Часть первая. НЕ САМОЕ ПРИЯТНОЕ ЗНАКОМСТВО

Кто из офицеров, сидящих за столом в штабном вагончике, генерал, я, признаться, сразу и не понял. Ни форма одежды, ни поза, ни пристальный взгляд усталых глаз из-за треснутых стекол очков не выдавали их обладателя. Командир 8-го армейского гвардейского корпуса генерал-лейтенант Лев Рохлин в моем представлении явно не тянул на роль полководца. Тихий хрипловатый голос, медленная речь создавали впечатление, что передо мною безмерно уставший от хлопот и неурядиц посевной кампании бригадир механизаторов, которому хочется послать всех подальше и завалиться спать.

"У-ух..." Над крышей пронесся реактивный снаряд. Я втянул голову в плечи. По грубому, словно вытесанному из придорожного камня, лицу пробежала усмешка. Меня пожалели? Или посмеялись? Трудно было понять.

- Пропагандистский снаряд, - пояснил "бригадир". - Бьем по окраинам Грозного. Напоминаем, что мы рядом.

Снаряд, оказалось, был самый обычный. Пропагандистским его назвали потому, что задачи куда-то попасть им и что-то разрушить не было.

- Говорят, у вас здесь собраны большие силы?

Опять усмешка. Передо мною лег листок бумаги, где было расписано, сколько этих сил.

25 декабря в частях Рохлина под чеченским селом Толстой-Юрт насчитывалось около полутора тысяч человек. По сравнению с называемыми в печати десятками тысяч войск 8-й армейский корпус самым мощным явно не был.

- Половину от этого числа отнимай - штабы, связь, тыл... И получится реальное число тех, кто может ходить в штыки.

Из штаба я вышел со смешанными чувствами. Впервые за последнюю неделю не был задан вопрос - кто мне разрешил появиться в здешних местах? Впервые меня принял генерал - командир одного из соединений. И при этом ничего не скрывал, никаких условий не ставил. Впервые мне предложили делать все, что нужно для выполнения моих профессиональных обязанностей.И даже не попытались предложить свою точку зрения на происходящее. Но генерал не вдохновил мое воображение.

- Вялый какой-то, - обронил я в разговоре с разведчиками вечером того же дня, когда мы сидели в их штабном вагончике.

- Кто вялый? - не поняли те.

- Да генерал ваш...

Разведчики переглянулись. Им, очевидно, не понравилась моя небрежная оценка их командира. Но тогда я не хотел этого замечать: перед глазами стояла усмешка на волевом лице. Он видел, как я струсил. И я не мог ему этого простить.

НЕИЗВЕСТНЫЙ ГЕНЕРАЛ

В Моздоке о Рохлине никто ничего не знал. Во всяком случае, среди находящейся здесь журналистской братии в декабре 1994-го о нем не говорили. А последующее назначение некоего генерал-лейтенанта командиром Северной группировки расценивали как обычную формальность: должен же кто-то командовать. Тем более никто из военных в то время не хотел признаться журналистам в причастности к какому бы то ни было руководству.

Вернувшись из Чечни в Москву, я вскоре узнаю, что генерал-лейтенант Рохлин, оказывается, стал первым высокопоставленным командиром, кто открыто сообщил о потерях, первым заявил, что против федеральных войск воюют не бандформирования, а хорошо оснащенная и профессиональная армия, первым предсказал затяжной характер конфликта.

Так будут писать газеты. Они начнут и формировать мнение о генерале. Газета "Московский комсомолец" напишет: "...чрезвычайно строгий в мирное время, огромный, как медведь, Рохлин стал любимцем в войсках". "Известия" отзовутся по-своему: "Военные говорят, что он умеет добиваться поставленных целей; насчет цены и средств - разговор особый".

Намек прозрачен, но для меня так и не станет ясно, что за личность генерал-лейтенант Рохлин, случайно ли о нем заговорят, случайно ли журналисты начнут ломать копья вокруг его фигуры? Ведь не секрет: в наше время можно скорее прославиться не силой ума и пользой дел, а способностью вовремя делать скандальные заявления.

Репортаж Александра Невзорова о днях штурма Грозного, где Рохлин впервые появится на телевизионных экранах, тоже не внесет ясности в мое представление о нем. "Генерал в треснутых очочках" (образ Невзорова) меня не вдохновлял.

Впрочем, начальство в журнале "Воин", где я в то время работал, мало заботило мое вдохновение. Полковник Валентин Черкасов, бывший моим редактором с самого начала работы в журнале, считал, что я должен взяться за материал о генерале. Главный редактор журнала капитан 1-го ранга Александр Ткачев сначала отнесся к идее прохладно. Но потом вдруг спросил: "Когда будет очерк?" И, узнав, что я еще не брался, потребовал внести очерк в план. Легко сказать. Нетрудно и в план внести. Но. я уже не раз брался за подобные материалы о людях в генеральских или адмиральских погонах. И всякий раз бросал работу, так и не выдав ни строчки. Причины были разные. Но суть одна: мои герои начинали вести себя как-то неестественно, то ли стеснялись, то ли еще что... И я убедился, что нельзя писать о людях наспех. Кроме того, не каждый готов к открытости. Да и не каждый интересен. Большие звезды на погонах и высокие должности вовсе не предполагают интересную личность.

Порой молодой лейтенант или капитан бывает сложнее и многограннее другого маститого вояки, у которого, казалось бы, жизнь и служба за плечами немалая, а в голове одни штампы, в душе - сизый туман...

Может, у "бригадира" тоже так?

Этот "сельхозобраз" и его усмешка будут преследовать меня, не позволяя писать и говорить о герое.

Но начальство стучало кулаком... И я вынужден был взяться за материал о человеке, любви к которому, по понятным причинам, не мог испытывать.

Результатом этой работы стал сначала очерк о генерале, а теперь и эта книга.

ЛИЧНОЕ ДЕЛО

Начальник одного из управлений Главного управления кадров генерал-лейтенант Геннадий Колышкин дал мне возможность познакомиться с личным делом Рохлина.

Родился в 1947-м, в Аральске. Третий ребенок в семье. Сестра - врач. Брат - офицер. Общевойсковое командное училище в Ташкенте окончил в 1970-м. Служил в Германии. Оттуда поступил в академию. Затем Заполярье. Афганистан. Туркестан. Закавказье. Командир полка, дивизии. Еще одна академия - Генштаба. И, наконец, командир армейского корпуса в Волгограде. Женат. Двое детей: дочь и сын. Ничего особенного. Хотя положительного больше чем достаточно: окончание всех учебных заведений отмечено либо золотом медалей, либо дипломами с отличием. Четыре ордена. Первый из них получил еще в 1974 году, будучи старшим лейтенантом, командуя ротой. (Часто ли в то время старшие лейтенанты получали ордена?) Звания майора и подполковника получил досрочно. Но ни одну ступеньку служебной лестницы не перепрыгнул. Сменил двадцать три места службы.

Во всех аттестациях отмечено, что подразделения, которыми он командует, "сколочены и боеготовы". О нем лично: "смелый, волевой, подготовленный офицер", "в сложной обстановке ориентируется быстро и действует умело", "пользуется авторитетом у подчиненных". Но все это можно прочитать в личных делах сотен офицеров и генералов.

Единственное, что, на мой взгляд, отличало его личное дело от других, это манера написания автобиографии. 17 августа 1988 года, будучи уже полковником, Рохлин напишет:

"Отец бросил семью в 1948 году, когда мне было 8 месяцев. Семья жила бедно на 60 рублей материнской зарплаты и алименты от отца, от которых он часто уклонялся. Особенно в такие периоды в адрес отца звучали проклятия и плач матери, которая считала его виновником нашей тяжелой жизни, того, что мы жили в бедности".

В автобиографиях, как правило, ограничиваются перечислением дат, должностей, списком ближайших родственников.

Что заставило Льва Рохлина отступить от этого правила? Не скажу, что этот вопрос особенно заинтриговал меня. Сколько было таких семей... Сколько выросло в них тех, кто мог бы рассказать, как живется в бедности без отца... Но больше зацепиться было не за что: генерал способен на откровенность, а это уже интересно.

Я поехал в Волгоград.

Напутствуя меня, генерал-лейтенант Колышкин сказал: "У нас ходят разговоры, что если бы не Рохлин, в Грозном мы потерпели бы полный разгром. Так что тебе будет о чем написать".

В кадрах знают, что говорят. Для любого военного это как дважды два...

РЕЖИМ ЛИДЕРА

Всю свою жизнь Рохлин знал, чего хотел. А хотел он быть самым-самым... Сильным и умным. Смелым и решительным. Хотел быть первым. Быть лидером.

- У меня никогда не получалось быть вторым, - говорит он. - Даже заместителем чьимто я быть не мог.

Однако Римма Константиновна Гужвина - учитель математики и классный руководитель Рохлина в старших классах - помнит, что "Лева был добрым мальчиком", который не давал повода думать, что может стать боевым генералом.

- Иван Данилович Шульга, преподаватель физкультуры, вообще считал, что Рохлин - мягкотелый добряк, из которого проку не будет, - вспоминает учительница. - Он отказывался брать его в спортивные секции, которые были организованы при школе. Мне пришлось самой уговаривать Ивана Даниловича. И он, в конце концов, взял его в секцию легкой атлетики.

- А через некоторое время, - продолжает Римма Константиновна, "- Шульга вдруг говорит мне: "Знаешь, Рохлин-то совсем другой. Я здорово ошибался. Из него толк будет". От скупого на похвалы Ивана Даниловича такое можно было услышать не часто. Сам он был человеком очень энергичным и решительным. Не терпел лентяев. И ценил целеустремленных.

Из Рохлина и впрямь вышел толк. Он мог часами бегать песчаным берегом Аральского моря, стараясь добиться результатов. И вскоре стал чемпионом школы, а потом района...

- Однажды, - вспоминает Рохлин, - нас повезли на крупные областные соревнования. И вот первый забег. Объявляют, что с нами бежит кандидат в мастера спорта. Я тогда не очень понимал, что это такое. Дали старт. Рванул со всей прыти. Но вдруг вижу: рядом кто-то пытается обогнать. Как это? Я его локтем толкаю: не обгоняй! Такое ^зот было мальчишеское представление о лидерстве.

А вскоре все узнали, что Рохлину хватает характера не только для спортивных соревнований.

Как помнит его классный руководитель, в школу пришла новая ученица. Интересная девочка, у которой сразу появилось несколько поклонников, в том числе и Лева. В результате между ребятами разгорелся конфликт. И Рохлин был вызван конкурентами на разборку. Один из соперников достал нож...

Потом ходило много слухов о той потасовке. А перебинтованные плечо и рука Рохлина свидетельствовали, что Леву нож не смутил...

Много лет спустя те, кто видел офицера Рохлина в бою, будут утверждать, что у него напрочь отсутствует чувство страха. И он скорее умрет, чем отступит перед опасностью.

Но сам Рохлин никогда не считал, что храбрость и физическая сила - единственное, чем может гордиться мужчина.

- Чтобы чего-то добиться в жизни, - говорит он, - нужны знания, выучка и светлая голова.

Учеба никогда не была для него второстепенным делом.

- Большую роль в моей жизни сыграли школьные учителя, - продолжает Рохлин. - А учителя у нас, в захолустном городке, были очень высококлассные. Дело в том, что многие они - из числа ссыльных. Из Москвы, Ленинграда и других крупных городов. Или же дети ссыльных... Одна учительница была дочерью офицера царского флота. Конечно, я только потом осознал, какой уровень подготовки у них был и что они нам дали. Старшая сестра после поступления в московский медицинский институт рассказывала, как удивлялись преподаватели института, узнав, что она окончила школу в каком-то Аральске. У меня тоже не было больших трудностей в учебе. По своей школьной подготовке я не уступал выпускникам школ крупных городов. А зачастую и превосходил их. Знаю, что и многие другие выпускники нашей школы без проблем поступали и учились в высших учебных заведениях страны, а потом добились хороших успехов в работе.

Вопрос о том, кем стать, перед Рохлиным особо не стоял. Выбор был небольшой: либо моряком (в приморском городе, пусть и на сомнительном море, многие мальчишки хотели стать моряками), либо военным, как старший брат.

- В любом случае, - говорит он, - сидеть на шее у матери я не мог себе позволить.

Он решил стать моряком. И подал заявление в Одесский институт морского флота, филиал которого находился в Чарджоу.

Но судьба вела его другим путем.

- В разгар экзаменов, - вспоминает Рохлин, - мы сцепились с одним парнем. Он был старше и вел себя, как показалось, заносчиво. А потом выяснилось, что он муж секретаря приемной комиссии... Домой я и мои друзья возвращались через Ташкент. Там, в центре города, познакомились с курсантами, стоявшими в патруле. Они рассказали, что в городе два военных училища - танковое и общевойсковое. Танковое было далеко. А общевойсковое - рядом. Мы туда. Экзамены уже закончились. Но когда посмотрели наши школьные дипломы и спортивные свидетельства, то сделали исключение. Так я стал курсантом.

Учился Рохлин отлично и был бессменным чемпионом училища по легкой атлетике.

- Когда я на первом курсе взял в беге верх над курсантами четвертого курса, - рассказывает он, - мне обещали ноги повыдергивать. Но я все равно их обгонял, не оставляя никаких шансов.

Однокурсник Рохлина по училищу Сергей Папанов вспоминает другое:

- Результаты кроссов у нас оценивались по общему показателю. Если кто-то сходил с дистанции или прибегал последним, то общая оценка взводу снижалась, а то и вовсе засчитывалась по последнему на финише. Поэтому тех, кто не мог выдержать темп, приходилось в прямом смысле тащить. И Рохлин всегда тащил за собой двух-трех наших слабаков.

Видимо, не только самому быть первым, но и тащить за собой других стало его внутренней потребностью.

Он не просто держался за жизнь. Он сам держал жизнь и службу в своих руках. Но держал в основном за счет силы характера и неутомимой энергии.

Получив по выпуску золотую медаль, Рохлин в 1970 году был направлен служить в Германию. Через два года он стал командиром роты.

- Старшина-роты, - рассказывает он, - был бывалым, опытным служакой. Он приходил в роту за десять минут до подъема. И я, чтобы быть раньше его, каждое утро бежал в казарму со всех ног. Мне было не по себе от того, что он окажется впереди меня. Ведь я же - командир.

Похоже, его не зря тогда наградили орденом Красной Звезды.

- Гордился я этим орденом сверх всякой меры, - вспоминает Рохлин. - Аж сердце замирало от счастья. Ведь у моего старшины был орден "За службу Родине" третьей степени. А "Красная Звезда" считалась выше по своему статусу.

Еще через два года он поступил в Военную академию имени М. В. Фрунзе.

После ее окончания, в 1977 году, Рохлин был направлен в Заполярье, в Алакуртти. Там он принял командование батальоном.

Полковник в запасе Сергей Донауров, служивший с Рохлиным в Заполярье, рассказывает, что тот с готовностью помогал сослуживцам, когда случались проблемы.

- Я тогда командовал инженерным батальоном, - вспоминает Донауров. - И мы строили большой ангар для техники. Возвели стену, на которую должно опираться остальное строение. Огромная стена. Метров тридцать в длину и пять в высоту. А тут танкисты устроили учение. Танки ревут. Земля трясется. Еще ветер поднялся сильнейший. И стена рухнула. Видно, цемент на морозе не успел схватиться как следует... Меня командование за горло берет: чтоб через две недели все было восстановлено. Но это же надо еще рухнувшую стену разбирать. Я к Рохлину: "Помоги". Он отвечает: "С боевой подготовки людей снять не могу". И предлагает: "Подготовь инструмента побольше, я вместо физзарядки завал твой буду разбирать". Рохлин сам приводил людей. Бегом прибегают. Инструмент в руки. И пошли. За три дня разобрали. А через неделю новая стена уже стояла. У начальства глаза на лоб полезли. Заместитель командующего армией меня чуть не расцеловал. Я ходил в героях.

Но главной заботой Льва Рохлина было все же другое...

Старший офицер управления боевой подготовки Ленинградского военного округа полковник О. Мизеров и корреспондент окружной газеты "На страже Родины" капитан Ю. Коновалов после проверки батальона так рассказали в газете о своих наблюдениях:

"Четкие действия старшего сержанта Н. Федорова и следующие за ними не менее четкие действия подчиненных давали основание полагать, что занятие готовилось тщательно, продуманно, с настоящей командирской заинтересованностью в успехе.

Нельзя не обратить внимания на такую интересную деталь: капитану Л, Рохлину пришлось лишь готовить отделение к боевой стрельбе, но по независящим от него причинам ему не довелось руководить занятием. И тем не менее оно прошло на высоком организационном и методическом уровне".

Видимо, зная о том, что времени на подготовку к занятиям у комбата было мало, авторы задаются вопросом: "Где взял на это время Л. Рохлин?"

"Ответ на этот вопрос, - пишут они далее, - был получен случайно, у дежурного. Спросив наутро, в каком часу командир ушел из подразделения, мы услышали:

- А он, можно сказать, и не уходил. Который день чуть ли не с утра проводит за схемами, конспектами, а днем тренирует личный состав по тактике и стрельбе..."

В таком режиме Рохлин служил вплоть до Афганистана.

АФГАНСКАЯ ПОВЕСТЬ

Легенда гласит: Рохлин попал в Афганистан по воле жены. Уличенный ею в неравнодушии к женскому полу вообще, а не только к законной супруге, он получил ультиматум: искупить кровью. И настоял на назначении в Афганистан.

Натура впечатлительная и в то же время дерзкая, решительная, жена Рохлина, Тамара Павловна, имеет достаточно сильное влияние на мужа. Но это вовсе не значит, что муж делает все, что скажет жена.

- Тамара, - рычит он, когда жена пытается вмешаться в мужской разговор. - Сходи на кухню...

Трудно сказать, чем оборачивается это рычание, когда супруги остаются один на один. Но при посторонних жена, как правило, изображает полное смирение:

- Нужна мне ваша болтовня...

Как бы там ни было, Рохлин вот уже 30 лет любит одну женщину...

- Что ты сравниваешь себя с этими бабами, - возмущается он, когда жена в очередной раз начинает подозревать его.

Осенью 1982 года, накануне назначения Рохлина в Афганистан, они действительно поссорились на этой почве. Однако это не помешало ему на построении полка, провожавшего своего командира и других офицеров на войну, пробежать через весь плац, чтобы вручить жене большой букет цветов. А ей ~ зашить в подкладку его кителя иконку Казанской Божьей Матери. И два года ждать, молясь и надеясь. А потом еще долгие месяцы выхаживать тяжелораненого мужа, не отходя от его постели. Все это не очень укладывается в легенду о женском капризе. Это скорее говорит о любви. Быть может, скупой на показные нежности, не очень заметной для окружающих, но от этого лишь более настоящей и глубокой. В ней и заключается влияние Тамары Павловны на мужа.

ИЗ АВТОБИОГРАФИИ, НАПИСАННОЙ РОХЛИНЫМ В АВГУСТЕ 1988 ГОДА:

"Во время беседы в Главном управлении кадров мне была предложена должность командира отдельной части в ДРА, на что я с готовностью согласился".

Вот что рассказывает по этому поводу сам Лев Рохлин:

- Маршал Советского Союза Соколов приказал подыскать на должность командира 860-го отдельного мотострелкового полка в Афганистане опытного командира полка. Я к тому времени командовал уже вторым полком, и общий стаж командования полками составлял два с половиной года. Но у меня была сложная ситуация в выборе. Дело в том, что командир танкового полка Богданов, который со стороны наблюдал за моей службой, став командиром дивизии в Каменке, под Ленинградом, прикладывал все силы, чтобы я пришел к нему начальником штаба. А тут мне предлагают полк в Афганистане. Для карьериста, каким я тогда был, это был трудный выбор. В тридцать пять лет стать начальником штаба дивизии - большое дело. Но, с другой стороны, получить опыт войны - тоже немало. В конце концов я решил, что второй вариант будет для меня лучше. Да и как можно было отказаться? Там война... Стыдно не быть там... (Помните, как у спецназовцев в Чечне: один в один. - Авт.) Не по-мужски. Короче, нас было пять кандидатов... В разговоре с кадровиками я заявил, что, если меня назначат, я справлюсь. Наверное, сказал очень уверенно. И выбор пал на меня.

Тогда Рохлин еще не знал, что такое 860-й полк, расквартированный под Файзабадом. Полк находился в отрыве от других частей. Дорога к нему была крайне трудной. Погода в тех местах не баловала. Ветер порой достигал такой силы, что запросто мог перевернуть "уазик". Основные потери полк нес при доставке материальных средств, топлива и боеприпасов. Душманы минировали дорогу, устанавливая фугасы - 150-килограммовые авиационные бомбы - на трассе, прямо в ста метрах от расположения подразделений. От взрыва этих бомб у танка отрывалась башня и улетала бесследно...

- Полк мне достался хороший, - говорит Рохлин. - Им командовал до меня полковник Арутюнян, личность сильная. Он получил орден Ленина за командование полком. Но была и особенность. Командир делал все, чтобы не воевать: установить статус-кво и действовать по принципу - меня не трогайте, и я вас не трону. Это привело к тому, что люди стали бояться всего и вся. Носа не решались высунуть за территорию. А душманы, видя это, наглели...

Новый командир полка подполковник Рохлин посчитал, что ситуацию можно изменить, заставив самих душманов бояться. Им были организованы ряд ночных засад на подступах к лагерю полка. Засады оказались успешными. Но в принципе не изменили ситуацию.

Тогда были спланированы операции по разгрому баз душманов в прилегающих районах.

Операции были рассчитаны на внезапность. И проводились ночью. Их очередность была столь стремительной, что не давала душманам возможности принять дополнительные меры безопасности. Одна за другой громились их базы.

Тактика действий полка опиралась на те методы, которыми действовали полевые командиры афганской оппозиции.

Подразделения преодолевали огромные расстояния, шли через горы, в обход намеченных целей. И нападали оттуда, откуда их никак не ждали.

Рохлин стал активно использовать вертолеты, которые выбрасывали десанты прямо на головы душманам.

Особенно крупными были операции по уничтожению баз под Бахараком и в районе Кяшыма (населенный пункт Вяха). Об этих операциях заговорили средства массовой информации Пакистана и даже радиостанция "Голос Америки".

Но Рохлин понимал, что без опоры на местное население ему не устоять.

Еще по прибытии в полк его познакомили с одним из бывших душманских командиров - Пахлаваном, сыном местного бая, который рассорился с другими душманскими предводителями. И в результате всю его семью и всех родственников вырезали. Его отряд был разгромлен, а сам он успел уйти вместе со своим братом и двадцатью восемью верными людьми.

- Государственные власти сумели склонить Пахлавана на свою сторону, - рассказывает Рохлин, - но ничем не поддержали и ничего ему не дали. Тогда я решился на то, чтобы обеспечить его оружием и боеприпасами. Дал даже ЗУ (зенитную установку) китайского образца. Хотя это запрещалось. ЗУ, попав в руки душманов, могла быть использована против наших вертолетов. Да и другое оружие я не имел права передавать по собственному решению. Но я пошел на эти нарушения.

Отряд Пахлавана расположился в селении в 15 километрах от места дислокации полка.

Узнав о том, что он получил оружие и зенитную установку, душманы начали одну атаку за другой. Каждый день шли бои. Но все усилия были тщетны.

- Я предупредил Пахлавана, что если он потеряет ЗУ, то будет моим личным врагом, - продолжает Рохлин. - Он ответил, что ее расчетом командует его брат. И если что случится, то он лично его зарежет.

Но этим помощь не ограничивалась.

Рохлин помог Пахлавану открыть в селении школу. А солдаты соорудили из ящиков из-под снарядов столы для учащихся. В селение была проведена линия электропередачи. Основные объекты - в первую очередь школа, медпункт и мечеть - получили электрический свет.

В тех местах это считалось чудом. И к Пахлавану потянулись люди. Через некоторое время его отряд возрос до пятисот человек.

- Мы давали ему продовольствие, топливо, медикаменты, - говорит Рохлин, - и добились, что он и его люди были преданы безоговорочно.

Они стали контролировать район, избавляя нас от многих проблем.

ИЗ АВТОБИОГРАФИИ РОХЛИНА Л.Я:

"В период с октября 1982-го по июль 1983 г. часть за успехи в боевой и политической подготовке, оказание интернациональной помощи ДРА была награждена переходящим знаменем Военного совета Туркестанского военного округа. Сам я был представлен к ордену Красной Звезды и вызван на беседу к командующему войсками округа на предмет назначения на должность командира бригады.

10 июля, выполняя боевую задачу, часть понесла потери, за что я был отстранен от должности".

- В то время, - рассказывает Рохлин, - сложилась такая ситуация, что афганское руководство часто обвиняло советские войска в нанесении ударов по душманам без необходимой разведки и проверки данных. От этого гибли мирные люди...

Маршал Соколов решил проверить эту информацию. И когда из Бахарака, где сидела одна из групп ГРУ (Главного разведывательного управления Министерства обороны. - Авт.), поступила информация о том, что в крепости в ущелье Коран-о-Муджан находится крупная банда душманов численностью до 150 человек, командующий 40-й армией генерал Ермаков1 отдал приказ нанести по ней авиационный удар. Соколов распорядился проверить результаты этого удара силами батальона моего полка, который дислоцировался в Бахараке.

Этот батальон, находясь в отрыве от главных сил полка, в то время был в очень сложном положении.

- Его снабжение осуществлялось с помощью вертолетов, - продолжает Рохлин. - А погода в тот период была крайне трудная для полетов - стояли туманы. Кроме того, сель смыл дороги в тех местах. И у вертолетчиков появилась задача обеспечения еще нескольких подразделений полка. Они захлебывались, не успевая обеспечить всех. Так было уже несколько месяцев. Сам батальон тоже был разбросан. Одна его рота охраняла аэродром. Другие подразделения к тому моменту получили приказ взять под контроль еще несколько объектов вокруг Бахарака. В итоге батальон мог выставить на выполнение задачи лишь полторы роты... Я позвонил начальнику оперативного отдела армии. Докладываю ситуацию: "Невозможно выполнить задачу. Сил нет. Техники нет. Даже топлива в необходимых количествах нет". Тот говорит: "Ничего поделать не могу. Маршал приказал. Звони начальнику штаба". Начальника штаба нет. Улетел на другую операцию. Командующего тоже нет.

Трагедия ситуации заключалась еще в том, что Рохлин знал: кроме информации о душманской базе в Коран-о-Муджане, группа ГРУ в Бахараке передавала информацию и о других силах противника, располагавшихся на этом направлении. Но руководством была вырвана лишь одна информация, и ситуация в целом не анализировалась. Знал он и о том, что разведчики зачастую пользовались малодостоверными данными, которые приносили их информаторы. Эти информаторы, из числа местных жителей, жили очень бедно и готовы были приврать что-то, лишь бы получить деньги за свою работу. А работа была у них очень опасная, их часто вычисляли и уничтожали. Не исключено, что кое-кто был и двойным агентом, через которого душманы давали дезинформацию.

Сами разведчики из подобных групп ГРУ, которые сидели в каждом более-менее крупном населенном пункте, имели очень малые возможности для сбора информации и ее проверки. Они были слишком изолированы. За ними тщательно следили. Но в то же время командование требовало с них информацию, и они гнали все, что слышали, лишь бы их не обвинили в бездеятельности.

В принципе, по мнению Рохлина, маршал Соколов был прав, требуя проверить результаты авиационного удара, нанесенного по объекту, о котором разведчики дали информацию.

Но делать все надо было по-другому.

Впрочем, мнение командира полка мало кого в тот момент интересовало. Да и доложить это мнение было некому. Начальник оперативного отдела армии настаивал: "Выполняй".

Рохлин решил сам возглавить операцию, максимально усилив батальон всем, что можно было в тех условиях собрать.

Наконец, его отряд вышел в район. Это почти 50 километров от Бахарака. Маршал оказался прав. Бомбы в крепость не попали. Душманы, если и были, ушли.

Отряд повернул назад. И тут, вылезая из ущелья по крутому подъему, машины начали вставать. Топлива в баках было так мало, что на подъеме оно скатывалось к краю баков и двигатели глохли. А вскоре выяснилось, что батальон царандоя афганской армии, приданный для выполнения задачи и оставленный Рохлиным для обеспечения отхода на господствующей высоте, снялся и ушел. Иначе как предательством это трудно назвать. Но думать тогда об этом было некогда.

- У меня не было проблем уйти, - говорит Рохлин. - Но я прикладывал все усилия, чтобы вытащить машины, поставив начальнику инженерной службы полка майору Зюзёву задачу: принять все меры для этого. Говорю ему: "Выручай. Представлю к ордену Красного Знамени.

А душманы тем временем стягивались к месту, где встала колонна. Шесть часов длился бой. В подразделениях стала проявляться деморализация.

- Мне пришлось силою расталкивать солдат по позициям, - рассказывает Рохлин. - Они лежат. А я хожу и пинаю их ногами: "Двигайтесь, не лежите, пристреляются - конец". В такой отчаянной ситуации я до этого никогда не был.

Участники того боя говорят, что у них сложилось впечатление, будто их командир решил умереть. Он даже не пытался прятаться.

Рохлин подтверждает:

- У меня тогда не было даже чувства опасности. Я думал только о том, что должен либо вывести батальон, либо умереть...

Тогда же он впервые лично вступил в бой, в поединок с душманом.

- Я всегда считал, - говорит он, - что главная задача командира - готовить и принимать решения, организовывать бой. А бегать с автоматом - не моя задача. Кроме пистолета, никогда ничего не носил. Командир не должен уставать до изнеможения. Он всегда должен иметь силы, чтобы думать.

Но в том бою он чисто автоматически поднял снайперскую винтовку убитого солдата и посмотрел через ее оптический прицел. Прямо перед собой он увидел душмана, который целил в него из автомата.

- Я просто нажал спусковой крючок, - вспоминает он. - И не стал даже смотреть, попал или нет...

Зюзёв доложил, что у него ничего не получается.

- Он говорит мне: "Тут уже не до ордена, живыми бы нам с вами выбраться". Мы с ним сидели под ивой. Большое дерево, раскидистое. Он сидит спиной к нему, я - напротив, в метре. Пули жужжат как комары. "Пригнитесь, товарищ подполковник, - говорит он мне. .- Пристрелялись по нам". - "Сам, - говорю, - пригнись". Только он немного откинулся к дереву, пуля попадает ему прямо в центр лба. Как сейчас помню этот момент...

В конце концов командир полка приказал взорвать машины и уходить в горы пешком.

В том бою батальон потерял убитыми 12 человек.

- Это были не самые большие цифры, - говорит Рохлин. - Но вопрос стоял о том, кто виноват...

Рохлин был отстранен от должности. Дальнейшие варианты могли предполагать и отдачу под трибунал, и разжалование с увольнением из армии, и все, что угодно... Так, по крайней мере, думал Рохлин. Думал не без оснований...

В декабре 1997 года обозреватель журнала "Открытая политика" Александр Максимов напишет:

"...Рохлин - человек неробкого десятка, его упорство в достижении задуманного и строптивость (достаточно вспомнить пятнадцатилетней давности конфликт с начальством, приведший его к отстранению от командования полком, отказ от звания Героя за войну в Чечне) хорошо известны..."

Что же было "хорошо известно" журналисту?

- После случившегося в полк приехало несколько генералов, - рассказывает Рохлин. - Один из них открыл Боевой устав и стал по пунктам читать, как командир должен принимать решение... Даже пункт о применении ядерного оружия не пропустил...

Короче, к приезду маршала командира полка довели до кондиции...

- Соколов прилетел позже, - продолжает Рохлин. - И спрашивает: "Как все получилось?" Я ответил несдержанно: "Как приказали, так и получилось". Эти свои слова я хорошо запомнил...

Да и как их было не запомнить? Брякнуть такое в глаза маршалу не каждый день доводится. После этого никаких шансов у подполковника Рохлина не оставалось.

Он отправил вещи жене в Ташкент.

Офицер, привезший передачу, на вопрос Тамары Павловны: "Что случилось?" - только пожал плечами. На словах ему ничего не было поручено передать.

Идти в штаб военного округа, по ее мнению, было бесполезно. Кто будет разговаривать с женой какого-то командира полка? Она кинулась в штаб гражданской обороны, где у нее были хорошие знакомые. Ей помогли дозвониться до полка: "Где Рохлин?" Дежурный по полку ответил: "Да вот он, по плацу ходит. Позвать?"

- Не надо, - сказала она. Офицер, помогавший ей выйти на связь с полком, положил трубку.

Ее непутевый муж, как всегда, не подумал, что ее будет колотить нервная дрожь от неизвестности. Не на курорте же он в конце концов был...

Но Рохлина не судили и не разжаловали. Его назначили заместителем командира 191-го отдельного мотострелкового полка в Газни. Наверное, командование все же сознавало свою долю ответственности за происшедшее.

Эта неудача заставила Рохлина задуматься о том, что одной энергии и силы характера мало.

- Когда это произошло, - вспоминает он, - я сделал вывод: как бы ты ни был силен, каких бы успехов ни достиг, ты не король.

Возможно, эйфория от сделанного накануне предложения стать командиром бригады сыграла роковую роль: он что-то не предусмотрел? Подвела самонадеянность? Зачем он, командир полка, сам повел батальон на выполнение задачи, длякоторой, по его же мнению, не были подготовлены условия?

- Был бы я тогда поопытнее, - говорит Рохлин, - не полез бы на рожон. Ведь и так было ясно, что авиационный удар по крепости не достиг результата. Можно было ответить "Есть" и лишь изобразить свои действия. А сам не пойти, отправив своих людей одних, при таком раскладе я не мог. Тут двух мнений быть не может.

Что ж, за одного битого двух небитых дают.

- Я очень благодарен судьбе за тот случай, - говорит Рохлин. - Он сбил с меня много шелухи. Служба моя шла слишком гладко. У меня все получалось. Я был карьеристом, который мало задумывался над жизненными проблемами. А по жизни так идти нельзя.

- Только большой оптимист мог после случившегося надеяться на лучшее, - продолжает он. - Но я не спился и не впал в полное отчаяние не потому, что был таким оптимистом. Думаю, что все дело было в другом ~ в воспитании. Меня приучили трудиться. И я чувствовал, что утопить свои переживания могу не в водке, а только в труде, в опасностях.

Будучи заместителем командира полка, Рохлин приказал собрать самых безнадежных солдат: пьяниц, дебоширов и прочих. И стал с ними строить горный учебный центр. Сам таскал камни, стучал кувалдой, работал лопатой. Но при этом не пропускал ни одной более-менее трудной и опасной операции.

- Я считаю, - говорит он, - что дальнейшая моя служба была успешной только потому, что с меня была сбита спесь карьеризма. В хорошем смысле карьеризм, конечно, остался. Но с тех пор всякое дело я делал исходя из интересов дела, а не из соображений карьеры...

Генерал-майор Александр Ляховский в своей книге "Трагедия и доблесть Афгана" утверждает:

"Лев Яковлевич Рохлин -... человек необычной судьбы... Он, пожалуй, единственный командир полка, которого после снятия с должности в Афганистане спустя несколько месяцев назначили вновь. Представляли к званию Героя Советского Союза, но не присвоили..."

"В январе 1984 года, - пишет Ляховский, - командир 191-го омсп был отдан под суд из-за того, что он, бросив подчиненных на погибель, один сбежал на вертолете с окруженного мятежниками командного пункта полка. Рохлин вновь стал командиром полка".

- Я в то время дейст