Разгром в синявинских болотах

В августе-сентябре 1942 г. советские войска предприняли еще одну, четвертую по счету, попытку прорвать блокаду Ленинграда.[292] На этот раз планировалось нанести одновременный встречный удар в районе шлиссельбургско-синявинского выступа, где войска двух советских фронтов были разделены узкой полосой занятой противником. Командующий Волховским фронтом генерал К.А.Мерецков позднее вспоминал: «Всего лишь 16-километровое пространство, занятое и укрепленное противником, разделяло войска Волховского и Ленинградского фронтов. Казалось, достаточно было одного сильного удара, и войска двух фронтов соединятся».[293] Основания для такого оптимизма имелись – к участию в операции привлекались солидные силы – войска трех армий Ленинградского (командующий – генерал-лейтенант Л.А. Говоров) и Волховского фронтов общей численностью свыше 190.000 человек. Их действий обеспечивались двумя воздушными армиями, а также кораблями Балтийского флота и Ладожской военной флотилии. В целом советские войска имели значительное превосходство над противником. Так, соединения Волховского фронта превосходили противостоящие им немецкие войска более чем в три раза по численности личного состава, в четыре раза по числу танков и два раза по артиллерии и минометам.[294]

Операцию начали готовить еще в июле, обращая особое внимание на обеспечение скрытности и отработку взаимодействия. Но задача подготовки крайне осложнялась неудобством местности.

Из воспоминаний маршала К.А. Мерецкова:

«Я редко встречал местность, менее удобную для наступления. У меня навсегда остались в памяти бескрайние лесные дали, болотистые топи, залитые водою торфяные поля и разбитые дороги. Трудной борьбе с противником сопутствовала не менее трудная борьба с природой. Чтобы воевать и жить, войска вынуждены были строить вместо траншей дерево-земляные заборы, вместо стрелковых окопов – насыпные открытые площадки, на протяжении многих километров прокладывать бревенчатые настилы и гати и сооружать для артиллерии и минометов деревянные платформы... Обширные торфоразработки, протянувшиеся от побережья Ладоги до селения Синявино, а к югу от Синявино сплошные леса с большими участками болот, труднопроходимых даже для пехоты, резко стесняли маневр войск и создавали больше выгод для обороняющейся стороны. Почти единственным сухим местом на этом направлении были Синявинские высоты, которые на 10-15 метров возвышались над окружающей плоской равниной. Естественно, именно они стали ключевой позицией на пути наступления наших войск, тем более что с них противник имел круговой обзор на несколько километров. В течение одиннадцати месяцев хозяйничавшие здесь немецкие войска все сделали для того, чтобы шлиссельбургско-синявинский выступ был неприступным. По всем естественным рубежам, вдоль рек и озер, вдоль оврагов и болот, по высотам и в лесных массивах, протянулись оборонительные позиции со множеством узлов сопротивления и опорных пунктов. В центре узлов сопротивления располагались артиллерийские и минометные батареи. Плотность противотанковых орудий составляла в среднем семь-восемь на один километр фронта. Личный состав размещался в прочных блиндажах, а передний край был прикрыт проволочными и минно-взрывными заграждениями».[295]

Интересна оценка, которую дал этой местности противник. Генерал-фельдмаршал Э. Манштейн, армия которого после захвата Севастополя была переброшена под Ленинград, писал «...мы никогда не организовали бы прорыва на такой местности».[296]

В этих труднейших условиях советскому командованию необходимо было скрытно перебросить в районы сосредоточения 13 стрелковых дивизий, 8 стрелковых и 6 танковых бригад, свыше 20 артиллерийских полков и значительное количество других специальных частей и подразделений.[297] Сложившаяся ситуация усугублялась еще и тем, что немецкое командование само в это время заканчивало подготовку к штурму Ленинграда. Для этого предназначалась дополнительные силы, в т.ч. и 11-я армия Э. Манштейна, окрыленная недавними победами в Крыму и полная решимости захватить еще одну «крепость у моря».

Советское командование и на этот раз допустило ряд просчетов. Не удалось сохранить в тайне подготовку наступления и обеспечить одновременные действия фронтов. В итоге, когда 19 августа войска Ленинградского фронта начали наступление, противник уже был готов к отражению удара, а наступление Волховского фронта началось только 27 августа. Поначалу советским войскам удалось добиться некоторого успеха. Многочисленная артиллерия Волховского фронта взломала оборону противника, и соединения 8-й армии генерал-лейтенанта Ф.Н. Старикова за два дня продвинулись на 8-9 км. Выйдя к станции Синявино, они окружили один из полков 227-й немецкой пехотной дивизии. В это же время части Ленинградского фронта нанесли новый удар с целью прорыва к Синявино. Две дивизии, форсировав Неву, захватили плацдарм на левом берегу Невы и начали прорыв немецкой обороны. Всего несколько километров отделяли двигавшиеся навстречу советские войска. Соединения 18-й армии противника, расположенные на шлиссельбургско-синявинском выступе, должны были вот-вот попасть в окружение, и только скорейший отход мог их спасти.

Теперь все зависело от оперативности действий командования противостоящих сторон. Командование Волховского фронта ввело в прорыв два стрелковых корпуса и главный свой резерв – восстановленную после разгрома под Мясным Бором многострадальную 2-ю ударную армию (командующий – генерал-лейтенант Н.К. Клыков). На Ленинградском фронте еще три дивизии и стрелковая бригада были брошены через Неву в новое наступление с плацдарма в районе Московской Дубровки. В борьбу с Л.А. Говоровым и К.А.Мерецковым вступил «герой Крыма» и новоиспеченный генерал-фельдмаршал Э. фон Манштейн. Позднее он вспоминал: «4сентября вечером мне позвонил Гитлер. Он заявил, что необходимо мое немедленное вмешательство в обстановку на Волховском фронте, чтобы избежать катастрофы. Я должен был немедленно взять на себя командование этим участком фронта и энергичными мерами восстановить положение. Действительно, в этот день противник в районе южнее Ладожского озера совершил широкий и глубокий прорыв занятого незначительными силами фронта 18-й армии».[298]

Против наступающих советских войск были брошены три дивизии 11-й армии, только что прибывшие из-под Севастополя и несколько дивизий из-под Ленинграда. На этом этапе успех в противоборстве сторон зависел от организации ввода в бой используемых резервов. По свидетельству К.А. Мерецкова ввод в сражение советских резервов происходил «в трудных условиях. Бойцы преодолевали обширные Синявинские болота, в ходе боя прокладывали дороги и одновременно отражали атаки противника. Ввод [4-го гвардейского] корпуса в сражение не был должным образом обеспечен артиллерийским огнем и авиацией... Непорядки допускались и в вопросах управления, которое то и дело нарушалось».[299] Точно так же вводилась в прорыв и 2-я ударная армия – по частям, с большим опозданием и без прикрытия авиацией.

Немецкая же машина по-прежнему действовала без сбоев. Манштейн использовал излюбленный и ставший классическим тактический прием – удар под основание выступа. 22-26 сентября при эффективной поддержке авиации, которая буквально проложила дорогу пехоте, немецкие дивизии прорвали советскую оборону у оснований выступа и окружили основные силы 2-й ударной армии, 8-й армии и двух стрелковых корпусов. Мерецков бросил все силы на прорыв кольца окружения, эти попытки продолжались до 1 октября, но оказались безуспешными. В котле на Синявинских болотах оказалось значительные силы, только из состава 2-й ударной армии – 7 стрелковых дивизий, 6 стрелковых и 4 танковые бригады. Казалось бы, имелись возможности организовать устойчивую и длительную оборону, к тому же характер местности весьма способствовал этому, что только что продемонстрировали немецкие части. Но и на этот раз эта задача оказалась невыполнимой – единого командования создано не было, окруженные части быстро потеряли управление и взаимодействие. Наладить их снабжение по воздуху штаб фронта так же не сумел. Но и в этих условиях сопротивление окруженных было очень ожесточенным. И тогда фельдмаршал Э. Манштейн, не желая рисковать жизнями своих солдат, решил предоставить задачу подавления сопротивления технике: «Так как весь район котла был покрыт густым лесом, … всякая попытка с немецкой стороны покончить с противником атаками пехоты повела бы к огромным человеческим жертвам. В связи с этим штаб армии оттянул с Ленинградского фронта мощную артиллерию, которая начала вести по котлу непрерывный огонь, дополнявшийся все новыми воздушными атаками. Благодаря этому огню лесной район в несколько дней был превращен в поле, изрытое воронками, на котором виднелись лишь остатки стволов когда-то гордых деревьев-великанов».[300] 2 октября последние очаги сопротивления были подавлены.

К 15 октября соединения Волховского фронта были отброшены на исходные позиции. К этому же времени прекратились и наступательные действия Ленинградского фронта, так и не сумевшего прорвать оборону противника, его дивизии были эвакуированы обратно на правый берег Невы. В результате Синявинской наступательной операции войска противников остались на своих местах. Ни одна из задач, поставленных советских командованием решена не была. Потери советских войск в этом сражении оказались также весьма тяжелыми. Общие потери Ленинградского и Волховского фронтов составили 113674 человек (около 60% от общей численности), в т.ч. – 40085 безвозвратные.[301] По немецким данным в плен было захвачено около 12000 пленных, свыше 800 орудий и минометов, 244 танка.[302] Потери противника – 25936 солдат и офицеров убитыми и ранеными, из них безвозвратные – 4893.[303] При обращении к причинам поражения советских войск в Синявинской наступательной операции поражает повторение одних и тех же ошибок. В январе-апреле 1942 г. та же самая 2-я ударная армия, действуя в составе того же самого Волховского фронта, в аналогичных условиях была окружена и через месяц практически полностью уничтожена. Противник использовал тот же самый прием – удар по флангам на основании выступа. Но командование фронтом во главе с одним из самых опытнейших советских военачальников генералом К.А.Мерецковым, бывшим начальником Генерального штаба Красной Армии, упорно повторяло одни и те же ошибки. Крайне неудачный выбор местности, не позволившей использовать превосходство в силах, очень слабая подготовка войск, почти полное отсутствие связи, частая потеря управления и взаимодействия в войсках, нарушение снабжения и, наконец, очень слабая разведка. Почти неразрешимой оказывалась проблема снабжения – даже вводимые в прорыв соединения не имели достаточного количества боеприпасов и горючего. Совершенно необъяснимым было решение использовать массу танков на практически танконедоступной местности – сплошном лесном массиве с многочисленными болотами, – где танки совершенно не могли реализовать свои основные преимущества – скорость и маневр. Все эти недостатки и ошибки повторялись раз за разом, приводя к новым и новым поражениям практически на всех фронтах Великой Отечественной войны, во всех кампаниях 1942 г.

Жестокие уроки 1942 года

Итоги весенне-летней кампании 1942 г. оказались обескураживающими для советской стороны. Попытки деблокады Ленинграда закончились тяжелейшими поражениями, не удалось уничтожить угрожавший Москве Ржевско-Вяземский плацдарм, и, наконец, подлинная катастрофа разразилась на юге. Были потеряны Крым и Донбасс, противник вышел к Волге и Кавказу.

Общими причинами этих тяжелейших поражений стали, прежде всего, грубейшие просчеты высшего командования. Сталин переоценил результаты поражения вермахта под Москвой и наступательные возможности Красной Армии. Фактически, даже через полгода войны у Сталина еще не сложилось адекватного представления об истинном уровне боевых возможностей Красной Армии. В какой-то степени он сам оставался в плену собственных объяснений катастрофы 1941 г., действительно, полагая, что всему виной пресловутая внезапность и «временные преимущества» противника. Верховный Главнокомандующий только начинал постигать сложнейшее искусство руководства вооруженными силами в грандиозных масштабах мировой войны. Сталин все еще с явным недоверием, сохранившимся с прежних времен, относился к тем людям, суждения которых не совпадали с его личным мнением. Возражения ряда военачальников по поводу планов весенне-летней кампании были им просто отвергнуты. Впрочем, большинство генералов и не стремились возражать вождю, предпочитая высказываться в полном соответствии с его представлениями и ожиданиями. Сталину еще только предстояло выстроить новую модель управления войсками, в которой профессиональное мнение его подчиненных должно было учитываться в полной мере. А пока что Сталин пытался руководить всем сам через своих представителей, по сути, подменяя командующих на местах.

Из воспоминаний маршала К.К.Рокоссовского:

«Ставка решила нанести контрудар силами 5-й танковой армии по прорвавшимся на стыке Брянского и Юго-Западного фронтов войскам противника, которые устремились к Воронежу. Но вместо того чтобы поставить эту задачу командующему Брянским фронтом, который для ее выполнения имел к тому времени возможность привлечь не только 5-ю танковую армию, но и другие силы, Ставка взяла на себя всю организацию, командировав к нам начальника Генерального штаба А.М. Василевского. На него возлагалось непосредственное руководство операцией. Здесь же находился и начальник оперативного управления Генерального штаба Н.Ф. Ватутин… В такой ответственный момент, когда на фронте назревают крупные события, начальнику Генерального штаба особенно нужно находиться в центре, где принимаются и планируются основные решения и мероприятия. И именно в этот момент он покидает свое место и выезжает для руководства операцией, подменяя, по сути дела, командующего фронтом…

Приведу примечательный пример. Уже после окончания войны во время неоднократных встреч со Сталиным доводилось от него слышать: «А помните, когда Генеральный штаб представлял собой комиссар штаба Боков?..» При этом он обычно смеялся. Да, к сожалению, так бывало. Вместо того чтобы управлять вооруженными силами, находясь в центре, куда стекаются все данные о событиях на театрах войны и где сосредоточены все нервы управления, представители Верховного Главнокомандующего отправлялись в войска. Там они, попадая под влияние «местных условий», отрывались от общей обстановки, способствовали принятию Ставкой ошибочных решений и своими попытками подменять командующих только мешали им».[304]

Именно в ходе и в результате поражений 1942 г. стало очевидно, что Красная Армия, по сути, все еще не умеет воевать. Советское командование практически на всех уровнях – от Ставки до командиров дивизий – еще не умело эффективно управлять войсками, т.е. вскрывать замысел противника, планировать собственные действия, обеспечивать своевременную передислокацию и развертывание необходимых сил, маневр резервами. Совершенно не давался военачальникам Красной Армии такой вид действий как ввод в сражение крупных объединений подобных общевойсковым и танковым армиям и корпусам. Быстрая передислокация и выдвижение в исходный район, развертывание и, наконец, переход в наступление десятков тысяч человек и сотен танков требовали колоссальной подготовительной работы штабов и требовали высочайшей организации. Но командующие всех уровней – от командарма до Верховного Главнокомандующего – еще не до конца осознавали сложность этого процесса. Итогом этих профессиональных «пробелов» стали неудачи в использовании танковых корпусов и армий, практически, на всех участках фронта от Крыма до Ленинграда.

Неразрешимой оставалась проблема организации взаимодействия разнородных силы – стрелковых соединений, танков, артиллерии и авиации. В результате, имея общее превосходство в численности техники, командование Красной Армии не могло обеспечить свою пехоту авиационной и артиллерийской поддержкой, что так обескураживающее действовало на личный состав, укрепляя ощущение технического превосходства противника, способствуя деморализации войск, падению дисциплины и возникновению паники. Эти и другие недостатки командование Красной Армии по-прежнему пыталось компенсировать испытанным способом – «жестким приказом». Эту особенность в стиле командования того времени отмечали все – от маршала до солдата.

Из воспоминаний маршала К.К.Рокоссовского:

«Усугубляло незавидное положение и непростительная поспешность Ставки в своих настойчивых требования, предъявляемых командующему фронтом, без учета сложившейся обстановки, сил и средств противника. Желание Ставки не соответствовало возможностям войск. К сожалению, это явление глубоко укоренилось, начиная с первых дней войны во всех звеньях руководящего командного состава. Все инстанции считали необходимым повторять то, что шло от Ставки, хотя обстановка, складывающаяся на фронте в низших инстанциях к моменту получения директивы свыше, вскоре менялась и не соответствовала полученному распоряжению… Нажим сверху, не дававший возможности в указываемые сроки организовать боевые действия войск, приводил к спешке, неувязкам и неорганизованному вводу частей и соединений в бой. Погрешны в том были Ставка, Генеральный штаб ну и неизбежно вынужденные «попадать им в тон» командующие фронтами и армиями».[305]

Из воспоминаний генерала А.В.Горбатова:

«И уж совсем непонятными для меня были настойчивые приказы: несмотря на неуспех, наступать повторно, притом из одного и того же исходного положения, в одном и том же направлении несколько дней подряд, не принимая в расчет, что противник уже усилил этот участок. Много, много раз в таких случаях обливалось мое сердце кровью. Было больно смотреть со своего наблюдательного пункта, как все увеличиваются бесполезные и безвозвратные потери».[306]

Из воспоминаний писателя-фронтовика В. Быкова:

«Правилом... была полная покорность перед старшими и беспощадная жестокость по отношению к подчиненным; на этом в войну преуспели многие. Именно степень требовательности, а не что-либо другое, определяла карьеру самых выдающихся полководцев сталинской школы».[307]

Из воспоминаний маршала бронетанковых войск А.Х. Бабаджаняна:

«… ко мне на КП прибыл офицер связи командующего 22-й армией, куда входил наш корпус, и вручил боевое распоряжение – начать наступление сегодня в 16.00, а не завтра, как это предусматривалось приказом нашего комкора.

Я посмотрел на часы и показал их офицеру связи:

– Приказ невыполним не только потому, что вы мне его передаете спустя два часа после назначенного времени. Чтобы бригаде выйти к переднему краю, требуется еще часа два. Ни я, ни мои командиры не имеем представления о системе обороны противника, артиллерия не может вести огонь, не зная куда…

Офицер связи сказал в ответ, что его дело лишь передать мне боевое распоряжение…

Занятый хлопотами, я и не заметил, как невдалеке остановился гусеничный вездеход и, сопровождаемые тремя автоматчиками, из него вышли и приблизились ко мне три командира.

– Вы полковник Бабаджанян?

– Я.

– Я начальник особого отдела 22-й армии, это прокурор и председатель военного трибунала. За невыполнение боевого приказа в боевой обстановке вы арестованы. Сдайте оружие…»[308]

Главной причиной сохранявшихся недостатков советской модели управления оставался все тот же чрезвычайно низкий уровень профессиональной культуры на всех уровнях. Оставалось одно – учиться на собственных очень болезненных и оплаченных большой кровью ошибках. Сама же способность к усвоению опыта, извлечению необходимых уроков и применению их на практике зависела от двух основных факторов – изначальных качеств самого полководца и правил поведения, диктуемых системой управления. Сталинская модель управления жестко диктовала главное качество военных (равно как и гражданских) руководителей на всех уровнях – исполнительность. Именно предельная исполнительность как выражение максимальной лояльности были залогом сохранения своей должности, а зачастую и жизни руководителя. Репрессии 1930-х годов, среди всего прочего, имели своей задачей создание именно этой модели руководства. При этом абсолютная исполнительность в любой ситуации закономерно превращала военных руководителей и вверенные им войска в заложников ошибок, допущенных самим Сталиным. Трагедия приграничных фронтов, армий и их командующих в начале войны неизбежно диктовались сталинской моделью управления. Эта же абсолютная исполнительность зачастую делала невозможным обучение на опыте войны, поскольку предполагала необходимость противоречить Сталину в случае его ошибочных распоряжений, а это было чревато непредсказуемыми последствиями. Эту особенность сталинского стиля управления испытал на себе уже в самом начале войны Г.К.Жуков.

Из воспоминаний маршала Г.К. Жукова:

«29 июля (1941 г. – А.К.) я позвонил И.В. Сталину и просил принять для срочного доклада… Разложив на столе свои карты, я подробно доложил обстановку, начиная с северо-западного и кончая юго-западным направлением.

– Юго-Западный фронт уже сейчас необходимо целиком отвести за Днепр. За стыком Центрального и Юго-Западного фронтов сосредоточить резервы не менее пяти усиленных дивизий.

– А как же Киев? – в упор смотря на меня, спросил И.В. Сталин…

– Киев придется оставить, – твердо сказал я. Наступило тяжелое молчание... Я продолжал доклад, стараясь быть спокойнее.

– На западном направлении нужно немедля организовать контрудар с целью ликвидации ельнинского выступа…

– Какие там еще контрудары, что за чепуха? – вспылил И.В. Сталин. – Опыт показал, что наши войска не умеют наступать... – И вдруг на высоких тонах бросил: – Как вы могли додуматься сдать врагу Киев?

Я не мог сдержаться и ответил:

– Если вы считаете, что я, как начальник Генерального штаба, способен только чепуху молоть, тогда мне здесь делать нечего. Я прошу освободить меня от обязанностей начальника Генерального штаба и послать на фронт. Там я, видимо, принесу больше пользы Родине.

Опять наступила тягостная пауза.

– Вы не горячитесь, – сказал И.В. Сталин. – А впрочем... мы без Ленина обошлись, а без вас тем более обойдемся...

Собрав карты, я вышел из кабинета с тяжелым чувством собственного бессилия... Примерно через полчаса меня пригласили к Верховному.

– Вот что, – сказал И.В. Сталин, – мы посоветовались и решили освободить вас от обязанностей начальника Генерального штаба…

– Куда прикажете мне отправиться?

– А куда бы вы хотели?

– Могу выполнять любую работу. Могу командовать дивизией, корпусом, армией, фронтом.

– Не горячитесь, не горячитесь. Вы вот тут докладывали об организации контрудара под Ельней. Ну и возьмитесь за это дело… Мы назначим вас командующим Резервным фронтом…»[309]

Готовность отстаивать свою правоту, подтверждаемую опытом войны, требовала определенных личных качеств – уверенности в себе, профессиональной ответственности, и просто личного мужества. Кроме того, способность извлекать уроки требовала определенного уровня культуры, образования, гибкости и критичности мышления и, наконец, просто военного таланта. Для того, чтобы подобные люди оказались на своих местах требовалось время и осознание Сталиным этой необходимости. Фактически, требовалось выдвинуть новую генерацию генералитета, т.к. довоенные «выдвиженцы» Сталина в большинстве своем оказались непригодными для ведения современной войны.

1942 г. стал в этом отношении переломным. За первые 14 месяцев войны на должностях командующих фронтами побывало 36 человек, а за последующие 32 месяца – появилось всего 7 новых командующих.[310] Именно к концу 1942 г. было сформировано ядро этой части командного состава Красной Армии. В течение первых полутора лет войны ушли со своих постов и отодвинулись на второстепенные роли сталинские маршалы и командующие фронтами предвоенной поры – К.Е.Ворошилов, Г.И.Кулик, С.М.Буденный, С.К.Тимошенко, Ф.И.Кузнецов, И.В.Тюленев и др.

Такой же по содержанию процесс происходил и на уровне командующих армиями. В 1941 г. в 75 армиях на должности командующего побывало 110 генералов (средний показатель 1,46), в 1942 г. во главе 84 армий сменилось 139 генералов (средний показатель – 1,65), в 1943 г. соответственно – 82 армий и 118 командармов, (средний показатель – 1,43), в 1944 г. – 71 и 105 (средний показатель – 1,47) и в 1945 г. – 67 армий и 80 командующих (средний показатель – 1,19).[311]

При этом потери высшего командного состава Красной Армии на уровне от командарма и выше в 1941-1942 оказались относительно невелики. В этот период погибли или умерли от ран 2 (1 репрессирован) командующих фронтом из 36 побывавших на этом посту. В 1941 г. из 110 командармов погибли 8 (2 репрессированы), и в 1942 г. – из 139 командующих армиями погибло 7.[312] Именно эта часть командиров получила возможность практически без перерыва учиться на опыте войны целый год, но как показали события весны-лета 1942 г., результаты этой учебы были далеко не удовлетворительными. Ротация командующих была вызвана не столько их потерями, сколько происходившим подбором кадров.

Необходимость такой массовой смены командующих, а, по сути, поиска и выдвижения новой генерации высшей военной элиты объяснялась крупными ошибками, допущенными высшим руководством накануне войны.

Из письма маршала Г.К. Жукова начальнику Главного управления кадров наркомата обороны генерал-полковнику Ф.И. Голикову,22 августа 1944 г.:

«При разработке плана использования и создания кадров Красной Армии после войны нужно прежде всего исходить из опыта, который мы получили в начальный период Отечественной войны:

Чему научит полученный опыт?

Во-первых, мы не имели заранее подобранных и хорошо обученных командующих фронтами, армиями, корпусами и дивизиями. Во главе фронта встали люди, которые проваливали одно дело за другим (Павлов, Кузнецов, Попов, Буденный, Тюленев, Рябышев, Тимошенко и др.)...

Еще хуже обстояло дело с командирами дивизий, бригад и полков. На дивизии, бригады и полки, особенно второочередные, ставились не соответствующие своему делу командиры.

Короче говоря, каждому из нас известны последствия командования этих людей и что пережила наша Родина, вверив свою судьбу в руки таких командующих и командиров.

Выводы: Если мы не хотим повторять ошибок прошлого и хотим успешно вести войну в будущем, нужно, не жалея средств, в мирное время готовить командующих фронтами, армиями, корпусами и дивизиями.

Затраченные средства окупятся успехами войны

Во-вторых, мы безусловно оказались неподготовленными с кадрами запаса.

Все командиры, призванные из запаса, как правило, не умели командовать полками, батальонами, ротами и взводами. Все эти командиры учились войне на войне, расплачиваясь за это кровью наших людей.

В-третьих, мы не имели культурного штабного командира и, как следствие, не имели хорошо сколоченных штабов.

В-четвертых, в культурном отношении наши офицерские кадры недостаточно соответствовали требованиям современной войны. Современная война— это на 8/10 война техники с техникой врага, а это значит, нужно быть культурным человеком, чтобы уметь быстро разбираться со своей техникой и техникой врага и, разобравшись, грамотно применить свою технику.

Нужно правду сказать, что из-за неграмотности и бескультурья наших кадров мы несли очень большие потери в технике и живой силе, не достигнув возможного успеха.

В-пятых, существующая в мирное время система обучения и воспитания наших кадров не дала нам для войны образцового и авторитетного командира».[313]

Но просто выдвинуть новых генералов было еще полдела, им необходимо было пройти целую школу обучения. Дело в том, что ключевое звено генералитета Красной Армии – командующие армиями с началом войны пришлось формировать практически заново. До второй мировой войны в советских вооруженных силах самым крупным соединением был стрелковый корпус (исключение составляли 1-я и 2-я Особые краснознаменные армии на Дальнем Востоке). И лишь с началом войны в Европе в советских вооруженных силах начинается процесс создания общевойсковые армии. Процесс резко ускорился в начале 1941 г., когда началось формирование сразу двух десятков армий. На должности командующих были назначены вчерашние командиры корпусов и дивизий. Ровно половина из них имела опыт командования армией менее трех месяцев (в основном в ходе войны с Финляндией).[314] После начала Великой Отечественной войны был создано еще 48 армий. И новоиспеченным командармам пришлось постигать сложнейшую науку управления армией в тяжелейших условиях трагического начала войны, и ценой ее изучения стали тысячи солдатских жизней. Постепенно война сама отбирала наиболее талантливых военачальников.

Много трагичнее происходил этот отбор среди командиров взводов, рот, батальонов и полков. Потери в этом звене командиров были особенно велики. Пик потерь пришелся на 1941-1942 гг., когда потери офицерского корпуса Красной Армии составили более 50% общих офицерских потерь за весь период войны. Только в 1942 г. армия и флот потеряли убитыми и умершими от ран 161857 офицеров, пропавшими без вести (главным образом попавшими в плен) – 124488. Среди погибших командиры взводов, рот и батальонов составили 146,5 тыс. человек.[315]

Подобный масштаб потерь означал, что офицерский корпус в целом крайне медленно набирался опыта. Чем выше был процент потерь, а он становился выше по мере приближения к передовой, тем медленнее происходила аккумуляция и усвоение опыта войны офицерским корпусов в целом. Однако, как ни велики были потери, все же постепенно какой-то опыт накапливался. Тот же Василь Быков со своей солдатской точки зрения описал это так: «Война, однако, учила. Не прежняя, довоенная наука, не военные академии, тем более краткосрочные и ускоренные курсы военных училищ, но единственно личный боевой опыт, который клался в основу боевого мастерства командиров. Постепенно военные действия, особенно на низшем звене, стали обретать элемент разумности...»[316] В этом отношении время работало на Красную Армию. Противник же, не имея таких людских резервов, вынужден был делать ставку на сохранение ядра фронтовых частей, и неизбежные потери постепенно подтачивали боевую мощь вермахта, восполнять которую со временем становилось все труднее и труднее.

В целом события лета 1942 г. оказались поворотными и для немецкой армии. Казалось летняя кампания, так эффектно начатая вермахтом, вот-вот должна была закончиться блестящей победой. Но здесь противник вновь испытал на себе воздействие специфических факторов войны на Востоке. И если в кампанию 1941 г. ими оказались осенняя распутица, а затем и русская зима – пресловутые генералы «Грязь» и «Мороз», – то теперь немецкие войска испытали не себе что значат бескрайние русские степи и кажущиеся неисчислимыми русские резервы. Фронт советской обороны, выгибаясь гигантской дугой и временами разрываясь, то в одном, то в другом месте, все же не распался, войска, даже оказавшись в окружении, продолжали ожесточенное сопротивление, а пространство, на котором велось немецкое наступление, увеличивалось и увеличивалось. Оно как бы растягивалось, втягивая в себя и распыляя немногочисленные немецкие соединения. И вместо привычного удара «бронированным кулаком» все чаще приходилось бить «растопыренной пятерней». Пройдя за месяц около 400 км, немецкие войска, тем не менее, не добились разгрома Красной Армии на южном фланге. В этой ситуации достижение определенного географического пункта теряло смысл, т.к. это не приводило к достижению цели. Более того, на месте уже разгромленных соединений Красной Армии возникали все новые и новые армии и дивизии. Только в начале июля из резерва были выдвинуты пять новых общевойсковых армий – 6-я, 60-я, 62-я, 63-я и 64-я. Заканчивалось формирование двух новых танковых армий – 1-й и 4-й, соединения которых уже перебрасывались к Сталинграду.

Тяжелейшие потери Красной Армии при отступлении к Дону, дезорганизация, а, по сути, разгром армий южного фланга позволили противнику продолжить свое наступление. Но поскольку часть сил Красной Армии отошла к Сталинграду, а другая отступила на юг, к Кавказу, немецкие войска также начали движение по двум расходящимся направлениям – восточному и юго-восточному. Это привело к еще большему распылению сил и поставило высшее командование вермахта перед очередным выбором приоритетного направления. По мнению ряда немецких генералов именно в этот момент Гитлер допустил фатальную ошибку – он приказал наступать одновременно в двух направления – на Кавказ и на Сталинград. В результате немецкая 4-я танковая армия была переброшена со сталинградского направления на кавказское, а 11-я армия, наиболее опытная с высоким боевым духом, вообще была отправлена под Ленинград. Гитлер явно переоценил силы и возможности вермахта. И без того распыленные и ослабленные длительными боями немецкие войска оказались разделены между двумя стратегическими направлениями, что во многом предопределило последовавшую вскоре катастрофу вермахта на Волге.

Оборона Сталинграда

Подготовка Сталинграда к обороне началась еще в октябре 1941 г., но после успехов Красной Армии в зимней кампании эти работы были остановлены. Летом 1942 г. пришлось вновь срочно заняться подготовкой рубежей обороны на дальних и ближних подступах к городу. Значение Сталинграда не исчерпывалось только символикой его наименования и тем, что это был узел коммуникаций на Волге. Сталинград оставался крупнейшим военно-промышленным центром страны. Сталинградский тракторный завод выпускал в начале 1942 г. до 50% всех танков Т-34; здесь же производились танковые двигатели, артиллерийские тягачи, снаряды, мины, авиабомбы. На других заводах города только за первое полугодие 1942 г. было выпущено более 1,5 тыс. танков Т-60, 1750 бронекорпусов Т-34 и 1944 бронекорпуса штурмовиков Ил-2. Крупнейший в стране артиллерийский завод «Баррикады» выпускал тысячи артиллерийских орудий.[317] Таким образом, предотвращение захвата и разрушения города становилось важнейшей задачей.

Непосредственное прикрытие Сталинграда должны были обеспечить две армии Сталинградского фронта – 62-я генерал-майора В.Я. Колпакчи и 64-я под командованием генерал-лейтенанта В.И. Чуйкова, каждая из которых прикрывала обширный участок обороны – 90 и 120 км соответственно. Командование фронтом (командующий маршал С.К. Тимошенко, с 23 июля – генерал-лейтенант В.Н. Гордов) полагало, что главный удар немцы нанесут с юга. Однако намерения противника оказались иными. Задача, первоначально поставленная перед 6-й армией генерала Ф. Паулюса, предполагала обеспечить наступление основных сил на Кавказ. Однако появление новых резервов Красной Армии на Сталинградском направлении было расценено как явная угроза флангу ударной группировки и Паулюс получил задачу ударом на Сталинград устранить эту угрозу. Для этого в состав 6-й армии в дополнение к имеющимся дивизиям были переданы еще шесть новых дивизий, снятых с кавказского направления. Но все же армия Паулюса уступала Сталинградский фронту, имея 270 тыс. солдат и офицеров против 300 тыс. советских; 3,4 тыс. орудий и минометов против 5 тыс. и всего 400 танков против почти 1000 советских. Казалось, что при таком соотношении сил наступать было просто невозможно. Но, как и прежде, противник сделал ставку на быстроту и скрытность маневра силами и превосходство в организации удара.

23 июля Паулюс нанес удар, но не с юга, а с севера, на участке, где полосу шириной 42 км обеспечивала всего одна дивизия 62-й армии. Быстро прорвав оборону, противник утром 25 июля вышел к Дону, окружив части двух советских дивизии и разгромив их штабы. Генерал В.Я. Колпакчи попытался остановить наступление немцев контрударом подчиненного ему танкового корпуса, но никакого впечатления на противника это не произвело, и на следующий день е