Игра со смертью в Новом Орлеане

9 сентября 1965 г. ураган Бетси ударил по Луизиане. Скорость ветра достигала 125 миль в час. В восточном Новом Орлеане Мигер Патрик Тернер поступил так, как делал обычно: он, его четверо детей, жена и престарелый отец решили пересидеть шторм в своем длинном одноэтажном доме. Но на этот раз яростный ураган третьей категории прорвал дам­бы, окружающие озеро Поншартрен, и на улицах забурлила вода. По мере того как фут за футом ее уровень поднимался, дети слы­шали еле доносящееся из-под пола мяуканье. В узкое пространст­во под полом дома забралась кошка. С каждым часом ее вопли становились все громче и громче. Понижения уровня воды можно было ждать только через несколько долгих дней. Было ясно, что за это время кошка либо утонет, либо погибнет с голоду, и им придется слушать, как она умирает.

Допустить это было невозможно. Тернер приказал детям лечь и прислониться ухом к половицам. Определите точно, где она нахо­дится, сказал он им. Поползав некоторое время на животах по по­лу, дети пришли к выводу, что кошка сидит под стиральной маши­ной. Тогда Тернер перетащил стиральную машину в кухню и взялся за пилу. Он, подобно персонажу из мультиков, выпилил в деревян­ном полу круглую дыру, и оттуда выпрыгнула спасенная кошка.

Тернер был ветераном Второй мировой войны и занимал ответ­ственный пост в Федеральном управлении жилищного строитель­ства. Вся остальная часть его жизни была полностью посвящена семье. Он любил проводить время со своими близкими и был пре­дан ритуалам, помогающим им быть вместе. Каждое воскресенье он готовил большой обед с ростбифом, картофельным пюре и зе­леной фасолью. По праздникам он всегда украшал свой дом, на День святого Патрика расставлял вокруг него садовых гномов, а ко Дню святого Валентина развешивал на кустах маленькие кар­тонные сердечки. В округе их дом славился своими праздничными украшениями, и многие даже специально проезжали мимо, чтобы посмотреть на него. Но самым великим праздником было Рожде­ство. В канун Рождества Тернер собирал на праздничный вечер всех своих родственников. В дом набивалась почти сотня человек, из Сан-Франциско и Бирмингема прилетали двоюродные братья и сестры. Каждый год, независимо от погоды, он надевал тяжелый красный костюм и играл роль Сайта-Клауса. Тернер делал это на протяжении 48 лет. «Он был очень милый, — вспоминает его младшая дочь Шейла Уильяме. — У него была ог­ромная копна седых волос».

Но еще Тернер был очень упрям и с возрастом становился все более и более несговорчивым. «Папа был всегда прав, — говорит Уильяме, — он был исключительно преданным католиком. Для не­го не существовало других религий, кроме католицизма. И, ради Бога, не вздумайте сказать что-нибудь плохое о президенте [Джордже У.] Буше. Рождественскую открытку с его поздравле­нием он приклеил скотчем к кухонному окну».

Иногда этой уверенностью в своей правоте Тернер маскировал страхи. Например, он просто ненавидел больницы. «Он был со­вершенно ужасным пациентом, как Арчи Банкер из комедийного сериала «All in the Family », — рассказывает дочь. Он испытывал глубочайшее недоверие к докторам, пребывая в уверенности, что они просто используют его, чтобы получить выплаты с его меди­цинской страховки. Он нечасто говорил о том, что ему пришлось пережить во время Второй мировой войны, но воспоминания преследовали его после наступления темноты. Несколько раз в педе­лю он с криками просыпался от ночных кошмаров. «А еще он бо­ялся смерти, — говорит Уильяме. — Я знаю, что она его очень

страшила».

Когда в августе 2005 г. на Новый Орлеан начал свое наступле­ние ураган Катрина, уже взрослые дети Тернера знали, что это не шутки. К пятнице, то есть за три дня до того, как ураган достиг побережья, они вышли из фазы отрицания и перешли в стадию ос­мысления. В поиске свободных комнат они начали обзванивать мотели в Миссисипи. Затем Уильяме позвонила отцу, который к тому моменту уже жил один. «И вот тогда-то он и начал упря­миться», — рассказывает она. «Давай подождем, — сказал Тернер, — еще слишком рано».

В субботу мэр Нового Орлеана Рэй Нагин посоветовал жите­лям города эвакуироваться. «Дамы и господа, это не учебная тре­нога. Сейчас все по-настоящему, — сказал он на пресс-конферен­ции. Даже в ленивом и медлительном говоре Нагина проскальзывали нотки неотложности. — Заколачивайте дома, убедитесь в наличии достаточного количества лекарств и бензина в автомоби­лях. Отнеситесь к этому урагану не так, как обычно, потому что он нацелен прямо на Новый Орлеан».

Уильяме снова позвонила отцу. Он сказал, что принял решение и останется в городе. «Эти бури всегда поворачивают на Паскагулу », — сказал он дочери. Она начала с ним спорить, но он только посмеялся: «Вы все ведете себя слишком драматично».

Воскресным утром, меньше чем за 24 часа до прихода урагана на побережье, Нагин потребовал беспрецедентной обязательной эвакуации. «Грядет буря, которой большинство из нас боялось уже давно. Все очень серьезно, — заявил он по телевидению, — я хочу еще раз подчеркнуть, что правильным решением любого гра­жданина должна быть эвакуация из города».

Тернер, как и в любой другой день, пошел на мессу. Народу бы­ло немного. По завершении службы, когда пастор спросил его, что он собирается делать, Тернер сказал, что никуда не поедет. «Мои родные не перестают досаждать мне, но я остаюсь», — сказал он. Тернер застрял в фазе отрицания, тогда как все окружаю­щие уже перешли к стадии осмысления и принятия решений. Дело не в том, что он считал себя бессмертным: о смерти он задумывался часто, особенно когда из жизни начали уходить его братья и сестры. Нет, Тернер отрицал Катрину, потому что нечто/другое пугало его еще больше.

Уильяме с братом решили пересидеть шторм в крепком и уда­ленном от деревьев соседском доме. Таким образом, отцу не надо было бы решать вопрос об эвакуации из города. Дочь попросила его приехать и провести ночь вместе с ними. Он отказался. Он пригласил ее в свой дом, одноэтажное строение, расположенное в двух кварталах от озера Поншартрен, но она ответила отказом. «Я просто почувствовала что-то в глубине души», — говорит Уильяме. Она обратилась к нему с последней просьбой: «Папа, я не знаю, помнишь ли ты ураган Бетси. Но на чердаках находили царапины от ногтей. Люди не могли выбраться. Если ты собира­ешься остаться, пожалуйста, подготовь на чердаке какие-нибудь инструменты».

К этому моменту и сами дети, и их мольбы уже начали основа­тельно раздражать Тернера. Он уже перестал следить за телеви­зионными прогнозами погоды. «Я думаю, что он даже не знал, как назывался этот ураган», — говорит Уильяме. Примерно в это вре­мя он снял трубку с телефонного аппарата.

Слепые пятна

До начала урагана Новый Орлеан покинуло около 80 % населе­ния, что можно считать гигантским успехом по сравнению с пред­шествующими эвакуациями здесь и вообще по всей стране. Абсо­лютное большинство людей прошло через фазы отрицания и ос­мысления, а потом приступило к действиям. Но что же случилось с остальными 20 %? Львиная доля опубликованных в средствах массовой информации отчетов сходится во мнении, что они про­сто были слишком бедны, чтобы уехать. Действительно, чем больше у тебя ресурсов, тем больше ты имеешь вариантов для эвакуации. По данным Бюро переписи населения, в момент прихода Катрины около 21 % домашних хозяйств Нового Орлеана не располагали автомобилями. Но нищета не объясняет то, что произошло в Новом Орлеане. Анализ личных обстоятельств 486 жертв Катрины, проведенный Knight Newspaper, показал, что они не были чрезмерно бедны, как не были и представителями черного населения. Дирек­тор Центра по борьбе с опасными ситуациями Техасского универ­ситета Майкл Линделл изучил ход множества эвакуаций и говорит, что поведению людей невозможно дать од­ного простого объяснения. «Если посмотреть на 100 % расхождений и поведении людей во время эвакуации, то уровнем дохода Объясняются не более 5—10 %, — говорит он. — Реальное значе­ние имеют различия в убеждениях людей».

Почему же не стал уезжать Патрик Тернер? У него был старый «Шевроле» и целая куча родных, владевших автомобилями и уезжаюших из города. Большинство жителей Нового Орлеана знали, что город находится ниже уровня моря. В июле 2002 г. в New Orleans Times-Picayuneбыла опубликована серия из пяти статей о неизбежности катастрофы. «Надо говорить о «когда», а не о «если», — писали репортеры Джон МакКуэйд и Марк Шляйфштайн об уничтожении города ураганом, — это уже случалось, произойдет и еще раз». Они гово­рили о ненадежности системы дамб и наводнении, которое может принести гибель тысячам людей.

Глядя назад, всегда очень легко создать логичную схему для любой катастрофы, увидеть ее предвестники, выстраивающиеся подобно костям домино. Если бы мы только обращали на них внимание... Но в случае урагана Катрина произошло нечто иное: эти события стали одним из самых необычных фиаско, потому что почти ничто в них не было ни для кого сюрпризом. «Это же была не комета с неба, — говорит директор расположенного в Майами Международного центра изучения ураганов Стивен Лезерман, — здесь же находится Долина ураганов». Лезерман занимается изучением ураганов уже тридцать лет. В 2002 г. он написал статью, в которой предупреждал, что Луизиана лиши­лась многих природных механизмов, защищающих ее от штормов, и что Новый Орлеан находится в особенно опасном положении. Когда мы разговаривали с ним через несколько дней после прихо­да урагана на побережье, в тот момент, когда десятки тысяч людей оставались запертыми на новоорлеанском стадионе Superdome, его, казалось, тошнило от полученных доказательств своей правоты. «Ты строишь компьютерные модели, а потом видишь в них человеческие судьбы, — тихо сказал он. — Это очень больно...» Мы оцениваем риски буквально сотни раз в день, обычно пра­вильно и часто подсознательно. В случае более предсказуемых не­приятностей первая фаза катастрофического мышления начина­ется с расчета. Мы начинаем оценивать риски еще до начала ката­строфы. Мы занимаемся этим постоянно. Мы решаем, где будем жить и какую приобретем страховку, точно так же, как обрабаты­ваем любые типы повседневных рисков. Например, решаем, наде­ваем ли мы мотоциклетные шлемы, пристегиваемся ли в машине, выкуриваем ли сигарету и позволяем ли своим детям гулять до по­луночи.

Чтобы выяснить, как мы делаем эти ставки, я позвонила Насси-му Николасу Талебу, человеку, одержи­мому риском. Талеб в течение двадцати лет проработал трейде­ром в Нью-Йорке и Лондоне, зарабатывая деньги на «слепых пят­нах» других людей. Тогда как другие трейдеры шли на серьезные краткосрочные риски в надежде большой кратковременной при­были, Талеб регулировал свои инвестиции таким образом, чтобы никогда много не выигрывать, но никогда много и не проигрывать. Он ограничил себя с обеих сторон. «Я никогда не прогорал и ни­когда не прогорю», — любит говорить он.

Однажды осенью мы встретились с Талебом в Вашингтоне, ок­руг Колумбия, за чашкой чая. Лысеющий и седобородый Талеб стал теперь не только держателем значительной доли в хеджинговом фонде, но еще писателем и профессором. Он любит занимать­ся одновременно множеством вещей и говорит так быстро, что иногда за ним бывает трудно поспевать. В тот день он вернулся из Пентагона, где прочел чиновникам вводную лекцию по своей «теории неопределенности». Слышать о том, что он был в Пента­гоне, было странно, так как он называет себя пацифистом. Но он из тех пацифистов стоического склада, которых терпят в Пента­гоне. «Я стал активистом пацифистского движения из чисто ра­циональных соображений », — объясняет он.

Талеб вырос в Ливане, стране, страдающей от косвенных последствий войны. Он пришел к выводу, что в современном мире люди потеряли способность вести войну. «По сути, мы не можем Вычислить, сколько будут длиться войны и каким будет их общий конечный результат». Структура риска слишком сложна, чтобы мы могли его рассчитать. Когда-то давно мы умели воевать гораз­до лучше. «В примитивной среде, если мне кто-то угрожает, я иду И убиваю его, — говорит он в своей четкой и безэмоциональной манере. — При этом я в большинстве случаев получаю хорошие результаты». Он называет эту среду «Медиокристан», То есть место, где очень трудно убить много людей одновременно, и причины и следствия связаны более тесно. Ното sapiens сотни тысяч лет прожили в Медиокристане. Нам очень редко приходи­лось учитывать смысл вероятности: жизнь была проще, а диапа­зон возможных событий был уже просчитан.

11о сегодня мы живем в мире, который Талеб называет «Экстремистан», то есть в мире, находящемся во власти «тирании сингулярного, случайного, невидимого и непредсказуе­мого». Технологии позволили нам создать оружие, способное за несколько минут уничтожить всю планету. Отдельные личности могут изменять ход истории. Люди ежедневно убивают друг друга, не прикладывая к этому никаких особых усилий. В то же самое время как никогда повысилась степень нашей взаимозависимости. События, происходящие на одном континенте, сегодня отзываются на другом. Ожидалось, указывает Талеб, что Первая мировая война будет весьма скромным по масштабам конфликтом. То же самое думали и о войне во Вьетнаме. В действительности XX в. (а теперь уже и XXI) характеризуется войнами с непредусмотрен­ными результатами. Война в Ираке задумывалась Америкой вовсе не для того, чтобы увеличить число террористов, желающих ее атаковать. Но случилось именно это, как заключили в своих оцен­ках в апреле 2006 г. правительственные разведывательные службы Соединенных Штатов.

Риск в Экстремистане часто контринтуитивен. Старые приемы уже не действуют. Например, многие из самых старых жителей Луизианы выжили во время урагана Бетси в 1965 г., подобно Тер­неру. Кроме того, им удалось выжить и в урагане Камилла, штор­ме пятой категории, разразившемся в 1969 г. Тернер пережил оба урагана без особых проблем. Поэтому он не видел никакой при­чины уезжать на время Катрины. Он замкнулся в отрицании.

Как выяснилось, старожилы Луизианы были отчасти правы: Катрина действительно оказалась слабее Камиллы. Если бы мир с тех пор стоял на месте, с этими людьми все было бы в порядке. В Медиокристане они бы смогли выжить.

Но со времен Камиллы в результате быстрого освоения земель была уничтожена основная часть заболоченного побережья, соз­дававшего естественный барьер на пути ураганов. Другими слова­ми, было отключено защитное поле. Человечество в самом бук­вальном смысле изменило облик земли, и, благодаря технологиям, сделало это гораздо быстрее, чем было возможно на протяжении всей его истории. Об этом факте много говорилось в популярных средствах массовой информации. Но персональный опыт, полу­ченный во время Камиллы, оказался сильнее любых предупреж­дений.

Как выяснилось, жертвы Катрины были не чрезмерно бедны, а слишком стары. По результатам анализа Knight Ridder, 75 % по­гибших были старше 60 лет. Половина перешагнула за 75-летний рубеж. Во время урагана Камилла они уже были людьми среднего возраста. «Я думаю, в 2005 году, во время Катрины, Камилла унес­ла больше жизней, чем в 1969 году, — говорит директор Нацио­нального центра по изучению ураганов Макс Мэйфилд. — Иногда опыт — плохой учитель ».

После Катрины был проведен опрос 680 жителей Нового Ор­леана, в ходе которого их спрашивали, почему они не эвакуирова­лись до начала шторма. Респонденты давали множество разных объяснений. Незначительное большинство, правда, указывало на отсутствие транспорта. Но эта причина не была главной. Самое популярное объяснение, которое привели 64 % опрошенных, за­ключалось в том, что они не думали, что ураган будет настолько силь­ным. В действительности, по результатам исследования, выпол­ненного по заказу Kaiser Family Foundation и газеты Washington Post, оглядываясь назад, половина из тех, кто не стал эвакуиро­ваться, сообщили, что смогли бы найти способ покинуть город, если бы действительно хотели этого. Другими словами, мотивация имела большее значение, чем транспорт.

Бейсбольная бита и распятие

В понедельник 29 августа, в 7 часов утра, Катрина обрушилась на побережье Луизианы ветрами, скорость которых достигала 140 миль в час. В 9 часов дети Тернера снова набрали его номер. В какой-то момент, когда ураган уже ревел за окнами, он вернул трубку на Телефон.

Тернер ответил на звонок. «Здесь очень сильный ветер», — сказал он своему сыну. Не было электричества. Его беспокоило боль­шое дерево на заднем дворе. А потом он произнес слова, которые от пего слышали очень редко: «Мне кажется, я сделал ошибку».

Сын просил его держаться. Как только появится возможность, они приедут и заберут его. «Папа всегда был в прекрасной форме. Никаких кардиостимуляторов, никаких операций... — говорит Уильяме. — Мы думали, что, как только расчистят дороги, мы сможем поехать забрать его». Они положили трубки.

Но потом пришла вода, прорвала дамбы в полудюжине мест и бурным потоком понеслась по улицам города. После этого пяти­мильный мост через озеро Поншартрен обрушился, и Тернер оказался отрезанным от своих детей. Перестала работать и телефон­ный сеть.

Район, где жил Тернер, как и весь Новый Орлеан, находился в низине. Хлынувшая из озера вода поднялась в его одноэтажном доме на пять футов. Все, что у него было: фотографии, костюм Санта-Клауса, вещи, напоминавшие об умершей три года назад жене, — уходило под воду. Тернер опустил лестницу и забрался ил чердак. С собой он взял галлон воды, ведро и две свечи.

Целых девять дней телефоны молчали, а дороги оставались непроходимыми. Своих домов лишились все дети Тернера, кроме Уильямс. Они всеми силами стремились добраться до отца, но не могли. Наконец телефоны заработали вновь, и исполненная от­чаяния Уильямс позвонила на радиостанцию. Она умоляла, чтобы кто-нибудь проверил, что с ним происходит. Три часа спустя ей позвонили чиновники из спасательной службы. Они нашли ее умершего 85-летнего отца на чердаке, возле него лежали бейс­больная бита и распятие, которое он всегда держал рядом со своей кроватью. Причиной смерти, вероятно, был инфаркт. Точное время смерти установить не удалось.

В эти полные хаоса дни спасателям было приказано в первую очередь заниматься трупами, плавающими в воде. Тернер был не в воде, и его тело вывезли только через две недели. Через месяц по­сле бури Уильяме приехала в дом отца. Она нашла костюм Санта-Клауса на своем обычном месте, в шкафу отцовской спальни. Он, конечно, промок, как и все остальное, но ее брат решил вывесить его перед домом, чтобы он напоминал проезжающим о том, что когда-то этот дом славился своими праздниками. «Мы хотели, чтобы его видели люди, — говорит Уильяме. — Не знаю... Когда они будут проходить мимо, может быть, он вспомнится тем, кто знал его в роли Сайта-Клауса или как-нибудь еще...»

В последовавшей за бурей неразберихе власти потеряли тело Тернера. Родные пытались найти его целых пять месяцев. Работ­ники морга многократно звонили Уильяме и давали описания тел погибших, ни один из которых не был ее отцом. «Мне без конца приходилось повторять им: у него не было татуировок!» Через пять месяцев после смерти тело Тернера вновь нашли и передали семье.

Наш разговор с Уильяме происходил через полтора года после урагана, но она все еще не могла простить отца. «Меня это так злит... — говорила она. — Этого могло и не случиться... Я слиш­ком заботилась о нем, чтобы он мог так поступить». С момента его смерти родные уже не сохраняют прежнюю близость. Она га­дает, смогут ли они теперь когда-нибудь воссоединиться. Уильяме согласилась на интервью для этой книги, потому что хотела рас­сказать людям, как одно решение может изменить всю жизнь.

Тернер был осмотрительным человеком, за свою долгую жизнь он накопил огромный опыт. Когда нагрянула Катрина, он пошел на компромисс, который внешне кажется более простым, чем на самом деле. Постепенно знакомясь с ним через его дочь, я захоте­ла лучше разобраться в принятом им решении. Почему система расчета риска Тернера подвела его на этот раз, несмотря на то, что верой и правдой служила ему всю жизнь? Можем ли мы предска­зать «слепые пятна » такого рода в своих собственных уравнениях оценки рисков? А если можем, то способны ли преодолеть их?

Наука риска

Какова наиболее вероятная причина вашей смерти? Задумайтесь на мгновение: что, по вашему мнению, скорее всего убьет вас?

Фактическая причина, естественно, будет зависеть от вашего возраста, генетики, стиля жизни, места проживания и тысячи прочих факторов. Но в целом наиболее распространенные причи­ны смерти в США — заболевания сердца, рак и инсульт.

Теперь спросите себя, являются ли эти наиболее вероятные сценарии именно теми, которые беспокоят вас больше любых других? Этих ли рисков вы всеми силами пытаетесь избежать? На­чинаете ли вы каждый день с двадцатиминутной медитации? Зани­маетесь ли вы спортом хотя бы полчаса в день? Какая перспектива ужасает вас больше, когда вы плаваете в океане: сгореть на солнце или встретиться с акулой?

Человеческий мозг беспокоится о великом множестве вещей, прежде чем начать волноваться о возможной вероятности собы­тий. Если бы мы были реально заинтересованы в предотвращении наиболее вероятных причин смерти, то больше боялись бы спо­ткнуться и упасть, чем погибнуть от рук преступника. Вечерние новости без перерыва давали бы сюжеты о трагических смертях от сердечных приступов. Мы тратили бы на врачей больше, чем на полицию (вероятность того, что вы убьете себя самостоятельно, вдвое выше той, что вас убьет другой человек). Мы как будто боимся смерти меньше, чем умирания. Мы не столько боимся того, что случится, сколько того, как оно произойдет.

Как ни странно, мы лишь совсем недавно начали понимать, ка­ким образом обрабатываем риски. На протяжении столетий фи­лософы и особенно экономисты предполагали, что люди — ра­циональные существа (если не на индивидуальном уровне, то уж точно в целом). Считалось, что для измерения рисков нужно про­сто умножить вероятность какого-то происшествия на его по­следствия.

Ложность этого предположения удалось доказать двум психо­логам. В 1970-х и 1980-х гг. Дэниэл Канеман и Лмос Тверски опубликовали серию революцион­ных статей о том, как человек принимает решения. Они объяснили, что при необходимости сделать выбор люди полагаются на эмоциональные ассоциативные связи, называемые «эвристикой». Чем больше неопределенность, тем больше таких связей. Однако, несмотря на всю их полезность, они приводят к уйме предсказуе­мых ошибок. Например, в ходе одного из опросов ученые обнару­жили, что большинство субъектов исследования считают смерто­носное наводнение, порожденное землетрясением в Калифорнии, более вероятным, чем настолько же смертоносное наводнение, случившееся само по себе где-нибудь в другой части Северной Америки. Мысль о землетрясении в Калифорнии вызывала боль­ший резонанс, чем перспектива наводнения, а поэтому участники исследования приписывали ему более высокую вероятность.

В действительности шансы возникновения наводнения по ка­ким-то другим причинам гораздо более велики. Но прозаичное наводнение (ежегодно убивающее людей) не порождает такого же каскада эмоциональных ассоциативных связей. По причине, которую никак не назовешь рациональной, оно пугает нас гораз­до меньше.

Поначалу на Канемана и Тверски навесили ярлык пессимистов: во времена, когда большинство американцев были очарованы тех­нологическим прогрессом, эти ученые пришли к выводу, что лю­ди — иррациональные существа. На исследователей набросились за то, что они якобы преувеличивают изъяны человеческого моз­га. Не один критик указывал им на факт, что человек уже смог прогуляться по Луне. Как может биологический вид, эволюцио­нировавший до возможности пройтись по поверхности Луны, на­ходиться в плену иррационального? Но их труды навсегда изме­нили область изучения риска. В 2002 г., через шесть лет после смерти Тверски, Канеман получил за их совместные труды Нобе­левскую премию в области экономики.

Сегодня большинство исследователей процессов принятия ре­шений соглашаются, что человеческое существо трудно назвать мыслящим рационально. «В обычной жизни мы не ведем себя как инспектора по оценке рисков и не ходим по улицам, постоянно перемножая уровни вероятности и производя всякие вычисления. Все это давно опровергнуто», — говорит один из самых уважае­мых в мире специалистов в области рисков, профессор психологии Орегонского университета Пол Слович Вместо итого люди полагаются на две разные системы — интуитивную и аналитическую. Интуитивная система работает автоматически, очень быстро и находится на уровне эмоций, на ее работу огром­ное влияние могут оказывать впечатления и образы. Аналитиче­ская система, логичная, созерцательная и прагматичная, — это эго для id нашего мозга.

В зависимости от ситуации одна система может подменять другую. Ответим, например, на следующий вопрос: «Чашка кофе I пончик вместе стоят $1.10. Кофе на $1 дороже пончика. Сколько стоит пончик?»

Если первый пришедший вам в голову ответ — 10 центов, то в вас говорит интуитивная система. Если после этого вы одернули себя и пришли к правильному ответу (5 центов), это значит, что контролировать вашу интуицию взялась аналитическая система.

Обратите внимание, как быстро работает интуитивная система! Она включилась с молниеносной скоростью, и если бы суть во­проса состояла в том, что вам в горло вот-вот должен вцепиться горный лев, она могла бы спасти вам жизнь (или хотя бы на мину­ту отвлечь льва).

Однако интуитивная система дала вам неверный ответ. Итак, момент истины: все мы делаем ошибки при оценке рисков. Наша формула риска, особенно когда речь заходит о катастрофах, поч­ти никогда не выглядит полностью рационально:

Риск = Вероятность... Последствия.

Нет, если бы мы смогли свести наши расчеты рисков к простой формуле, она выглядела бы следующим образом:

Риск = Вероятность... Последствия... Страх/Оптимизм.

Страх. Редкий ярлык, используемый учеными, настолько точно соответствует описываемой им эмоции. О страхе можно думать как о слове, полностью описывающем человечество. Он включает вес паши опасения, надежды, уроки, предвзятость и искажения, упакованные в единый мрачный икс-фактор. Поговорив о страхе с экспертами в области риска, я начали | представлять его в качестве суммы множества других очень мощ­ных факторов. У страха есть собственное уравнение. Каждый фактор в нем может в зависимости от ситуации усилить или осла­бить ощущение страха. Мне показалось важным расчленить стран на составные части, чтобы понять его изъяны. Потому, приноси свои извинения этим экспертам за упрощение их выводов до уровня формулы, я покажу, как, по моему мнению, может выглядеть уравнение страха:

Страх = Неконтролируемость + Непривычность + Вообразимостъ + Страдания + Масштабы разрушений + Несправедливость.

Возможно, в том, что наводит на вас наибольший ужас, ярко представлено несколько из этих факторов. Страх объясняет, по чему мы боимся авиакатастроф сильнее, чем сердечных заболеваний или автомобильных аварий. Во-первых, самолеты (в отличие от автомобилей) не находятся под нашим личным контролем, и это сильно повышает фактор страха. Во-вторых, самолет это предмет, совершенно непривычный людям: нам не очень комфортно находиться на высоте в 20 тыс. футов. На такой высоте мы провели всего лишь крошечную часть своей эволюционной истории, поэтому значение фактора страха снова возрастает. В то же время несчастные случаи представить себе очень легко, учитывай то, какое видное место занимают картинки авиационных катастроф в фильмах и новостных СМИ. Кроме того, в случае авиакатастрофы вероятны длительные страдания, по крайней мере но сравнению с автомобильными авариями, где все происходит внезапно или почти внезапно. Кто из нас не чувствовал резкой потери высоты и не представлял, предзнаменованием чего это могло бы быть? Между предчувствием смерти и самим концом могут пройти минуты. Кроме того, в авиакатастрофе, скорее всего, по гибнет много людей, что еще больше усиливает ужас, выводимым из уравнения страха. (Понимание важности масштаба поможет нам объяснить, почему нас больше расстраивает авария автобуса, в которой погибло 50 человек, чем сотня умерших в отдельных автомобильных катастрофах, случившихся в тот же день.) Авиака­тастрофа может также вызывать в нас чувство жесточайшей не­справедливости, если, например, она устроена террористами, ис­пользовавшими авиалайнер в качестве оружия.

Террористы понимают суть страха. Непредсказуемые нападе­ния на гражданских лиц — предельно эффективный способ поро­дить его. А страх — это очень хороший способ ввести население в состояние беспокойства. За последние пятьдесят лет от аллерги­ческих реакций на продукты питания погибло гораздо больше американцев, чем от рук международных террористов. Но терро­ризм по своей природе — игра с сознанием.

После 11 сентября многие тысячи американцев решили вместо самолетов перемещаться на автомобилях. Автомобильные путе­шествия стали казаться менее опасным занятием, а если учесть тиски новых мер безопасности, введенных в аэропортах, и менее проблемным. В месяцы, последовавшие за 11 сентября, самолеты перевозили на 17 % меньше пассажиров по сравнению с тем же периодом до террористической атаки. Тем временем, в соответст­вии с правительственными оценками, количество миль, преодо­ленных автомобилистами, выросло почти на 5 %.

Однако вскоре выяснилось, что последствия этих действий «во имя здравого смысла » ужасны. По результатам исследования не­счастных случаев на дорогах, проведенного в 2006 г. тремя про­фессорами Университета Корнелл, дополнительно 2302 человека погибли из-за того, что пересели с самолетов на машины. В иссле­довании проводилось сравнение суммарного количества смертей на автомобильных дорогах в годы, предшествующие событиям 11 сентября, с последующим периодом. Учитывались и другие фак­торы, способные объяснить резкий скачок числа автомобильных аварий, например плохие погодные условия. Затем исследователи выявили превышение «нормальной» статистики жертв автоката­строф на 2302 смертельных случая. Это означает, что 2302 челове­ка почти наверняка продолжали бы жить, если бы не события 11 сентября. Эти люди стали почти неизвестными, вторичными жертвами событий 11 сентября. Их можно отнести к потерям, вы­званным корректировками поведения, к которым мы прибегаем в моменты повышенной неопределенности. «Реакция общества на атаку может быть более тяжелым последствием терроризма, не­жели сами террористические акты», — отмечают авторы работы.

В реальности даже после событий 11 сентября вождение авто­мобиля оставалось гораздо более опасным занятием, чем авиа пе­релеты. Вероятность погибнуть на внутренних коммерческих рей­сах крупных авиакомпаний с 1992 по 2001 г. составляла в соответ­ствии с аналитическим исследованием от 2003 г., опубликованным в American Scientist, 8 к 100 миллионам. По сравнению с этим ав­томобильное путешествие на дальность среднего сегмента переле­та почти в 65 раз более рискованное предприятие.

Иерархия страхов

,

Джастин Клабин, один из партнеров производст­венной фирмы из Нью-Джерси, совсем не трус. Он гонял на мото­циклах, играл в регби и тушил пожары. В 2005 г. он даже попытал­ся пройти отбор в бобслейную команду, участвующую в соревно­ваниях на Кубок Америки. Другими словами, он по доброй воле носился вниз по ледяной, изобилующей крутыми поворотами трассе со скоростью до 90 миль в час в санях из стекловолокна, управляемых почти исключительно силой гравитации. Но после событий 11 сентября Клабин решил перестать летать на самоле­тах. Он смотрел, как рушатся башни-близнецы, через Гудзон, из Нью-Джерси, а потом прибыл на вызов, поступивший с Граунд Зиро, вместе со своим пожарным департаментом. Ему хватило то­го, что он увидел. «Я хотел бы летать, — говорит он, — это сильно упрощает жизнь». Но теперь он убежден, что авиационные путе­шествия не оправдывают сопряженного с ними риска. «В полетах сочетается слишком много всяких страхов, — говорит он, — это и клаустрофобия, и боязнь высоты, и страх того, что ты ничего не можешь контролировать». С учетом всех этих факторов статисти­ка для Клабина не имеет никакого значения. «Даже если бы шансы были 1 к 15 миллионам, это уже один человек. А люди моего типа считают, что нет никакой гарантии, что это не случится со мной». В октябре 2001 г., когда Клабин со своей подругой отправились в давно запланированное путешествие во Флориду, они не полетели самолетом, а решили поехать на машине. Они проехали в его пикапе больше тысячи миль. На обратном пути в конце долгого дня, проведенного в дороге, они остановились в Каролине. Заго­ни и машину на парковку, Клабин услышал громкий щелчок. Лоп­нула поперечная рулевая тяга, соединяющая колеса с рулевой ко­лонкой. Оба передних колеса повернулись внутрь, как лезвия плу­га снегоуборочной машины. Дальше на этой машине нельзя было проехать ни фута. Уставившись на вывернутые колеса, Клабин начал смеяться над собой. Он хотел обезопасить себя, отправившись и путешествие на машине, а не на самолете. Но лопни тяга не­сколькими минутами раньше, когда они были на трассе, пикап оказался бы совершенно неуправляемым на скорости 80 миль и час. «Нет никаких сомнений, что мы бы погибли», — говорит он.

После такого близкого свидания со смертью Клабин решил пойти на радикальную меру. Он записался на летные курсы. Ему казалось, что он будет спокойнее чувствовать себя в полете, если поймет всю механику процесса. Он отправился в полет на малень­кой «Цессне» (летать на которой во много раз опаснее, чем в ком­мерческом авиалайнере). Как ни удивительно, он чувствовал себя прекрасно. Он совсем не боялся!

Почему же Клабин не испытывал ужаса? Люди, предпочитаю­щие ездить на автомобилях из-за страха перед полетами, в действительности ищут не физической безопасности, объясняет быв­ший пилот коммерческой авиалинии Том Банн, ныне дающий консультации людям, боящимся летать: «Они стремятся к эмоциональной безопасности».

В «Цессне» Клабин чувствовал, что может управлять ею. Фактор страха упал до минимума. Но на коммерческих рейсах он не чувст-иовал себя способным контролировать полет. Поэтому страх пре­следовал его так лее, как всегда. На момент нашей с ним беседы, ко­торая происходила через пять лет после событий 11 сентября, он так ми разу и не смог заставить себя войти в пассажирский самолет.

«У каждой опасности есть своя индивидуальность, — говорит специалист по рискам Пол Слович, — практически, как у людей». В середине 1980-х гг. Слович занимался изучением потенциальных последствий строительства захоронения радиоактивных отходов в Юкка-Маумтии, штат Невада. Чем больше он разговаривал с людьми об их опасениях, тем лучше понимал, что людей беспокоит все, что связано со словом «радиоактивность», причем независимо от реального уровня опасности. То же самое касается и химикатов. Когда людей спрашивали, какие ассоциации возникают у них, ко­гда они слышат слово «химикаты», безоговорочным лидером среди ответов стало слово «опасно» или такие синонимичные ему поня­тия, как «токсично», «вредно», «яды» или «рак». Почти 75 % жи­телей США согласны со следующим заявлением: «В повседневной жизни я изо всех сил стараюсь избегать контактов с химикатами и продуктами химической промышленности».

Некоторых наиболее распространенных бедствий люди боятся меньше всего. Например, огонь убивает больше американцев, чем большинство остальных катастроф, вместе взятых. На данный мо­мент мы знаем о пожарах практически все. Мы знаем, где и когда они возникают. Мы даже знаем, как их можно предотвратить. Большинство пожаров со смертельными исходами случаются в жилых домах в декабре и январе и становятся следствием поджо­гов либо курения. Пик смертей от пожаров приходится на проме­жуток от полуночи до пяти утра. По сведениям Национальной ас­социации противопожарной защиты, в 2005 г. в пожарах погибло 3675 американцев. Если бы все дома были оснащены системами пожаротушения, а в детекторах задымления вовремя меняли ба­тарейки, эта цифра, вероятно, могла бы сократиться по крайней мере на т