Ми принуждениями, не с основополагающими правами, а с бесконечно возрастающей муштрой, не с общей волей, а с автоматическим послушанием.

«Дисциплину надо сделать государственной», - гово­рил Гибер. «Рисуемое мной государство будет иметь про­стое, надежное, легко контролируемое управление. Оно будет напоминать огромные машины, которые с помо­щью чрезвычайно простых средств достигают поразитель­ных результатов. Сила этого государства будет происте­кать из его собственной силы, благополучие - из его соб­ственного благополучия. Время, которое разрушает все, умножит его мощь. Оно опровергнет ходячий предрассу­док, будто империи подвержены неумолимому закону упадка и разрушения»⁶⁰. Недалек уже наполеоновский ре­жим, а с ним — форма государства, которой суждено было его пережить и основания которой, не надо забывать об этом, были заложены не только юристами, но и солдата­ми, не только государственными советниками, но и млад­шими офицерами, не только слугами правосудия, но и людьми лагеря. Преследовавший эту формацию образ Римской империи нес в себе эту двойственность: гражда­не и легионеры, закон и маневры. В то время как юристы и философы искали в договоре исходную модель для стро­ительства или перестройки общественного тела, военные, а с ними и техники дисциплины разрабатывали процеду­ры индивидуального и коллективного принуждения тел.

60) J. A. de Guibert, Essai general de tactique, 1772, Discours preliminaire, p XXIII-XXIV. Ср. суждения Маркса об армии и формах буржуазного общества в письме к Энгельсу 25 сентября 1857 г.

Глава 2

Средства выверенной муштры

В самом начале XVII века Валхаузен говорил о «собствен­но дисциплине» как искусстве «выверенной муштры»¹. Действительно, основная функция дисциплинарной влас­ти — не изъятие и взимание, а «муштра»; точнее говоря, муштра, нацеленная на то, чтобы изымать и взимать боль­ше. Дисциплинарная власть не координирует силы для то­го, чтобы их ограничить, — она стремится объединить их таким образом, чтобы преумножить и использовать. Вме­сто того чтобы насильственно превращать все подчинен­ное ей в однородную массу, она разделяет, анализирует, различает и доводит процессы подразделения до необхо­димых и достаточных единиц. Она «муштрует» подвиж­ные, расплывчатые, бесполезные массы тел и сил, превра­щая их в множественность индивидуальных элементов -отдельных клеточек, органических автономий, генетиче­ских тождеств и непрерывностей, комбинационных сег-

ментов. Дисциплина «фабрикует» личности, она - специ­фическая техника власти, которая рассматривает индиви­дов и как объекты власти, и как орудия ее отправления. Не торжествующей власти, которая из-за собственной чрез­мерности может гордиться своим всемогуществом, - а ти­хой, подозрительной власти, действующей как рассчитан­ная, но постоянная экономия. Скромные модальности, стелющиеся методы, если сравнить их с величественными ритуалами власти суверена или с грандиозными государ­ственными аппаратами. И именно они постепенно вторг­нутся в главные формы, изменят их механизмы, навяжут им свои методы. Судебный аппарат не избежит этого поч­ти неприкрытого вторжения. Успех дисциплинарной вла­сти объясняется, несомненно, использованием простых инструментов: иерархического надзора, нормализующей санкции и их соединения в специфической процедуре — в экзамене.

Иерархический надзор

Отправление дисциплины предполагает устройство, кото­рое принуждает игрой взгляда: аппарат, где технологии, позволяющие видеть, вызывают проявления и последст­вия власти и где средства принуждения делают видимыми тех, на кого они воздействуют. В классический век мед­ленно создаются «обсерватории» человеческих множеств, не заслужившие добрых слов в истории наук. Наряду с ве­ликой технологией телескопа, линзы, пучка света, состав­лявшей одно целое с основаниями новой физики и космо­логии, существовали малые техники многочисленных и

1) J. J. Walhausen, L'Art mililaire pour l'infanterie, 1615, p. 23.

перекрещивающихся надзоров, взглядов, которые долж­ны видеть, оставаясь невидимыми. Используя техники подчинения и методы эксплуатации, безвестное искусст­во света и видимого исподволь готовило новое знание о человеке.

Упомянутые «обсерватории» основываются на почти идеальной модели военного лагеря. Он представляет со­бой недолговечный искусственный город, который по же­ланию можно строить и перестраивать почти до бесконеч­ности; он — высшая сфера власти, которая, поскольку она воздействует на вооруженных людей, должна обладать большей силой, но и большей сдержанностью, большей эффективностью и превентивной ценностью. В совер­шенном лагере вся власть осуществляется исключительно путем точного надзора. Каждый взгляд - сколок с гло­бального действия власти. Старый традиционный квад­ратный план значительно усовершенствовался, появилось много новых схем. Точно определяются геометрия прохо­дов, число и расположение палаток, ориентация входов в них, расположение поперечных и продольных рядов. Вы­черчивается сеть взглядов, контролирующих друг друга. «На плацдарме проводится пять линий, причем первая располагается в 16 футах от второй, а остальные — в 8 фу­тах друг от друга. Последняя проходит в 8 футах от огради­тельных валов. Оградительные валы располагаются в 10 футах от палаток младших офицеров, точно против первого кола. Ширина палаточной улицы - 51 фут... Все палатки отделены друг от друга расстоянием в два фута. Палатки младших офицеров располагаются против улиц их рот. Задний кол вбивается в 8 футах от последней сол-

датской палатки. Входы смотрят на капитанскую палат-ку... Палатки капитанов располагаются против улиц их рот. Их двери выходят на роты»². Лагерь — диаграмма вла­сти, действующей путем организации общей и полной ви­димости. Долгое время модель лагеря (или по крайней ме­ре ее основополагающий принцип - пространственная стыковка иерархизированных надзоров) использовалась в построении городов, при строительстве рабочих поселе­ний, больниц, приютов, домов умалишенных, тюрем и воспитательных домов. Использовался принцип «пазово­го соединения». Для весьма постыдного искусства надзо­ров лагерь то же, что камера-обскура для большой науки: оптики.

Тут развивается целая проблематика: проблематика архитектуры, которая создается отныне не просто для то­го, чтобы предстать взору (пышность дворцов), не для обеспечения обзора внешнего пространства (геометрия крепостей), а ради осуществления внутреннего упорядо­ченного и детального контроля, ради того, чтобы сделать видимыми находящихся внутри. Словом, архитектура те­перь призвана быть инструментом преобразования инди­видов: воздействовать на тех, кто в ней находится, управ-лять их поведением, доводить до них проявления власти, делать их доступными для познания, изменять их. Камни могут делать людей послушными и знающими. Старая простая схема заключения и ограждения (толстые стены, тяжелые ворота, затрудняющие вход и выход) заменяется расчетом числа окон и дверей, глухих и пустых прост­ранств, проходов и просматриваемых мест. Здание боль­ницы постепенно строится как инструмент медицинско-

² Reglemeiitpour I'mfanterieprussienne, Arsenal, ms. 4067, f. 144 (пер. на франц. яз.). Относительно старых планов см.: Praissac, Les Discours militaires, 1623, p. 27-28; Montgommery, La MUice francaise, p. 77. О новых схемах: Beneton de Morange, Histoire de la guerre, 1741, p. 61-64, и Dissertations sur lei Tentes. См. также многочисленные пра­вила и регламенты, например: Instruction sur le service des reglements de Cavalerie dans Us camps, 29 juin 1753. См. ил. 7.

го воздействия: больничное здание должно обеспечивать хорошее наблюдение за больными, а следовательно — вы­бор лучшего способа лечения. Форма корпусов, обеспе­чивающая тщательное распределение больных, должна препятствовать распространению заразных болезней. Наконец, вентиляция и воздух, циркулирующий над каждой койкой, должны препятствовать скоплению во­круг пациента тлетворных паров разложения, предотвра­щая угнетенное состояние духа и, следовательно, усиле­ние болезни. Больница — какой ее видят во второй поло­вине века, о чем свидетельствуют многочисленные про­екты, предложенные после того, как во второй раз сгоре­ла центральная парижская больница*, — не просто кры­ша, дающая прибежище невзгодам и неминуемой смер­ти; она действует терапевтически самой своей материаль­ностью.

Подобно этому, здание школы должно быть механиз­мом муштры. Пари-Дюверне задумал Военную школу как настоящую педагогическую машину и в мельчайших дета­лях навязал свой проект архитектору Габриелю**. Мушт­ровать тела - императив здоровья; формировать компе­тентных офицеров - императив квалификации; создавать послушных военных — императив политики; предупреж­дать разврат и гомосексуализм — императив нравственно­сти. Четыре причины установления глухих перегородок между индивидами, но и глазков для постоянного надзо­ра. Само здание Военной школы должно было быть аппа­ратом надзора: спальни размещались вдоль коридора, по­добно ряду маленьких келий. Через равные промежутки располагались комнаты офицеров, так, чтобы «каждый

десяток учеников окружался офицерами справа и слева», Ученики запирались в спальнях на всю ночь, и Пари-Дю­верне настоял на том, чтобы «перегородка каждой спаль­ни была застеклена со стороны коридора, от уровня груди на один-два фута до потолка. Кроме того, что иметь такие окна просто приятно, они, смеем сказать, во многих отно­шениях полезны, не говоря уж о соображениях дисципли­ны, решающих для такого устроения»³. В столовых — «не­большая платформа для столов наставников, позволяю­щая им видеть все столы учеников их отделения во время еды». Двери уборных укорочены сверху и снизу (чтобы де­журный надзиратель мог видеть головы и ноги учеников), тогда как поперечные перегородки достаточно высоки (чтобы «находящиеся внутри не видели друг друга»⁴). Бес­конечно детализированное стремление к надзору, выра­женное в архитектуре с помощью бесчисленных мелких приспособлений. Их можно считать незначительными, только если забыть о роли такого устроения — второсте­пенной, но безупречно исполняемой — в нарастающей объективации и все более детальном дроблении надзора за индивидуальным поведением. Дисциплинарные институ­ты выработали механизм контроля, действующий как не­кий микроскоп для наблюдения за поведением; сделан­ные ими четкие, аналитически выверенные подразделе­ния образовали вокруг людей аппарат наблюдения, регис­трации и муштры. Как подразделить взгляд в этих маши­нах наблюдения? Как установить между ними сеть комму­никаций? Как организовать, чтобы из их рассчитанной множественности получилась однородная, непрерывная власть?

' Цитируется по: R. Laulan, L'Ecole militaire de Paris, 1950, p. 117-118. ⁴ Arch. nat. MM 666—669. И. Бентам* рассказывает, что впервые идея паноптико-ча возникла у его брата при посещении Военной школы.

Совершенный дисциплинарный аппарат должен обес­печить способность видеть постоянно все «одним взгля­дом». Центральная точка должна быть как источником всеосвещающего света, так и местом сходимости всего, что подлежит познанию: совершенным глазом, от которо­го ничто не ускользает, и центром, притягивающим к себе все взгляды. Именно это имел в виду Леду, когда строил Арк-и-Сенан*: все здания выстроены в круг и открывают­ся во двор, в центре которого — высокое строение, допус­кающее использование его с различными целями (управ­ленческими, полицейскими целями надзора, экономиче­скими — контроля и проверки, религиозными — наставле­ния на повиновение и труд); отсюда исходят все приказы, здесь фиксируются все деятельности, рассматриваются и судятся все проступки; и это делается непосредственно, с опорой исключительно на точную геометрию. Одна из причин, по которым кругообразные архитектурные соору­жения⁵ во второй половине XVIII века считались столь престижными, состоит, несомненно, в том, что они выра­жают определенную политическую утопию.

Однако во второй половине XVIII века дисциплинар­ный взгляд нуждается в механизмах передачи. Пирами­да — более действенно, нежели круг — отвечает двум тре­бованиям: она достаточно полна и образует непрерывную сеть (отсюда возможность умножения ее ступеней и рас­пределения их по всей контролируемой поверхности); и достаточно незаметна, чтобы не давить мертвым грузом на дисциплинируемую деятельность, не быть для нее тормо­зом или препятствием, а органично вписываться в дис­циплинарное устройство как функция, усиливающая его

возможные результаты. Ее необходимо разбить на более дисциплина мелкие элементы, но лишь для того чтобы усилить ее про­изводительную функцию: детализировать надзор и сде­лать его функциональным.

Эту проблему решали крупные цехи и заводы, где был организован надзор нового типа. Он отличается от надзо­ра, практиковавшегося прежде на мануфактурах, где его производили извне инспектора, следящие за выполнени­ем правил. Теперь же требуется интенсивный, непрерыв­ный контроль, который проникает непосредственно в ра­бочий процесс и распространяется не только на произ­водство (здесь это контроль за качеством и количеством сырья, типом используемых инструментов, размерами и качеством изделий): он учитывает также деятельность людей, их навыки, манеру работать, проворность, усер­дие и поведение. Но он отличается и от домашнего надзо­ра мастера, стоящего за спиной своих рабочих и подмас­терьев: ведь он осуществляется служащими, контролера­ми и старшими мастерами. Когда производственный ап­парат становится крупнее и сложнее, когда возрастает число рабочих и разделение труда, надзор становится еще более необходимым и трудным. Он становится особой функцией, которая тем не менее должна составлять не­отъемлемую часть производственного процесса, сопро­вождать его на всем его протяжении. Возникает потреб­ность в специальном персонале, постоянно присутствую­щем и не принадлежащем к среде рабочих: «На крупной мануфактуре все делается по часам, рабочих принуждают и ругают. Служащие, привыкшие относиться к рабочим свысока и командовать, что действительно необходимо

'См. ил. 12, 13, 16.

по отношению к массе, обращаются с ними строго или презрительно, и поэтому рабочие либо получают более высокую зарплату, либо покидают мануфактуру вскоре после поступления»⁶. Но, хотя рабочие предпочитают контроль цехового типа новому режиму надзора, хозяева понимают, что новый надзор неотделим от системы про­мышленного производства, частной собственности и прибылей. На крупном металлургическом заводе или шахте «статей расхода так много, что малейшая нечест­ность может привести к ужасному мошенничеству, кото­рое не только поглотит прибыли, но и приведет к потере капитала... Любая некомпетентность, если она остается незамеченной, а потому повторяется каждый день, может оказаться настолько пагубной для предприятия, что очень быстро его разрушит». А потому только служащие, подчиняющиеся непосредственно хозяину и занятые ис­ключительно надзором, следят за тем, «чтобы не было ни гроша лишних расходов и ни минута не прошла впустую»; их роль — «следить за рабочими, контролировать все ра­бочие места, сообщать хозяевам обо всем, что происхо­дит»⁷. Таким образом, надзор становится решающим эко-номическим фактором — как внутренняя деталь произ­водственного аппарата и как специфический механизм . дисциплинарной власти⁸.

Та же тенденция обнаруживается и в реорганизации начального образования: элементы надзора были конкре-тизированы и надзор стал неотъемлемой частью учебных отношений. Развитие приходских школ, рост числа их учеников, отсутствие методов, регулирующих работу сра­зу всего класса, вытекающие из этого беспорядок и сумя-

* Encyclopedic, статья «Manufacture».

⁷ Cournol, Considerations rl'intirit public sur le droit d'expbiter les mines, 1790, Arch. nat. A XIII^м.

¹ Ср.: «Функции управления, надзора и согласования делаются функциями капи­тала, как только подчиненный ему труд становится кооперативным. Но как специфи-

тица сделали необходимым введение системы надзора. В помощь учителю Батенкур выбрал из лучших учеников ряд «офицеров» — интендантов, наблюдателей, помощни­ков учителя, репетиторов, чтецов молитв, ответственных за письмо и раздачу чернил, духовников и посетителей се­мей. Эти роли, таким образом, разделяются на два типа: одни относятся к материальным задачам (раздача чернил и бумаги, подаяние бедным, чтение духовных текстов по праздникам и т. п.), другие предполагают надзор. «Наблю­датели» должны фиксировать, кто покинул скамью, кто разговаривал, кто пришел без четок или часослова, кто плохо вел себя во время молитвы, сделал что-то непри­стойное, болтал или вопил на улице. «Увещеватели» долж­ны «следить за теми, кто разговаривает или шепчется во время уроков, не пишет или ротозейничает». «Посетите­ли» ходят по семьям учеников, которые отсутствовали на занятиях или совершили серьезные проступки. «Интен­данты» контролируют всех других «офицеров». Одни толь­ко «репетиторы» играют педагогическую роль: заставляют учеников читать попарно вполголоса⁹. Несколько десяти­летий спустя Демия избирает иерархию того же типа, но почти все функции надзора играют у него и педагогиче­скую роль: один помощник учителя учит правильно дер­жать перо, водит рукой ученика, исправляет ошибки и од­новременно «записывает проступки шалунов»; другой по­мощник учителя выполняет те же функции на уроке чте­ния. Интендант, контролирующий других офицеров и от­вечающий за поведение в целом, занимается также «по­священием новичков в школьные обычаи». Декурионы заставляют детей учить уроки и «записывают» невыучив-

ческая функция капитала, функция управления приобретает специфические харак­терные особенности» (Маркс К. Капитал. Кн. I, отд. 4, гл. XI). (Пер. по изд.: Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 23. М., 1960. с. 342. - Ред.)

" М. I. D. В., Instruction mttbodique pour i'ecoleparoissiaie, 1669, p. 68-83.

ших¹⁰. Здесь перед нами набросок школы «взаимного обу­чения», в которой соединяются в одном механизме три процедуры: собственно обучение, приобретение знаний непосредственно в практической педагогической деятель­ности и, наконец, взаимное иерархизированное наблюде­ние. Отношение надзора, определенное и регулируемое, вписывается в сердцевину практики обучения, и не как дополнительная или вспомогательная часть, но как меха­низм, который ей внутренне присущ и повышает ее эф­фективность.

Возможно, иерархизированный, непрерывный и функциональный надзор не принадлежит к великим тех­ническим «изобретениям» XVIII века, но его коварное распространение обязано своей значимостью несомым им механизмам власти. Благодаря такому надзору дисципли­нарная власть становится «цельной» системой, внутренне связанной с экономией и целями механизма, через кото­рый она отправляется. Она организуется также как мно­жественная, автоматическая и анонимная власть; ведь хо­тя надзор основывается на индивидах, он действует по се­ти отношений сверху вниз, но также, до некоторой степе­ни, и снизу вверх и горизонтально; эта сеть «удерживает» целое и насквозь пронизывает его происходящими одно от другого проявлениями власти: надзиратели, находящи­еся под постоянным надзором. Власть в иерархизирован-ном надзоре дисциплин — не вещь, которой можно обла­дать, она не передается как свойство; она действует как механизм. И хотя пирамидальная организация действи­тельно предполагает наличие «главы», именно механизм в целом производит «власть» и распределяет индивидов в

"' Ch. Demia, Reglementpour les ecoles de la ville de Lyon, 1716, p. 27-29. Такое же явление наблюдается в коллежах: в течение долгого времени «префекты», независимо от преподавателей, несли моральную ответственность за небольшие группы учеников. Главным образом после 1762 г. возникает тип контроля, одновременно более админис­тративный и иерархизированный: надзиратели, квартальные ответственные, младшие ответственные. Ср.: Dupont-Ferrier, Du college de Clermont au lycee Loids-le-Grand, t. I, _?|| p. 254,476.

постоянном и непрерывном поле. Это позволяет дисцип-линарной власти быть одновременно чрезвычайно не­скромной, поскольку она повсюду и всегда начеку, по­скольку в силу самого своего принципа она не оставляет ни малейшей теневой зоны и постоянно надзирает за теми самыми индивидами, на которых возложена функция надзора, — и крайне «скромной», поскольку она действует постоянно и главным образом безмолвно. Дисциплина делает возможным функционирование власти через отно­шения, власти, которая поддерживает себя собственными механизмами и заменяет зрелищные публичные ритуалы непрерывной игрой рассчитанных взглядов. Благодаря методам надзора «физика» власти — господство над те-! лом — осуществляется по законам оптики и механики, по правилам игры пространств, линий, экранов, пучков, сте­пеней и не прибегает, по крайней мере в принципе, к чрезмерности, силе или насилию. Это власть, которая ка­жется тем менее «телесной», чем более искусно она орга­низована как «физическая».

Нормализующее наказание

1. В сиротском приюте шевалье Поле заседания суда, со­биравшегося каждое утро, превращались в настоящий це­ремониал: «Мы увидели, что все ученики построены, словно перед сражением: безупречный строй, полная не­подвижность и молчание. Майор, юный шестнадцатилет­ний дворянин, стоит перед строем со шпагой в руке. По его команде войско размыкает ряды и образует круг. В

центре собирается совет. Каждый офицер докладывает о поведении своей роты за прошедшие сутки. Обвиняемым предоставляется возможность оправдаться. Заслушивают свидетелей. Суд совещается, и когда согласие достигнуто, майор возглашает число виновных, сообщает о характере проступков и вынесенных наказаниях. Затем войско уда­ляется маршем в строжайшем порядке»¹¹. В ядре всех дис­циплинарных систем действует маленький карательный механизм. Он обладает своего рода привилегией правосу­дия с собственными законами, классификацией проступ­ков, конкретными формами наказания и судебными ин­станциями. Дисциплины устанавливают «инфранаказа-ние»; они систематизируют пространство, не заполненное законами, квалифицируют и карают массу проступков, которые в силу их относительно малой значимости не учитываются большими системами наказания. «Приходя на работу, рабочие должны приветствовать друг друга... Уходя, они должны убрать материалы и инструменты, ко­ими пользовались, а если работали допоздна, то потушить лампы»; «строго воспрещается развлекать товарищей жес­тами или как-то иначе»; надлежит «вести себя благочести­во и скромно»; всякий, кто отсутствовал больше пяти ми­нут, не предупредив господина Оппенгейма, будет отме-] чен «как отсутствовавший полдня»; а чтобы удостоверить­ся в том, что ничто не забыто в этом подробном перечне, воспрещается делать «все, что может повредить господину Оппенгейму и его компаньонам»¹². Цех, школа, армия подчинены целой системе микронаказаний, учитываю­щей: время (опоздания, отсутствие, перерывы в работе), деятельность (невнимательность, небрежность, отсутст-

вне рвения), поведение (невежливость, непослушание), , речь (болтовня, дерзость), тело («некорректная» поза, не­подобающие жесты, неопрятность) и сексуальность (не­скромность, непристойность). При этом в качестве нака­зания используется целый ряд детально продуманных процедур: от легкого физического наказания до неболь­ших лишений и унижений. Требуется, с одной стороны, сделать наказуемым малейшее отклонение от корректного поведения, а с другой - придать карательную функцию на, вид нейтральным элементам дисциплинарной машины:* тогда в случае необходимости все будет служить наказа-: нию малейшего нарушения, а каждый субъект окажется! захваченным наказуемой и наказывающей всеобщностью., «Под словом "наказание" надо понимать все, что может^; заставить детей осознать совершённый ими проступок, все, что может унизить их и смутить... некоторая холод­ность, безразличие, дознание, оскорбление, отстранение от выполнения обязанностей»¹³.

2. Но дисциплина приносит с собой специфическую ' манеру наказания, которая является не просто уменьшен­ной моделью суда. Что характерно, дисциплинарное нака­зание представляет собой нечто совершенно несоразмер­ное правилу, отклонение. Наказанию подвергается вся не- | определенная область несоответствующего поведения: ₍ солдат совершает «проступок» всякий раз, когда не дотя- ! гивает до требуемого уровня; «проступок» ученика есть не только мелкое нарушение, но и неспособность выполнить задание. Устав прусской пехоты требовал, чтобы солдат, не научившийся правильно обращаться с ружьем, был нака­зан «со всей строгостью». Сходным образом, «если ученик

" Pictet de Rochemont, Journal de Genfot, 5 janvier 1788.

" Проект регламента фабрики Оппенгейма. 29 сентября 1809 г.

' J.-B. <k*eSall<vGW_u,« daEcola сЬгЬиаяп, 182>Д|*1Иг»05.

не выучил катехизис, заданный накануне, надо добиться, чтобы он безошибочно запомнил его и повторил на следу­ющий день; или же заставить его слушать, стоя на коленях и скрестив руки; или принудить его к раскаянию как-то иначе».

Порядок, который должны поддерживать дисципли­нарные наказания, носит смешанный характер. Это «ис­кусственный» порядок, четко установленный в законе, программе или уставе. Но также порядок, определяемый естественными и наблюдаемыми процессами: продолжи­тельность ученичества, время, необходимое для выполне­ния упражнения, уровень подготовки определяются зако­номерностью, которая тоже является правилом. В христи­анских школах с детьми никогда не проводят «уроков», ко­торых они не способны выдержать, поскольку иначе они ничему не научатся; и все же длительность каждой стадии обучения определяется правилом, и ученика, не сумевше­го по результатам трех экзаменов перейти на следующий уровень, на глазах у всех помещают на скамью «невежд». В дисциплинарном режиме наказание имеет двойную об­ласть значения — юридическую и естественную.

3. Дисциплинарное наказание должно бороться с от­ступлениями. Следовательно, оно должно быть по суще­ству исправительным. Наряду с наказаниями, заимство­ванными непосредственно из судебной модели (штрафы, плеть, карцер), дисциплинарные системы отдают предпо­чтение наказанию-упражнению — более интенсивному научению, многократно повторяемому уроку. Согласно уставу пехоты 1766 г., младшие капралы, «выказавшие от­сутствие прилежания или нежелание учиться, должны

быть разжалованы в рядовые» и могут вернуть себе преж­ний ранг только после новых упражнений и нового экза­мена. По словам Ж. Б. де Ла Салля, «из всех наказаний са­мыми честными с точки зрения учителя, наиболее выиг­рышными для родителей являются дополнительные зада­ния»; они позволяют «черпать в самих ошибках детей средства, позволяющие добиться успехов путем исправле­ния их недостатков»; тем, например, «кто не написал все­го, что требовалось, или не потрудился сделать это хоро­шо, можно дать какое-то дополнительное задание: что-то написать или заучить наизусть»¹⁴. Дисциплинарное нака­зание, в основном, сходно по форме с обязанностью, это не столько месть за попранный закон, сколько возобнов­ление, двойное утверждение закона. Так что ожидаемое от наказания исправительное воздействие вызывает покая­ние и раскаяние лишь случайно; оно достигается непо­средственно механикой муштры. Наказывать — значит принуждать к упражнению.

4. В дисциплине наказание является лишь одним из элементов двойной системы поощрения-наказания. И именно эта система действует в процессе муштры и ис­правления. Учитель «должен по возможности не приме­нять наказание, напротив, чаще поощрять, чем наказы­вать. Ведь лентяя, как и прилежного, больше вдохновляет желание снискать похвалу, чем страх перед наказанием. Потому было бы весьма полезно, если бы учитель, прежде чем прибегнуть к вынужденному наказанию, уже завоевал сердце ребенка»¹⁵. Этот механизм из двух элементов дела­ет возможными ряд операций, характерных для дисцип­линарного наказания. Во-первых, оценку поведения и до-

стижений на основании двух противоположных ценнос­тей: добра и зла. Вместо простого выделения области за­претного, которое практикуется в уголовном правосудии, мы имеем здесь распределение между положительным и отрицательным полюсами; все поведение попадает в поле, простирающееся между хорошими и плохими отметками и баллами. Кроме того, можно исчислить это поле и выра­ботать соответствующую цифровую экономию. Непре­рывно обновляемая карательная бухгалтерия позволяет составить баланс наказаний для каждого ученика. В школьном «правосудии» эта система, существовавшая в рудиментарной форме в армии и мастерских, получила весьма значительное развитие. Братья в христианских школах организовали настоящую микроэкономию приви­легий и дополнительных заданий: «Поощрения могут ис­пользоваться учениками, для того чтобы избавиться от на­казаний... Например, ученик получил дополнительное за­дание — переписать четыре или шесть вопросов по катехи­зису; он может быть прощен, если у него есть несколько поощрительных баллов; учитель должен установить, сколько баллов стоит каждый вопрос... Поскольку поощ­рение состоит из определенного числа баллов, учитель располагает поощрением меньшей стоимости, служащим своего рода сдачей. Например, ученик получает дополни­тельное задание, от которого его освобождают шесть бал­лов, и он заслужил поощрение в десять баллов. Предъявив его учителю, он получает обратно четыре балла и т. д.»¹⁶ И путем игры в подсчет, посредством циркуляции авансов и долгов, а также постоянного прибавления и вычитания баллов дисциплинарные аппараты устанавливают сравни-

J.-B. de La Salle, Condmte da EcoUs chrttiamtt, B. N4