Если экономический взлет Запада начался с техник, которые сделали возможным накопление капитала, то

можно сказать, пожалуй, что методы управления «накоп­лением людей» обеспечили политический отрыв от тех традиционных, ритуальных, дорогостоящих и насильст­венных форм власти, которые скоро вышли из употребле­ния и сменились тонкой, рассчитанной технологией под­чинения. В сущности, эти процессы - накопление людей и накопление капитала — неотделимы друг от друга; не­возможно было бы решить проблему накопления людей без роста производственного аппарата, способного их со­держать и использовать; напротив, техники, делающие полезным кумулятивное множество людей, ускоряют на­копление капитала. На менее общем уровне технологиче­ские изменения производственного аппарата, разделение труда и выработка дисциплинарных методов были связа­ны очень тесными отношениями²⁸. Каждый из этих про-i цессов сделал возможным и необходимым другой, каж-' дый послужил моделью другому. Дисциплинарная пира-\ мида образовала маленькую клетку власти, где были пред-; писаны и стали эффективными разделение, координация •и контроль заданий, а аналитическое дробление времени, жестов и телесных сил образовало рабочую схему, которую можно было легко перенести с подчиняемых групп на производственные механизмы; массовый перенос воен­ных методов на организацию промышленности служит примером такого моделирования разделения труда, кото­рое ориентировано на образец, заданный схемами власти. Но, с другой стороны, технический анализ процесса про­изводства, его «механическое» расчленение были перене­сены на рабочую силу, призванную обеспечивать этот процесс: результатом переноса стало создание дисципли-

парных машин, объединяющих в целое и увеличивающих индивидуальные силы. Можно сказать, что дисциплина — единый метод, посредством которого тело с наименьши­ми затратами сокращается как «политическая» сила и максимально увеличивается как полезная сила. Рост ка­питалистической экономики породил специфическую модальность дисциплинарной власти: ее общие формулы, методы подчинения сил и тел, короче говоря, «политиче­ская анатомия» могут работать в самых разных политиче­ских режимах, аппаратах и институтах.

2. Паноптическая модальность власти - на элементар­ном, техническом, чисто физическом уровне, на котором она располагается, - не зависит прямо от крупных юриди-ческо-политических структур общества и не образует их непосредственного продолжения. Тем не менее она не яв­ляется абсолютно независимой. Исторически сложилось так, что процесс, приведший в XVIII веке к политическо­му господству класса буржуазии, прикрывался установле­нием ясной, кодифицированной и формально эгалитар­ной юридической структуры, которая стала возможной благодаря созданию режима парламентского, представи­тельного типа. Но развитие и распространение дисципли­нарных устройств стало обратной, темной стороной этих процессов. Общая юридическая форма, гарантировавшая систему в принципе равных прав, поддерживалась этими мелкими повседневными физическими механизмами, всеми теми системами микровласти, в сущности не эгали­тарными и асимметричными, которые и есть дисципли­ны. И хотя формально представительное правление обес­печивает, чтобы воля всех (непосредственно или опосре-

'"См.: Маркс К. Капитал. Кн. I. отд. 4, гл. XIII, а также весьма интересный анализ

в кн: F. Guerry, D. Deleule, Le Corpsproductif, 1973.

дованно) являлась главной инстанцией верховной власти, дисциплины гарантируют в самом основании общества подчинение сил и тел. Реальные, телесные дисциплины образуют фундамент формальных, юридических свобод. Общественный договор можно рассматривать как идеаль­ное основание права и политической власти; паноптизм представляет собой повсеместно распространенную тех­нику принуждения. Он продолжает работать в глубине юридических структур общества, заставляя действенные механизмы власти функционировать в противополож­ность обретенной ею формальной структуре. Эпоха Про­свещения, открывшая свободы, изобрела и дисциплины. Казалось бы, дисциплины не более чем инфраправо. Они доводят общие формы, установленные законом, до бесконечно малого уровня индивидуальных существова­ний; или же выступают как методы обучения, позволяю­щие индивидам соответствовать этим общим требовани­ям. Они продолжают право того же типа, но в другом мас­штабе, делая его более детализированным и терпимым. Но дисциплины следует рассматривать, скорее, как род контрправа. Они исполняют совершенно определенную роль — вводят непреодолимые асимметрии и исключают взаимности. Прежде всего потому, что дисциплина обра­зует «частную» связь между индивидами, отношение при­нуждения, совершенно отличное от договорного обяза­тельства; принятие дисциплины может предписываться договором; способ, каким она насаждается, механизмы, какие она приводит в действие, необратимое подчинение одних людей другим, «сверхвласть», которая всегда сосре­доточивается на одной стороне, неравенство положения

различных «партнеров» относительно общего правила -все это отличает дисциплинарную связь от договорной I связи и позволяет систематически искажать последнюю с (того самого момента, когда ее содержанием становится (дисциплинарный механизм. Например, известно, что многие действительные процедуры подрывают юридичес­кую фикцию трудового договора: цеховая дисциплина — не самая маловажная. Кроме того, если юридические сис­темы квалифицируют субъектов права в соответствии со всеобщими нормами, то дисциплины характеризуют, классифицируют, специализируют; они распределяют по некой шкале, ориентируются на некую норму, устанавли­вают иерархию индивидов, а если потребуется — дисква­лифицируют и исключают. Как бы то ни было, в прост­ранстве и времени, где дисциплины осуществляют кон­троль и вводят в игру асимметрии своей власти, они при-I останавливают право, но всегда лишь временно, никогда не отменяя его полностью. Какой бы регулярной и инсти­туциональной ни была дисциплина, по своему механизму она является «контрправом». И хотя всеобщий юридичес­кий характер современного общества, казалось бы, уста­навливает границы отправлению власти, его повсемест­ный паноптизм позволяет функционировать, на изнаноч-ной стороне права, огромному и одновременно мельчай­шему механизму, который поддерживает, усиливает, умно­жает асимметрию власти и делает бесполезными границы, очерчиваемые правом. Мельчайшие дисциплины, повсед­невные «паноптизмы» прекрасно устраиваются ниже уровня больших аппаратов и великих политических битв. Но в генеалогии современного общества они являются,

как и пронизывающее его классовое господство, полити­ческой противоположностью юридических норм, в соот­ветствии с которыми перераспределяется власть. Отсюда, несомненно, выясняется значение, издавна придаваемое малым дисциплинарным техникам, тем, казалось бы, ни­чтожным хитростям, что изобретает дисциплина, и даже знаниям, придающим ей респектабельный вид. Отсюда боязливое нежелание избавиться от них, когда их нечем заменить. Отсюда утверждение, что они действуют в са­мом основании общества, суть элемент его равновесия, тогда как на самом деле они - ряд механизмов для окон­чательного и повсеместного нарушения равновесия в от­ношениях власти. Отсюда упрямое изображение дисцип­лин как скромной, но конкретной формы всякой морали, тогда как на самом деле они представляют собой совокуп­ность физико-политических техник.

Возвращаясь к проблеме законных наказаний, тюрьму со всей имеющейся в ее распоряжении исправительной технологией следует переместить в точку, где законосооб­разная власть наказывать превращается в дисциплинар­ную власть надзирать; где универсальные законные нака­зания применяются избирательно, к определенным инди­видам, причем всегда к одним и тем же; где переквалифи-цирование правового субъекта посредством наказания становится полезной муштрой преступника; где право оп­рокидывается и выходит за собственные пределы, - где контрправо становится действенным и институциональ­ным содержанием юридических форм. Следовательно, повсеместность власти наказывать обеспечивается не все­общим осознанием закона — осознанием его каждым пра-