Фрегат в гавани. Шлюпки. Торжественная встреча коммодора
В должное время мы достигли параллели Рио-де-Жанейро [170]. Когда мы подходили к берегу, туман рассеялся и знаменитая Сахарная Голова показалась над горизонтом. Наш бушприт был направлен прямо на нее.
Еще немного и мы уже скользили к месту нашей якорной стоянки, между тем как оркестры различных находившихся в гавани судов приветствовали нас национальными гимнами, галантно салютуя кормовыми флагами. По части соблюдения этикета ничто не может сравниться с учтивостью судов всех наций, приветствующих своего собрата. Как известно, самыми вежливыми на свете людьми являются завзятые дуэлянты.
В Рио мы простояли несколько недель, не спеша принимая запасы и исподволь готовясь к обратному пути. Но хотя Рио обладает одной из самых великолепных бухт в мире, хотя в самом городе имеется множество достопримечательностей, хотя немало можно было бы порассказать и о Сахарной Голове, и о Сигнальной горе, и об островке Люсиа, и об укрепленном Ilha das Cobras, или Змеином острове (правда, единственные анаконды и гадюки, которых можно найти в его арсеналах, — это пушки и пистолеты), и о Носе Лорда Вуда — величественной возвышенности, по уверению моряков, разительно похожей на орган обоняния его светлости, и о Praia do Flamingo — превосходном пляже, получившем свое название по ярко расцвеченным птицам, некогда обитавшим на этом месте, и о прелестной бухте Ботафого, которая, несмотря на свое название, ароматна, как и соседняя Ларанжейрас, или Апельсиновая долина, и о Зеленом холме Глория, на вершине которого возвышаются колокольни царственной церкви Nossa Senhora de Gloria, и о темно-сером Бенедиктинском монастыре неподалеку, и о чудесном месте для прогулок Passeio Publico, и о массивном многоэтажном акведуке Arcos de Carico, и об императорском дворце, и о садах императрицы, и об изящной церкви de Candelaria, и о позлащенном троне на колесах, запряженном восьмью лоснящимися мулами с серебряными колокольчиками, на котором его императорское величество совершает свои выезды из города в мавританскую виллу São Cristovão — да, хотя много можно было бы порассказать обо всем этом, однако, с вашего разрешения, мне придется от этого воздержаться и не отклоняться от избранной мною темы: Военный корабль как образ мира.
Теперь посмотрим на «Неверсинк» под новым углом зрения. Со всеми своими батареями он спокойно стоит на якоре, окруженный английскими, французскими, голландскими, португальскими и бразильскими семидесятичетырехпушечными судами, стоит себе фертоинг в темно-зеленой воде под прикрытием продолговатой, напоминающей замок массы камня, Ilha das Cobras, каковая со своими орудийными портами и высокими флагштоками выглядит точь-в-точь военным кораблем, вставшим в проходе на мертвый якорь. Но что, собственно, представляет собой крепость на острове, как не защищенный зубцами оползень, оторвавшийся от какого-нибудь Гибралтара или Квебека? А чем является сухопутная крепость, как не несколькими палубами линейного корабля, перенесенными на сушу? Что крепость, что военный корабль — все они, как царь Давид [171], воители с юных лет.
А теперь полюбуйтесь «Неверсинком» на якоре. Он во многих отношениях сильно отличается от того корабля, который мы знали в море. Да и распорядок дня на нем теперь иной.
В море матросам всегда хватает работы, и там меньше искушений нарушать закон. Между тем как в порту, если только они не заняты какой-нибудь особой работой, они ведут самый праздный образ жизни, осаждаемые всеми соблазнами берега, хотя, возможно, им так и не придется на него ступить.
Если только вы не принадлежите к команде одной из многочисленных шлюпок, которые в гавани непрерывно снуют между военным кораблем и берегом, вам приходится самостоятельно придумывать себе развлечения. Сутками вам, возможно, не придется и пальцем пошевелить, ибо хотя в торговом флоте командование всегда старается что-нибудь измыслить, чтобы занять тем или иным делом команду, но ни у какого старшего офицера не достанет изобретательности, чтобы найти занятие для пятисот человек, когда нет ничего определенного, к чему бы их можно было пристроить.
А уж кстати, раз речь зашла о многочисленных шлюпках, сообщающихся с берегом, можно кое-что добавить к тому, что было сказано о них выше. На нашем фрегате была одна очень большая шлюпка, размерами чуть ли не с малый шлюп, носившая название барказа и использовавшаяся для перевозки дров, воды и прочих громоздких грузов. Кроме барказа на корабле было еще четыре шлюпки, размеры коих уменьшались в арифметической прогрессии. Самая большая шлюпка шла под номером первым, за ней следовала вторая, а затем третья и четвертая. На «Неверсинке» была еще коммодорская баржа, командирская шлюпка и ялик с командой из юнг. Все эти шлюпки, за исключением ялика, имели постоянные команды, подчинявшиеся своему старшине — унтер-офицеру, получавшему несколько большее жалование, чем гребцы.
К барказу были приписаны пожилые баковые тритоны, не слишком заботившиеся об изяществе своего туалета, между тем как на других шлюпках, использовавшихся для менее прозаических надобностей, гребли по большей части молодые люди, питавшие склонность к щегольству. Офицеры особенно заботятся о том, чтобы на барже коммодора и командирской шлюпке использовались гребцы наиболее приличного вида, делающие честь своей родине и внешностью своей способные радовать глаз начальства, в то время как его свозят на берег и оно спокойно восседает на кормовом сидении. Некоторые матросы очень стремятся попасть на эти шлюпки и за честь почитают быть гребцами на коммодорской барже; иные же, напротив, ничего в этом особенного не видят и такого отличия не жаждут.
На второй день после нашего прихода в Рио один из гребцов капитанской шлюпки заболел, и, к моему немалому огорчению, на его место назначили меня.
— Ну, Белый Бушлат, облачайся в белое — такая сегодня форма, тебя на командирскую шлюпку определили, ни пуха, ни пера!
Так я впервые узнал о своем назначении; вскоре меня об этом уведомили уже официально.
Я уже готов был идти к старшему офицеру и сослаться на скудость своего обмундирования, совершенно лишавшую меня возможности занимать столь важный пост, как последовал вызов команды шлюпки, и мне не оставалось ничего иного, как облачиться в чистую тельняшку, которую любезно уступил мне однокашник, и вскоре я уже греб на шлюпке его светлости командира корабля, отправившегося с визитом на семидесятичетырехпушечный английский корабль.
В то время как мы неслись по волнам, старшина вдруг воскликнул: «Суши весла!», и по команде его все весла повисли в воздухе, между тем как коммодорская баржа с этим высоким должностным лицом торжественно прошла мимо. При виде его капитан Кларет снял свою треуголку и отвесил ему низкий поклон, а наша шлюпка застыла на месте. Баржа, однако, не остановилась, и коммодор лишь небрежно ответил на подобострастное приветствие командира.
Не успели мы как следует приняться за греблю, как команда «Суши весла!» раздалась опять, но теперь уже не для нас, а для шлюпки № 2 с одним из лейтенантов. На этот раз честь воздавалась капитану Кларету. Шлюпка лейтенанта остановилась, он снял свой головной убор, между тем как капитан лишь слегка кивнул, а мы продолжали грести.
Морской этикет весьма смахивает на этикет Великой Порты [172] в Константинополе, где Великий визирь, омыв султанские ноги, вымещает свое унижение на эмире, оказывающем ему ту же услугу.
Когда мы прибыли на английский корабль, командиру нашему были оказаны обычные почести, а шлюпочную команду отвели вниз и по распоряжению вахтенного офицера гостеприимно угостили выпивкой.
Вскоре после этого для английской команды была пробита боевая тревога, и ряд откормленных говядиной дюжих британцев выстроился на гон-деке у своих орудий. Они поразили меня своим видом, столь непохожим на вид наших матросов с «Неверсинка».
Когда боевая тревога игралась у нас, выстроившаяся команда выглядела довольно неказисто. Впрочем, я нисколько не сомневался, что, случись рукопашный бой, эти ребята с лошадиными челюстями и впалыми щеками выказали бы себя быстрыми и гибкими дамаскскими клинками, между тем как британцы оказались бы в роли массивных мечей. У каждого в памяти история о том, как Саладин [173] и Ричард [174] сравнивали достоинства своих мечей и как доблестный Ричард перерубил своим наковальню или что-то столь же увесистое, между тем как Саладин изящным движением рассек пополам подушку; так что оба монарха оказались одинаково преуспевшими — каждый в своем роде, — хотя сравнение мое с патриотической точки зрения не вполне удовлетворительно, ибо в конце концов победителем оказался Ричард, разгромивший армии Саладина.
На английском корабле оказался, между прочим, лорд, младший сын какого-то графа, как мне сказали. Вид у него был самый аристократический. Мне случилось оказаться рядом с ним, когда он задал какой-то вопрос ирландцу — командиру орудия; надо было видеть его взгляд, когда тот по ошибке сказал ему сэр. Матрос тотчас стал лихорадочно прикладывать руку к головному убору и вымолвил: «Простите, ваше сиятельство, я хотел сказать милорд, сэр!».
Мне очень понравился старый седой музыкант, стоявший у грот-люка с огромным басовым барабаном, по которому он лупил изо всей силы в лад с «Боже, храни короля», нисколько не щадя своих барабанных перепонок. Двое мальчишек между тем били в тарелки, а третий, раздув щеки, дул в маленькую флейту.
Когда мы вернулись на корабль, командиру был оказан положенный прием, который всегда поражал меня своей крайней уморительностью.
Первым долгом нужно сказать, что, пока судно в гавани, один из рулевых унтер-офицеров непрерывно наблюдает с полуюта в подзорную трубу за всеми приближающимися шлюпками и рапортует о них вахтенному офицеру, а также сообщает о том, кто может на них оказаться, так чтобы успеть вовремя принять соответственные меры. Посему, едва командирская шлюпка поравнялась с фрегатом, на нем раздался пронзительный свист, как если бы куча мальчишек прославляла грошовыми свистульками четвертое июля. Источником этих звуков оказался боцманмат, стоявший у забортного трапа и приветствовавший этим способом возвращение капитана после длительного и чреватого опасностями путешествия.
Командир не спеша поднялся по трапу и важно прошел между двумя шеренгами фалрепных, разодетых в самое лучшее обмундирование и строящих ему в спину рожи; тут его приветствовали лейтенанты в полном составе, держащие головные уборы в руке и прилежно кланяющиеся и шаркающие ножкой, как будто они только что окончили классы во французской школе танцев. Между тем командир, сохраняя самое прямое и несгибаемое положение корпуса, словно он проглотил прибойник, и лишь слегка прикасаясь к треуголке, торжественно проследовал в свой салон и исчез за кулисами, как картонная тень отца Гамлета.
Но все эти церемонии ничто по сравнению с тем, что происходит при возвращении коммодора, случись ему хоть двадцать раз отлучиться с корабля. Тогда на шканцах выстраивают, за исключением часовых, всю морскую пехоту, которая берет на караул при его появления, между тем как ее командир отдает честь саблей, делая при этом нечто вроде масонских знаков [175]. Тем временем боцман — сам боцман, заметьте, а не боцманмат — продолжает непрерывно свистать захождение в свою серебряную дудку, ибо коммодору не приличествует быть приветствуемым грубым свистом какого-то подчиненного боцману: это было бы прямым оскорблением. Все лейтенанты и кадеты, не говоря уже о самом командире корабля, выстраиваются в единую шеренгу и снимают с себя фуражки как по команде. Фалрепные, число которых по этому случаю увеличивается до десяти или двенадцати, располагаются на трапе самым картинным образом, между тем как духовой оркестр в полном составе, вознесенный на полуют, разражается торжественными звуками «Глянь, вот шествует герой!» [176]. Во всяком случае именно эту мелодию неизменно требовал от капельмейстера символическим жестом руки наш командир, всякий раз когда коммодор возвращался с берега. Этим он самым лестным образом намекал на героизм, проявленный коммодором в последнюю войну.
Но вернемся к командирской шлюпке. Так как мне весьма не по душе было играть роль какого-то слуги капитана Кларета, ибо команду шлюпки часто заставляли драить палубу в его каюте и выполнять ряд его поручений, я приложил всевозможные усилия, чтобы возможно быстрее избавиться от этого назначения, и на другой же день обеспечил себя заместителем, который был весьма счастлив занять столь недооцениваемую мною должность.
Вот таким-то образом, комбинируя свои симпатии и антипатии с антипатиями и симпатиями других, мы ухитряемся гармонически построить свою жизнь на корабле и создать некое хитроумное целое, как китайскую составную картинку. Но совершенно так же как в китайской головоломке иным кусочкам оказывается весьма затруднительным найти подходящее место, так и на корабле попадаются неудачники, которых никак не удается окончательно пристроить, и, таким образом, китайская головоломка превращается в самую настоящую головоломку — а это и есть точная характеристика величайшей головоломки в мире — самого нашего мира, образом которого служит военный корабль.
XL