтобы познакомиться с жизнью заключенных, люди повсеместно воспряли духом. Уж этого не обманешь, этот за нас постоит! Может быть, этому аду придет конец! Ему, Горькому, с его авторитетом за рубежом и в СССР, легко будет встать грудью на защиту своего народа, о котором он столько писал и к свободе которого призывал.

Но Горький совершил самое большое преступление. Он предал свой народ, в решающую минуту не сделав ничего для облегчения его судьбы.

Заключенные всеми способами искали с ним контакта, но напрасно. Один мальчик выступил при конвоирах и работниках спецслужб, раскрыв все ужасы лагерного режима. Какого чудовищного героизма это требовало! Мальчик был уверен, что Горький возьмет его с собой в Москву, где он сможет еще раз повторить все сказанное. Но Горький никак не реагировал и предал героя-мальчика, заслонившего своей грудью судьбу тысяч заключенных. На другой день его зверски убили. Насколько этот маленький гражданин оказался выше духом знаменитого дяди!

С Горьким была целая группа писателей. Каждый из них спрятался за его широкую спину. Им наглядно показали, что их ожидает, если они напишут как есть, а не как надо.

Истинная ценность и гражданская значимость любого познается только в экстремальных ситуациях. Один взбегает на баррикаду - другой прячется под баррикадой, под обломками мусора. Писатель совершил самое страшное и для себя - предал всех своих героев, в которых верил народ, уважал и брал с них пример.

Горький это понял и оказался в тисках. Он боролся против царизма на стороне большевиков. Большевики победили - получилось еще хуже. Так что же теперь делать? Бороться против большевиков? Тогда он будет выглядеть просто склочником, которому все не нравится. И он написал статьи, в которых практически поддержал Сталина. Например, в июльском номере «Правды» за 1933 год Горький пишет: «Пролетариат Советской республики, руководимый неиссякаемой все растущей энергией Иосифа Сталина, создает новую культуру, новую историю трудового человечества, при этом гуманизм пролетариата требует неугасимой ненависти к власти капиталистов, их лакеев и паразитов». Иначе писать он и не мог. Он говорил, что нужно еще во многом разобраться, чтобы быть объективным. А Сталин понял: если тот разберется, станет еще одним серьезным врагом. К этому времени Сталин, в общем-то, разделался со всеми своими недругами и новый ему был не нужен, тем более такой, который не может, да и не собирается писать книгу.

И Сталин при первом удобном случае сорвал на Горьком все, что накипело за время долгой возни с «великим пролетарским писателем». Разговор состоялся в кабинете Сталина. Он словно вернул Горького в те далекие и давно забытые времена, когда холод, голод и нищета были постоянными его спутниками.

Алексей Максимович за сорок лет отвык от ночлежек, волжских пристаней и воровских притонов, в которых когда-то встречал Челкашей. Но если Челкаш был щенком, то здесь перед ним предстал матерый волк, удачно прятавшийся в одеждах вождя всего человечества. А лексикон, обороты речи, испепеляющая грубость и приемы унижения - все манеры были те же, но значительно изощреннее. Да, это был не тот жалкий лепет, который он слышал когда-то в ночлежках. Какая сила! Какая мощь! Какое мастерство! Горький был сломан, раздавлен, уничтожен морально.

Вообще-то срыв Сталиным своего настроения - это был лишь эпизод, поставивший точку в его расчетах на книгу.

Но это был финал стремительно и трагично развивающегося духовного кризиса великого писателя. Началось все еще в детстве, когда мальчик Алеша заразил своего отца холерой. Отец умер, а мать невзлюбила сына, видя в нем причину смерти любимого мужа. Прошло время, она снова вышла замуж. Несмотря ни на что, мальчик очень любил мать и, увидев однажды, как отчим с ожесточением ее бьет, бросился на него с ножом. Мать отдала его к деду на воспитание. Для Алеши это был тяжелый удар, и всю жизнь его не покидала мысль, что мир устроен неправильно, жестоко, несправедливо. Он начал скитаться по огромным просторам России, не находя нигде ответов на свои вопросы, видя лишь несправедливость и жестокость. В 20 лет ему попался трактат Фридриха Ницше «Искушение Святого Антонио». Идеи Ницше о возможности изменения устройства мира и способности одного «сверхчеловека» изменить весь ход истории увлекли молодого, романтичного Горького. Однако сложная, запутанная, полная противоречий и мистицизма философия сильно подорвала его душевное здоровье: он стал мучиться психическими припадками и перестал спать. По совету психиатра он забросил книги и снова отправился в странствия.

Через два года в Тифлисской газете «Кавказ», под псевдонимом «М.Горький», появляется его первый рассказ «Макар Чудра». Обойдя Поволжье, Кавказ и Украину, пытаясь найти истину в Боге и в Православной вере, он оказался в Кряжинском Преображенском монастыре. Услышав там вдохновенную проповедь великого русского святителя Иоанна Кронштадтского, попытался встретиться с ним. Вместо того, чтобы принять душой наставления великого пастыря, он вступил с ним в спор о путях человека без Бога и смысле жизни. Отец Иоанн выгнал его. После этой встречи он все настойчивее задумывается: «А что если Ницше все-таки прав? Если Бога нет! А есть только человек! То значит все разрешено...» Он отправился в Воронеж, а оттуда в Тихоно-Задонскую обитель, но, душой оторванный от Бога, не нашел там ничего, кроме суеты, грязи и людского столпотворения. Бог не для этих людей, которые ходят с палочкой, отмеряя землю от монастыря к монастырю, от мощей к мощам, бесприютные и всем чуждые. Они молятся по привычке, тайно душевно ненавидя его. В письме Леониду Андрееву Горький напишет: «А богато нет, Леонидушка». При подходе к городу Николаеву он был избит мужиками, как еретик и безбожник. Еле очнувшись в больнице, он стал еще больше ненавидеть этого Бога и эту копошащуюся массу людей.

Особенно его огорчала не удавшаяся ранее попытка обратиться к Толстому. Пришел он к всемирно известному писателю пешком из Нижнего Новгорода просить земли и денег на организацию Толстовской коммуны. Графа он там не застал и отправился в Москву. Встретила его в Хамовниках Софья Андреевна, угостила, как странника, кофеем с булкой, выслушала его и сказала, что денег ему не даст, что к Льву Николаевичу шляется много всяких бездельников и вообще Россия изобилует бездельниками.

Много повидав, Горький имеет огромную потребность писать, он избирает это своей профессией: становится журналистом и писателем. Пишет много: репортажи, критические заметки, статьи, рассказы, повести и пьесы. При своей наблюдательности, добросовестности и большой практике, он быстро «набивает руку» и получает все большее признание.

Через 11 лет встреча в Хамовниках все же состоялась. Но пришел уже не бродяга Пешков, а известный писатель Горький, рассказами которого зачитывались. После встречи Толстой записывает в дневнике: «Горький - недоразумение». А Чехову говорит: «Горький - злой человек, у него душа соглядатая, он пришел откуда-то на чужую Ханаанскую землю, все замечает, ко всему присматривается и обо всем доносит какому-то своему Богу».

Горький уходит в загадочную богостроительную ересь. Но ересь эта не только осуждалась церковью, она вызывала ярость у Ленина. Теоретиком богостроительства являлся будущий нарком просвещения Луначарский, а душой и творческой силой этого направления стал Горький, который высказал мысль о религиозном, весь мир связующем значении труда и о необходимости создания новой церкви, которой становился весь человеческий коллектив.

Социализм Горького никогда не имел научного характера, но был тесно связан с его пониманием трагической сущности человека, страшно одинокого во вселенной, которому никто не поможет, кроме него самого. Социализм Горького был своего рода религией наоборот - религией в отсутствии Бога.

Бог умер, но его необходимо возродить! Точнее, построить, используя волю и разум коллектива; нужно восполнить провал, где со смертью бога образовалась пустота, ничто. А значит, коллектив и есть бог. Энергия коллектива и есть высшая религиозная сила: не сверхчеловек, а СВЕРХЧЕЛОВЕЧЕСТВО. А роль новой церкви должна играть коммунистическая партия.

Ульянов-Ленин вернул воспарившего Буревестника на землю. «Всякая религиозная идея, всякая идея о всяком боженьке, всякое кокетничанье с боженькой есть невыразимая мерзость, опасная мерзость, самая гнусная зараза». И прибавил: «Лечитесь серьезнее, право!»

И Ленин, и Сталин вообще относились к Горькому с некоторой насмешкой. Именно так всегда все тираны относились к поэтам, используя их земные слабости - жажду славы, поклонения, богатства, - привлекая их таким образом к себе на службу. Не был исключением и Горький.

Лучше, сердечнее всех в высшей партсфере получались беседы Горького с Ворошиловым. Ворошилов слушал внимательно философские рассуждения Горького, ничего при этом не понимая. Горький уважал своего собеседника за то, что он со всем соглашался, беспрерывно кивая головой.

Ленин просто погнал Горького. Сталин оказался умнее, терпеливее и явил себя большим психологом: он решил прикармливать писателя, играя на его самолюбии и тщеславии долго, настойчиво и масштабно. И это себя оправдало. Горький постепенно полностью сломался: стал отстаивать лагерную систему, теоретически обосновывал медицинские эксперименты на людях (не на собаках и кроликах, а непосредственно на людях): «это и будет действительная служба человечеству, это и есть внедрение марксистской диалектики, идеологии в медицину». Идея и ее обоснование понравились Сталину. И под его личным патронажем был создан Всесоюзный институт экспериментальной медицины. А уж как Горький помогал Сталину сбить с толку народ своими антирелигиозными теориями! В общем, писатель отрабатывал.

Горький всюду пропагандировал мысль, к которой пришли коммунисты: если что-то нужно для всего человечества, то жизнь одного конкретного человека ничего не стоит (этих взглядов придерживались многие - Наполеон, Ницше, Ленин, Троцкий, Сталин, Гитлер). Горький людей ненавидел. Желчи в нем хватило на все годы. «Он прошел со своим ножом с детских лет по всей жизни», - отмечал Мережковский.

Леша Пешков - обиженный на весь мир ребенок с неустойчивой психикой. Горький - человеконенавистник, принявший большевизм именно потому, что все в нем строилось на неугасимой ненависти и к врагам, и к друзьям.

После посещения Петербурга впервые в 1899 году, Горького принимали всюду и глазели, как на экзотическое животное в зоологическом саду. На его выступления Иоанн Кронштадтский заметил: «Умники неумные вроде Толстого и его последователей губят себя и народ, распространяя свои сатанинские мысли». В общем, петербургская публика не понравилась писателю... Он пишет жене: «Лучше бы мне не видеть всю эту сволочь, всех этих жалких, маленьких людей».

После Петербурга Горький заболевает как бы раздвоением личности. Неискренность Горького становится очевидной всем. В жизни он один, на публике - другой, в сочинениях - третий. Мистифицирует людей. Он пишет: «Я искренне, непоколебимо ненавижу правду, так как она на 99% ложь и мерзость. Я знаю, что 150-миллионной массе русского народа эта правда вредна и людям необходима другая правда». Когда около тысячи рабочих были больны сыпным тифом, Блок был шокирован мнением Горького: «Черт с ними, так им и надо, сволочи!» ... «Я настроен зло, раздраженно, люди мне противны; мне кажется, лучшие из них - лентяи, бездарные, бесполезные; все остальные - лгуны и подлецы». И тут же Горький пишет в своем дневнике: «Все же я вижу русский народ исключительно талантливым. Даже дураки в России глупы, оригинальны на свой лад, а лентяи - положительно гениальны. Я уверен, что по затейливости, по фигурности мысли и чувства русский народ самый благодатный материал для Художника». Когда же он был искренним?

Леонид Андреев в эмиграции вспоминал, как еще до революции в Москве собирались писатели и зашел разговор об искренности Горького. Много спорили, пока однажды Вересаев не сказал: «Господа! Давайте договоримся раз и навсегда - не будем говорить об искренности Горького!»

Этим свойством натуры Горького Сталин умело пользовался. Возвращение Горького в СССР, встречи его с трудящимися на Белорусском вокзале, поездка на Соловки и Беломорско-Балтийский канал, посещение фабрик, заводов, колхозов были поставлены с истинно театральным блеском. По возвращении был организован проезд по улицам Москвы на автомашинах в сопровождении скачущего рысью конного кортежа.

Этими рекламно-фееричными сценами и завершились сложные и трудные игры с Горьким. Все, что можно было сделать для него - сделано, все что удалось получить взамен -получено. Дальше, как это ему хотелось, «во всем разобраться» - допустить было нельзя. Наступил последний акт в трагедии писателя М.Горького, ратующего за революцию, большевиков, социализм. Теперь его мысли, высказывания, суждения никого не интересовали. После крутого разговора со Сталиным он был сломан, раздавлен, уничтожен морально и духовно. Ну, а физическое завершение - это мелочь, которой занимался Ягода с подручными. Подручных у Ягоды было трое: П.П.Крючков, секретарь Горького, А.И.Виноградов, врач из его, Ягоды, ведомства, М. И. Закревская, его личный секретарь. Крючков устраивал сквозняки и простуды - врач привозил неведомые лекарства, потчевал ими писателя, борясь с лечащей сестрой Чертковой, требовавшей брать эти же лекарства по названиям из ее аптечки. Но каждый раз врач привозил свои, которые ему давал Ягода. Тут стоит напомнить, что отец Ягоды был аптекарем, и сын с детства увлекался химией, особенно поднаторел в ядах.

Сталин требовал «ускорить процесс», и все старались. Крючков - за обещание передать ему все архивы Горького, Ягода и врач - за поощрения по службе, Закревская - за материально-документальные вознаграждения.

Горький был клиентом перспективным: слабый, с больными легкими. И не только легкими... В общем, уже почивал в кровати. С его сыном было труднее справиться - молодой и сильный (но ведь заснул на снегу!). Сын умер внезапно. И это резко подорвало моральное состояние отца.

Через год разбился самый большой советский самолет «Максим Горький», погиб экипаж и все пассажиры. Плохая примета сбылась - вскоре известный писатель Максим Горький умер. День смерти его, надо полагать, был так же хорошо спланирован, как у Маяковского и у многих других. Опыт был наработан предостаточный. 18 июля в доме появились Ягода с Закревской в сопровождении крепких, энергичных молодых людей в штатском - для подстраховки. Из комнаты Горького удалили всех. У кровати осталась Закревская, у двери - Ягода. Через минут 30—40 она вышла. Вошел врач, посмотрел и срывающимся голосом объявил, что Алексей Максимович умер. Началась, как обычно, суматоха, при которой как бы растворилась вместе с молодыми охранниками его «верная, светлая любовь, успокоившая его последним ласковым взглядом». Не сразу заметили, что исчез стакан с водой, всегда стоящий на столике, и другие перемены у постели больного.

Смерть Горького довольно шумно - чтобы знали все, чтоб народ негодовал и не подумал чего-то плохого о своих вождях - списали на его лечащих врачей: М.Кончаловского, Г.Ланге, ЛЛевина. Присовокупили еще профессоров Д.Плетнева, Лурье, Гинзбурга... Всех их расстреляли. Потом было доказано, что они лечили правильно и самоотверженно, в условиях, когда их пациента, очень больного, старались угробить. И их реабилитировали. А чтобы в этой борьбе за Горького и против него установить «справедливость» (советский суд - самый гуманный в мире!), Ягоду, Крючкова и их подручного - врача А.И.Виноградова - расстреляли тоже.

Объективности ради необходимо уточнить, что Ягоду расстреляли не за Горького - здесь у него получилось все в лучшем виде. Он выступил против расстрела Каменева и Зиновьева, с которыми у Сталина все было решено давно. И все его заслуги были перечеркнуты вождем. Его расстреляли 3 апреля 1937 «за потерю бдительности». (Его сына Гарика отправили в детский дом. Там со стороны детдомовцев началась такая травля, что воспитатели с трудом его спасали. Узнав об этом, Ежов приказал поменять Гарику личные документы и отправить его в дальний приют.)

Все большевики (от Троцкого-Ленина до Берии) считали себя сверхчеловеками (как и Ницше, а затем Гитлер), и умерли страшной смертью. Иначе быть не могло.

Да. Если героический Уж Горького, спрыгнув с горы, остался жив, то сам Горький, спрыгнув с горы Капри в Москву, никогда уже больше не видел своего Буревестника, гордо парящего над морскими волнами. В Москве все порывы его сердца и души, его самолюбие, гордость, совесть и честь были растоптаны, захлебнулись в сталинских пакостях и хамстве. Над волнами, бушевавшими в Москве, реял «Большевистник», сеющий горы трупов в огромных безвестных оврагах.

Начиная понимать, что происходит, Горький стал с 1933 года подавать прошения об отъезде обратно на Капри. Они оставались без ответа: значит, умирать придется здесь. Он пишет завещание и просит похоронить его на Новодевичьем кладбище. Но, несмотря на это и на настойчивые требования родных, Сталин приказал его кремировать, как часто он делал по-своему для получения наибольшего морального удовлетворения, а главное, чтобы в огне сгорели истинные причины смерти.

Но все должны были знать, что Сталин здесь ни при чем. Срочно заказали картину: «Сталин, Ворошилов и Молотов у больного Горького». Картина распространялась огромными тиражами. Продумали все отлично: Горький - больной, Сталин рядом не один, есть свидетели, которые видят, как по-отцовски заботится о писателе вождь. Все опять встает на свои места.

(Здесь нужно подчеркнуть, что это был не единичный случай заказа картины на точно обдуманный сюжет. Сталин был инициатором и идейным руководителем этого направления в живописи. Картины-мифы заказывались и писались, и еще как писались - иногда целыми сериями. Целый косяк специализированных художников добыл себе славу и безбедное существование. Путь раскрытия творческого таланта заключался в том, чтобы реалистично - в розовых тонах и на духовно высоких нотах - отразить то, чего не было или было, но не совсем так, как должно было быть с точки зрения партийного руководства. А народ должен воспринимать окружающее только так, как его видят партия и ее генсек. Неважно, что сегодня нет ничего общего с нарисованным - так должно быть и так будет!)

После одобрения Вождем эти полотна, картины и картинки издавались открытками, репродукциями в журналах, на шкатулках и подносах. Горький попал в один из таких заказов в расцвет нового художественного направления - в качестве объекта, вроде натюрморта.

И еще одна деталь. Сталин обязательно так или иначе демонстрировал особую любовь к тем, кого решил уничтожить: к Горькому, Кирову, Куйбышеву, Менжинскому, Орджоникидзе. Примитивно? Но на широкие массы действует безотказно.

И все-таки Горький - великий пролетарский писатель. Из народа, из ночлежек и притонов - и в этом его сила. Описывал он это все искренне и профессионально. Но отсутствие мало-мальски систематического образования сказывалось, когда он брался рассуждать о материях более высоких, чем привычная среда. Вот тут сразу видно - это не Лев Толстой, не Константин Леонтьев и даже не Дмитрий Мережковский. Вспомните, как он издевался над джазом («музыка толстых»), а впервые увидев на Нижегородской выставке кино, твердо заявил, что оно не имеет перспективы и останется забавой буржуазии. Примеров таких высказываний много: о первом трамвае, об артистах, об академике Павлове...

Горький любил женщин - самозабвенно и страстно. Казалось бы, в этом нет ничего удивительного. Большинство мужчин имеет этот недостаток или старается его иметь. Но плохо, когда представитель сильной половины человечества подпадает в полную зависимость от слабой, но хитрой и коварной половины. В этой страсти Горький удачно конкурировал и с Маяковским, и с Есениным, и со многими другими. И также имел много страданий и разочарований - неизменных спутников страсти и блаженства.

Принято считать, что наслаждения, разочарования, страдания, пистолет в руках, веревка на шее - достойный эпилог писателя или поэта. Наш герой не избежал этих признаков, но был оригинален. Юный Алеша Пешков еще до своей писательской карьеры решил застрелиться из тяжелого, грубой тульской работы револьвера. Прострелил легкое. Но его удалось спасти. На этот шаг его толкнула первая, поистине дьявольская любовь к хрупкой, изящной и чувственной Ольге Каменской. (Он так и написал в предсмертной записке: «После моей смерти разрежьте меня на кусочки и посмотрите, какой черт поселился во мне». Резать «на кусочки» Пешкова не стали, а препроводили в Федоровский монастырь для «проведения допроса и вразумления». Священника и профессора Казанской духовной академии он попросил, чтобы они от него отстали, а то повесится на церковной ограде. Его отлучили от церкви на 7 лет.)

В этой отчаянной любви к Олечке определилось на всю жизнь его отношение к женщинам не только в выборе предметов страсти, а и в стремлении в них найти источник духовного и умственного начала. Занимаясь самообразованием, он высоко ценил всякое общение с людьми умными, образованными, прекрасно воспитанными.

Ольга Николаевна Каменская - из аристократической семьи, окончила Белостокский институт благородных девиц, специализировалась в живописи. Тут были в избытке и обаяние, и широта взглядов, и особый образ мышления, и тонкие манеры общения. Он ее боготворил, буквально носил на своих огромных руках, а она с восторгом восклицала: «Какой же Вы сильный!!!» После отказа на самые настойчивые предложения бросить мужа и выйти за него замуж, отношения тридцатилетней женщины, имевшей положение в обществе, с двадцатилетним парнем в весьма экстравагантной одежде, торговавшим квасом, стали блекнуть. Страсти успокаивались. Как-то она заснула во время чтения Алешей его нового рассказа, что порядком его обидело. Вскоре она уехала со своим тщедушным мужем Болеславом за границу. Но связь с Каменской дала молодому писателю много. За время их дружбы он повзрослел, многое узнал, понял, втянулся в писательское ремесло.

Вместе с тем, не только образование, но и воспитание давали о себе знать, как только он появлялся в обществе, а не в толпе. Одним из примеров явилась его поездка в 1906 году в Америку для сбора денег на революционную борьбу. Там Горького знали, чтили, очень хорошо встречали. Комитет по его встрече возглавлял Марк Твен. Но явление живого Горького американскому обществу резко изменило отношение к нему - людей шокировали его манеры, привычки, обращение. Добило их то, что он приехал с гражданской женой, артисткой Марией Федоровной Андреевой (Юрковской), имея законную, венчанную - Екатерину Павловну Пешкову. В этом он значительно превзошел и Маяковского, и Есенина, также посещавших эту страну. Ему удалось шокировать всех в самой свободной стране. Он не учел, что свобода - свободой, а порядок и приличия нужно соблюдать.

Ему устроили бойкот. Марк Твен исчез вместе со своим комитетом, гостиницы отказались их поселить, они были вынуждены останавливаться на частных квартирах... И все это под джаз и танцы «толстых». Деньги на революцию не появились, но возникла желчность и злоба на «Город желтого дьявола», который и появился из-под его пера. Тут образование и воспитание объединились. И если они помогали в «Челкаше» и «На дне», то здесь, в другой атмосфере и ином окружении, Горький здорово погорел.

Андреева, кроме артистической, вела еще и большую общественно-политическую работу. И после революции подалась в комиссары. Любовь к темпераментной, энергичной артистке легко понять, но к комиссару... Они расстались.

Как человека доброго, спокойного и рассудительного, Горького продолжало тянуть к женщинам энергичным, с повышенным потенциалом. Такой на его пути стала обаятельная Мария Закревская.

Мария Игнатьевна Закревская (Бенкендорф, Унгер-Штенберг, Будберг) была профессиональной любовницей-авантюристкой, значительно превосходящей многих, даже таких, как Арманд, Коллонтай, Хаютина, Брик и других. В общем-то это амплуа существовало всегда и ничего нового в нем нет. Может поразить только степень увлеченности, мастерства и таланта. Учитывая высокую степень всех перечисленных способностей, было бы несправедливо упомянуть ее лишь походя.

Закревская родилась в богатом генеральском родовом имении под Полтавой. В 1910 году вышла замуж за графа И.А.Бенкендорфа. Летом 1918-го ночью из кровати извест<