Итоги и уроки зимнего наступления 1942-1943 гг.

К концу марта зимняя кампания 1942-1943 гг., начавшаяся блистательным прорывом Красной Армии под Сталинградом, завершилась. В наступательных операциях этой кампании участвовали 11 фронтовых объединений Красной Армии из 12-ти, 49 общевойсковых, 3 танковые и 13 воздушных армий. В итоге общая протяженность фронта наступательных действий достигла 1700 км. Кардинальным отличием этой кампании от предыдущих стало то, что Красная Армия впервые сумела провести успешные стратегические операции (Сталинградская и Воронежско-Харьковская), в результате которых были окружены и уничтожены крупные группировки противника, в его обороне образовались гигантские бреши, заполнить которые было нечем. Это была демонстрация военного искусства нового для советского командования уровня, вполне сопоставимого с лучшими образцами операций вермахта в 1941-1942 гг.

Но в то же время в действиях советского командования и Красной Армии в целом оставалось еще много «болезней» 1941 г. Главной из них оставалась неспособность самого Сталина, Ставки, Генерального штаба, а зачастую и командования фронтов, соотносить грандиозность собственных планов, реальные возможности собственных войск и способность противодействия противника. Практически во всех стратегических и фронтовых операциях возможности своих войск переоценивались, а способность противника к сопротивлению упорно недооценивалась. Следствием этого стала «неожиданно» эффективная оборона противника на Северном Кавказе, Синявинском выступе, в «Демянском котле» и Ржевско-Вяземском «балконе». И уж совершенной неожиданностью стал контрудар Манштейна под Харьковом и Белгородом.

Недооценка противника сказалась и в упорном стремлении наступать сразу на всех фронтах надежде, что противник уже морально подавлен и вот-вот «побежит». Словом почти полностью повторились ошибки зимнего наступления 1942 г. Неспособность Ставки оценить перспективы и выбрать решающее направление привела к стремлению наступать везде. В то время как концентрация всех возможных резервов на юге, действительно, могла привести к полному крушению этого фланга немецкого фронта. В этом отношении глубоко ошибочным оказался план использования 1-й танковой армии М.Е. Катукова в болотах под Демянском, в то время как успех танковых корпусов на Дону прямо показывал, где надлежало использовать ее ударную силу.

И советское высшее командование оказалось неспособным на широкий маневр силами фронтов, предпочитая бросать в бой лишь те резервы, что были уже заранее сосредоточены на определенных участка. Ставки. В итоге возникла ситуация, когда на решающем направлении под Харьковом счет шел на полки и бригады, а вокруг Ржевско-Вяземского «балкона» бесполезно топталось несколько танковых корпусов, в болотах под Демянском завязла целая танковая армия, в составе которой танков было больше, чем у всей немецкой группы армий «Дон»!

Из воспоминаний маршала К.К. Рокоссовского:

«… я невольно задумывался над причинами многих поражений советских войск за прошедший период, в частности в операции, связанной с потерей Харькова и Белгорода. На мой взгляд, происходило это потому, что нашим Верховным Главнокомандованием при проведении наступательной или оборонительной операции не уделялось должного внимания своевременному созданию необходимых резервов, при наступлении расходовались все силы до предела, фронт вытягивался в нитку, отрываясь от своих баз. Не учитывались возможности противника и состояние своих войск. Желание превалировало над возможностями…

Отсутствие в глубине нашей обороны оперативных резервов позволяло противнику после прорыва фронта на узких участках безнаказанно идти на глубокое окружение советских войск, а, окружив, беспрепятственно уничтожать их…

Я считал, что управление фронтами должно осуществляться из центра – Ставкой Верховного Главнокомандования и Генеральным штабом. Они же координируют действия фронтов, для чего и существует Генеральный штаб. Уже первые месяцы войны показали нежизненность созданных импровизированных оперативных командных органов «направлений», объединявших управление несколькими фронтами. Эти «направления» вполне справедливо были ликвидированы. Зачем же Ставка опять начала применять то же, но под другим названием – представитель Ставки по координированию действий двух фронтов? Такой представитель, находясь при командующем одним из фронтов, чаще всего, вмешиваясь в действия комфронтом, подменял его. Вместе с тем за положение дел он не нес никакой ответственности, полностью возлагавшейся на командующего фронтом, часто получал разноречивые распоряжения по одному и тому же вопросу: из Ставки — одно, а от ее представителя — другое. Последний же, находясь в качестве координатора при одном из фронтов, проявлял, естественно, большую заинтересованность в том, чтобы как можно больше сил и средств стянуть туда, где находился сам. Это чаще всего делалось в ущерб другим фронтам, на долю которых выпадало проведение не менее сложных операций».[446]

Из воспоминаний генерала С.М. Штеменко:

«После упразднения главных командований по направлениям необходимость живой связи Ставки и Генштаба с фронтами возросла еще более. Координация боевых действий фронтов, контроль за исполнением директив Верховного Главнокомандования, помощь им в планировании, подготовке и осуществлении операций с решительными целями – все это требовало систематических выездов на место ответственных лиц, способных самостоятельно принимать важные решения и давать соответствующие указания. Тогда-то, собственно, и возник уже известный … институт представителей Ставки.

Наиболее часто Ставку представляли на местах первый заместитель Верховного Главнокомандующего Г.К. Жуков и начальник Генерального штаба А.М. Василевский. Некоторые из тогдашних командующих фронтами позже утверждали, что постоянное пребывание рядом с ними Жукова или Василевского отрицательно сказывалось на руководстве войсками. В этой критике (главным образом послевоенной), возможно, и есть какая-то доля истины. Но в целом, нам думается, деятельность представителей Ставки себя оправдала. Обстановка требовала присутствия на фронтах лиц, которые обладали бы опытом и властью, позволяющими быстро решать важнейшие вопросы, нередко выходившие за рамки компетенции командующего фронтом. Продолжительная работа непосредственно в действующей армии, на главных направлениях Г.К. Жукова предопределялась прежде всего (его положением первого заместителя Верховного Главнокомандующего. Что жекасается А.М. Василевского, то он, конечно, должен был больше находиться в Генеральном штабе. Но Верховный Главнокомандующий по этому поводу ни с кем не советовался. Считая, видимо, такое положение нормальным, И.В. Сталин почти всегда уже при первой встрече с Василевским и Жуковым по возвращении их с фронта спрашивал, а как скоро они думают снова выехать на фронт».[447]

Непростительной и труднообъяснимой ошибкой стало согласие Ставки на самоубийственные атаки войск маршала Тимошенко против немецкой обороны на Демянском плацдарме. Те резервы, которые вполне могли сыграть решающую роль в уничтожении немецкой группы армий «А» на Северном Кавказе и группы «Дон» на подступах к Днепру, бездумно, безрезультатно и самым преступным образом были уничтожены под Демянском.

Даже зимой 1943 г. лучшие полководцы из числа маршальского созвездия Красной Армии – Конев, Говоров, Мерецков все еще не могли освободиться от притягательной незамысловатости «лобовых штурмов», хотя тактика обходов и охватов уже дала потрясающие результаты в донских степях.

К счастью, командиры стоявшие на несколько ступеней ниже учились гораздо быстрее. В ходе зимнего наступления на юге командиры корпусов, дивизий, бригад, полков и батальонов продемонстрировали десятки примеров блестящего тактического мастерства, превосходя противника в использовании его излюбленного оружия – глубокого танкового удара. Даже конница Красной Армии в ряде случаев доказала свою чрезвычайно высокую эффективность под командованием смелых и инициативных командиров.

Но все же главный итог заключался в том, что зимняя кампания в целом закончилась несомненной победой Красной Армии. Противник был вынужден оставить территорию площадью более 480 тыс. кв. км., не сумев сохранить за собой даже рубежи, достигнутые в 1942 г. Вермахт понес тяжелейшие потери. Около 100 дивизий – почти 40% всех его соединений – были разгромлены, общие потери погибшими, ранеными и пленными составили около 1,7 млн.человек. Немецкая армия потеряла более 3500 танков, 24 тыс. орудий и 4300 боевых самолетов.[448] Это были потери, от которых вермахт оправиться так и не смог. По сути, его сила надломилась в зимних боях 1942-1943 гг. и восстановиться уже не смогла. Окончательный же перелом произошел летом 1943 г. в ходе попытки германского командования взять реванш.

Победа на Курской дуге

В конце марта 1943 г. на всем более, чем 2000-км советско-германском фронте, установилось кратковременное затишье. Обе стороны вынуждены были взять тайм-аут после напряженных зимних сражений – слишком тяжелыми оказались потери и в людях, и в технике. Но штабы не останавливали своей работы по разработке планов новой кампании. Командование и вермахта, и Красной Армии осознавало, что предстоявшие летом сражения должны были стать переломными.

Конфигурация линии фронта, сложившаяся к концу зимней кампании, имела одну особенность, приковавшую внимание генштабистов обеих сторон. Глубокий выступ в районе Орла, Курска, Белгорода (получивший позднее наименование «Курская дуга»), опасно нависавший над флангами немецких групп армий «Центр» и «Юг», давал советскому командованию прекрасную возможность нанесения охватывающего удара с поворотом на юг или север. Но и у немецкого командования появилась возможность классическим ударом под основание выступа окружить основные силы двух советских фронтов, что могло привести к разрушению всей центральной части фронта Красной Армии.

Именно эта перспектива оказала решающее влияние на подготовку немецкого плана летнего наступления, ибо только она сулила реванш за Сталинград. Новая операция получила название «Цитадель».

Из оперативного приказа Гитлера,15 апреля 1943 г.:

«Этому наступлению придается решающее значение. Оно должно завершиться быстрым и решающим успехом… должно дать нам в руки инициативу на весну и лето этого года. В связи с этим все подготовительные мероприятия следует провести с величайшей тщательностью и энергией. На направлении главных ударов должны быть использованы лучшие соединения, наилучшее оружие, лучшие командиры и большое количество боеприпасов. Каждый командир, каждый рядовой должен проникнуться сознанием решающего значения этого наступления. Победа под Курском должна явиться факелом для всего мира».[449]

Практически все возможные резервы вермахта были переброшены под Курск. На флангах Курского выступа создавались мощнейшие ударные группы. На северном – в состав ударной группировки группы армий «Центр» входили 22 дивизии (8 танковых), на южном фланге – в группе армий «Юг» для удара было выделено 19 дивизий (9 танковых). Новый план германского командования представлял собой попытку повтора лучших образцов 1941-1942 гг., но была и существенная разница – вскоре выяснилось, что советское командование сумело определить направление этого удара и соединения Красной Армии начали строительство мощной оборонительной линии.

Действительно, прикрывавшие Курский выступ Центральный (командующий – генерал армии К.К. Рокоссовский) и Воронежский (командующий – генерал армии Н.Ф. Ватутин) фронты получили к тому времени задачу, используя глубоко эшелонированную оборону, измотать и обескровить ударные группировки противника, создав тем самым условия для перехода в решительное наступление. Но у советского командования так же не было единства взглядов. Н.Ф. Ватутин и командующий Южным фронтом генерал-полковник Р.Я. Малиновский настойчиво предлагали нанести упреждающий удар в направлении Донбасса. Сталин колебался, ему импонировал наступательный настрой командующих. Отмечая эту склонность Сталина к активным действиям, маршал Г.К. Жуков впоследствии вспоминал: «Основных законов оперативно-стратегического искусства И.В. Сталин не придерживался. Он был подобен темпераментному кулачному бойцу, часть горячился и торопился вступить в сражение. Горячась и торопясь, И.В. Сталин не всегда правильно учитывал время, необходимое для всесторонней подготовки операции».[450] Но на этот раз осторожность взяла верх, и Сталин склонился к точке зрения Г.К. Жукова и А.М. Василевского, настаивавших на необходимости встретить удар противника заранее подготовленной обороной, подкрепленной мощными резервами в глубине. В середине апреля Генштаб начал разработку операции, первый этап которой предусматривал оборону Курского выступа, а на втором этапе предполагалось провести две самостоятельных операции: «Кутузов» по разгрому противника под Орлом и «Полководец Румянцев» – уничтожение Белгородско-Харьковской группировки.

В среде немецкого генералитета также возникли острые разногласия. Основным оппонентом плана «Цитадель» выступил Э. Манштейн и командование группой армий «Юг»: «Мы предлагали, – вспоминал позднее сам Манштейн, – при ожидавшемся нами наступлении противника на Донбасс с боями отойти и пропустить армии противника на запад приблизительно до линии Мелитополь-Днепропетровск. Одновременно мы должны были подготовить крупные силы в тылу северного фланга группы армий. Эти силы должны были разбить наступающего там противника, чтобы оттуда нанести удар на юго-восток или на юг в глубокий фланг армий противника, наступающих через Донбасс на нижний Днепр, и уничтожить их на побережье».[451]

Опытный полководец предлагал, отказавшись от наступления, «поймать противника на встречном ударе» – повторить свой недавний успех под Харьковом, но в более крупных масштабах. Манштейн был не одинок. Один из танковых генералов вермахта Фридрих Меллентин отмечал позднее, что недостатки наступательного плана «Цитадель» были достаточно очевидны: «немецкая армия лишалась всех своих преимущества, связанных с ведением маневренных действий, и должна была вести бои с русскими на выбранных ими позициях. А ведь кампания 1941 и 1942 годов доказала, что наши танковые войска фактически не знали поражений, если получали возможность свободно маневрировать на огромных просторах России. Вместо того, чтобы попытаться создать условия для маневра посредством стратегического отступления и внезапных ударов на спокойных участках фронта, германское командование не придумало ничего лучше, как бросить наши замечательные танковые дивизии на Курский выступ, ставший к этому времени сильнейшей крепостью в мире».[452]

Но Гитлер был неумолим – наступление и только наступление! Секрет этой удивительно постоянной невосприимчивости Гитлера к мнению военных специалистов объяснялся тем, что он, несмотря на свой солдатский опыт первой мировой войны, все же оставался политиком. Как в случае с армией Паулюса, так и на этот раз для Гитлера важнейшим оставался политический аспект предстоящей операции. В своем выступлении накануне ее начал он прямо заявил, что успех «Цитадели» будет иметь не только военное, и политическое значение: поможет Германии удержать союзников и расстроить планы западных держав по созданию второго фронта, положительно скажется на внутреннем положении третьего рейха. Следует напомнить и тот факт, что именно в это время войска вермахта потерпели жесточайшее поражение в Северной Африке. 13 мая капитулировала окруженная в Тунисе немецко-итальянская группа армий «Африка». В плен было захвачено до 240 тыс. пленных, половину из них составили немецкие солдаты и офицеры. Тунисская катастрофа завершила итало-германскую эпопею в Северной Африке. За период с декабря 1940 по мая 1942 г. по подсчетам союзников итальянские и немецкие войска потеряли в общей сложности 625 тыс. солдат и офицеров, 7596 самолетов, 2100 танков, 650 торговых судов. Кроме того, в Восточной Африке итальянцы потеряли 150 тыс. человек.[453]

Требовалось срочно восстановить престиж вермахта, серьезно пострадавший в результате военных катастроф 1943 года, вернуть немецкому солдату ощущение собственного превосходства. Эти задачи должна была выполнить впечатляющая демонстрация военной мощи.

Именно этот аргумент и стал решающим при утверждении плана операции «Цитадель». Германское командование имело достаточно информации о глубине русской обороны на направлениях планируемого удара. В своем приказе перед началом операции Гитлер поставил цель сокрушить русскую оборону на самом укрепленном участке фронта, внушив тем самым противнику мысль о бесполезности всякого сопротивления германской военной машине.

Из приказа А.Гитлера перед началом операции «Цитадель»,3 июля 1943 г.:

«Солдаты!

С сегодняшнего дня вы начинаете большое наступление, исход которого может иметь решающее значение для войны.

Ваша победа должна во всем мире еще больше, чем раньше, укрепить уверенность в том, что оказывать какое бы то ни было сопротивление немецкой армии в конечном итоге бесполезно.

Кроме этого, новое тяжелое поражение русских еще больше подорвет и без того уже во многих советских частях подорванную веру в возможность успеха большевиков. Придет день – и они, несмотря ни на что, как и в прошлую войну, падут …то, что помогало русским до сих пор достигнуть того или иного успеха, были, в первую очередь, их танки.

Мои солдаты! Наконец, вы имеете сейчас лучшие танки, чем они. Их кажущиеся неиссякаемыми людские резервы за два года войны так истрепаны, что они были вынуждены призвать самые молодые возраста и стариков. Их превосходит наша пехота, так же, как и раньше, всегда — наша артиллерия, наши истребители танков, наши танкисты, наши саперы и, прежде всего, наша авиация имели превосходство.

Колоссальный удар, который сегодня утром поразит советские армии, должен их поэтому потрясти до основания.

И вы должны знать, что от успеха этого сражения может зависеть все.

Я сам, как солдат, хорошо знаю, что я этим от вас требую, несмотря на это мы должны, как ни горька и тяжела для каждого война, в конечном итоге добиться победы». [454]

Гитлер не случайно особо отметил значение танков в предстоящем сражении. Танковые части вермахта накануне «Цитадели» получили на вооружение новые тяжелые танки Pz-VI «Тигр» и Pz-V «Пантера», обладавшие мощным вооружением и толстой броней. Именно на них возлагались надежды высшего командования вермахта – новые танки должны были взломать советскую оборону. Для того, чтобы насытить войска новой техникой Гитлер даже перенес дату начала операции почти на месяц. Но это обстоятельство сыграло роковую роль – советские войска завершили создание глубоко эшелонированной обороны и подготовились к отражению наступления.

К моменту начала операции «Цитадель» усилиями советских войск на направлениях ожидавшегося удара была создана небывало мощная оборона. Здесь впервые был в полной мере учтен опыт оборонительных боев предшествующего периода. Легкость, с которой немецкие войска прорывали оборону Красной Армии, объяснялась ее недостаточной глубиной и недостатком резервов. Оборонявшиеся дивизии, как правило, располагались равномерно по всей линии обороны, вследствие того, что командиры старались прикрыть все участки обороны.[455] Противник же, наоборот, концентрировал свои ударные группы на участках прорыва, снимая войска с второстепенных участков, и добивался кратного превосходства и в живой силе, и в технике. Часто возникала парадоксальная ситуация – немецкие войска, уступая в общей численности частям Красной Армии, легко прорывали ее оборону.

Но в период подготовки к началу летней кампании 1943 г. стало очевидно, что в Красной Армии происходила глубокая трансформация, результатом которой стала совершенно иная подготовка к оборонительной операции. Впервые за весь период войны вместо обычных одной-двух, реже – трех, полос обороны глубиной 15-40 км соединения и Центрального, и Воронежского фронтов подготовили восемь полос и рубежей обороны общей глубиной до 300 км.

Более того, командующий Центральным фронтом генерал К.К. Рокоссовский, определив наиболее вероятное направление удара противника, сосредоточил на участке фронта в 95 км (31% всей протяженности линии фронта) 58% стрелковых дивизий, 87% танков, 70% артиллерии. На этом же направлении были сосредоточены и главные фронтовые резервы – танковая армия и два танковых корпуса. «Это был, конечно, риск. – Признавал впоследствии сам маршал Рокоссовский. – Но мы сознательно шли на такую концентрацию сил, уверенные, что враг применит излюбленный свой метод – удар главными силами под основание выступа. Наша разведка и партизаны подтверждали, что мощная группировка вражеских войск создается именно на том направлении, где мы ожидали».[456] Командующий Воронежским фронтом генерал Н.Ф. Ватутин, полагая, что противник сможет ударить по трем направлениям, и расположил свои основные силы на 164-километровом участке фронта.[457] Впервые в тылу оборонявшихся войск в качестве резерва Ставки был создан целый фронт – Степной, насчитывавший почти полмиллиона солдат и офицеров, более 8 тыс. орудий и минометов, 1,4 тыс. танков. Такой колоссальный резерв должен был гарантировать советскую оборону от любых случайностей.

Войска обоих фронтов специально готовили к борьбе с немецкими танками. Вся оборона строилась на основе противотанковых районов, вся пушечная и даже гаубичная артиллерия готовилась к стрельбе по танкам прямой наводкой. Создавались особые отряды истребителей танков, обеспеченные всем доступным арсеналом средств, в т.ч. и собаками, специально обученными для подрыва танков. Бомбардировочная и штурмовая авиация отрабатывала тактику действия против танков. На ее вооружении появилось новое, ранее не использовавшееся секретное оружие – специальные противотанковые кумулятивные бомбы. Одного попадания такой бомбы было достаточно, чтобы уничтожить любой танк противника. Штурмовик ИЛ-2 мог за один вылет мог сбросить 312 таких бомб.[458] По всей глубине обороны создавались огневые рубежи для противотанковых засад, строились сотни километров специальных заграждений – рвов, ям-ловушек, эскарпов, надолбов, было установлено более 1 млн. противотанковых мин. В полосе обороны Воронежского и Центрального фронтов было отрыто свыше 10 тыс.км траншей и ходов сообщений.[459]

Никогда еще немецкие танки не встречались с подобной обороной. В добавление ко всему, советские войска на Курском выступе обладали весьма существенным превосходством. С учетом сил Степного фронта оно достигало в живой силе более, чем двух раз, в танках – 1,8 раза, орудиях и минометах – 2,8. Казалось, что противник не сможет продвинуться ни на шаг и будет уничтожен уже на подходе. Однако, сражение на Курской дуге оказалось чрезвычайно тяжелым для обеих сторон, и исход его определился далеко не сразу.

Одно из величайших сражений Великой Отечественной войны началось ранним утром 5 июля 1943 г. Немецкие войска, как это и предполагалось советским командованием, нанесли удар по соединениям Центрального и Воронежского фронтов с явным намерением «подрубить» основание курского выступа. Но на этот раз немецкое наступление было предупреждено артиллерийской контрподготовкой. За два часа до его начала артиллерия обоих фронтов нанесла упреждающий удар по выдвигавшимся на исходные позиции войскам противника, в результате противнику пришлось отложить подготовленный удар на 2,5-3 часа.

Только в половине шестого утра немецкие войска нанесли удар по обороне Центрального фронта, обозначив главное направление наступления – через пос. Ольховатка на Курск. На 45-км участке фронта наступление вели девять дивизий противника, в т.ч. две танковые. «Бронированный кулак» группы армий «Центр» – свыше 500 танков при поддержке 300 бомбардировщиков – должен был взломать многослойную советскую оборону. Как и прежде противник демонстрировал высочайший уровень взаимодействия на поле боя. Тяжелая артиллерия с закрытых позиций подавляла огневые средства советской обороны, группы бомбардировщиков по 50-60 машин наносили удары по пунктам управления, резервам, позициям войск. В это время большие группы танков и пехоты на бронетранспортерах атаковали передний край советской обороны. Новинкой стало использование в наступлении тяжелых танков «Тигр», «Пантера» и тяжелых самоходных орудий «Фердинанд». Используя дальнобойность своих орудий и прекрасные качества оптики, они вели огонь издалека, оставаясь вне досягаемости противотанковых средств обороны, успешно подавляя уцелевшие огневые точки. Эта тактика позволила немецким дивизиям со второй попытки взломать первую линию обороны 13-й армии генерала Н.П. Пухова на глубину 8-15 км и окружить части 81-й и 15-й дивизий. Но теперь в отличие от окружений 1941-42 гг. советские войска продолжали упорно обороняться – обретенный командирами опыт, уверенность в скорой помощи позволяли им успешно отбивать атаки противника. Удар бронированной армады был встречен огнем советской артиллерии, контратаками танков, ударами авиации. Особенно успешными оказались атаки штурмовиков ИЛ-2 с использованием новых кумулятивных бомб. Так, шестерка самолетов 58-го гвардейского штурмового полка за 20 минут боя уничтожила 18 танков противника. На выручку окруженным командующий фронтом направил армейские и фронтовые резервы. Сражение очень быстро достигло наивысшего накала. 6-го июля командование Центрального фронта нанесло контрудар по наступавшему противнику силами одного стрелкового и двух танковых корпусов. Но времени на его организацию было отведено слишком мало, и поставленной цели удар не достиг – атаки советских танков наткнулись на убийственный огонь тяжелых немецких танков. Удалось лишь деблокировать окруженные части и приостановить наступление противника.[460]

По своему обыкновению германского командование стало искать слабо прикрытые участки обороны и изменило направление главного удара, повернув его на пос. Поныри. Но и здесь немецкие танки увязли в хорошо организованной и умело управляемой обороне. Командующий фронтом генерал К.К.Рокоссовский, пойдя на сознательный риск, снял с неатакованных участков фронта резервы и бросил их в сражение. 6-9 июля Поныри стали ключевых пунктом борьбы противостоящих сил на второй линии обороны Центрального фронта. Но к 12 июля противник смог продвинуться лишь на 10-12 км, израсходовав наступательные возможности войск. Тяжелейшие потери в танках, разбитые остовы которых буквально усеяли поле сражения, делали дальнейшее наступление вермахта на северный фас Курского выступа бесперспективным – даже в случае успешного прорыва советской обороны бросить на Курск уже было нечего.

К тому времени основные надежды противника были связаны с действиями на южном фланге Курской дуги против войск Воронежского фронта. Здесь сосредоточились мощные силы вермахта, в т.ч. и его элитные части – четыре дивизии СС, прекрасно экипированные и подготовленные. Но первый день наступления не привел к успеху. Только на минных полях оборонительной полосы 6-й и 7-й гвардейской армий Воронежского фронта противник потерял 67 танков, 12 танков уничтожили саперные отряды, используя собак-подрывников. Именно танки стали главной целью всех сил советской обороны, включая авиацию и артиллерию всех видов. После каждой новой атаки перед позициями советской обороны появлялись все новые и новые чадящие костры подбитых немецких танков. На второй день наступления командование группы армий «Юг» сконцентрировало свои ударные силы на узком участке и сумело прорвать две полосы обороны в направлении пос. Обоянь. Командующий Воронежским фронтом генерал Н.Ф. Ватутин попытался остановить противника танковыми контратаками. К контрудару привлекались три танковых корпуса и соединения 1-й танковой армии. Но при подготовке контрудара был допущен рад досадных просчетов вполне в духе летних сражений 1941 г. Так 2-й танковый корпус, переданный из состава Юго-Западного фронта, был вынужден совершить двухсуточный 200-километровый марш (вместо допустимых наставлениями 30-40 км) и прибыл к назначенному месту лишь за два часа до начала наступления. Времени на подготовку удара – разведку местности, обеспечения взаимодействия с соседями и уточнения задач – не оставалось. В итоге действия корпуса оказались безрезультатными. 10-й танковый корпус, совершив 100-км марш, прибыл в назначенный район лишь к исходу дня 8 июля и участия в контрударе уже не принял. 5-й гвардейский танковый корпус оказался единственным, успевшим перейти в наступление в запланированное время. Но он не получил поддержки других корпусов и, попав под сосредоточенные удары авиации и танков противника, понес тяжелые потери – 77 танков из 85.[461] Основную тяжесть борьбы в этот день вынесли соединения 1-й танковой армии, но и ее контрудар не достиг поставленной цели.

Из воспоминаний командующего 1-й танковой армией М.Е. Катукова:

«К этому времени в 1-й танковой сложилось общее мнение, что наносить танковым бригадам и корпусам контрудар при сложившейся обстановке просто нецелесообразно… Ведь их танковые силы не только превосходят наши численно, но и по вооружению обладают значительным преимуществом! Вражеские «тигры» могут бить из своих 88-мм орудий по нашим машинам на расстоянии до 2 километров, находясь в зоне недосягаемости огня 76,2-мм пушек наших тридцатьчетверок. Словом, гитлеровцы в силах и с дальних рубежей вести с нами успешный огневой бой. Не лучше ли в этих условиях повременить с контрударом, делать по-прежнему ставку на нашу тщательно подготовленную глубоко эшелонированную оборону? А мы тем временем будем перемалывать вражескую технику и живую силу. А когда мы обескровим их части, разобьем фашистский бронированный кулак, тогда и созреет выгодный момент для нанесения могучего контрудара. Но пока такой момент не наступил.

Эти соображения мы доложили командующему фронтом. Ждали ответа, но не получили его и к исходу ночи. А между тем срок выполнения пункта приказа о контрударе наступил, и нам ничего не оставалось, как выдвинуть танки.

Скрепя сердце я отдал приказ о нанесении контрудара. И степь, минуту назад казавшаяся безлюдной, пустынной, наполнилась гулом сотен моторов. Из-за укрытий выползли тридцатьчетверки и, на ходу перестраиваясь в боевой порядок, ринулись на врага. За танками двинулись цепи пехоты…Уже первые донесения споля боя под Яковлево показывали, что мы делаем совсем не то, что надо. Как и следовало ожидать, бригады несли серьезные потери. С болью в сердце я видел с НП, как пылают и коптят тридцатьчетверки…»[462]

Встречные удары советских танковых корпусов не остановили продвижение противника, но обернулись для них тяжелейшими потерями. «Тигры» и «пантеры» из укрытий и с дальней дистанции расстреливали тридцатьчетверки, оставаясь практически неуязвимыми для огня советских танков. Очень эффективными оказались действия немецкой авиации. Здесь противник применил новое мощное противотанковое средство – пикирующие бомбардировщики Ю-87, вооруженные 37-мм пушками, пробивавшими горизонтальную броню советских танков. Только за первый день боев известный немецкий ас Ганс-Ульрих Рудель уничтожил 12 советских танков.[463] Общие потери танковых соединений Воронежского фронта в ходе контрударов в этот день составили 343 танка.[464]

Самоотверженные атаки советских танкистов обескровливали ударные соединения фронта, но на предложение генерала М.Е. Катукова перейти к обороне командующий фронтом генерал Н.Ф. Ватутин не отвечал. Возникла реальная угроза повторения событий лета 1941 г., когда в масштабных, но бесплодных атаках Юго-Западный фронт потерял все свои мехкорпуса и лишился наступательных возможностей. Положение изменилось лишь после обращения командующего 1-й танковой армией напрямую к И. Сталину, который отменил приказ о контрударе.[465] В этом эпизоде очень ярко проявилась суть изменившихся в течение двух лет войны взаимоотношений в среде высшего командования Красной Армии. К лету 1943 г. Сталин уже перестал рассматривать генералов лишь в качестве «винтиков» машины управления, предназначенных лишь для выполнения его воли. Верховный уже признавал за военачальниками, вплоть до уровня командующего армией, право на собственное мнение и, более того, часто был склонен разделять его. Осознание этого изменившегося отношения укрепляло самомнение военачальников, повышало их самооценку, а, значит, и способность принимать и реализовывать собственные решения, нести за них ответственность.

Командование группой армий «Юг» в поисках слабого участка обороны развернуло свое танковое острие в направлении пос. Прохоровка. Возникла реальная угроза прорыва обороны Воронежского фронта. И опять советская Ставка бросила на весы свой главный козырь – мощнейшие резервы. На пути немцев к Курску были развернуты сразу три армии, а генерал Н.Ф. Ватутин получил дополнительно две гвардейские армии – 5-ю общевойсковая генерал-лейтенанта А.С. Жадова и 5-ю танковую генерал-лейтенанта П.А. Ротмистрова.

Получив столь мощное подкрепление командование Воронежского фронта, запланировало новый удар на Яковлево с целью окружения и уничтожения 4-й немецкой танковой армии, 3-го танкового корпуса и соединений корпуса «Раус». Для этого привлекались силы пяти армий, в т.ч. – двух танковых. И опять командующий явно поторопился с переходом в наступление. Для реализации столь масштабного замысла явно не хватало времени, да и перспективы подобного наступления, когда противник еще сохранял мощные танковые резервы, были весьма сомнительны. 11 июля немецкое командование продолжило наступление, и в первый же день соединения четырех армий Воронежского фронта были вынуждены оставить передовые позиции. Вопрос об окружении 4-й немецкой танковой армии отпал сам собой, теперь главным было остановить противника, быстро продвинувшегося в район Прохоровки. Навстречу 2-му танковому корпусу СС были выдвинуты 5-я гвардейская танковая армия с задачей разгрома противника. И опять генерал Н.Ф. Ватутин предпочел тактику лобового удара, хотя уже было предельно ясно – фронтальные атаки крайне выгодны только противнику, имевшему трех-пятикратное преимущество в дальности огня. Танковая армия Ротмистрова, совершив форсированный 300-км марш, вместе с приданными ей двумя танковыми корпусами была направлена для удара по 2-му танковому корпусу СС.[466] Но вместо флангового удар получился встречным. Утром 12 июля развернулось грандиозное танковое сражение под Прохоровкой, считающееся самым большим встречным танковым сражением второй мировой войны, в котором с обеих сторон участвовало несколько сот танков и самоходных орудий.[467] На узком 5-километровом пространстве навстречу друг другу двинулись две бронированные армады, сражение очень быстро достигло наивысшего ожесточения с обеих сторон. Советские и немецкие танки «наскакивали друг на друга, сцепившись уже на могли разойтись, бились насмерть, пока один из них вспыхивал факелом… Но и подбитые танки, если у них не выходило из строя вооружение, продолжали вести огонь».[468] Армия Ротмистрова имела более, чем двукратное превосходство над противником в числе боевых машин, но решить поставленные задачи не смогла, понеся при этом тяжелейшие потери – свыше 500 танков и самоходных орудий.[469] Осознав, наконец, что лобовые удары не приводят к успеху, командование фронтом приказало танковым соединениям 15-16 июля перейти к обороне.

Итогом этих ожесточенных контратак стала приостановка немецкого наступления на участке Воронежского фронта. Обычно сражение под Прохоровкой считается кульминационной точкой Курской битвы и оценивается как несомненная победа Красной Армии. Действительно, наступление противника на данном участке было приостановлено, но в то же время 3-й танковый корпус немцев сумел продвинуться еще на 10-15 км в полосе обороны 69-й армии, на 1-2 км пришлось отойти соединениям 5-й гвардейской а