Из январских писем и записей

«...Стоим на прежнем месте. Погода меняется: то жуткая метель, то тепло и дождь, то мороз...

(Только написал эти строчки, как началась тревога. Она длится вот уже без малого двадцать четыре часа.)

Противник продолжает придерживаться своей тактики, через определенные интервалы направляя на город одиночные бомбардировщики. Вот и на этот раз летали, проклятые, всю ночь напролет. Дадим несколько залпов по одному, но с БКП отбоя нет, потому что через какое-то время снова слышим над головой вой мотора. Снова стрелки на приборах задергались: приборы передают нам данные. Снова: «Заряжай!..»

Расчет у меня был неполный: один в наряде, моего заместителя Халима Кутуева отправили на трехдневный отдых на ДКП. Но мы все-таки вели огонь, стараясь не отставать от других орудий. Отсутствующих взялся заменять сам — работал за двух номеров. Даже жарко стало, хотя морозец крепкий — снег визжит под ногами...

За сутки удалось поспать урывками всего часа полтора. Бойцов такие длительные тревоги тоже основательно изматывают, но никто не раскисает, не жалуется на усталость. [163]

Только в небо шлют проклятья вместе со снарядами, рвущимися на пути «юнкерсов».

Побывавший на полковом торжественном собрании командир соседнего орудия Иван Севастьянов поздравил с наградой. Говорит, что в зачитанном приказе меня наградили денежной премией. По чьей инициативе отметили, не знаю. Может, комбат ходатайствовал, или подполковнику Гордиенко понравились мои стихи к годовщине полка:

Годовщину встречаем мы нашу
Не в торжественно строгом строю,
Не парадным, чеканящим маршем,
А в боях за Отчизну свою...

Получаю из редакций ответы на другие посланные стихи. Но больше пишу на досуге лирические. Что поделать — из одиннадцати девушек, которые служат на нашей батарее, нравится только одна.

Не знаю, когда же я все-таки допишу это письмо. Вчера ночью «гансы» опять часто тревожили, пришлось несколько раз открывать заградительный огонь.

...Я жив я здоров, так что вам не следует обо мне беспокоиться. Правда, позавчера вечером снова мина шлепнулась рядом с нашим орудийным котлованом — прямо на сложенные за бруствером дрова. Их раскидало во все стороны, метелку взрывная волна по прутикам разметала, всех нас засыпало снегом, забросало смерзшимися комьями и льдом орудие и котлован. Но все остались целы-невредимы, и пушку даже не поцарапало...

Последнее время «гансы» постоянно тревожат по ночам — стреляем. Это главное за минувшие дни: частые тревоги, стрельбы».

Сообщил в этом письме о разорвавшейся поблизости вражеской мине коротко. Да и что расписывать — снова пронесло. Приходили с соседних орудий посмотреть на оставленные миной следы, охали и ахали: «Еще чуть-чуть, и накрыла бы она вас!»

Вопреки известной поговорке, «чуть-чуть» на войне считается. Повезло нам опять...

В те январские дни мы чувствовали: частые тревоги — неспроста. И наша авиация заметно активизировалась — ведет авиаразведку, завязывает воздушные бои над передним краем. Неужели готовимся к штурму?

Не дано нам было знать, что то был отвлекающий маневр. Командование Ленфронта преследовало цель отвлечь этими действиями внимание противника от истинного [164] направления главного удара. Разведка боем создавала видимость подготовки наступательных операций на Урицком и Петергофском участках. А решительный удар тщательно готовился не здесь — под Московской Дубровкой и Шлиссельбургом.

Тут-то 12 января и начались упорные бои с заветной, долгожданной для всех ленинградцев и защитников города целью — разорвать кольцо вражеской блокады.

Происходило это далековато от нас. Но с каким волнением вчитывались мы в сводки Совинформбюро, с каким нетерпением хотели узнать о ходе этих напряженных сражений, как переживали, ждали. Наконец в ночь на 19 января наши связисты трижды услышали по радио радостную весть: «Блокада прорвана!» Она моментально облетела всю батарею, вызвала бурную радость, особенно у наших ленинградок.

А утром из рук в руки переходила «Ленинградская правда» с сообщением «В последний час»: «На днях наши войска, расположенные южнее Ладожского озера, перешли в наступление против немецко-фашистских войск, блокирующих Ленинград... После семидневных боев войска Волховского и Ленинградского фронтов 18 января соединились и тем самым прорвали блокаду Ленинграда».

Возбужденные, мы только и повторяли: «Наконец-то!»

В этой памятной операции — кто-то замечательно назвал ее «Искра»! — активное участие приняли специально выделенные дивизионы четырех зенитных артиллерийский полков Ленинградской армии ПВО. До батарей, продолжавших оставаться на своих местах, вскоре дошли вести о зенитчиках, которые проявили исключительное мужество в боях за прорыв блокады. О батарее старшего лейтенанта Петра Кочеткова, сбившей за время наступления девять вражеских самолетов, об орудийном расчете старшего сержанта Валентина Скуратовского — его бойцы под обстрелом спасли загоревшиеся ящики с боеприпасами, продолжали отражать налеты и записали на свой счет четыре сбитых стервятника.

«...С 12 января почти каждый день вели боевую работу. Теперь вы уже, наверное, знаете, какие радостные перемены произошли на нашем фронте — блокада отныне прорвана! Но налеты продолжаются, и мы не дремлем. Вот вчера вроде и постреляли немного, а окошко в землянке от выстрелов наших вылетело. За письмо никак [165] нельзя было приняться, чтобы поделиться нашей общей радостью, вызванной успешным наступлением...

Два раза был в городе. И даже... в театре! Расскажу об этом поподробнее.

Отпустили нас после командирских занятий. Мороз градусов под тридцать, трамваи из-за объявленной воздушной тревоги не ходят. Все-таки дотопали до Невского. Там, в помещении Театра комедии, оказывается, идет «Эсмеральда». Начало в пять часов, билеты в кассе есть, только в зал не пускают — ждут, когда дадут отбой воздушной тревоги.

Наконец зал открыли. Я сел в восьмом ряду, мой товарищ еще ближе. Постановка, разумеется, бледная, декораций мало, но я так давно не был в театре, да еще на балете, что сидел чуть ли не с открытым ртом.

Представьте себе: публика в шубах, оркестранты в шубах и шапках, а на сцене балерины в пачках. Эсмеральда сама мне очень понравилась, не знаю только, была ли это заслуженная артистка Иордан или ее дублерша Красношеева. Роль Квазимодо исполнял заслуженный артист республики Орлов. Остался очень доволен — прекрасно танцевали, даже в такой неподходящей обстановке...

Правда, очень скоро об Эсмеральде пришлось забыть. Когда добрались до батареи, гитлеровцы повторили налет — у нас тревога. Во время стрельбы заменял заряжающего. Все шло хорошо, только один раз не отошел в сторону, и гильза ударила мне по большому пальцу на ноге. Стукнуло здорово, хожу прихрамывая.

Чтобы командировочная не пропадала, уговорили заместителя комбата лейтенанта Василия Долгих на другой день еще раз отпустить в город. В том же театре посмотрели «Русских людей» Константина Симонова. Тут нам не повезло. Перед последними картинами начался артиллерийский обстрел района, и спектакль из-за него прекратился. Уходить сразу не стали, бродили по фойе. Но после четвертой картины объявили воздушную тревогу, спектакль прервали, и надолго — публика начала уходить. Мы тоже зашагали на выход.

Когда пришли на батарею, все наши орудия били. Мой расчет больше всех — не подвели...

Вчера «гансы» не летали. Погода для нас, зенитчиков, выдалась наилучшая — валит густой снег, пасмурно.

Вот и кончается январь. Главное — пережить трудности и этой зимы, перенести все, не впадая в уныние, и [166] встретиться в Москве после окончательной победы над врагом. Желаю вам набраться бодрости — без этого нельзя. Если вам впадать в уныние, то что же остается делать ленинградцам, зажатым кольцом блокады, получающим мизерные продовольственные нормы, чья жизнь находится под постоянной угрозой из-за бомбежек и непрекращающихся вражеских обстрелов!

Ну да это вы сами понимаете. Поэтому, пожалуйста, не унывайте, живите дружно».