Чистое право как бытие разума.

1. Право как объективированное бытие разума. Здесь настала пора сказать о том главном, к чему в этой главе поводило содержание рассматриваемых вопросов, логика изложение. В том числе – о «содержательной форме» права, о его собственном содержании, о выражении в нем духовной, интеллектуальной культуре.

Это главное заключается вот в чем.

По своим коренным особенностям право выступает в качестве продукта разума, а в идеале и при более широком угле зрения (и понятно, при реализации в обществе высокой юридической культуры, развитости юридической системы, ее совершенстве ) оптимальной формы объективированного б ы т и я разума в области внешних, практических отношений, воплощающего свободу, высокие духовные моральные начала.

При это понятие чистого права является продуктом разума в следующих отношениях.

В о - п е р в ы х, в том, что конструируемое разумом представление о праве путем логических операций мысленно освобождено от воздействия и влияния опыта, чувственных факторов, предмета, изменчивых фактических отношений - от всего того, что к нему в реальной жизни «примешивается», т.е. – от политических и экономических целей, от классовой, национальной, иной групповой воли, политических интересов, диктата власти, эгоизма и каприза правителя, требований, вытекающих из практических соображений, и т.д.

В о - в т о р ы х, оно предстает как «чистое» также и потому, что разум воплощает в этом представлении смысл права, его логику и предназначение, обусловленные его мирозданческой природой, местом и ролью в жизни людей.
И наконец, в т р е т ь и х (главное!), в нем реализуется, находит объективированную жизнь не просто разум, а чистый разум, его сила, мощь, богатство, его – можно предположить – высшее выражение в жизни людей.

Скажу сразу - такого, стерильно чистого (да к тому же «дважды очищенного») права как некой реально функционирующей юридической системы в нашей земной жизни не было, нет и не будет никогда. Право всегда существовало и неизменно будет существовать в сложной сети экономических, политических, нравственных отношений, в переплетении с ними, во взаимосвязи с идеологией и властью, а также под воздействием разума, воли, страстей конкретных земных людей, который в свою очередь подвержен влиянию, проникновению в него многообразных чувственных факторов, увлечений, эмоций, заблуждений, иллюзий.

Да и сам вопрос о таком праве не возникал и не мог возникнуть до того, как в человечестве, его бытии назрела острая необходимость фактического перехода народов к либеральным цивилизациям и сложились предпосылки и условия для этого перехода. Словом, до того, как идеи, дух, идеалы французской революции (а также первые шаги по конституированию демократической политической системы в Северной Америке и в Европе к концу ХУШ в.) не потребовали того, чтобы среди человеческих ценностей в противовес произволу, самочинному господству власти, страстей и каприза было возвышено право как институт цивилизации и был определен тот образ (понятие) такого права, которое необходимо для новой, либеральной эпохи в истории человечества. Такой образ, когда даже в сугубо практической жизни подчинения принудительным законам «требует сам разум», притом « . . чистый, a priori законодательный разум, не принимающий в соображение ни одной из эмпирических целей»[312].

Смею утверждать, что такое никем конкретно не поставленное и не сформулированное «задание Истории» и было реализовано Кантом, обосновавшим понятие, идеальный образ чистого права.

Стало быть, чистое право – это не выдумка идеалиста, не продукт простого кабинетного сочинительства. Оно – прежде всего, найденный философом плод Истории и Времени.

Здесь, как уже упоминалось, перед нами эффект своего рода «двойного очищения»: образ права, освобожденный от чувственных и иных влияний, выступает в качестве продукта разума, который в свою очередь «очищен» от всего чувственного, преходящего. В этом отношении «чистое право» представляет собой по своей сути реальное бытие ч и с т о г о разума, притом – как можно предположить – чистого разума в его высшем выражении, которое возможно в реальной (внешней), практической жизни людей. С рассматриваемой точки зрения чистое право оказывается «формой», способной, а, возможно, и призванной «дать» людям в высшей степени значимое для них, для их практической жизни духовное благо, - реальное нормативно-правовое бытие категорического императива.

Насколько такая характеристика чистого права представляется существенной, может быть подтверждено рядом доводов.

Вот один из них. Необходимость разумного регулирования и разумного управления в общества, причем – такого, когда реализуются самые высокие значения разума, во все века при всех социальных системах, политических режимах и правителях выдвигалось в качестве неизменно высшей, будто бы при данной власти реально осуществляемой. Да в жизни во все века все правители неизменно изображали и рекламировали свои решения в качестве «единственно разумных»

Но никогда, ни при каких социальных системах, политических режимах и правителях, такая задача реально, практически не реализовалась и не могла быть реализованной по определению. Ибо какие бы ни предпринимались усилия для того, чтобы регулирование и управление в обществе возвести в ранг «разумного», оно неизбежно подвержено воздействию чувственных факторов, влиянию переменчивого опыта, личностных, нередко корыстных мотивов, страстей, иллюзий, догм.

В реальной, практической жизни людей, общества существует только один институт, который в сфере регулирования (управления) способен – к тому же при наличии многих обязательных условий – сделать разум соответствующим самым высоким показателям, т.е. чистым.

Это – право (которое и со своей стороны должно выступать в качестве «чистого»).

И в этом своем качестве, оставаясь идеальным образом и не претендуя на то, чтобы стать некой идеальной юридической системой, чистое право тем не менее нуждается в реализации в ходе демократического и правового развития общества в виде осуществления ряда принципов. Иначе говоря, стать образцом для практического действования. Кант говорит, что мы придем к подвергающим к отчаянию выводам, «если не допустим, что чистые принципы права имеют объективную реальность, т.е. не допустим их осуществимость» [313].

Да, - иначе, действительно, неизбежны весьма грустные выводы («подвергающие к отчаянию»). Ибо чистое право как идеальный образ в реальном цивилизационно-либеральном развитии необходимая, и притом - ключевая ступень, открывающая путь к формированию правового общества, его «юридического выражения» - права человека, что и предопределяет высокое место права в нашей жизни.

Что же представляет собой чистое право по своей природе, если оно является – хотя и нуждающимся в осуществлении – идеальным образом? По известной номенклатуре правовых явлений оно, по всем данным, может быть охарактеризовано в качестве правосознания. Но правосознания как активной силы[314] и притом – особого рода. Такого, основу и существо которого образуют естественные потребности общества, если угодно, естественное право на современном этапе развития человечества (вспомним, что, по справедливому кантовскому определению, естественное право ничто иное, как «идея разума и образец для нас»). И значит, - правосознания, которое в соответствии с особенностями чистого права, необходимости его реального осуществления выражается в определенных принципах, имеющих характер требований, от реализации которых решающим образом зависит наше будущее, формирование и развитие правового гражданского общества.

Эти требования, выраженные в чистых принципах права, и станут предметом дальнейшего рассмотрения. Притом – в том виде, в каком они выступают в реальной правовой действительности. То есть – в виде институтов;в данном случае – институтов чистого права.

2. «Всеобщий правовой закон». Наиболее общие принципы чистого права непосредственно, надо полагать, вытекают из кантовского категорического императива, притом в его стандартной формуле. Если сообразно этой формуле необходимо поступать только по такой максиме, относительно которой ты вместе с тем можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом[315], то, спрашивается - какие выводы следуют из такого, этического по своей основе требования к поведению людей?

В самом деле, что означает ключевая часть формулы категорического императива – «пожелать, чтобы максима поведения», которой, притом «во всякое время», руководствуется человек - «была всеобщим законом»? Обратим внимание – «всеобщим законом» и «во всякое время»!

Конечно, нужно иметь ввиду, что «закон», «законодатель», «законодательство» понятия, которые имеют несколько значений, и что они часто употреблялись в кантовские времена в значении моральных категорий - в «том широком смысле, который был характерен для политической литературы ХУП-ХУШ вв.»[316]. А у Канта к тому же - в смысле категорий духовного мира, находящимся по «ту сторону» представлений о природе, когда человек делает известные требования для себя такими, когда они являются в указанном смысле «всеобщим законодательством». И понятно, в области морали пожелание того, чтобы данная максима поведения была всеобщим законом, относится к людям как к субъектам морали.

С сугубо же юридической стороны из кантовского категорического императива с непреложностью следует, что в юридическом плане в области внешних отношений общий (всеобщий) закон должен строиться так, чтобы он был одинаков для всех, в равных, на соразмерных началах, на началах равновесия отмерял каждому меру его свободы поведения.

Правовая ориентация категорического императива с высокой степенью очевидности и наглядности раскрывается в его «юридическом продолжении» - том главном требовании к праву, которое Кант назвал «всеобщим правовым законом», - поступай только так, чтобы свободное проявление твоего произвола было совместимо со свободой каждого сообразно всеобщему закону[317]. Здесь представлен уже «полный набор» свойств и особенностей права – и строгое определение адресатов требований («каждый»[318]), и скоординированность позиций субъектов, характерных для права («было совместимо»), и связанное с этим выраженные в праве начала «меры» и «своего

При этом Кант и прямо формулирует ряд конкретизированных положений, вытекающих из категорического императива. Наиболее существенными из них являются следующие два.

Первое положение названо философом «всеобщим правовым законом» (и, пожалуй, такое терминологическое обозначение для данного случая предпочтительней других), или - категорическим императивом чистого практического разума: «. . .поступай внешне так, чтобы свободное проявление твоего произвола было совместимо со свободой каждого, сообразно со всеобщим законом»[319].

Второе положение выражено в такой формуле: «Право есть ограничение свободы каждого условием согласия ее с такой же свободой каждого другого, насколько это возможно по всеобщему закону»[320].

Смысл всех этих высказываний в принципе один – свобода каждого человека должна быть совместимой или, что то же самое, находится в согласии со свободой каждого другого человека, гражданина, быть в этом отношении одинаковой – «такой же».

Взяв на заметку, что Кант – и это весьма примечательно - говорит о необходимости совмещать свободу данного лица со свободой отдельного, автономного человека - «каждого» («именно каждого»!), обратим внимание на то, что во всех случаях философ связывает такое ограничение или совмещение свободы ни с чем иным, а с категорией, имеющей в оптимальном выражении юридический характер - со всеобщим законом («всеобщий закон» - это уже, надо полагать, если не изначально, то по крайней мере по существенным своим чертам или по оптимальным своим характеристикам, касающимися области внешних отношений, - правовая категория). Значит, здесь выражаются, находят себе реальную жизнь принципиальные особенности права; причем, наряду с качеством «всеобщности», также – надо добавить – и качество «равновесности». Дает о себе знать здесь и признак «своего»: совместимость свободы данного лица со свободой каждого другого с юридической стороны находит выражение в реализации начала – «каждому свое».

К тому же в данном случае Кант видит во всеобщем законе, а также в качестве «равновесности», особенности права как самостоятельного явления, обладающего своей спецификой, особыми свойствами, своей самобытной природой, характером. И потому, возвышая всеобщий закон, Кант как бы оговаривается – да, «совместимость», «согласие», но всё же – «насколько это возможно по всеобщему закону».

Как существенна эта оговорка!

И тут отчетливо различимо то обстоятельство, что всеобщий закон, выступая своего рода продолжением на почве права категорического императива, становится результатом интеллектуальной деятельности и в этом отношении – продуктом разума.

Помимо всего иного, она (во всяком случае в области внешних отношений, сугубо юридических категорий) – свидетельство признания того, что закон, объективное право обладают своими жесткими особенностями, своей неподвластной любому произволу природой, порой неподатливыми свойствами, с которыми следует считаться даже творцу тех или всеобщих законов – законодателю, выразителю всеобщей воли.

Есть здесь сторона проблемы высокой общественной, политической значимости. Требование «свободы (и чем «шире», чем «больше», тем лучше) – всегда был неизменным лозунгом кардинальных преобразователей, революционеров. Но жизнь свидетельствует о том, что если реализация такого требования не сопровождается формированием прочного правового устройства, в котором так или иначе реализуется «всеобщий правовой закон», то в обществе под лозунгами свободы воцаряются тирания, большевистские порядки.

Какое реальное, практическое значение, кроме отмеченных моментов, имеет только что рассмотренный общий принцип чистого права, названный Кантом «всеобщим правовым законом», - с этой стороной проблемы еще предстоит дополнительно разобраться в последующем. А сейчас – такой вопрос: исчерпываются ли приведенными положениями те принципы, начала, которые могут быть отнесены к числу общих, т.е. распространяющихся на право в целом?

И вот здесь хотелось бы в постановочном порядке высказать предположение о том, что, возможно, есть основания для того, чтобы пополнить сформулированные Кантом положения, о «всеобщем правовом законе» (который, действительно a priori продиктован разумом) некоторыми другими общими принципами, тоже базирующимися на главных устоях человеческого бытия – разуме и неразрывно связанной с ним свободе -, но уже в какой-то мере напрямую, в самой юридической материи соприкасающимися с правом, с его исконным содержанием .

Не претендуя на бесспорность и исчерпывающие характеристики, представляется возможным высказать мнение о том, что к числу таких общих принципов относятся, прежде всего, следующие :

во-первых, принципы частного и публичного права;

во-вторых, начала, выражающие две главные модели юридического регулирования, два типа построения правового материала – диспозитивный и обязывающий.

Ранее (во второй части книги) то и другое рассматривалось в качестве логики права. При более же внимательном анализе на основе основательных философских данных оказывается, что указанные категории – да и сама логика права – оказываются объективированными явлениями разума в области внешних практических отношений.

3. Принципы частного и публичного права. Сначала несколько общих соображении о частном и публичном праве, - в дополнение к тем, которые были изложены в первой и во второй частях книги.

Формальные критерии между границами этих двух правовых сфер – порой весьма зыбкими, подвижными, стертыми реальной жизнью, законодательством и юридической практикой, – обрисованы аналитической юриспруденцией довольно основательно и убедительно (о них уже говорилось - «власть-подчинение» и «субординация» для публичного права; «юридическое равенство» и «координация» для частного права[321] ).

Самое же существенное заключается в то, что рассматриваемое разграничение имеет фундаментальное для права значение, выражает глубокие, исходные его начала, а отсюда - принципиальные его особенности. Какие особенности?

История права свидетельствует о том, что долгие века юридические системы Древнего мира имели неразвитый характер, и это, помимо иных моментов, выражалось как раз в том, что они отличались аморфностью своего содержания, нерасчлененностью по сферам, - тем, что юридические установления были представлены в юридических документах и практике как нечто одинаковое, качественно неразличимое с правовой стороны. Правовой прогресс, и довольно интенсивный, исторически начался, в сущности, лишь тогда, когда произошло за несколько веков до христианской эры структурное и понятийное обособление в национальных юридических системах частного и публичного права (особо впечатляющее в правовой системе Древнего Рима). Именно с той поры правовые институты как бы выкристаллизовались в «чистом» виде, что, надо полагать, и позволило в полной мере раскрыть потенции, заложенные в праве, прежде всего потенциал частного права – обстоятельство, свидетельствующее, помимо всего иного, о том, что не только в науке, но и в реальных жизненных отношениях «чистые» явления и предметы с наибольшей полнотой обнаруживают свою специфику и возможности[322].

И вот здесь, обращаясь к философской значимости деления права на публичное и частное, оправдано высказать предположение о том, что именно в нем, этом делении, скрыты и реализуются сами основы и принципы права как института цивилизации, приуготовленного историей («провидением», «замыслом природы») для либеральной эпохи в жизни людей. А исходный пункт такой трактовки права, его расчлененности – это раскрываемый через частное и публичное право потенциал рациональной организации жизни людей. Такой организации, в которой реализуются высокие начала разума[323].

Частное право с этой точки зрения – это та сфера объективного права (права, органически единого с публичным законом), в которой непосредственно, ближайшим образом воплощается в системе юридических институтов, а через них в области внешних отношений естественное «право свободы». Причем – таких институтов, которые представляют собой искусные и отработанные правовые построения в сфере собственности, гражданского оборота, свободы договоров, гражданско-правовых мера защиты и т. д.

Поэтому именно в цивилистике, в гражданском праве, прежде всего и особенно в гражданском праве Древнего Рима в пору его расцвета в 1-Ш вв. христианской эры (когда в юриспруденции было сильно влияние выдающихся юристов), стали складываться, кристаллизоваться, притом как будто бы спонтанно, а в действительности, в силу могущества разума начала права, относящиеся к «равновесности» юридических позиций субъектов, их автономии, преимущества договорных начал в юридическом регулировании (диспозитивность) и др. Не случайно поэтому позже, в средневековую пору римское частное право было воспринято как обитель разума, и его разработка глоссаторами в европейских университетах долгое время рассматривалась как «право университетов».

Публичное право с рассматриваемых позиций – это вообщем-то другой юридический мир, иная «юридическая галактика», и по мирозданческим меркам – сфера, не менее значимая, чем само по себе право. По своей сути оно представляет собой продолжение также высокозначимого социального феномена – государства, публичной власти со всеми ее позитивными и негативными потенциями, также находящих выражение в достоинствах права, хотя и иного «качества» - публичного. Эти достоинства в результате демократизации общества реализуются в принципах подчиненности власти закону, юридических процедурах ее осуществления, а в более широком плане – в принципах разделения властей, республиканской форме правления, и наконец, - в государственном обеспечении прав человека. Таким путем формы и институты из другой «юридической галактики» как бы втягиваются в единую юридическую систему демократического общества, становятся совместимыми с частным правом и начинают выступать в нем в качестве однопорядковых и взаимодействующих подсистем[324].

Так что, по всем данным, необходимо рассматривать правовую культуру и правовой прогресс в обществе расчлененно, дифференцированно. При известной общности культуры и прогресса в сферах публичного и частного права, всё же основные тенденции и ценности, важные для общества и права, их развития и будущего, изначально складываются и реализуются отдельно, по указанным фундаментальным сферам. В публичном праве – это такие категории и ценности, как «компетенция», «дисциплина», «подчиненность», «ответственность» ; в частном праве – «договор», «диспозитивность», «защита», «реституция». В то же время взаимное проникновение этих категорий и ценностей из одной сферы в другую (например, конструирование в частном праве категории «ответственность» штрафного характера, или применение в публичном праве конструкции «договор») не должно заслонять того решающего обстоятельства, что каждая из них имеет свою первородную обитель, по своим исходным свойствам коренится либо в естественном «праве свободы» индивида, либо в во властно-государственных началах, и именно там, в «своей сфере» в полной мере развертываются, получают адекватное и интенсивное развитие, и потому с учетом особенностей своей первородной обители и одновременно – новых условий должны рассматриваться наукой[325], воплощаться в законодательстве и применяться в юридической практике[326]

После приведенной краткой характеристике частного и публичного права, обратимся к тем чистым началам, которые выражены в этих сферах права. Сферах, которые – скажу еще раз – выражают не классификационные критерии и в этой связи - не столько жестко формально разъединенные участки правовых систем, сколько разные, в чем-то полярные «юридические миры», «галактики», отличающиеся друг от друга, в первую очередь, как раз исходными правовыми началами.

Что это за начала, принципы? Самым общим образом на этот вопрос можно ответить так.

Частноправовые начала, являющиеся основой частноправовой культуры, по своей сути сводятся к такому юридическому порядку, в соответствии с которым отдельное, частное лицо вправе самостоятельно, автономно, по своей воле, независимо от усмотрения государственной власти определять юридически значимые условия своего поведения ( здесь и дальше – сравни рассматриваемые категории с теми, уже ранее рассмотренными началами, которые закреплены в Гражданском кодексе Российской Федерации) а учреждения государственной власти – как это ни парадоксально – обязаны признавать, конституировать и принудительной силой поддерживать эту юридическую значимость и обеспечивать решение всех спорных вопросов независимым судом. Отсюда вытекают и все другие принципы, характерные для частного права, которые – как мы видели нашли закрепление в российском гражданском законодательстве - : юридическое равенство субъектов, их однопорядковое правовое положение, доминирование в их взаимных отношениях свободы договора, недопустимость вмешательства кого-либо и в первую очередь - власти в юридически значимую автономию субъектов.

Нетрудно заметить, что частное право - это ближайшее выражение того, что применительно к объективному праву может быть отнесено к чистому праву в целом, в том числе и с точки зрения категорического императива практического разума – «всеобщего правового закона». При последовательно демократическом общественном строе эти чистые начала – пусть на практике при необходимости в сочетании со властно-императивным порядком – представляют собой необходимый и важнейший элемент организации жизни людей, которая имеет характер «правового гражданского общества».

В отношении же фактов истории нельзя вновь не сказать об удивительном феномене римского частного права, которое в незапамятные для нас времена – два тысячелетия тому назад, в преддверье и в самом начале христианской эры, уже по многим своим характеристикам «явило собой» как раз чистое право, что и предопределило столь мощное его влияние на все последующее мировое правовое развитие, на весь правовой прогресс.

Иные исходные начала характерны для публичного права, для свойственного для нее пласта правовой культуры. Это – обобщенно говоря, порядок «власти – подчинения» - порядок, в соответствии с которым лица, обладающие властью, вправе односторонне и непосредственно, в принципе без каких-либо дополнительны решений иных инстанций, определять поведение других лиц (подвластных, подданных), и сообразно этому вся система властно-принудительных учреждений обязана силой принуждения обеспечивать полную и точную реализацию приказов и команд власти, а «все другие» лица безусловно им подчиняться.

Отсюда вытекают и все другие принципы публичного права: различие , разнопорядковость правового статуса лиц, иерархичность положения и разный объем властных правомочий у властвующих лиц, наличие своей, «ведомственной» юрисдикции, отсутствие ориентации на решение спорных вопросов независимым судом. По мере развития демократии, как уже говорилось ранее, эти принципы обогащаются институтами высокого демократического порядка (гарантиями для граждан, демократическими процедурами и др.), становятся совместимыми со всеми другими подразделениями гуманистического права, но это не меняет саму суть, саму природу публично-правовых начал.

А теперь – один из самых непростых для обоснования (и кажется, понимания) пунктов в рассматриваемом вопросе, о котором в общей форме уже говорилось.. Не следует смешивать, отождествлять частное и публичное право как «чистые» категории, с одной стороны, а с другой – отрасли объективного права, даже такие близкие к указанным категориям, как гражданское и административное право.

Да, скажем, административное право, наряду с государственным правом в традиционно-юридическом значении, представляет собой ближайшее и прямое воплощение публично-правовых начал, их адекватное претворение в материи объективного права. Но одновременно:

а) административное право в известной мере отражает в ткани юридического регулирования также и особенности «предмета» - построение органов административного управления, своеобразие их соподчинения, определяемое законом и т. д.;

б) по мере развития демократии в данном обществе административное право (а еще более государственное право в традиционном его понимании) использует определенные положения – как это ни покажется странным – частного права. Внимание – не цивилистики, не гражданского права, а именно – частного права, когда в соответствии с требованиями развивающейся демократии оказывается необходимым обогатить и порядки «власти-подчинения» такими методами, формами, которые своим источником имеют объективированные начала свободы личности, других субъектов. В этой связи и складываются в административном праве институты, в чем-то сходные с институтами гражданского права, - институты административного договора, процессуальных гарантий и даже – подведомственность некоторых административных споров независимому суду.

Весьма сложные вопросы возникают при рассмотрении с указанных позиций такой фундаментальной отрасли объективного права, как гражданское право.

Здесь предстоит внести значительные коррективы в положения, которые прозвучали в ряде публикаций автора этих строк, связанных с принятием нового российского гражданского законодательства. В положения о том, что гражданское право – это рыночная отрасль (увы, в печати сейчас проскальзывают и с восторгом произносятся выражение - рыночная демократия; впрочем, кто знает, быть может, для нашей сегодняшней российской обстановки - и верное).

Дело, на самом деле, обстоит иначе. Гражданское право (цивилистика) как отрасль национальной юридической системы, действительно, складывается и развивается на основе требований рынка, точнее – имущественных отношений, формирующихся в условиях товарно-рыночной экономики, отношений собственности, гражданского оборота. Именно «рынок», его требования обусловливают необходимость того, чтобы право собственности имело абсолютный характер, способом, определяющим взаимоотношения между субъектами, был договорной метод, существовал беспристрастный суд – независимый институт решения разногласий, споров, конфликтов и т. д., словом, обусловливает необходимость существования сферы, где вопросы решаются по воле и в соответствии с интересами участников рыночных отношений.

Но гражданское право прежде всего, и все более по мере прогресса, все большего утверждения разума в реальной жизни, развития институтов демократии выступает в качестве прямого выражения частного права как продукта и высшего проявления разума. Той, скажу вновь, первородной обители частноправовых начал, которая первично реализует важнейшую природную, естественную сторону био-социального основания права, коренящейся в свободе человека, в его естественном праве свободы.

Подходя к обсуждаемой проблеме с несколько более широких позиций, допустимо сказать так. «Чистая юридическая форма», представляющая оцивилизованную свободу (или в другой области внешних отношений, в области публичного права, – иерархические порядки подчинения), может совпадать с «предметом», его требованиями, например с существующими рыночными или управленческими отношениями, а может и не совпадать.

В гражданском праве то и другое в основном совпало. И развивалось во взаимодействии и во взаимном влиянии. Хотя - не полностью и не во всех ипостасях. Например, отмеченными обстоятельствами объясняется тот, обычно трудно понимаемый и неуклюже интерпретируемый наукой факт, что гражданское право регулирует личные неимущественные отношения, в том числе те, которые никак не связаны с отношениями имущественными, да и по своей сути далеки от «рынка», порой несовместимы с ним.

Отсюда же – особенности российского Гражданского кодекса, в статье первой которого, например, при формулировании основных начал гражданского законодательства, наряду с частноправовыми принципами («равенством», «свободой договора», «автономией» и др.), отвечающими и требованиями рыночной экономики, назван принцип «восстановления нарушенного состояния», - принцип, напрямую обусловленный преимущественно особенностями имущественных отношений рыночного типа.

Так что, частное право – не продукт рынка. А гражданское право – не только продукт рынка, а прежде всего - отрасль-обитель «чистых» частноправовых начал, в наибольшей мере совпавшая с требованиями и условиями рыночных отношений. И потому без отторжения и сопротивления вмещающая нормативные положения рыночного характера.

Вместе с тем истории права известны и иные соотношения. Такие когда, например, правовые формы, рожденные частным правом, не воспринимают и более того - отторгают и сопротивляются навязываемому им «предмету». В этом и состоит истинная драма советского гражданского права, которое – особенно в той его части, которая строилась по конструкциям ГК 1922 г., воспринявшим через дореволюционные проекты достижения мировой частноправовой культуры, – находилась в непреодолимом противоречии (настойчиво сглаживаемом советскими цивилистами) с «планом», «приоритетом государственной собственности» и другими управленческими, административными юридическими реалиями советского времени, упорно вводимыми официальной догмой в содержание гражданского права как отрасли социалистической правовой системы.

4. Диспозитивное и обязывающее построение правового материала. Здесь перед нами – такие категории, которые во многом основываются на частном и публичном праве и даже воспроизводят их существенные черты, но которые всё же имеют самостоятельное значение, представляя собой две особых модели построения правовой материи. Именно - самой правовой материи, ибо в данном случае речь идет о «чистых» категориях сугубо юридического характера, о двух типических разновидностях, двух общих моделях построения правового материала, различаемых в зависимости от того, что лежит в основании такой модели - является ли ее центром субъективное право или же – юридическая обязанность.

Поразительно, но в данном случае логика права, выраженная в правовом регулировании [2.6.3.], полностью совпала с категориями чистого права и – что не мене существенно – связывается здесь с их определяющими началами - принципами частного и публичного права.

Ведь одна из таких моделей (дозволительное и диспозитивное построение правового материала: его схема – субъективное право + юридические гарантии), основывается на частном праве. Ее суть – в предоставлении лицу возможности самому, своей волей определять свое поведение, что открывает простор для действий лица по своему усмотрению, по свей воле и своему интересу.

Характерно, что с рассматриваемых позиций и общедозволительный тип правового регулирования, который также выражает своеобразную логику права, представляет собой особую разновидность дозволительного регулирования. Разновидность, специфика которого заключается в том, что лицо имеет не просто субъективное право, а общее право.

Такого же рода суждения могут быть сделаны и в отношении другой модели (обязывающего, императивного построения правового материала; его схема – юридическая обязанность + юридическая ответственность). В ее основе – публичное право и ее суть – в обеспечении организованности, строгого порядка в жизни общества, во взаимоотношениях людей, в обеспечении необходимой общественной дисциплины. Здесь также есть особая разновидность, синхронно в зеркальном соотношении перекликающаяся с общедозволительным регулированием, - разрешительный тип, находящий выражение в другой общеизвестной формуле: «запрещено все, кроме прямо разрешенного законом».

Указанные две модели построения правового материала, и в особенности общедозволительный и разрешительный типы регулирования (и то и другое обрисовано в этой книге в самых общих чертах_[327]), представляют собой в юридическом отношении еще более «чистые формы», нежели частное и публичное право. Они, по-видимому, в меньшей степени отражают природно-естественную основу права; но зато они затрагивают само юридическое существо правового регулирования, его логику, имеют универсальное значение для всех отраслей права[328].

5. Отраслевые начала. О следующей группе принципов, относящихся к категории чистого права, можно, пожалуй, говорить только в сугубо постановочном порядке.

Суть вопроса здесь вот в чем. Рассмотренные ранее принципы имеют общий характер, то есть , как можно предположить, распространяются на право в целом. Но возникает предположение: нет ли подобных же принципов на отраслевом уровне – таких, которые распространяются только на ту или иную отрасль права или группу отраслей?

Известные предпосылки для возможно положительного ответа на это предположение содержатся в разработках правоведов, предпринятых – вновь перед нами уже ранее отмеченный парадокс! – в советском обществе. Неудовлетворенность немалого числа советских правоведов тем, что по официальной догме все особенности права должны находить объяснение в «предмете», находила выход в том, что их научный поиск все более сосредоточивался на анализе своеобразия «юридической формы», обозначаемой в большинстве случаев в качестве особого «метода» регулирования – второго, как было принято считать, после «предмета» критерия той или иной отрасли. И этот поиск приводил не только к тому, что происходило возвращение – пусть и в эзоповском словесном обличье - к идеям частного и публичного права (это касается в основном гражданского и административного права), но и к тому, что в рамках указанных и других отраслей обнару<