Не всегда цивилизации говорили «нет»

³²⁸

Necker J. De l'importance des idées religieuses.— Œuvres complètes de M. Necker. Publiées par le baron de Staël, son petit-fils. 1820, t. XII, p. 34. Цит. в ст.: Lutfalla M. Necker ou la révolte de l'économie politique circonstancielle contre le despotisme des maximes générales.— "Revue d'histoire économique et sociale", 1973, № 4, p. 586.

Цивилизации или культуры — здесь два этих слова взаимозаменяемы без ущерба для смысла — представляют океан привычек, ограничений, одобрений, советов, утверждений, всех этих реальностей, которые каждому из нас кажутся личными и спонтанными, в то время как пришли они к нам зачастую из очень далекого прошлого. Они — наследие, точно так же как язык, на котором мы говорим. Всякий раз, когда в обществе обнаруживается тенденция к появлению трещин или провалов, вездесущая культура заполняет или по меньшей мере маскирует их, окончательно замыкая нас в рамках наших повседневных задач. То, что Неккер говорил о религии (самом сердце цивилизации) — она-де служит для бедняков «мощными оковами и каждодневным утешением» ³²⁸,— можно сказать о цивилизации и для всех людей.

В Европе, когда с наступлением XI в. жизнь стала возрождаться, рыночная экономика, денежные сложности были как бы

·

==564

«возмутительными» новшествами. В принципе цивилизация, особа старая, враждебна инновации. Следовательно, она будет говорить «нет» рынку, «нет» капиталу, «нет» прибыли. Самое малое она отнесется к ним подозрительно, сдержанно. Но прошли годы, требования повседневной жизни, ее давление возобновились. Европейская цивилизация оказалась вовлеченной в постоянный конфликт, разрывающий ее на части. И тогда ей пришлось без особой радости дать новому зеленый свет. И этот опыт — не только опыт Запада.

КАЖДОМУ СВОЯ ДОЛЯ В КУЛЬТУРНОЙ ДИФФУЗИИ МУСУЛЬМАНСКАЯ МОДЕЛЬ

Цивилизация — это одновременно постоянство и движение. Существуя в каком-то пространстве, она удерживалась там, цеплялась за него на протяжении столетий. И в то же время она принимала определенные ценности, которые предлагали ей соседние или далекие цивилизации, и распространяла собственные ценности за своими пределами. Подражание и «заразительность» действовали наравне с определенными соблазнами внутри общества против привычки, против уже сделанного, уже известного.

Капитализм не избежал действия этих правил. В каждое мгновение своей истории он был суммой средств, орудий, практических приемов, мыслительных привычек, бывших, бесспорно, культурными ценностями и в качестве таковых странствовавших и обменивавшихся. Когда Лука Пачоли опубликовал в Венеции

Торговля в старинных левантинских портах Миниатюра из «Путешествий Марко Поло» Собрание Виолле

==565

³²⁹

Meus F. Tracce dl una storm ecotiomica^ p. 62. 330 Выступление Э. Эштор (Ashtor E.) на Неделе Прато, апрель 1972 г. 331 Labib S Capitalism in medieval Islam.— "Journal of Economic History", march 1969, p. 91. 3" Hausherr H. Op. cit., S. 33; Dollinger Ph. La Hanse. 1964, p. 207, 509.

свою книгу «Об арифметике» ("De Arithmetica", 1495), он резюмировал, в том, что касается двойной бухгалтерии, решения, уже давно известные, во Флоренции, скажем, с конца XIII в. Когда Якоб Фуггер Богач (der Reiche) находился в Венеции, он изучил там двойную бухгалтерию, которую и увез с собой в Аугсбург. Тем или иным путем, но она в конечном счете завоевала часть торговой Европы.

Вексель тоже навязывал себя одному рынку за другим, путем диффузии, выйдя из итальянских городов. Но не уходит ли он своими корнями в гораздо более далекие времена? По мнению Э. Эштор ³³⁰, мусульманская сутфайя не имела ничего общего с векселем западного мира. Она глубоко отлична от него по своей юридической сущности. Пусть так. Но она, вне всякого сомнения, существовала гораздо раньше европейского векселя. Можно ли предположить, чтобы итальянские купцы, издавна посещавшие мусульманские гавани и рынки, обошли вниманием это средство простым росчерком пера обеспечивать перевод на дальние расстояния определенной суммы денег? Вексель (изобретателями которого якобы были итальянцы) решал в Европе ту же задачу, хотя ему, правда, пришлось приспосабливаться к условиям иным, нежели условия мусульманского мира, в частности к предписаниям церкви, запрещавшим заем под проценты. Мне все же представляется вероятным заимствование у Востока.

Так же могло быть и с торговым товариществом типа комменды (commenda), которая была в мире ислама весьма древней (пророк Мухаммед и его жена, богатая вдова, образовали такую комменду ³³¹) и представляла там обычную форму торговли на дальние расстояния, распространившись вплоть до Индии, Индонезии и Китая. Что достоверно, так это то, что комменда, возникла ли она спонтанно или была заимствована, появилась в Италии только в XI—XII вв. И тогда она отправилась в путь из города в город, так что мы без удивления встречаем ее в XIV в. в ганзейских городах, однако видоизмененной, ибо местные влияния сыграли свою роль. В Италии агент — тот из участников товарищества, кто предоставлял свой труд и разъезжал с товаром,— нередко участвовал в прибылях от операции. В то же время в ганзейском мире «слуга» (der Diener) обычно получал фиксированную сумму от того, кто предоставлял капитал; таким образом он приобретал облик наемного работника ³³². Но встречались и случаи участия.

Следовательно, порой бывали изменения модели. А в определенных случаях существовала возможность того, что то там, то тут оказывалось необходимым одно и то же решение, которое не обязательно было заимствованием. В данном случае темные века европейского раннего средневековья лишают нас всякой уверенности. Но, принимая во внимание привычку средневековых купцов к странствованиям и хорошо известные пути их торговли, заимствование по меньшей мере некоторого числа форм торговли должно было иметь место. Именно на эту мысль наводит тот лексикон, который Запад позаимствовал у мусульманского мира: таможни (douanes), склад (magasin), левантинские каботажные суда (mahones), торговый двор (fondouk), продажа на срок с немедленной перепродажей (mohatra, которую латинские

==566

тексты XIVв., рассматривавшие ростовщичество, именовали contractus mohatrae). Другой признак — это дары Востока Европе: шелк, рис, сахарный тростник, бумага, хлопок, арабские цифры, система подсчетов на счетной доске, греческая наука, обретенная вновь в передаче мусульман, порох, компас — сколько же драгоценных благ было передано!

Согласиться с реальным характером этих заимствований означает отказаться от традиционных представлений о Западе многих историков, о Западе, якобы гениально и самостоятельно создавшем себя во всех отношениях, в одиночку двинувшемся вперед по путям научной и технической рациональности. Это означает лишить итальянцев средневековых городов заслуги открытия орудий современной торговой жизни. Больше того, это даже означает, следуя путем дедукции, выступить против Римской империи как непреложной модели. Ибо эта столь восхваляемая империя, пуп земли и собственной нашей истории, раскинувшаяся по всем берегам Средиземного моря с несколькими, то тут, то там, континентальными «наростами», была лишь частью античной мировой экономики, куда более обширной, чем она сама, экономики, которой суждено было на века пережить эту империю. Римская империя была связана с обширной зоной обращения и обмена, простиравшейся от Гибралтара до Китая, с мировым хозяйством (Weltwirtschaft), где на протяжении столетий люди будут циркулировать по нескончаемым дорогам, перевозя в своих вьюках драгоценные товары, слитки, монеты, золотые и серебряные изделия, перец, гвоздику, имбирь, камедь, мускус, амбру, парчу, хлопковые ткани, муслины, шелка, атласы, затканные золотом, красильное и благовонное дерево, лаковые изделия, нефриты, драгоценные камни, жемчуг, китайский фарфор, ибо этот фарфор совершал путешествия задолго до появления прославленных Ост-Индских компаний.

Именно от этой торговли с одного конца света до другого жили в пору своего блеска еще Византия и мир ислама. Византия — мир реликтовый, несмотря на неожиданные вспышки энергии, погруженный в свою тяжеловесную пышность, которая должна была очаровывать варварских правителей, обеспечивать господство над народами, бывшими у империи на службе,— ничего не отдавала иначе, как за золото. Ислам, напротив, был оживленным, он привился на Ближнем Востоке и на лежавших в его основе реальностях, а не на старом греко-римском мире. Странам, покоренным мусульманским завоеванием, принадлежала активная роль в восточной и средиземноморской торговле до появления новых пришельцев. И они вновь станут играть эту роль, как только на мгновение поколебленные привычки снова возьмут свое. Два главных инструмента мусульманской экономики — золотая монета динар и серебряная монета дирхем — были один византийского (динар = denarius), а другой — сасанидского происхождения. Исламу достались страны, из которых одни были верны золоту (Аравия, Северная Африка), а другие — серебру (Иран, Хорасан, Испания) и которые остались им верны, потому что этот биметаллизм, «территориально распределенный», варьировал тут и там, но встречался и столетиями позднее. Следовательно, то, что мы называем экономикой мусульманского мира,

==567

³³³

Inalïlk H. Capital formation in thé ttoman Empire.— "Journal of Economic History", march 1969, p. 102. 334 Ibid., p. 105—106. 335 Rodinson M. Islam et capitalisme, p. 34.

было приведением в движение унаследованной системы, эстафетой с участием купцов испанских, магрибинских, египетских, сирийских, месопотамских, иранских, эфиопских, гуджаратских, купцов с Малабарского побережья, китайских, индонезийских. Мусульманская жизнь сама находила там свои центры тяжести, свои сменявшие друг друга «полюса»: Мекку, Дамаск, Багдад, Каир; выбор между Багдадом и Каиром зависел от выбора пути на далекий Восток: через Персидский залив, из Басры и Сирафа, или же через Красное море, из Суэца и Джидды, порта Мекки.

Принимая во внимание доставшееся ему наследие, ислам даже еще до того, как он появился, был торговой цивилизацией. Мусульманские купцы издавна пользовались, по крайней мере у политических владык, уважением, на которое Европа в том, что касалось ее купцов, будет весьма скупа. Сам пророк будто бы сказал: «Купец равно блажен в сем мире и в будущем»; «Кто зарабатывает деньги, угоден Аллаху». И этого почти достаточно, чтобы представить ту атмосферу уважения, которая окружала торговую жизнь и ясными примерами которой мы располагаем. В мае 1288 г. мамлюкское правительство попробовало привлечь в Сирию и Египет купцов Синда, Индии, Китая и Йемена. Можно ли вообразить на Западе правительственный декрет, который высказывался бы по этому поводу следующим образом: «Мы обращаемся с приглашением к прославленным особам, крупным негоциантам, ищущим прибыли, или мелким розничным торговцам. Всякий, кто прибудет в нашу страну, сможет там жить, приезжать и уезжать по желанию своему... воистину, это райский сад для пребывающих в ней... Да будет благословение Аллаха над поездкою всякого, кто побудит к благому деянию посредством займа и совершит благое деяние посредством ссуды». Вот традиционные рекомендации государю в Османском государстве двумя веками позднее, во второй половине XV в.: «Благосклонно относись к купцам в стране; неизменно проявляй о них заботу; никому не дозволяй их притеснять, отдавать им приказания; ибо посредством их торговли страна достигает процветания, а благодаря их товарам повсюду царит дешевизна» .

Что значили в сравнении с такой значимостью торговых экономик религиозные щепетильность и тревоги? Однако мусульманский мир, как и христианский, терзал своего рода ужас перед ростовщичеством — язвой, обретшей новую жизнь и получившей всеобщее распространение из-за обращения монеты. Купцы, которым выказывали благосклонность государи, возбуждали враждебность простонародья, особенно ненависть ремесленных цехов, братств и религиозных властей. Слова первоначально нейтральные, «такие, как базарган и матрабаз, которыми в официальных текстах обозначали купцов, в народном языке получили уничижительное значение „рвач" и „мошенник"»³³⁴. Но эта ненависть народа была одновременно признаком богатства купцов и их гордости. Не стараясь извлечь из сравнения слишком многое, мы все же поражаемся словам, которые ислам приписывает Мухаммеду: «Если бы Аллах дозволил жителям рая торговать, они бы торговали тканями и пряностями»³³⁵, сопоставляя их с поговоркой, распространенной в христианском мире: «Торговля должна быть свободной, без ограничений до самой преисподней».

==568

³³⁶

Это дата начала чеканки золотого флорина. См. статью "Fiorino" φ. Мелиса (Melis P.) в кн.: Enciclopedia Dantesca. 1971, р. 903.

Этот облик ислама был ранним обликом той эволюции, которую еще предстояло пройти торговой Европе. Торговля на дальние расстояния раннего европейского капитализма, начавшаяся с итальянских городов, вела свое происхождение не от Римской империи. Она приняла эстафету у достигшей блестящего расцвета в XI—XII вв. торговли мусульманской, у того ислама, который был свидетелем рождения стольких промыслов и стольких видов изделий, предназначавшихся на экспорт, стольких экономик с широким радиусом действия. Долгие плавания, регулярные караваны предполагали активный и действенный капитализм. Повсюду в мире ислама существовали ремесленные корпорации, и изменения, какие они претерпевали (возвышение мастеров, надомная работа, ремесло вне городских стен), слишком сильно напоминают ситуации, какие познает Европа, чтобы не быть следствием некой экономической логики. Были и другие черты сходства: городские экономики ускользали из-под контроля традиционных властей — так было на Малабарском побережье, так было в Ормузе, таким был на африканском побережье запоздалый случай Сеуты, таким был даже в Испании случай Гранады. Так же обстояло дело и в городах-государствах. Наконец, ислам выдерживал дефицитные платежные балансы, он оплачивал золотом свои закупки в Московской Руси, в Прибалтике, на Индийском океане, даже в итальянских городах, рано оказавшихся к его услугам, в Амальфи, Венеции. И здесь он тоже предвещал будущее торговой Европы, которая тоже опиралась на денежное превосходство.

Если бы понадобилось в этих условиях выбирать дату, знаменующую окончание обучения торговой Европы в школе мусульманских и византийских городов, то 1252 г.— год обращения Запада к чеканке золотой монеты ³³⁶— представлялся бы достаточно обоснованным, настолько, насколько одна дата может быть предложена для процесса столь медленной эволюции. Во всяком случае, то, что в западном капитализме могло быть заимствованными ценностями, вне всякого сомнения, происходило из мира ислама.

ХРИСТИАНСКИЙ МИР И ТОВАР: РАЗДОРЫ ИЗ-ЗА РОСТОВЩИЧЕСТВА

См. статью "Usure" Дю Пассажа (Du Passage H.) в кн.: Dictionnaire de théologie catholique, t. XV, 2e partie, 1950, col. 2376. 338 Ibid.. col. 2377—2378.

Западная цивилизация не знала изначальных и как бы даровых возможностей мусульманского мира. Она начинала с нулевой отметки истории. Диалог между религией (бывшей этой цивилизацией по преимуществу) и экономикой завязался с первых же шагов. Но по мере того, как шло время, один из собеседников, экономика, ускорил шаг, предъявил новые требования. То был трудный диалог между двумя мало между собой согласующимися мирами — земным и потусторонним. Даже в протестантских странах голландские Штаты только в 1658 г. объявят, что практика финансовых операций, иначе говоря — заем под проценты, касается только гражданской власти ^{3 7}. В христианском мире, сохранявшем верность Риму, бурная реакция заставит папу Бенедикта XIV подтвердить в булле Vix pervertit-

³³⁸

==569

³³⁹

Turgot. Mémoire sur les prêts d'argent. Éd. Daire, 1844, p. 110. — Turgot. Œuvres. Éd. Schelle, III, p. 180—183. 340 Carrière Ch. Prêt à intérêt et fidélité religieuse.— Provence historique. 1958, p. 107. 3<1 Закон от З сентября 1807 г. и декрет-закон от 8 августа 1935 г. См.: Nouveau Répertoire Datiez. 1965, S. v. "Usure", IV, p. 945. 342 Nelson B. The Idea f usury from tribal Brotherhood to universal therhood. 1949. 0 проблеме в целом см.: Le Bras G., Du Passage H. Dictionnaire de théologie catholique, t. XV, 2e partie, 1950, col. 2336—2390. Второзаконие, 15, 2-3. 313 Le Bras G., Du Passage H. Op. cit., col. 2344—2346.

от 1 ноября 1745 г. старинные запреты по поводу займов под проценты. А в 1769 г. ангулемским банкирам, затеявшим судебный процесс, было отказано в иске к недобросовестным должникам под тем предлогом, что «они ссужали [тем] деньги под процент»³³⁹. В 1777 г. постановление Парижского парламента запрещало «любой вид ростовщичества [читай: займа под проценты], осуждаемый священными канонами»³⁴⁰, и французское законодательство будет неустанно его официально запрещать как преступление вплоть до 12 октября 1789 г. Но споры будут продолжаться. Закон 1807 г. установит процент в делах гражданских в размере 5, а в коммерческих — в размере 6; все сверх этого считалось ростовщичеством. Точно так же декрет-закон от 8 августа 1935 г. рассматривал как ростовщичество, подлежащее уголовному преследованию, чрезмерную ставку процента ³⁴¹.

Следовательно, то была долгая драма. Если в конечном счете она ничему и не помешала, то она все же была связана с глубоким кризисом сознания по мере того как ментальности адаптировались к требованиям капитализма.

В своей оригинальной книге Бенджамин Нельсон ³⁴² предложил простую схему: раздоры по поводу ростовщичества в самом сердце западной культуры были якобы вызваны сохранением на протяжении двадцати пяти веков древнего предписания Второзакония: «Чтобы всякий заимодавец, который дал взаймы ближнему своему, простил долг и не взыскивал его с ближнего своего или с брата своего... с иноземца взыскивай, а что будет твое у брата твоего, прости»*. Прекрасный пример долголетия культурных реальностей, этот далекий источник, теряющийся в глубине веков, дал начало неиссякаемому потоку. Различие между займом брату и займом иноземцу не могло удовлетворить христианскую церковь с ее универсалистскими претензиями. То, что было действительно для немногочисленного еврейского народа, окруженного опасными врагами, не было таковым для христианского мира: по новому вероучению, все люди были братьями. И следовательно, ростовщический заем запрещался кому бы то ни было. Именно так объяснял это св. Иероним (340—420). Его современник св. Амвросий Медиоланский (340—397) допускал, однако же, ростовщичество по отношению к врагам в случае праведной войны (ubi jus belli, ibi jus usurae). Таким образом он загодя открывал двери для ростовщического займа в торговле с миром ислама; то был вопрос, который встанет позднее — во время крестовых походов.

Борьба, которую вели папство и церковь, велась со всей суровостью, тем более что ростовщичество, конечно, не было воображаемым злом. Второй Латеранский собор (1139 г.) постановил, что нераскаявшийся ростовщик не будет допускаться к причастию и не может быть погребен в освященной земле. И раздор возобновился, захватывая одного законоучителя за другим: св. Фому Аквинского (1225—1274), св. Бернардина Сиенского (1380—1444), св. Антонина Флорентийского (1389—1459). Церковь боролась яростно, но дело неизменно надо было начинать сызнова ³⁴³.

Однако в XIII в. она как будто получила удивительнейшую поддержку. Мысль Аристотеля достигла христианского мира к

К оглавлению

==570

Аристотель. Политика, I—HI, 23. • То есть упоминавшийся выше Бернардин Сиенский.— Прим. перев. 345 Weber M. L'Éthique protestante et l'esprit du capitalisme. 1964, p. 76, note 27. 346 Schumpeter J. Storia deU'analisi économisa, p. 10, note 3. 347 См.: Les Systèmes économiques dans l'histoire et dans la théorie. Éd. Polanyi K., Arensberg C., 1975, .P. 94.

1240 г. и нашла отражение в труде Фомы Аквинского. А позиция Аристотеля выражена категорично: «Люди... совершенно правы, ненавидя заем под проценты. Таким путем деньги, в самом деле, становятся производительными сами по себе и отвращаются от своей цели, каковая заключается в облегчении обменов. Итак, процент умножает деньги; как раз отсюда и возникло то название, какое получил он в греческом языке, где его именуют отпрыском [tokos]. Так же как дети по природе подобны своим родителям, так и процент — это деньги, дитя денег»³⁴⁴. Короче говоря, «деньги детей не рожают» или не должны бы это делать — формула, которую столько раз будет повторять Фра Бернардино * и повторит Тридентский собор в 1563 г: деньги не порождают деньги (pecunia pecuniam non parit).

Показательным представляется то, что мы обнаруживаем ту же враждебность в других обществах, помимо таких, как еврейское, эллинское, западное или мусульманское. В самом деле, аналогичные факты обнаруживаются и в Индии, и в Китае. Макс Вебер, бывший обычно таким релятивистом, не поколебался написать: «Каноническое запрещение процента... находит себе эквивалент почти во всех этических системах мира»³⁴⁵. Разве не возникали такие реакции вследствие вторжения денег — орудия безличного обмена — в круг старинных аграрных экономик? Отсюда и реакция против этой странной власти. Но деньги, орудие прогресса, исчезнуть не могли. А кредит был необходимостью для старинных земледельческих экономик, подверженных повторяющимся случайностям календаря, катастрофам, которые календарь этот щедро расточал, ожиданиям: пахать, чтобы сеять, сеять, чтобы собрать урожай, и цепочка возобновляется снова. С ускорением денежной экономики, у которой никогда не хватало золотой или серебряной монеты, чтобы функционировать, стало неизбежным признание за «осуждаемым» ростовщичеством права действовать в открытую.

Это потребовало времени и немалых усилий, чтобы привыкнуть. Первый решительный шаг был сделан Фомой Аквинским, которого Шумпетер рассматривает «как, возможно, первого человека, представившего себе общую картину экономического процесса»³⁴⁶. Карл Поланьи в шутку, но справедливо говорил, что экономическая мысль схоластов сравнима с такой же мыслью Адама Смита или Рикардо в XIX в.³⁴⁷ Тем не менее исходные принципы (опиравшиеся на Аристотеля) оставались неизменными: ростовщичество, как продолжали утверждать, определяется не размером процента (как мы полагали бы это сегодня) или тем, что вы ссужаете деньги бедняку, находящемуся полностью в вашей власти; ростовщичество-де присутствует всякий раз, когда заем (mutuum) приносит вам доход. Единственный неростовщический заем — это тот, при коем заимодавец не ожидает ничего, кроме возврата в установленный срок авансированной суммы в соответствии с советом «заем дан, затем ни на что не рассчитывай» ("mutuum date inde nil sperantes"). Иначе это означало бы продавать время, на которое деньги были уступлены; но ведь время принадлежит одному богу. Дом приносит плату за наем, поле дает плоды и арендную плату, пусть так; но бесплодные деньги должны оставаться бесплодными. К тому же такие даровые ссуды навер-

==571

!

3" Bennassar B. Valladolid au siècle d'or, p. 258. 3" Roover R., de. Thé Medici Bank. 1948, p. 57. 350 Bloch M. Les Caractères originaux de l'histoire rurale française. 1952, I, p. 5. (См.: Блок M. Характерные черты французской аграрной истории. М1957.) 351 Poliakof L. Les Banchieri juifs et le Saint-Siège, du Χ W au XVir siècle. 1965, p. SI. 352 Sanuto M. Diarii, 9 ноября 1519г. Цит. в кн.: Poliakof L. Op. cit., p. 59, note 5.

няка практиковались: благотворительность, дружба, бескорыстие, желание совершить богоугодное дело — все эти чувства что-то значили. В Вальядолиде в XVI в. нам известны займы «ради чести и добрых дел» ("para hacer honra y buena obrà")³.

Но мысль схоластов пробила брешь. В чем она пошла на уступки? Процент-де становился законным, когда для заимодавца возникал либо риск (damnum emergens), либо невозможность получить прибыль (lucrum cessons). Эти тонкости открывали множество дверей. Так, «обмен» (cambium) представлял собой перевод денег; вексель, который был его конкретной формой, мог спокойно циркулировать с рынка на рынок, поскольку выгода, которую он обычно приносил, не была обеспечена заранее, имелся риск. Как ростовщический рассматривался лишь «сухой обмен» (cambio seco), с фиктивными векселями, не перемещавшимися с одного рынка на другой; и к тому были основания, поскольку «сухой обмен» в действительности служил для того, чтобы маскировать заем под проценты. Точно так же церковь разрешала займы государю и государству; равно как и прибыли торговых товариществ (генуэзской commenda, венецианской colleganza, флорентийского societas). Даже помещение денег у банкира ( depositi a discrezione), которое церковь осуждала, станет разрешенным, коль скоро доходы от них скрывались под названием участия в предприятии ³⁴⁹.

Дело в том, что в эпоху, когда экономическая жизнь стала вновь стремительно развиваться, пытаться запретить деньгам приносить доход было пустым делом. Земледелие только что заняло под посевы больше земель, чем оно освоило со времен неолита ³⁵⁰. Города росли как никогда раньше. Набирала силу и энергию торговля. Как же было кредиту не распространиться по всем оживленным областям Европы — Фландрии, Брабанту, Геннегау, Артуа, Иль-де-Франсу, Лотарингии, Шампани, Бургундии, Франш-Конте, Дофине, Провансу, Англии, Каталонии, Италии? То, что ростовщичество рано или поздно оказалось в принципе предоставлено евреям, которые были рассеяны по всей Европе и которым оставили, чтобы зарабатывать на жизнь, только этот вид деятельности, торговлю деньгами, было одним из решений, а не решением вообще. Или, скорее, то было в некотором роде использование завета Второзакония о праве евреев заниматься ростовщичеством по отношению к неевреям; под иноземцем здесь следовало понимать христианина. Но всякий раз, когда нам известно о ростовщической деятельности евреев, например в банках (banchi), которые они имели в Италии начиная с XV в., их деятельность оказывается переплетена с деятельностью заимодавцев-христиан.

На самом деле ростовщичеством занималось все общество — государи, богачи, купцы, обездоленные, да к тому же церковь,— общество, которое пыталось скрывать запрещенную практику, осуждало ее, но прибегало к ней, отворачивалось от ее носителей, но терпело их. «К заимодавцу идут тайком, как ходят к публичной девке»³⁵¹, но к нему идут. «И ежели бы я, Марино Сануто, был в составе Сената (Pregadi), как в прошлом году... я выступил бы с речью... дабы доказать, что евреи столь же необходимы, как и булочники»³⁵². Так заявил в 1519 г. венецианский дворянин.

==572

* Каорсо — город в окрестностях Пьяченцы; речь идет фактически об уроженцах Пьяченцы.— Прим. персе. 353 Poliakof L. Op. cit., p. 96. 354 Вес С. Les Marchands écrivains à Florence, 1355— 1434, p. 274. 355 Roover R., de. Op. cit., p. 56, note 85. 356 La Roncière Ch., de. Un Changeur florentin du Trecento... 1973, p. 25, 97, 114, note 5; 172, 197. 357 Nelson B. The Usurer and the Merchant Prince: Italian businessmen and the ecclesiastical law of restitution, 1100—1550.— "The Tasks of economic history" (дополнительный выпуск "The Journal of economic history"}, VII, 1947, p. 116. э5' Ibid., p. 113. 3'"' Pölnitz G., von. Jacob Fugger. 1949, I, S. 317; Nelson B. The Idea of usury, p. 25. :"^° Goris J. A. Les Colonies marchandes méridionales à Anvers. 1925, p. 507.

Впрочем, в данном случае евреи были хорошим прикрытием, потому что ломбардцы, тосканцы и выходцы из Каорсо *, какими бы они ни были христианами, в открытую занимались денежными ссудами под залог и иными займами под процент. Однако же то там, то тут заимодавцам-евреям удавалось завоевать рынок ростовщических операций, в частности начиная с XIV в. в областях севернее Рима. Во Флоренции их долго держали на расстоянии; проникли они туда в 1396 г., обосновались там в большом числе к моменту возвращения из изгнания Козимо Медичи в 1434 г., а три года спустя группа евреев получила монополию на выдачу ссуд в городе. Характерная деталь: они устраивались в тех же самых банках и под теми же вывесками, [что и их предшественники — заимодавцы-христиане] : «Банко делла Вакка», «Банко деи куатро Павони»...³⁵³

Во всяком случае, евреи или христиане (когда дело не касалось священнослужителей), они пользовались одними и теми же средствами: ложными продажами, ложными векселями на ярмарки, фиктивными цифрами в нотариальных актах. Эти приемы становились частью нравов. Во Флоренции, городе раннего капитализма, это чувствуется уже с XIV в. по самому тону случайного замечания Паоло Сассетти, доверенного человека и компаньона Медичи. В 1384 г. он писал по поводу одного перевода векселя, что доход с него составил «больше 450 φ [лоринов] процента, или роста, ежели вам так угодно его называть» ("piu di fUorini] quatrocento cinquanta d'intéressé, о uxura si voglia chiamare"). He любопытно ли наблюдать появление слова «процент* (interesse) в контексте, который его избавляет от уничижительного значения слова «рост» (идгига)³⁵⁴? Посмотрите также, с какой естественностью Филипп де Коммин жаловался на то, что, поместив деньги в отделение банка Медичи в Лионе, он получил слишком мало процентов: «Сей прирост для меня весьма скуден» (ноябрь 1489 г.) Деловому миру, вступившему на такой путь, вскоре нечего будет (или очень мало чего) страшиться мер, принимавшихся церковью. Разве не ссужал один флорентийский меняла в XVI в. деньги под процент, достигавший почти 20, а зачастую и намного превышавший 20 ³⁵⁶? Церковь стала столь же милосердной к дурным поступкам купцов, как и к грехам государей.

Это не мешало появляться угрызениям совести. В последний час, перед тем как кредитору предстать перед богом, эти угрызения влекли за собой возмещение процента: число таких возмещений для одного только пьяченцского ростовщика, обосновавшегося в Ницце, составило 200 случаев . По словам Б. Нельсона, после 1330 г. эти раскаяния и возмещения, занимавшие столь много места в нотариальных актах и в завещаниях, почти не встречаются ³⁵⁸. Но и позднее Якоб Вельзер Старший еще откажется из-за угрызений совести принять участие в монополиях, бывших грустной чертой жизни ренессансной Германии. Его современник Якоб Фуггер Богач, испытывая беспокойство по этому поводу, обратился за советом к Иоганну Экку, будущему сопернику Лютера, и оплатил его поездку за информацией в Болонью ³⁵⁹. Дважды (последний раз в 1532 г.) испанские купцы в Антверпене запрашивали мнение богословов Сорбонны насчет таких же сюжетов ³⁶⁰. В 1577 г. Лаццаро Дориа, генуэзский купец,

==573

³⁶

' Jeannin P. Les Marchands au XVI^e siècle. 1957, p. 169. ³¹¹² Archivio provincial Valladolid, фонд Руисов, Цит. в кн.: Lapeyre H. Une Famille de marchands, les Ruiz. 1955, p. 135, note 139. ³⁶³ Lainez. Dispulaliones tridentinae..., t. II, 1886, p. 228 ("... sublililai, mercatorum, ducentes eos cupiditale ... lot lechnas invemt ut vix fada nuda ipsa perspici passint"), обосновавшийся в Испании, терзаемый сомнениями, отошел от дел, и все об этом судачили ³⁶'. Короче говоря, образ мышления не всегда изменялся так быстро, как практика экономики. Доказательством служат слухи, вызванные буллой In earn, которую папа Пий V обнародовал в 1571 г., дабы уладить столь спорные дела с вексельным курсом и переводом векселей; эта булла, не желая того специально, вернулась к чрезмерному ригоризму. Она попросту запрещала «депозит» (deposito), т. е. заем на одной ярмарке с переводом на следующую ярмарку при обычной ставке в 2,5 %, привычное прибежище купцов, покупавших и продававших в кредит. Буонвизи, которые были этим стеснены, как и многие другие негоцианты, писали из Лиона Симону Руису 21 апреля 1571 г.: «Да будет вам известно, что Его Святейшество запретил депозит, каковой есть вещь зело удобная для дел, но придется потерпеть, и на этой ярмарке процент оного депозита не устанавливали, так что друзьям приходилось оказывать услуги с великими трудностями и приходилось немного таиться. Мы делали все, что могли, но впредь, понеже все должны будут повиноваться, мы желаем поступать так же, и расчеты по векселям нужно будет производить на итальянских, фландрских и бургундских рынках»³⁶². Депозит запретили, возвратимся же к простому «обмену» (сатbio), который разрешен,—таким, следовательно, был вывод наших выходцев из Лукки. Закрыли одну дверь — проникнем через другую. Поверим в этом отцу Лайнесу (1512—1565), сменившему Игнатия де Лойолу в должности генерала иезуитов: «Хитрость купцов изобрела столь много плутовских понятий, что мы едва может рассмотреть существо дел»³⁶³. Семнадцатый век не изобрел договора о ricorsa — читай о долгосрочном займе,— введя систему «курсов и переводов

Капитель собора в Отёне, XII в. Дьявол изображен с мешком монет в руке. Фототека издательства А Кплэн.

==574

³¹

)4 Mandich G. Le Pacte de Ricorsa et le marché italien des changes au XV II" siècle. 1953, p. 153. 365 Hoff ner J. Wirtschaftsethik und Monopole. 1941, S. 111; Nelson B. Idea of Usury, p. 61, note 79. 366 В личной беседе. 367 Collet Ph. Traité des usures... 1690 (в «Предуведомлении»). 3β8 Pinto I., de. Traité de la circulation et du crédit. 1771, p. 36; Mercier L.-S. Tableau de Paris. 1782, III, p. 49—50. 369ΑΒΠΡ, 35/6, 370, л. 76.

[векселей]» ("changes et rechanges"); то было обыкновение пускать в обращение с одного рынка на другой, и очень надолго, вексель, дабы от года к году вздувать его сумму, подлежащую выплате. Но он развил его употребление. Когда такая практика была изобличена как чистейшее ростовщичество, выступила в качестве ходатая Генуэзская республика и 27 сентября 1631 г. добилась от Урбана VIII признания такой практики законной ³⁶⁴.

Стоит ли удивляться чрезмерно примирительной позиции церкви? Да как бы она боролась против объединенных сил повседневной жизни? Последние схоласты, испанские, и среди них великий Луис де Молина, преподали пример либерализма ³⁶⁵. «Как бы порадовали Маркса фразы испанских теологов, яростно оправдывавших профит, о вексельных операциях, если бы он мог знать эти фразы!»— воскликнул Пьер Вилар . Безусловно, но разве же могли эти теологи принести в жертву экономику либо Севильи, либо Лисабона (последняя временно оказалась присоединенной к первой после 1580 г.)?

К тому же капитулировала не одна церковь. Государство следовало за ней или опережало ее, смотря по обстоятельствам. В 1601 г. по условиям Лионского договора Генрих IV присоединил к королевству Французскому области Бюже, Брес и Жекс, силой отобранные у герцога Савойского. Эти небольшие области располагали своими привилегиями, своими обычаями, в частности в том, что касалось рент, процента и ростовщичества. Правительство монархии, присоединившее эти области к зоне компетенции дижонского парламента, стремилось ввести там свои собственные правила. Отсюда и сокращение с самого начала до'/1б доли (denier 16) ставок ренты, до того находившихся на уровне '/12 (8,3 %). Затем в 1629 г. были возбуждены и завершились обвинительными приговорами судебные преследования против ростовщиков. «Сей розыск нагнал страху, люди не смели более заключать договоры о рентах», но 22 марта 1642 г. постановлением короля в Королевском совете был восстановлен старинный обычай времен герцогов Савойских, а именно право · «оговаривать подлежащие истребованию проценты», как то принято в соседних иностранных провинциях, «где имеют хождение рентные обязательства с такими оговорками»³⁶⁷.

По мере того как шло время, возражения исчезали. В 1771 г. один толковый наблюдатель откровенно задавался вопросом, «не оказались ли бы ломбард и ссудная касса для Франции весьма полезными и самым действенным средством пресечь вопиющее ростовщичество, каковое разоряет стольких частных лиц». Накануне Революции Себастьен Мерсье отмечал в Париже ростовщические операции нотариусов, обогащавшихся особенно быстро, и роль «ссужающих» ("avanceurs"), этих ростовщиков, ссужавших деньги под недельные проценты и бывших в конечном счете добры