Результаты летней 1943 года деятельности украинских партизан

События на фронте, достигнув критической точки, развивались стремительно. Брянский и Западный фронты 12 июля перешли в наступление, прорвали глубокоэшелонированную оборону противника и двинулись к Орлу. Гитлеровское командование вынуждено было бросить против наступающих войск Брянского и Западного фронтов часть своих войск, действующих против Центрального фронта. Немедленно перешел в наступление Центральный фронт. И тогда враг начал отвод к Белгороду даже те армии, что еще двое суток назад с бешенством рвались к Курску.

Гитлеровская операция «Цитадель» потерпела полный крах!

В те незабываемые дни ЦК КП(б)У принял постановление «О состоянии и дальнейшем развертывании партизанской борьбы на Украине».

Постановление вновь и со всей категоричностью указало, что важнейшей задачей украинских партизан является срыв железнодорожных перевозок врага путем крушений его эшелонов с войсками, техникой, горюче–смазочными материалами, боеприпасами и продовольствием.

Постановление передали по радио во все отряды и соединения, всем подпольщикам Украины, имевшим рации.

А украинская земля уже в те дни буквально взрывалась под ногами захватчиков, под гусеницами их танков, под колесами их поездов! Начиная с десятого — одиннадцатого июля радиограммы об уничтоженных эшелонах и взорванных мостах радиостанция Украинского штаба партизанского движения стала получать ежедневно. В июле чаще всего они приходили от Алексея Федоровича Федорова. С 7 июля по 1 августа на минах замедленного действия, установленных федоровцами вокруг Ковеля, подорвались 65 вражеских эшелонов. Такое количество соединение смогло в прошлом подорвать лишь за шестнадцать месяцев, почти за полтора года! Но и этим не кончилось. С 1 по 10 августа под откос полетели еще 58 фашистских эшелонов, рискнувших двинуться по линиям Ковельского железнодорожного узла!

Удара такой силы враг не ожидал. Бессильный предотвратить взрывы на участках Ковель–Сарны и Ковель–Брест, он попытался продвигать составы по линии Брест–Пинск. Федоров, предваряя попытку гитлеровцев, направил на дорогу Брест–Пинск группу минеров. С помощью белорусских партизан, базировавшихся в зоне Днепре–Бугского канала, минеры Федорова заложили 40 МЗД-5. Взрывы этих мин заставили противника бросить на охрану дороги целую дивизию, сформированную из предателей Советской Родины. Отщепенцы вырыли по обе стороны железнодорожного полотна окопы, засели в них, установили круглосуточное патрулирование пути, но окопы и патрули не способны обезвредить мины замедленного действия, взрывы продолжались. Взбешенные гитлеровцы заподозрили своих пособников в содействии партизанам, дивизию расформировали, загнали предателей в концентрационные лагеря, прислали им на смену эсэсовский батальон. Но никакой батальон из‑за своей малочисленности обеспечить постоянную и надежную охрану значительного участка пути не способен. Партизаны получили хорошую возможность установить новые мины, а Алексей Федорович Федоров — возможность доложить 14 августа нашему штабу о том, что «железные дороги Ковель–Сарны, Ковель–Брест, Кобрин–Пинск полностью парализованы».

Значение действий соединения А. Ф. Федорова в июле — августе 1943 года для срыва вражеских перевозок и дальнейшего хода войны на коммуникациях врага было оценено сразу же.

По поручению Т. Д. Строкача я написал Алексею Федоровичу:

«Ваши июльские и августовские успехи открыли новую веху в деле воздействия на железнодорожные коммуникации врага. Ваше соединение первый раз за все время мировой истории нанесло такие мощные удары по сильно охраняемым коммуникациям врага. Достаточно привести хотя бы такие факты, что одним Вашим соединением в августе пущено под откос поездов больше, чем всеми партизанскими отрядами Украины в течение мая и июня месяцев. В разгроме врага и его изгнания с Левобережья Украины, безусловно, одним из крупных факторов является фактическое закрытие Вами таких важных магистралей, как Брест — Ровно, Брест — Пинск и Ковель — Сарны… В ближайшее время мы будем иметь возможность доказать, что в действительности Ваши успехи были больше, чем Вы доносили в своих докладах. Уже теперь из показаний пленных ясно, что для переброски войск из Гамбурга в Харьков (противнику) приходилось пользоваться румынской дорогой, т. е. удлинять путь еще на тысячу километров».

Учитывая опыт А. Ф. Федорова, начальник Украинского штаба партизанского движения потребовал, чтобы во всех крупных соединениях за отрядами закрепили определенные участки железных дорог для минирования минами замедленного действия. В частности А. Н. Сабурову было приказано закрепить за отрядами участки Сарны–Лунинец, Сарны–Коростень, Коростень–Житомир и Овруч–Коростень. Результат сказался быстро.

Если в июле диверсионные группы соединений Сабурова и Маликова совершали лишь эпизодические диверсии на участках Сарны–Коростень–Новгород–Волынский, то в августе только на участке Сарны- Коростень они уничтожили сорок один эшелон врага. Важнейшая для противника дорога Ковель–Сарны- Коростень, находящаяся к тому же под непрерывным воздействием отрядов А. Ф. Федорова, также была выведена из строя.

Затем настал черед магистралей, проходящих южнее. В июле и августе партизаны пустили там под откос двести вражеских эшелонов. Отличился, в частности, Платон Воронько, взорвавший мост через реку Гнездечна.

В то время мы не знали, конечно, что уже 26 августа командующий войсками оперативного тылового района группы армий «Юг» докладывал в Берлин, что «постоянно растущее количество диверсий, совершаемых на железнодорожных магистралях, приводит к чрезвычайному положению всей транспортной обстановки и катастрофическому положению со снабжением войск». Но мы догадывались, что дело обстоит именно так. И настроение у работников штаба было приподнятое.

Вечером 5 августа темное столичное небо расцвело радужным фейерверком. От залпов орудий вздрагивала земля и звенели стекла. Москва салютовала войскам, освободившим Орел и Белгород. Это был первый за войну салют. Второй прогремел–просиял 23 августа. Выйдя на центральную аллею Тверского бульвара, смешавшись с жителями окрестных домов, мы ощущали, как сотрясают землю орудийные залпы, смотрели, как рассыпаются над липами и зданиями алые, зеленые, фиолетовые, оранжевые огни, славя освободителей Харькова.

Фейерверк расталкивал тени деревьев и строений, высветлял запрокинутые ввысь лица: детские, худенькие и восторженные, немолодые, со слезами радости и горя.

Партизанским соединениям тогда не салютовали. Но мы считали, что салют гремит и в их честь.

Глава 29.

Правда о легенде

В разгар боевых действий украинских партизан на коммуникациях противника, в последних числах августа сорок третьего года, Строкач сообщил, что принято решение о переезде в Харьков правительства Украины и передислокации туда Украинского штаба партизанского движения.

— Поскольку вы руководили минированием объектов в Харькове, вам первому и отправляться туда, — сказал мне Строкач. — Организуйте поиски мин противника в зданиях, где можно будет разместить правительственные учреждения, и заодно позаботьтесь о помещении для нас.

Сформированная за считанные дни оперативная группа УШПД выехала в Харьков 3 сентября. Ехали на пяти грузовиках. В мое распоряжение Строкач выделил пикап.

Первые следы ожесточенных сражений появились вблизи Орла. Орел пострадал сильно. Иные уголки города нельзя было узнать. Сделали короткую остановку, чтобы покормить людей, заправить горючим и залить воду в радиаторы. Я воспользовался случаем, принялся расспрашивать местных жителей о том, как жилось в Орле оккупантам. Люди говорили, что вскоре после захвата города фашистские офицеры, расположившиеся в гостинице «Коммуналь», взлетели на воздух от взрыва какой‑то большой мины. Рассказывали, склады и гаражи оккупантов постоянно горели, эшелоны подрывались, патрули погибали от выстрелов неизвестных лиц, на стенах то и дело появлялись

листовки, рассказывающие о положении на фронтах, призывавшие уничтожать захватчиков и предателей. По почерку диверсантов я узнал «орловских пожарников» — подпольщиков и партизан, подготовленных в здешней «школе пожарников» летом и осенью сорок первого года.

За Орлом открылись поля сражений на Курской дуге. Мы проезжали их к вечеру. Всюду, насколько хватал глаз, залитые, как кровью, багровым светом заката, среди зигзагов траншей, воронок, провалившихся блиндажей — навсегда застывшие «тигры», «пантеры» и «фердинанды» вперемешку с родными нашими тридцатьчетверками…

На следующий день прибыли в Харьков.

Результаты взрывов радиомин

Еще в Москве я думал о том, что ждет меня в городе. И чем ближе подъезжали, тем сильнее становилось волнение. Переживания, связанные с минированием Харькова и его окрестностей, все прежние, давно, казалось бы, забытые тревоги ожили, овладели всем существом…

Силуэт города изменился: на фоне заката я не увидел многих фабричных труб. Первые разрушенные постройки уже появились в предместье. Разрушенные дома, напрочь выгоревшие коробки зданий попадались и в городе. На улицах зияли воронки. Фонарные столбы и столбы трамвайных линий кое–где валялись на земле, опутанные оборванными проводами. Разбитые тротуары, витрины без стекол, растоптанные скверы, сломанные или обгоревшие деревья — все говорило, что бои здесь шли совсем недавно. И все же многие здания стояли невредимыми. Это свидетельствовало о стремительном отходе врага, об отходе, на который он не рассчитывал.

Наутро я поехал в Харьковский горком, чтобы представиться, сообщить об имеющемся задании и получить помощь партийных и советских органов. Однако по пути завернул на улицу Дзержинского. Хотелось своими глазами увидеть, что стало с особняком, числившимся под номером 17.

Улица Дзержинского пострадала не сильно. Лишь на месте памятного по сорок первому году особняка зияла огромная продолговатая, наполненная водой яма. Вокруг ямы — бело–розовые выступы фундамента, нагромождения кирпичных глыб, сплющенная глыбами легковая машина, обугленные, расплющенные стволы умерших каштанов.

В соседнем доме (на эмалированной жестяной табличке сохранился номер 15) я нашел свидетельниц случившегося в ночь на 14 ноября сорок первого года. Это были мать и дочь — Анна Григорьевна и Валентина Федосеевна Беренда. Они рассказали, что после Октябрьских праздников в доме 17 поселился фашистский генерал, вроде самый большой вражеский начальник. А неделю спустя Анна Григорьевна и Валентина Федосеевна проснулись от ужасного толчка и грома. За окном горело, стучало, словно с неба камни падали, из рухнувшего поставца раскатилась, разлетелась на куски и осколки посуда. Женщины выскочили во двор. Особняк словно сквозь землю провалился. Над тем местом, где он стоял, и над садом, в слабом свете начинавшегося пожара, висела туча пыли. Пахло гарью и кислым. На досках забора и на соседской крыше что‑то темнело. Потом уже увидели: на соседскую крышу закинуло остатки рояля, а на забор клочья обмундирования… Взвыла сирена, примчались фашистские мотоциклисты, прикатили грузовики с солдатней, гитлеровцы оцепили бывший особняк, бросились тушить пожар. Потушить‑то они потушили, но никого из своих, которые в особняке находились, видно, не нашли, хотя рылись в обломках дня два…

Это были первые сведения о последствиях взрыва. установленной в доме №17 радиомины.

С улицы Дзержинского я добрался до горкома, обо всем там договорился и выехал в штаб Степного фронта: в ЦК КП(б)У мне поручили найти среди пленных кого‑либо из вражеских саперов, которые принимали участие в минировании города. Во фронтовом управлении СМЕРШа имелось немало интересных документов, захваченных при бегстве гитлеровцев из Харькова. Тут я заручился и обещанием помочь в поисках саперов среди пленных.

Прошло три или четыре дня. Разместившись в двух домах, оперативная группа работала, обследуя здания, предназначенные для правительственных учреждений Украины, и другие объекты. Мин мы не обнаружили. Сначала это настораживало, а потом даже удивлять перестало: враг явно не предпринял усилий, чтобы ответить на удар, полученный от советских минеров в сорок первом году. Не до минирования было фашистским «сверхчеловекам», думали только о том, как шкуру спасти!

На третий или на четвертый день разыскал посланный из горкома партии товарищ: звонили из штаба фронта, просили приехать, у них для меня сюрприз!