Глава 3. философия собственности

Хотя право, безусловно, подчинено рациональному началу, исключая из числа своих оснований откровение (чудо), оно, нужно особо отметить, не может быть представлено в виде системы силлогизмов, строго вытекающих один из другого, как многим представляется. Логика, конечно, остается основой юридического мышления, но при этом она берет за исходные и принимаемые без доказательств ценности (аксиомы), которые лежат в основе всей юридической иерархии понятий. Логические связи выступают как способ развертывания, конкретизации основ права и в этом смысле незаменимы.

Можно было бы даже представить право как развернутую на основе базовых ценностей (констант) строгую формально-логическую систему (такие попытки, изобличающие комплекс математической неполноценности, предпринимаются), если бы сами константы не приходили постоянно в столкновение друг с другом. Выход из таких противоречий достигается главным образом с помощью опять же оценки (усмотрения).

Причем чем ближе к эмпирии, фактам мы приближаемся, тем чаще и глубже эти столкновения, заставляющие постоянно поступаться одним принципом в угоду другому. Поэтому при высокой степени развития права, устойчивых юридических традициях роль рациональности и особенно философии права существенно снижается. Отшлифованная бесконечным повторением дел практика своим многовековым весом не позволяет колебаться лежащим в основе "краеугольным камням", сомневаться в которых равносильно попыткам обрушить громадное здание. И наоборот, неразвитое право, не уверенное в себе и своих основах, вынуждено апеллировать к разуму, выходить за свои неустоявшиеся пределы, чтобы убедиться в собственной состоятельности. Но за пределами права его ценности утрачивают свое значение и нуждаются в рациональном доказывании, в философии права.

Современная ситуация предопределяет значение философии права, которая еще некоторое время будет необходимой при рассмотрении многих проблем. По этим причинам мы вынуждены обратиться и к философии собственности.

Современное юридическое и экономическое сознание в значительной степени определяется сформировавшимися еще идеологией Просвещения взглядами на ведущую роль товарного обмена в становлении цивилизации. Это заставляет обратиться к взглядам Гегеля на право собственности, сохраняющим свой авторитет и в настоящее время. Во многих случаях гегелевские идеи используются без ссылки на автора и даже без понимания их источника, особенно когда они получены через основанные на "Капитале" Маркса теории, еще не так давно преобладавшие в учебных курсах.

Если стоять на позициях тотального товарного обмена, изложенная в "Философии права" и других работах <1> концепция Гегеля остается во многих отношениях непревзойденной по логической связности.

--------------------------------

<1> Например, можно указать на раннюю работу Гегеля "Система нравственности", в которой он уже доказывал, что "собственность выступает в реальности через множество состоящих в обмене лиц как взаимно признающих друг друга" (Гегель Г.В.Ф. Политические произведения. М., 1978. С. 300).

Поскольку "понятие права по своему становлению трактуется вне науки права" <1>, следует исходить из подтвержденной самой природой, как мы могли уже убедиться, естественной свободы лица, не отыскивая иного содержания права в сфере правоведения. Полученное нами понятие согласуется с высказыванием Гегеля о том, что "исходной точкой права является воля, которая свободна; так что свобода составляет ее субстанцию и определение, и система права есть царство осуществленной свободы" <2>, а это вполне позволяет и в дальнейшем опереться на рассуждения этого философа. "Чтобы не остаться абстрактной, свободная воля должна прежде всего дать себе наличное бытие, и первые чувственные материалы этого наличного бытия суть вещи, другими словами, внешние предметы. Этот первый вид свободы есть тот, который мы узнаем как собственность" <3>.

--------------------------------

<1> Гегель Г.В.Ф. Философия права. М.: Мысль, 1990. С. 60 (здесь и далее курсив автора).

<2> Там же. С. 67.

<3> Там же. С. 94.

Итак, у Гегеля собственность возникает первой по той простой причине, что она связана с внешними предметами, внешним, неодушевленным миром, противостоящим воле (субъекту) и ближайшим к нему. Собственность есть в этом смысле "помещение воли в вещь" <1> и тем самым лицо дает себе "внешнюю сферу своей свободы" <2>. До такого "помещения" "внешнее вообще - вещь, несвободное, безличное и бесправное" <3>, т.е. находящееся вне разумной деятельности человека, вне права.

--------------------------------

<1> Там же. С. 103.

<2> Там же. С. 101.

<3> Там же.

Далее Гегель разграничивает владение и собственность. Владение рассматривается как внешний акт, необходимый для реализации собственности (помещении своей воли в вещь). Завладение предполагает, что вещь была бесхозной, что означает "предвосхищаемое отношение к другим" <1>.

--------------------------------

<1> Там же. С. 109.

В этом отношении взгляды на завладение отличны от обычных для XVII - XVIII вв. робинзонад, хотя уступка английским мыслителям, выводящим владение и собственность из обработки (труда), и усматривается в замечании Гегеля о том, что "придание формы есть наиболее соответствующее идее вступления во владение" <1>.

--------------------------------

<1> Там же. С. 112.

Связь с другими лицами в завладении еще и в том, что субъективность "достигает объективности" <1>, воля становится выявленной для других.

--------------------------------

<1> Там же. С. 109.

"Пользование вещью при непосредственном ее захвате есть для себя единичное вступление во владение" <1>. Таким образом пользование и владение также вступают в отношения взаимосвязи и перехода, которые, правда, не ведут к формированию принципиально новых взглядов.

--------------------------------

<1> Там же. С. 116.

В пользовании обнаруживаются свойства вещи, в том числе стоимость (у Гегеля - ценность). "Вещь в потреблении единична, определена по качеству и количеству и соотносится со специфической потребностью. Но ее специфическая годность, определенная количественно, одновременно сравнима с другими вещами той же годности. Эта всеобщность вещи... есть ценность вещи" <1>.

--------------------------------

<1> Там же. С. 118 - 119.

Если до сих пор изложение Гегеля не слишком отклонялось от традиционных теорий, то переход от собственности к договору весьма важен и характерен.

Суть подхода Гегеля в том, что договор - "опосредованная форма" собственности <1>. "Лицо, отличая себя от себя, относится к другому лицу, и оба обладают друг для друга наличным бытием только как собственники. Их в себе сущее тождество получает существование посредством перехода собственности одного в собственность другого при наличии общей воли и сохранении их права - в договоре" <2>.

--------------------------------

<1> Гегель Г.В.Ф. Философия права. С. 94.

<2> Там же. С. 99. Ср.: "Претензия на роль в то же время означает ее признание, наполнение этой роли социальным содержанием - утверждение индивидуального интереса хозяина вещи. Это признание предполагает установление личной связи между контрагентами, в которой они реализуют собственную индивидуальность. Обмен социально значимыми ролями между такими лицами является результатом взаимного признания, соавторства в создании социально значимого лица друг друга" (Дождев Д.В. Основание защиты владения в римском праве. М., 1996. С. 160).

Собственность "есть лишь для воли другого лица. Это опосредование, заключающееся в том, что я обладаю собственностью уже не только посредством вещи и моей субъективной воли, а также посредством другой воли и, следовательно, в некоей общей воле, составляет сферу договора".

"Договор предполагает, что вступающие в него признают друг друга лицами и собственниками, момент признания в нем уже содержится и предполагается" <1>.

--------------------------------

<1> Гегель Г.В.Ф. Философия права. С. 128 - 129. Это абстрактное утверждение нашло неожиданное подтверждение самой прозаической эмпирией. Когда судом рассматривался спор между продавцом и покупателем, возникший потому, что покупатель отказался от оплаты купленной вещи, пока продавец не докажет, что был ее собственником, покупатель задал свой главный вопрос продавцу: "Чем вы можете подтвердить свое право собственности"? Продавец, едва ли имея в виду "Философию права", ответил, однако, точно по Гегелю: "Тем, что вы обратились с предложением продать эту вещь именно ко мне".

Итак, если "захват и внешнее владение всегда оказываются бесконечным образом более или менее неопределенными и несовершенными" <1>, непрочными и неполными, то в договоре собственность обнаруживается как полная, бесспорная и совершенная, становится собственностью для всех, правом собственности, так что договор - это форма собственности.

--------------------------------

<1> Гегель Г.В.Ф. Философия права. С. 110.

Этот взгляд решительно отличается от представления, согласно которому право собственности вполне полноценно и без участия воли других лиц, без договора.

В этом отношении можно привести воззрения автора классической трудовой теории Дж. Локка, который считал, что по "закону разума" "разрешается, чтобы вещи принадлежали тому, кто затратил на них свой труд, хотя до этого все обладали на них правом собственности" <1>. В результате этого посредством труда человек "как бы отгораживает" свою собственность, прежде всего, земельный участок, "от общего достояния" <2>. Однако со временем, из-за тесноты и недостатка земли люди стали устанавливать границы, отгораживаться и "таким образом, путем договора и соглашения утвердили собственность" <3>. Так же считал и П. Лавров: "Пока вещей немного, а нас мало, мы не спорим" <4>.

--------------------------------

<1> Локк Дж. Соч.: В 3 т. М., 1988. Т. 3. С. 278.

И. Кант оспаривает это суждение. Считая также, что "все люди до всякого юридического акта обладают правовым владением землей, т.е. имеют право быть там, куда природа и случай их поместили", он, однако, считает, что юридический акт приобретения есть завладение, occupatio. При этом труд для приобретения земли "не нужен, так как специальные формы труда только случайны, они не создают непосредственного владения" (Кант И. Метафизика нравов. Метафизические начала учения о праве. СПб.: Изд. П. Сойкина, 1903. С. 43).

<2> Локк Дж. Указ. соч. С. 279.

<3> Там же. С. 288.

В том же плане высказывается и Г.В. Вернадский, полагающий, что "когда количество земли становится ограниченным, на нее устанавливается частная собственность" (Вернадский Г.В. Киевская Русь. М., Тверь, 1996. С. 120). Но в любом случае сама по себе земельная теснота едва ли может считаться первоисточником собственности хотя бы потому, что сначала возникла собственность в отношении движимых вещей, а затем и по уже существующей аналогии - собственность на недвижимость.

<4> Лавров П.Л. Очерки вопросов практической философии // Русская философия собственности. СПб., 1993. С. 85.

Очевидно, впрочем, что такие взгляды, не всегда подтверждаемые исторически, да и логически, сталкиваются с непреодолимыми трудностями, как только выходят за рамки земельных отношений или применяются к иному историческому периоду.

Возможно, именно эти трудности, очевидное отсутствие универсальности трудовой теории, призванной объяснить универсальное понятие собственности, и стали одним из импульсов к созданию меновой теории.

Собственность у Дж. Локка - естественное состояние, предшествующее взаимодействию людей, а само это взаимодействие происходит лишь в результате тесноты, так что следует скорее вести речь не о взаимодействии, а об отгораживании, предполагающем лишь случайные, чисто внешние столкновения собственников. Договор в этом случае - действительно факт сугубо произвольный и ничего не добавляющий к содержанию самой собственности <1>.

--------------------------------

<1> В своих рассуждениях Дж. Локк опирался на доводы умозрительно исторического характера. Поскольку нам волей истории пришлось пережить появление рынка в реальности, мы можем заметить, что в действительной истории независимо от субъективного отношения к ней именно возрождение юридической собственности приводит к бурному строительству оград и заборов, а не наоборот.

Отличие гегелевской концепции в том, что договор, взаимодействие воли противоположных субъектов создает право собственности, которое до этого взаимодействия двух (по крайней мере) лиц еще не развернулось, не существует.

Следствия из теории Гегеля очевидны: собственность увязывается исключительно с обменом. Идея очень продуктивная, она имеет множество подтверждений в эмпирическом материале и еще больше фактов позволяет понять. (Например, хорошо объясняется специфика восточного общества, в котором неразвитый, нетотальный товарный обмен сочетается с переходными, "нечеткими" формами собственности.)

В конце концов постоянно выполняемое всеми юристами обязательное упражнение на проверку соответствия принятого конкретного решения нуждам оборота в своей основе опирается именно на глубоко усвоенную прочную связь права с товарным обменом.

Позитивное право также сориентировано главным образом на меновое происхождение собственности, ведь наиболее совершенным доказательством собственности остается именно ненарушенная цепь сделок по приобретению вещи, а не производство ее, которое имеет факультативное значение для обоснования титула и обычно требует усиления договором <1>.

--------------------------------

<1> Захват вещи после распространения правосубъектности на всех людей, в том числе чужеземцев, вовсе утратил значение актуального основания собственности и отзывается только при углублении в основы права, в генезис собственности.

Возражения против концепции "право собственности - договор" со стороны юристов могут последовать в принципе с довольно банальных позиций "преувеличения роли договора". Ведь реализация собственности именно в качестве абсолютного права происходит и при завещании, других односторонних действиях <1> и, наконец, при уничтожении вещи. Здесь уровень аргументации, конечно, снижается и только поэтому можно было бы ее проигнорировать, ведь общетеоретическое, философское обоснование собственности исходит из кардинальных свойств предмета, допуская привлечение периферийных уже по аналогии. Действительно, завещание (односторонняя сделка) предполагает вступление в наследство (вторая односторонняя сделка), а две односторонние сделки можно уже рассматривать как своего рода договор. (Кстати, проблема стипуляции, в которой подчеркнута пассивность одной из сторон, занимала Гегеля как раз в связи с его взглядами на собственность-договор.) Что касается уничтожения вещи, то во многих случаях это право ограничено и т.д. Но дело в другом. В том и состоит трудность выявления сути собственности, что в реальном законодательстве она везде выступает сама по себе, без связи с договором, наследованием и т.д. Да и договор у Гегеля - это не конкретный гражданский договор, а вообще волевое отношение всех субъектов рынка друг к другу - отношение, сутью которого является взаимное признание другого абсолютным собственником его имущества как предпосылка вступления с ним в отношения обмена (ведь невозможно же меняться с тем, кого я не считаю собственником).

--------------------------------

<1> Здесь, может быть, парадоксальным образом возникает вопрос: связан ли договор с обменом? Ответ, конечно, очевиден. Тем не менее следует отметить всегда заметный особый статус односторонних договоров в праве. Особенно хорошо видна эта проблема в английском праве, где длительное сохранение древней формы "договора за печатью" (specialty, deed) объяснялось тем, что договор без "встречного предоставления" (valuable consideration) сам по себе сомнителен и нуждается в дополнительном подкреплении, каким и служит форма "за печатью". Впрочем, предоставление не должно быть эквивалентным; В.А. Рясенцев повторял известное высказывание: достаточно стручка перца, чтобы договор был признан имеющим встречное предоставление.

Д.В. Дождев замечает, что "чем эквивалентнее отношение по поводу вещи, чем больше взаимность, тем прочнее этот режим совместной принадлежности. Степень соответствия принципам boni et aequi, fides и amicitia определяет неактуальность позитивно-правового регулирования таких отношений" (Дождев Д.В. Основание защиты владения в римском праве. С. 174). Попутно отметив, что под "режимом совместной принадлежности" можно понимать эмбрион, из которого развивалась собственность-договор, мы обнаруживаем здесь и то несовпадение позитивного и естественного права, которое весьма существенно для философии права Гегеля и вообще для философии права.

Поэтому и критика Гегеля с позиций закона достаточно бесплодна и всегда будет приводить лишь к воспроизведению существующей структуры позитивного законодательства без углубления в суть права.

Может быть, напротив, Гегель заслуживает упрека в слишком буквальном следовании вполне позитивистской триаде собственности. Действительно, начинает он с владения, затем упоминает пользование и заканчивает распоряжением, заменив его, правда, договором (то, что договор здесь взят как распоряжение, безусловно, не вызывает сомнений). Конечно, для юриспруденции договор - только один из возможных способов распоряжения, и заслуга Гегеля в том, что он произвел эту замену, сразу перевернув всю конструкцию и сделав возможным отождествление собственности и договора.

Естественно после этого, что лежащее в основе гражданского права деление на вещные и личные права Гегель называет "нелепостью и бессмысленностью" <1>. Там же, правда, он делает вполне тривиальное замечание, что "только личность имеет право на вещи, и поэтому личное право есть по существу вещное право. Объективно право, основанное на договоре, есть право не на лицо, а лишь на нечто ему внешнее или право на нечто отчуждаемое от него - всегда право на вещь" <2>. Проблема дуализма гражданского права, тесно связанная с сущностью права собственности, поэтому только обозначена, но не решена.

--------------------------------

<1> Гегель Г.В.Ф. Философия права. С. 100.

Этот выпад Гегеля направлен не столько против позитивного права, сколько против Канта с его делением прав на вещные, личные и вещно-личные (к последним он относил право "владения предметом как вещью и пользование им как личностью", что вызывало особенно резкие возражения; подробнее см.: Баскин Ю.Я. Кант. М., 1984. С. 27; Кант И. Указ. соч. С. 42 и сл.).

Тройственного деления придерживался в соответствии с юридическими реальностями времени и Д.И. Мейер (Русское гражданское право. Ч. 1. М., 1997. С. 139, 225 и сл.), хотя обнаруживал заметные колебания в части выделения "прав на лица".

<2> Гегель Г.В.Ф. Философия права. С. 100.

Признанию за концепцией Гегеля качеств универсальности мешает не только игнорирование ею дуализма права, причем одной оговоркой о случайном историческом возникновении дуализма здесь нельзя ограничиться уже потому, что сильно чувствуется глубинная онтологическая основа этой дихотомии, при том что Гегель в других случаях достаточно чуток к фактам истории, т.е. реального развития.

Еще важнее то, что Гегель строит свою конструкцию, исходя из равномерно атомистического общества <1>, которое, скорее, идеальный конечный продукт юридического развития, но, конечно, не действительное состояние, в котором происходил генезис права. В частности, в действительной истории первичным (простейшим) индивидуальным договором считается не обмен (мена) или купля-продажа, как полагал Гегель, следуя в этом за идеологией Просвещения, а дарение, хотя такое дарение - не безвозмездная передача имущества, а способ установления связи, т.е. своеобразный обмен: "В элементарных обществах, где внутри группы не существует никакого механизма социально-правового контроля, индивидуум, желающий завязать какие-либо отношения с другим индивидуумом, может сделать это, лишь передав второму индивидууму какую-либо вещь или оказав ему какую-либо услугу, причем нет никакой гарантии, что первый индивидуум получит что-либо в обмен на свою вещь или услугу" <2>.

--------------------------------

<1> Несомненно, это дало повод М. Фуко, обсуждая гегелевские штудии Ж. Ипполита, спросить: "...если философия действительно должна начинаться как абсолютный дискурс - как быть тогда с историей?" Но не менее важен другой вывод М. Фуко: невозможно "реально освободиться от Гегеля, нужно точно оценить, чего стоит это отдаление от него, нужно знать, насколько Гегель, быть может каким-то коварным образом, приблизился к нам; нужно знать, что все еще гегелевского есть в том, что нам позволяет думать против Гегеля, и нужно понять, в чем наш иск к нему является, быть может, только еще одной хитростью, которую он нам противопоставляет и в конце которой он нас ждет, неподвижный и потусторонний" (Фуко М. Воля к истине. М., 1996. С. 92, 95).

<2> Рулан Н. Юридическая антропология / Пер. с фр.; отв. ред. В.С. Нерсесянц. М.: Норма, 1999. С. 130. Автор формулирует, пожалуй, очевидный тезис о том, что договорные отношения актуализируются для лиц, менее связанных между собой, причем "чем больше стороны связаны между собой общностью жизни, тем менее выражен договорный аспект их отношений" (С. 132).

Ницше еще не был знаком с ролью дара в становлении социума, но уже обнаружил тот антропологический подход к праву и экономике, который стал одним из наиболее важных достижений в познании общества в XX в. Ницше, расценивая договорные отношения как "рассадник мира моральных понятий" <1>, заметно углубляет и, конечно, эмоционально усиливает аргументацию Гегеля: "Чувство вины, личной обязанности проистекало, как мы видели, из древнейших и изначальных личных отношений, из отношения между покупателем и продавцом, заимодавцем и должником; здесь впервые личность выступила против личности, здесь впервые личность стала тягаться с личностью. Еще не найдена столь низкая ступень цивилизации, на которой не были бы заметны хоть какие-либо следы этого отношения.

--------------------------------

<1> Ницше Ф. К генеалогии морали // Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 2. С. 445.

Устанавливать цены, измерять ценности, измышлять эквиваленты, заниматься обменом - это в такой степени предвосхищало начальное мышление человека, что в известном смысле и было самим мышлением. Купля и продажа, со всем их психологическим инвентарем, превосходят по возрасту даже зачатки каких-либо общественных форм организации и связей: из наиболее рудиментарной формы личного права зачаточное чувство обмена, договора, долга, права, обязанности, уплаты было перенесено впервые на самые грубые и изначальные комплексы общины" <1>.

--------------------------------

<1> Там же. С. 449 - 450.

Эти высказывания Ницше идут заметно дальше высказываний Гегеля. В них обнаруживается и попытка устранить одну из гегелевских трудностей - выпадение первичных общинных связей из генезиса собственности и договора. Ницше переносит договор на самую раннюю стадию становления человека, который становится в соответствии с этой логикой "оценивающим животным" <1>. Но ведь это само по себе не значит, что община не участвовала в этих договорах, тем более что из них она формировала и свои "изначальные комплексы" воздаяния и справедливости.

--------------------------------

<1> Там же. С. 450.

Возможно, поэтому Ницше не рассматривает договор как продукт свободной воли, а напротив, подчеркивает, что "материальное понятие "долгов" предшествуют вине (моральному "долгу"), а возникшее из договора возмездие (как эквивалент) никак не связано со свободой воли <1>.

--------------------------------

<1> Там же. С. 443 и сл.

В такой интерпретации, внешне повторяющей подходы Гегеля (это, конечно, не случайно), открывается возможность устранения детерминистских крайностей "Философии права", в том числе и в части важнейшего для системы права дуализма гражданских прав.

При сколько-нибудь внимательном прочтении в рассуждениях Ницше обнаруживается больше исторической правды. Ведь если архаичный договор предшествовал всякой дифференциации сознания, был только носителем материальной возмездности, то его становится непросто нагружать сложным волевым содержанием, той развитой рефлексией, которая приводит - через взаимность - к признанию собственности. Соответственно, и сами эти идеальные продукты договора становится возможно перенести на позднюю ступень, как это и вытекает из конкретного исторического материала, остающегося главным арсеналом аргументов, размывающих гегелевскую теорию.

Дихотомию, по-видимому, нужно увязывать с той пропускаемой Гегелем сферой, в которой сосредоточено сопротивление становящемуся праву архаичных форм социально-вещной общности, "независимых сакральных и потестарных центров", границы между которыми размывались, взламывались, когда "чужая вещь, прежде недоступная из-за сакральной определенности ее бытия" <1>, вовлекалась в обменную сделку.

--------------------------------

<1> Дождев Д.В. Основание защиты владения в римском праве. С. 160.

Приведем, например, наблюдение Д.В. Дождева о фидуциарных, дружеских контрактах, которое интересно как тем, что в силу своего резюмирующего характера приобретает общее значение, так и тем, что по конструкции перекликается с формулировками из "Философии права": "Цивильная форма, в которой устанавливается обязательство, в древности представляла собой ритуал социально значимого обмена ролями в связи с вещью. Проявление интереса к вещи служит средством введения ее в сферу гражданского интереса; внимание к распорядительным способностям ее хозяина конституирует властные полномочия собственника, в этом контексте претензия на роль распорядителя понимается как подчинение, готовность признать значение воли другого, отказ от самого себя. Согласование воль по поводу вещи ведет к взаимной утрате независимости по отношению к вещи. Переход держания из рук в руки внутри такого союза оказывается иррелевантным для социума" <1>.

--------------------------------

<1> Там же. С. 174.

Здесь хорошо видно, как в условиях нераспавшихся форм общности тот же процесс взаимного обмена ролями, который рождает и собственность, и договор у Гегеля, приводит совсем к другому результату - к установлению иной зависимости, поглощающей в значительной мере и вещный эффект.

Еще в меньшей степени в гегелевские конструкции вписываются вещные взаимоотношения с чужаками, которые по самой своей сути не могли иметь ни юридической, ни тем более предшествовавшей ей сакральной оболочки.

Отсюда неизбежно возникает предположение, что и дуализм права, по-видимому, коренится в этих опущенных первичных, архаичных отношениях, тогда как в абсолютно атомистическом обществе (остающемся идеальной моделью конституций и кодексов, но не точным отражением какой-либо из известных реальностей) могло бы осуществиться и показанное Гегелем тождество собственности и договора.

Видимо, идея происхождения собственности из обмена, имеющая ближайший источник в идеологии Просвещения, нуждается в определенных коррективах с учетом тех фактов, которые решительно ставят под сомнение первичность обмена и которые показывают, что первой формой передачи вещей был дар.

Конечно, дело не в том, что одна юридическая форма заменяется другой (если их представить как традиционные договоры, то замена и вовсе не кажется принципиальной - все происходит в рамках одного раздела или главы Гражданского кодекса). Во-первых, архаичный дар не сводим к юридической форме, к договору. А во-вторых, и это важнее, речь идет о довольно существенном изменении оценки собственности.

Вещь, передаваемая посредством дара и в рамках системы даров, не служила удовлетворению потребности. Более того, стороны и не предполагали ее потребления. Результатом дара было установление определенной связи между дарителем и одаряемым. В основе системы даров лежало фундаментальное представление о тесной связи лица и вещи, проявлении в вещи личных качеств и возникновении на почве такой связи зависимости между владельцем вещи и ее прежним обладателем. Это представление до сих пор остается одним из идейных источников собственности. Система даров была формой циркуляции вещей и одновременно являлась способом строения социальной иерархии. Ж. Бодрийяр, строящий свои выводы на почве идей М. Мосса, говорит о "глубинном социальном принуждении", заставляющем людей приобретать имущество как носитель социальных знаков с целью "символической демонстрации", собственной легитимации, социального доверия <1>.

--------------------------------

<1> Бодрийяр Ж. К критике политической экономии знака. М., 2003. С. 42. Французский мыслитель говорит о современном обществе, поэтому речь идет о "глубинном" принуждении. Действительно, отсутствие знаковых вещей (следует иметь в виду, в отличие от парадигмы традиционного общества, ориентированного на неизменные имущественные знаки - усадьбу, фамильные драгоценности и т.п., парадигму моды, когда сама новизна предметов становится знаком) предопределяет утрату субъектом места в той социальной группе, принадлежность к которой обозначается этими вещами. В современном обществе субъект может посредством немалых усилий найти себе место в иной группе: талант, например, может быть нищим; в пределе состоятельность даже может бросить тень сомнения на талант обладателя состояния. Но не нужно доказывать, насколько трудно достичь и сохранять подобную социализацию, насколько близка она к десоциализации и маргинальности; очевидно также, что сами эти диогеновские ниши возникают только в довольно развитых цивилизациях. Архаика едва ли позволяла достичь социального статуса иначе, чем посредством приобретения/раздачи имущества. Именно поэтому следует согласиться с тезисом о принудительности приобретения имущества и принять этот тезис как универсальное правило строения общественной структуры.

Собственность с самого начала выступала как средство социальной организации, вещь непосредственно - как выражение социального статуса, сосредоточение власти/подчинения. Не было никакой нужды в той демистификации товара, которой был увлечен Маркс: товара, т.е. заменимой, равной другой вещи, и не было; все вещи были уникальны и наделены личными свойствами. В этом смысле демистификация товара - это известное обращение к архаике, к собственному подсознанию.

Чрезвычайно важно, что возложение на вещь функции социальной организации предполагало непотребляемость вещей, а следовательно, обращение лишних <1>, не требующихся для поддержания жизни вещей. Это обращение лишних вещей, а значит, и распространение отношений собственности (= выражению в вещи личных качеств) на излишки <2>, на то, что не служит непосредственному поддержанию жизни, указывает место собственности в фундаменте человеческой культуры.

--------------------------------

<1> Излишек может выражаться в наделении "необходимой" вещи функциями, выходящими за рамки потребления. Например, дом не только служит укрытием "от холода и зноя", но и выступает средством создания социальной иерархии за счет своего размера, украшения, внутреннего устройства, которые направлены на выявление и подчеркивание излишнего, не нужного в смысле потребления. И чем больше такого лишнего, тем больше вещь проявляет себя как фактор социальный, культурный, а не созданное для потребления строение.

<2> Этот вывод в ходе довольно сочувственного обсуждения на заседании Научного совета при Отделении общественных наук РАН "Стратегия управления национальным имуществом" в марте 2004 г. с участием Е. Устюжаниной, В. Гребенникова, Г. Клейнера нашел, однако, довольно меланхолический отклик Д. Львова, нашедшего, что в теории собственности, выводимой из идеи даров излишнего, недостает альтруизма. (Дарение необходимого заслуживало бы большего уважения, как я смог понять этот тезис.)

Если на вопрос, может ли собственность возникнуть как проявление альтруизма и самоотвержения, ответ кажется ясным, то возникает другой более интересный вопрос о соотношении основ культуры (поскольку собственность, несомненно, участвует в строении культурного фундамента) и самопожертвования. Известно, впрочем, что идея жертвы является одной из образующих фундамент культуры. Остается лишь проследить ее развитие до идеи и практики самопожертвования.

Это позволяет понять, почему анализ собственности как необходимого для выживания продукта всегда приводит лишь к уравнительным идеям и отрицанию собственности. Между тем свою специфику собственность получает как излишнее, непотребляемое социальное качество.

В экстремальных условиях собственность редуцирует вместе с культурой.

В афоризме "человеку нужно не необходимое, а излишнее" акцент следует сделать на слове "человек".

Собственность является средством построения культуры не в том материалистическом (или просветительском) смысле, что излишки вещей дают возможность досуга, необходимого для создания нематериальных, идеальных ценностей (что является лишь одним из следствий культуры, а не самой культурой), а в том смысле, что излишки, которые не предназначены для немедленного потребления, сразу используются для строения системы связей, выходящих за рамки природных, естественных. Эти связи не только охватывают гораздо большее количество людей, выходя за пределы их данных природой отношений, но сами по себе выявляют более сложные и отличные от природных человеческие качества, фиксируют и развивают их, выстраивают иерархию, дающую преимущества и награждающую достоинства, не известные природе. Появляются и развиваются качества, выражающие эти связи, и эти качества оказываются собственно человеческими, социальными качествами, отличающими людей от природы и противопоставленными ей.

Человеческое сообщество может выделиться из природы только как организованное иным способом, чем естественный. Этим способом и является культура, что, вообще говоря, - бесспорный трюизм (иными трюизмы и не бывают). Более важно для нас, что культура, социальность создаются посредством обращения даров, т.е. излишков вещей. Если бы все производство на самом деле состояло в создании необходимого для поддержания физического существования, как иногда полагают, если бы производство определялось потреблением, т.е. все вещи имели бы исключительно материальное, природное значение, то собственности бы и не понадобилось. Такое производство и такая организация не нуждаются в таком механизме, как собственность, создающим и опосредующим устойчивые, обращенные в будущее отношения, которые противостоят природной непосредственности и моментальности, не знающей времени с его накоплением, излишками и овладением будущим посредством повторяемости.

Собственность создает культуру, в рамках которой и становится возможной все человеческое, в том числе и экономика, что часто упускают из виду, предполагая некие первичные производственные акты никак не связанных между собой людей. "Культура - это общая почва человеческого существования, которая по важности превосходит экономику: чтобы мы могли производить и обменивать вещи, мы уже должны обладать общим пространством культурного понимания, и всякое материальное производство в итоге паразитирует на этой почве" <1>. В основе же культуры лежит социальная иерархия, которая невозможна без с<