Класс, раса, пол и уголовная юстиция

Система уголовного правосудия представляет собой ту область, где право наиболее открыто показывает свои зубы. Вот полицейский клуб, железные решетки Сан-Квентина, газовая камера, здесь вот здание тюрьмы, отряд для подавления мятежей. Полиция имеет на вооружении слезоточивый газ и огнестрельное оружие. Полицейские являются врагами преступности, но они также могут повернуть свою силу против несогласных или против слабых и беззащитных. История, увы, открывает, что общество может и на самом деле использует власть для злых дел. Полицейское государство весьма реальная вещь во многих частях света.

Что известно о Соединенных Штатах? Справедливо ли обращается с людьми уголовное правосудие? Или оно предвзято относится к бедным и беззащитным? К черным и другим меньшинствам? К женщинам по сравнению с мужчинами? Многочисленные исследователи пытались найти на этот вопрос ответ с научной точки зрения. Как уже было отмечено, результаты являются удивительно неубедительными, особенно по вопросу расы. Возможно, существуют определенные пристрастия в системе, но они весьма тонки и скрыты сегодня. Дни линчующих толп, к счастью, прошли. Однако никто бы не удивился, обнаружив расовые предрассудки в уголовном правосудии. Если они существуют в обществе в целом, почему уголовное правосудие должно оказаться свободным от этого проклятия? На первый взгляд аргументация за существование пристрастий в уголовной системе довольно сильна. В 1979 году черные составляли 10,1% взрослого мужского населения, но 48% обитателей тюрем штатов состояло из черных.

Почему же так должно быть? Потому ли, что черные слабее, чем белые, в системе экономической или политической власти? Как отметил Остин Тарк, отсутствие власти объясняет не слишком много. Женщины обладают в обществе

меньшей властью, чем мужчины, хотя их доля в преступности весьма незначительна. Действительно, в 1979 году женщины составляли только 4% общего числа заключенных в стране. Эти цифры мало о чем говорят, пока мы не знаем, сколько преступлений женщины (и черные) на самом деле совершают.

Однако мы остались с одним беспокоящим нас вопросом. Что объясняет огромную диспропорцию между опытом черных и белых относительно уголовного правосудия? Можем ли мы реально исключить предубежденность? Одна недавно проведенная программа включала в себя более семидесяти исследовательских проектов, направленных на выявление расовых предрассудков только в процессе вынесения приговора. Некоторые из этих исследований пришли к заключению, что расовая предубежденность существует, некоторые пришли к противоположному заключению. Следовательно, в настоящее время мы должны сказать, что этот вопрос неясен—по крайней мере в том, что касается общего действия системы. Имеются, конечно, отдельные судьи, проявляющие расовую предубежденность.

Почему так трудно ответить на этот вопрос? Одна из причин состоит в том, возможно, что предубеждения выступают в разных формах. Предубеждения могут проявляться в самих нормах. Нормы могут давать преимущества (скажем) домовладельцам, а не жильцам, или штату, а не подзащитным. Эта предрасположенность будет влиять на конечный продукт, даже если судьи, полиция и прокуроры будут просто честно применять эти правила. Или нормы могут классифицировать в качестве преступных некоторые образцы поведения, являющиеся более общепринятыми в одних сообществах по сравнению с другими. Или преступления, возможно, более искушают бедных людей, угнетенных, отчаявшихся, оторванных, отрезанных от легитимных возможностей. Если мы смотрим только на способ применения норм, система может, вероятно, показаться довольно справедливой— гораздо более справедливой, чем она есть на самом деле.

Еще одна возможность состоит в том, что предрасположенность является малозаметной и работает лишь на ранних стадиях процесса. Предположим, что управляющий небольшого магазина ловит хорошо одетую белую женщину во время попытки украсть шляпку. Он может спокойно положить шляпку на место и вывести женщину вон из магазина с твердыми предостережениями, но довольно вежливо. Позже он обнаруживает ворующего темнокожего подростка. На этот раз он прямиком доставляет его в полицию. Если это происходит постоянно по всему городу, статистика арестов покажет, что большинство магазинных краж совершается черными. Эти умозаключения, конечно, могут быть и неверными. Или сама полиция пользуется двойным стандартом в отношении богатых и бедных, белых и черных, решая, зарегистрировать человека или отпустить его. Это не означает, что люди в любом городе ведут себя таким образом—просто возможно, что предубежденность в системе не слишком заметна и ее нелегко измерить и что она может относиться к факторам более тонким, чем простые переменные расы, пола или класса.

РЕВОЛЮЦИЯ В ОБЛАСТИ ПРАВ

Сегодня мы много слышим о «революции прав», о терпимости к обвиняемым в совершении преступлений, о том, что суды «нянчатся» с преступниками, о надлежащем правовом процессе. Сколько в этом правды и сколько только разговоров? Когда мы спрашиваем, являются ли суды в своей основе справедливыми, мы должны помнить, что большинство людей, обвиненных в преступлении, никогда не подадут в суд. Их дела решаются другим способом—путем договорного признания вины. Для тех же, кто дойдет до суда, имеется явное свидетельство того, что закон на самом деле выказывает большую заботу о правах подзащитного, чем это было в жизни прошлых поколений.

Основное право обвиняемого, конечно, довольно старо. Билль о правах—при-

соединенный к федеральной Конституции около 200 лет назад—является своего рода мини-кодексом уголовной процедуры. Он запрещает жестокое и необычное наказание, необоснованный обыск, арест и чрезмерный залог. Он гарантирует рассмотрение дел судом присяжных и защиту против незаконного заключения в тюрьму. По сравнению с правосудием других стран, особенно диктаторских, американское уголовное правосудие является образцом для подражания.

Ни одна страна не является совершенной и даже близко не приблизилась к идеалу. Есть много того, чего следует стыдиться в нашей национальной истории, точно так же как и в истории любой другой страны. Имеется, в частности, достойный сожаления рекорд полицейской грубости и несправедливых обвинений. Имеется также история закона Линча. Движения бдительности не были столь восхитительны, как думают некоторые. Группы людей и отдельные люди, выражающие непопулярные идеи, часто вынуждены были в прошлом страдать. Вообще система часто срезала углы. По крайней мере иногда процесс срезания углов заканчивался наказанием невиновных.

Но прошлое умерло. Мы должны спросить: каковы современные тенденции? Куда система сворачивает? Формальные права подзащитных расширились значительно, особенно с 1950-х годов с помощью Верховного суда под руководством Эрла Уоррена. В деле Миранды Верховный суд попытался расширить права людей, арестованных полицией. Полиция должна информировать подозреваемого о его конституционных правах, включая право не отвечать на вопросы. Если это предупреждение не сделано, суд может отказать использовать то, что сказал подзащитный в качестве показаний. Для полиции стало стандартным правилом делать «предупреждение по Миранде» каждому задержанному за серьезное преступление.

Некоторые люди высказывают сомнение в том, что это делается как надо, и считают, что полицейские просто мямлят устную формулу. Возможно. Но дело Миранды являлось только одним из целой серии решений суда Уоррена (и настроенных в том же ключе судов штатов); общий эффект всех дел в целом может быть куда более значительным, чем эффект каждого отдельно взятого решения. Полиция и прокуроры сегодня, кажется, более чувствительны к надлежащему процессу, чем ранее. В деле Гидеона Верховный суд сделал еще один смелый шаг. Когда некоторое лицо обвиняется в серьезном преступлении (уголовном преступлении), оно имеет право на адвоката. Если денег, чтобы нанять его, нет, штат сам должен предоставить адвоката и оплатить его услуги. Это дело действительно имело влияние—если не на систему в целом, то по крайней мере на тысячи людских судеб и тысячи дел.

Система уголовного правосудия рождает новости и представляет собой предмет больших споров. Преступность (особенно уличная) является ужасной социальной проблемой. В то же самое время страна находится в середине «революции прав»—расширения надлежащего процесса. Люди, выступающие в пользу бедных или чернокожих, в пользу других расовых меньшинств, горько жалуются на поведение полиции, на тюрьмы и всю остальную систему. Система, другими словами, находится под постоянной атакой с обеих сторон—правой и левой— со стороны тех, кто думает, что она слишком мягка, и тех, кто думает, что она слишком сурова.

Результатом этого брожения является целый пакет изменений. Одним примером является реформа освобождения под залог. Лицо, арестованное и обвиненное в преступлении, не обязательно будет сидеть в тюрьме, пока не закончится дело, оно часто освобождается «под залог»—то есть после того, как оно выложит определенную сумму денег в качестве гарантии. Залог теряется, если человек не является для слушания дела. Восьмая поправка запрещает «чрезмерный залог», но даже весьма скромное количество денег выглядит довольно чрезмерным для бедных и безработных. Залог порождает огромные различия. Люди, выпущенные под залог, могут лучше подготовить свою защиту, они могут также заниматься

своими повседневными делами. Лицо же, находящееся в тюрьме, тем самым уже несет определенное наказание, даже если в конце концов оно будет оправдано. Оно теряет свободу, а также может потерять работу. Вследствие этого был предложен ряд реформ, позволяющих людям быть свободными до суда под честное слово, если казалось, что на них можно положиться. Люди со связями в сообществе вряд ли станут скрываться от суда. Освобождение такого рода ныне довольно распространенное явление.

Предпринимались и другие попытки гуманизировать систему. Изменения в практике неопределенного наказания и в практике условного осуждения являлись, в частности, попытками контролировать произвольные процессы: заключенные негодовали на свою зависимость от безликих советов или невидимых экспертов. Существует также движение за права заключенных, которое привело к установлению процедур рассмотрения жалоб в тюрьмах и позволило обуздать худшие из тюремных эксцессов. Особенно в Калифорнии (и некоторых других штатах) заключенные весьма политизировались и стали требовать изменений в тюремном управлении. Суды симпатизируют некоторым из этих требований и уже расширили область установленных законом процедур внутри тюрем. Имелось также давление в сторону ужесточения системы—в сторону того, чтобы система чаще показывала свои зубы. Оно также принесло некоторые результаты—изменения в практике договорного признания вины и неопределенного приговора.

Но реформы имеют угнетающую тенденцию вырождаться в конце концов в ничто. Малколм Фили сделал обзор свидетельств влияния реформы системы залогов, системы приговоров и «досудебных отклонений», то есть плана разрешать дела в отношении некоторых подзащитных до суда (например, в отношении тех, кто имеет проблемы с психикой, или связанные с алкоголизмом), отсылая их в более подходящие общественные учреждения. Он обнаружил, что планируемые изменения или реформы проводились крайне плохо. Конечно, важные перемены действительно произошли в системе уголовного правосудия, но они обыкновенно не возвещались, как побочный продукт кажущихся неудачных усилий или в качестве следствия общих социальных изменений.

По правде говоря, с системой уголовной юстиции трудно иметь дело, какой бы аспект мы ни взяли. Это основная идея книги Фили. Он рассматривал и «жесткие» реформы, и «мягкие». Нью-Йорк при губернаторе Нельсоне Рокфеллере принял драконовский закон против потребления наркотиков, по которому нарушитель отправлялся в тюрьму. Этот закон (и другие подобные ему) имел в целом слабый эффект, как если бы он был «мягким» законом. Было зафиксировано лишь весьма слабое влияние на потребление наркотиков; закон оказался астрономически дорогим для администрации и привел к жестким приговорам в отношении случайных правонарушителей. В 1979 году закон был отменен. Также закончился неудачей опыт многолетних попыток вставить зубы законам, направленным против вождения автомобиля в пьяном виде. Эксперименты с ужесточением применения закона иногда работают—как эксперименты,—но система очень скоро возвращается в исходное положение.

Мы можем сравнить систему уголовного правосудия с протекающим садовым шлангом, полным дыр. Если вы пытаетесь поднять на одном конце давление, лишняя вода просачивается сквозь отверстия посредине. У системы уголовной юстиции в этом смысле много общего с этим шлангом.

Является ли она вообще системой? Слово «система» предполагает некоторый вид организации, некоторый вид общей координации. Уголовное правосудие в лучшем случае является псевдосистемой. Никто реально не ответствен. Каждый может разрушить работу другого. Законодательный орган может издать закон, но не может провести его в жизнь. Полиция может арестовать человека, но не имеет возможности гарантировать, что ему будет предъявлено обвинение. Прокурор может предъявить обвинение, но не может быть уверен, что суд признает человека

виновным. Судья может вынести приговор, но не может держать обвиненного в тюрьме. Жюри присяжных может проигнорировать судью, судья может не согласиться с жюри. И так далее. Система, короче говоря, является децентрализованной, фрагментарной, составленной из кусков и кусочков. Она похожа на сказочного зверя, обладающего первобытной способностью регенерировать, откусывая ногу, руку, какой-нибудь орган здесь и там, — утерянная часть просто вырастает вновь. Его не контролирует никакой мозг, никакая нервная система. Хорошо это или плохо, но, кажется, именно такая картина описывает эти систему в том виде, какова она есть на самом деле.