Се герои, задействованные в сценах сексуального содержания, вымышленны и достигли возраста 18 лет.

Дождь, зарядивший еще с прошлого утра, надоедливо барабанит по карнизу: там-та-дам, там-там…

Снейп, вывернувший из соседнего коридора, сбавляет шаг и застывает у дальней колонны. Грейнджер не замечает его. Так даже лучше.

Потому что у него есть несколько минут, чтобы спокойно понаблюдать за Гермионой. За тем, как ее указательный палец чертит узоры на запотевшем стекле. Ноябрь, будь он неладен. Уже вторые сутки в этой дыре непрекращающийся ливень. На улицу и носа не высунуть, а водоотталкивающие чары дают лишь временный эффект. И потому весь персонал секретной лаборатории предпочитает коротать время в стенах этого убогого, полуразвалившегося здания. Работать ни у кого не получается, природа будто мстит за что-то, навевая лень и тоску.

Под тонкими пальцами девушки вырисовывается хогвартский герб – кто бы сомневался. Воспоминания – это все, что теперь у нее есть. И еще он, бывший преподаватель: то ли соратник, то ли враг. И любовник. Любовник, которому не оставили выбора. Принуждением, конечно, произошедшее в тот вечер, не назовешь, но так настойчиво его не домогались уже… он и не вспомнит, наверное, сколько времени. Да он и не в претензии: привык уступать, приспосабливаться, извлекать выгоду даже там, где ее нет и быть не может.

Кто бы мог подумать, что ему, известному ученому и мастеру Зелий высшей категории, придется работать под начальством молоденькой ведьмы, бывшей ученицы и – что хуже всего, — несносной гриффиндорки! А иди ж ты… Жизнь порою преподносит странные сюрпризы. И если девочке захотелось взять реванш за годы третирования, то кто он такой, чтобы препятствовать этому? Пусть Грейнджер развлекается. Зато теперь у него интересная работа, горячие кексы по утрам и покровительство Национального героя. И ночи, не лишенные удовольствий. Совсем недавно ему этого вполне хватало. А вот теперь… Все усложнилось. Потому что и сам не знает, чего ему больше хочется: ненавидеть Грейнджер или все-таки любить.

За окном тучи заволакивают застрявшее где-то у горизонта солнце, и становится совсем тоскливо. Снейп ненавидит такую мерзкую погоду. И Министерство с его декретами о поражении в правах. Сбежать бы, к гоблиновой матери, подальше от всей этой суеты и мнительной, спесивой гриффиндорки. Но это было бы откровенным мальчишеством, а потому Северус все еще здесь, в этом конфискованном аврорами еще до Первой войны имении.

На фоне вспышек молнии тонкий девичий профиль кажется еще более детским. Ей только двадцать, но она уже знает, чего хочет от жизни и от него, Северуса Снейпа. А хочет она невозможного: взаимности. Той, что до гроба. Неужели все еще верит в сказки? И прет напролом, несмотря на все предупреждения. Максималистка. Но это, кажется, уже его ничуть не раздражает.

Грейнджер по привычке заправляет непослушную прядь за ухо и вновь принимается за рисование. На этот раз это не то грифон, не то колченогая собака. Ну хоть не трехглавый цербер, и на том спасибо.

Не выдать своё присутствие с каждой минутой все сложней. Потому что так и подмывает шагнуть ближе, притянуть Гермиону к себе, уткнуться носом в копну непослушных волос и ощутить уже привычный, необходимый как воздух, аромат магнолии. И пусть Грейнджер дернется, пусть в очередной раз залепит пощечину, это уже не будет иметь значения. Потому что она тут же послушно разомкнет губы, поддаваясь вторжению его нетерпеливого языка и, постанывая от предвкушения, прильнет, потрется о него бедрами, вонзая в его плечи свои ярко-красные ноготки. И тогда уже станет не до выяснения отношений, не вспомнится недавняя ссора, отпадет необходимость спорить о том, кто же из них больший эгоист.

Еще невыносимо хочется – до одурения, до зуда в пальцах, — протянуть руку и расстегнуть эту дурацкую заколку, чтобы волосы тяжелой волной скользнули вниз и рассыпались по плечам. Как пару месяцев назад, когда она позволяла ему все, чего бы он не пожелал. И ни его ненасытность, ни грубость не пугали ее. Атласные ленты на запястьях, стиснутые его пальцами до боли щиколотки – она позволяла ему все, раскрываясь навстречу, прося о большем, подталкивая к откровенным безумствам. И даже когда Снейп пытался ей доказать, что хотя бы в постели он главный, со всей дури вколачиваясь в нее, даже тогда — ни тени испуга в глазах. “Все, как ты хочешь, — твердила она, — как пожелаешь... ”

А вот теперь доказывать что-то уже не хочется. Она победила. И теперь каждая ночь с ней – не поединок, а капитуляция. Поражение — пугающее, но настолько одуряющее своей сладостью, что он за это даже ненавидеть её не может. Хотя, по идее, должен бы.

Где-то вдалеке грохочет гром. Гермиона вздрагивает, плотнее кутается в свою тонкую мантию и тяжело вздыхает. Потом утыкается лбом в стекло и, кажется, даже перестает дышать, а кисти рук устало сползают на подоконник.

Лучше не думать, что это может быть ее очередной психический срыв. Если Грейнджер позволить наслаждаться им, тонуть в бесчувственной прострации, это будет продолжаться до бесконечности. Она будет тихой тенью бродить по комнатам, не реагируя ни на слова, ни на прикосновения и раздраженно щурясь на солнечный свет. Лишь Мерлин знает, каких усилий стоит Северусу каждый раз вытаскивать ее из того омута, в который ее загоняют воспоминания. И потому ни в коем случае нельзя позволить ей вновь уйти в себя.

Вот вздрагивают плечи, и голова еще ниже склоняется к плечу. Реветь она разучилась уже очень давно. И даже влажного блеска в глазах сейчас не найти, Северус уверен. Но нет ничего хуже этой лихорадочной дрожи в ее пальцах и того холода, от которого она безуспешно пытается укрыться под тонкой тканью мантии. Если это не остановить сейчас – потом будет поздно.

Снейп решается. Несколько беззвучных шагов, и он тихо, так, чтобы не напугать, притягивает ее к себе. Его ладонь привычно лежится на изгиб ее бедра, и голова девушки облегченно откидывается ему на плечо. Их последняя ссора кажется нелепостью, они уже не в состоянии обходиться друг без друга. Она для него как якорь, как тихая гавань. И хочется надеяться, что он для нее — тоже.

— Отпусти.

Отвечать не хочется. Слова кажутся бессмысленными, они вязнут на языке, отдают горечью, и это не то, что ей сейчас нужно. А вот прижаться губами к ее виску, согревая теплом своего тела, кажется хорошей идеей. И даже ее безуспешная попытка вырваться не может разорвать его объятий. Потому что так правильно. Сейчас правильно. Потому что эта невыносимая гордячка заслуживает утешения. Пусть и такого… нелепого.

— Тшшш… Тихо. Тихо…

Отчаянные попытки освободиться не прекращаются. Слишком упрямая, чтобы сдаться сразу. Слишком самоуверенная, чтобы легко простить. Смешно, но именно это заставляет любить ее еще больше. Такая строптивая…

— Они снова отправили донос, эти подхалимы из спецотдела. Напридумывали невесть что, а я уже устала оправдываться. Как им не надоедает? – реплика, видимо, адресована не ему (со вчерашнего дня Грейнджер с ним не разговаривает). Стеклу, наверно. Или этому непрекращающемуся дождю.

Так вот что ее гложет, министерские ищейки опять роют носом землю. Это плохо и очень не вовремя. Потому что заказов слишком много, и бюджет на полгода вперед распланирован. Да из-за проверки могут полететь книзлу под хвост очередные внеплановые исследования. И это самое неприятное.

Ее тяжелый вздох отвлекает Снейпа от невесёлых мыслей. Рука сама тянется ласково потрепать по волосам, успокаивающе пробежаться по худенькому плечику. И она, будто ожидая именно этого сигнала, наконец успокаивается, утыкается носом в складки мантии у него на груди. Потом льнет еще сильнее, сцепив свои пальцы с его. Это не просто доверие. Это признание его нужности.

Странно, как порою причудливо реагирует Снейп на касания этой тонкой ладони. На этот раз – это мурашки по всему телу. Восприятие обострено до предела, и Северус легко улавливает вмиг сменившийся ритм ее дыхания. Она тоже помнит те сумасшедшие ночи, когда ничего кроме желания не имело значения. И марево удушающего возбуждения накрывает его с головой.

Притиснутая к стене, Гермиона вздрагивает, касаясь разгоряченной спиной холодной поверхности камня. Но ее ладонь уже ложится туда, где его одежда вдруг становиться тесной, а ткань немыслимо грубой, словно наждачная бумага. И ответная реакция его члена на жадное поглаживание не заставляет себя ждать. Северус готов чертыхнуться, досадуя на такую поспешную реакцию, но Грейнджер уже ищет своими губами его, и вся досада куда-то пропадает.

Им даже в голову не приходит отправиться в его комнату или хотя бы спрятаться в соседнем кабинете, подальше от любопытных глаз. Впрочем, сейчас уже вечер, и вряд ли кто-то станет бродить по коридорам в одиночестве.

Столь правильно расположенный широкий подоконник приходится как нельзя кстати. Одобрительный возглас Гермионы, когда Снейп усаживает ее туда, заставляет сердце забиться быстрее. И тонкий шелк белья под пальцами в ворохе всех этих оборок и кружев кажется ему досадной преградой, и нет сил сдерживаться, а каждая секунда промедления — раздражает до неимоверности. И складки мантии, неудачно сбившейся куда-то вбок, мешают Грейнджер устроиться удобнее. Это все так нелепо, и одновременно с тем – непередаваемо хорошо.

Она, наконец, справляется с застежкой на его брюках, и он не может сдержать возгласа одобрения, когда ловкие пальцы начинают поглаживать, надавливая. Эти касания настолько уверенные, даже в чем-то собственнические, что Северус даже теряется под напором женской воли. Впрочем, чему он удивляется? Он принадлежит ей, и сейчас это кажется правильным.

Грейнджер нетерпеливо елозит, раздвигая ноги, откидываясь, прикрывая глаза, требуя ласки. Из полуразомкнутых губ вырывается удовлетворенный стон, когда на смену нетерпеливо поглаживающим, теребящим, растягивающим пальцам приходит возбужденный член. Грейнджер нетерпеливо толкается навстречу, крепче обхватывая Снейпа ногами, впиваясь пальцами в обнаженные плечи: еще, еще, сильнее!

И ее сбивчивое дыхание задает ритм, вторя стуку капель дождя за окном. Снейпа увлекает, затягивает в жаркое марево, его толчки становятся быстрее, резче, и ему кажется, что мир сузился только до них двоих. И ее удовлетворенный всхлип у него над ухом, когда кровь все еще стучит у него в висках, окончательно сводит его с ума. Несколько резких движений наконец доводят его до пика, и оглушительный оргазм скручивает, выбивая весь воздух из легких, а Гермиона, притихшая, с чуть слышным «Северус…» на пересохших губах, блаженно обмякает у него в объятьях.

И понимание приходит так же внезапно, как и волна оргазма. Со столь же оглушающим эффектом. Любить не так уж и сложно. Вот так, как хочет этого Грейнджер: один раз и навсегда.

А капли дождя продолжают отстукивать свой ритм: там-та-дам, та-дам, там— там…

Конец