Хороший полицейский, плохой полицейский

«Зевать в присутствии других людей — признак плохого тона. Если неожиданно самурай почувствует желание зевнуть, он должен облизать губы, не открывая рта, и желание пройдет.»

Хагакурэ

Я сказал Нонака сэнсэй, что подружился с некоторыми из японских полицейских. «Я думаю, что дружить с японским мужчиной трудно, — сказала она. — Он всегда будет хотеть продемонстрировать иностранцу свою лучшую сторону.»

Полицейские жили в шо-додзё, маленькой комнате рядом с основным додзё. Я зашел взять сигарет у Шерлока, я все время пытался бросить, поэтому половину времени был без сигарет. Я открыл дверь и меня практически снесло клубами дыма. Все полицейские лежали в спальных мешках. Семь или восемь из них курили. У них был телевизор и видеоплейер и я заметил кипу порновидео, хотя в тот момент они ничего не смотрели.

— Вы, парни, живете весьма недурно, — сказал я Шерлоку. Он широко улыбнулся, показав свои испорченные и разъеденные зубы, у него были самые плохие зубы в полицейской группе.

— Успокойся, — сказал он. — Здесь нет ни одного учителя! Держи свою пачку. — Он дал мне новую пачку Милд Сэвен, сигарет, предпочитаемых служащими, из разорванного блока. Два или три полицейских, как и Сакума, крепко спали. Сато читал книгу.

— Погоди немного», — сказал Шерлок. Он представил меня Маэда-сан, «горилле», который был комедиантом группы, и кто в главным образом интересовался всем, что связано с борьбой.

— Ты знаешь Тони Сэнт Клэра? — спросил он.

— Боюсь, нет.

— Галли Линекера? — спросил Сэйто, другой полицейский.

— Да, — ответил я, — джентельмен из футбола.

— Но ты настоящий английский джентельмен, — сказал Шерлок, демонстрируя свои ужасные зубы снова. — Ты всегда ешь японскую лапшу без шума!

В додзё Шерлок стал моим новым «приятелем». Перед тренировкой мы перебрасывались парой дружеских слов, обсуждали наши последние травмы. Если я забывал об этом ритуале, Шерлок подкрадывался сзади после тренировки и щипал меня за зад. Я видел как мальчишки в младших классах средней школы таким образом показывали свое дружеское отношение. Но все же трудно было это вписать в поведение мужественного гражданского полицейского. Я как-то не представлял их щипающими друг друга за задницу в тренировочном центре штаб-квартиры спецподразделения.

Среди иностранных сеншусеев симпатия и выражение дружелюбия обозначались твердым ударом в живот. В чайной комнате люди делали друг на друге болевые контроли и удержания и буянили, если только Роберт Мастард не был там же, тогда настрой менялся на уважительный и даже подобострастный.

Чайная комната заключала в себе два автомата с напитками, ряд полок для нашей обуви и именные места на других полках для нашей еды. Комната была серой с постерами лучших японских учителей, выполняющих сложные броски из айкидо. Часто люди подходили к постеру, указывали на жертву броска, черты которого как правило были плохо различимы и спрашивали: «Кто это?». Тогда все в комнате на момент отвлекались от скучной каждодневной болтовни, поворачивались и орали ответ. Или в другой версии игры, кто-нибудь подходил к постеру и говорил: «Это… Такэно?» или «Это… Мори-сенсей?». Даже я иногда ненамеренно вытворял нечто подобное; каким-то образом постеры вынуждали.

Дважды в неделю в 7:15 утра чайная комната превращалась в класс. Миссис Хасегава, жена бывшего министра иностранных дел, ожидала у додзё, когда ее встретит «человек шинкоку», ответственный за группу в течение недели. Он стоял снаружи на оживленной улице в белой пижаме, смущенный из-за белого пояса, обутый в сандалии, в то время как какой-нибудь офисный клерк проходил мимо него на работу, и переживал тяжелые минуты, если Миссис Хасегава не появлялась как обычно на три минуты раньше.

Встречающий кланялся ей. Она хихикая кланялась в ответ. По пути в лифт и вверх в додзё велся высокопарный японский диалог. Сопровождение Миссис Хасегава было единственным поводом для сеншусея проехаться в лифте. Это было единственным плюсом такой работы.

Миссис Хасегава была нашей учительницей по японскому языку, хотя, боюсь, сеншусеи не были лучшими из учеников. Наш японский варьировался от свободного (Уилл и Адам) до спотыкающе-несведущего (Дэнни и Бешеный Пес). Я был где-то посередине, так как брал уроки в течение полугода после своего первого прибытия в Японию. Но все уже знали то, что должны были знать на японском: японский язык айкидо, лающие приказы и команды были поняты на собственной шкуре: пойми или получи наказание. Миссис Хасегава никогда никого не наказывала, для этого она была слишком приятной дамой. К сожалению, это означало, что никто не принимал ее уроков всерьез.

Дважды в неделю она приходила к нам и дважды в неделю мы старательно перелопачивали огромные списки глаголов и существительных. Я даже выучил у госпожи Хасэгава правильное написание японского иероглифа, обозначающего дикого борова. Ага был самым наглым ее учеником, относясь к госпоже Хасэгава так, будто она не представляла никакой ценности как преподаватель. Это представляло странный контраст чуткому раболепию, которое он проявлял к преподавателям айкидо. Дэнни был худшим учеником, всегда срывающимся на раздраженный английский: «Да, я просто не знаю ответ».

Как только миссис Хасегава препровождалась наружу, чайная комната использовалась по назначению для быстрого завтрака перед тем как начиналось выполнение обязанностей по уборке. В отличие от непринужденной спальной обстановки в полицейском малом додзё, в чайной комнате всегда была атмосфера исступленного напряжения. Бэн однажды приклонил голову и Мастард сказал ему, что если тот хочет спать, то должен бросить курс. Пол запретил нам слушать плейер. «Это хорошая тренировка, — сказал он. — Все время, что вы находитесь в додзё, вы в состоянии боевой готовности, можете действовать.»

Когда атмосфера в чайной комнате становилась слишком тягостной, я запирался в туалетной кабинке и засыпал минут на пятнадцать между занятиями. Это напоминало мне одну из младших школ, в которой я учился, где я прятался в туалете в свободное время, чтобы избежать позора не быть отобранным для игры в футбол.

Одним человеком, с которым мне не хотелось проводить время, был Мастард. Даже само его присутствие рядом нервировало меня и вводило в состояние ожидания упреков и жесткой критики. «Если вы не можете этого вынести, идите домой» — это высказывание ненавидели все из-за намека на то, что мы все были слабаками. После одной серьезной ругани Мастарда, когда он сказал иностранным сеншусеям, что мы теряем время и с таким же успехом могли бы попрощаться с курсом, Бешеный Пес захлебнулся эмоциями, настолько он не мог терпеть иметь противоположное учительскому мнение.

Иногда я замечал, что Мастарда утомляло быть кумиром. Периодически он с тоской хотел быть одним из парней. Он пытался безуспешно быть компанейским парнем, но никто не мог забыть о его ранге и факте, что он хотел уважения не меньше, чем дружбы. Не думаю, что он был готов к начальственному одиночеству. Кикучи, наиболее легкий из всех учи-деши, сказал мне, что Канчо-сенсей имел всего четырех близких друзей, которые ходили с ним выпить почти каждый вечер. Никто из них не занимался айкидо. Вероятно, они даже не осуждали его.

Возможно, для подражания Мастарду, Бешеный Пес снова начал курить, как, собственно, и Адам. Бешеный Пес не курил пять лет. Он бросил, поехав в дичайшее десятидневное путешествие на каноэ, взяв в компанию только собаку. «Иногда мне так хотелось закурить, что я скручивал листья и курил лишайник», — сказал он. Бешеный Пес страшился своей жены: «Если она узнает, что я взялся за старое, то точно подаст на развод».

Мне нравился Бешеный Пес с его маленькими нотациями. Когда бы не накладывали мы лед на травмированное место, он повторял как попугай (о том, сколько минут нужно держать лед): «На двадцать наложить, на двадцать убрать, иначе не сработает».

Пугающие слухи появлялись в чайной комнате из ниоткуда. В какой-то момент все были уверены, что человек, доставляющий сок для пополнения автомата, был сам великий Такэно.

«Посмотрите на постер, если не верите мне», — говорил Маленький Ник.

Когда Мастард услышал это, он грубо заржал. «Когда Такэно придет в это додзё, ни у кого из вас, идиотов, не будет ни малейшего сомнения. Он создал вокруг себя пространство, вызывающее чистый ужас. Вы, ребята, наложите в штаны.»

Патрик устроил омиай, знакомство-сватовство. Мы должны были пойти смотреть съемку телевизионной викторины, на которой жена Патрика была одним из участников. Одна из подруг его жены, Марико, также собиралась. Она выразила интерес познакомиться с западным мужчиной. Этим мужчиной был я. Патрик и я спешили, огибая Императорский Дворец на своем пути в студию, где должны были встретиться с его женой и Марико.

— И как она тебе? — спросил я.

— Очень хороша, — сказал Патрик, смотря на свои часы и спеша вперед. Мы опаздывали на полчаса.

— А на самом деле?

— Я же сказал тебе: очень, очень хороша!

— Нет, ну давай, что, она действительно хороша?

— Хорошо. Она на самом деле старая сука. Еще есть вопросы?

Жена Патрика, которую звали Норико, выглядела поразительно и очаровательно, сидя рядом с другими участниками. Игру вела одна из знаменитостей, «торэнто» как говорят японцы, что является прямой и несоответствующей трансляцией английского слова «талант» (talent). Формат викторины был прост — ответы на вопросы за деньги. Я сидел рядом с Марико, которая в свою очередь сидела рядом с Патриком. Марико была очень внимательна и задавала мне много вопросов. Она хорошо выглядела. Ее лицо выглядело очень чистым. Она была одного возраста с Норико, которая говорила, что ей двадцать два.

В один прекрасный момент тарэнто заметил нас с Патриком — единственных иностранцев среди собравшихся. Чтобы глупо пошутить для развлечения, он начал говорить на плохом, школьного уровня, английском. Когда он узнал, что Норико была женой Патрика, он попросил, чтобы она сказала что-нибудь на английском. Она покраснела и спросила: «Почему вы так опоздали?» Камеры сфокусировались на Патрике. Последовала длинная пауза, как будто Патрик выдумывал особенно остроумный ответ, но, в конце концов, его ответом был: «Sorry, Nori» (Прости, Нори). Но аудитория решила, что рифма была намеренной и столь первоклассной, что реакцией стал безумный смех, считая этот семейный спор похожим на кульминацию веселой шутки.

Но шутка вызвала удивление у других участников. Все они были подлинными участниками, пройдя прослушивание перед тем, как присоединиться к шоу. Норико была здесь лишь потому, что была знакома с женой директора. Они нуждались в симпатичном лице, чтобы сколько-нибудь разбавить участников в очках, выглядящих посвященными. В то утро директор позвонил ей и задал некоторые вопросы «просто для практики». Эти вопросы оказались реальными вопросами викторины и, поскольку он исправлял неверные ответы Норико по телефону, она ответила на большинство из них правильно. Он также сказал ей один «неправильный» ответ, который она позже покорно повторила в эфир. Аудитория покатилась со смеху, поскольку это было нарочито неверно. Норико выглядела сбитой с толку, ее общие познания никогда не были сильны в лучшем случае.

Норико была второй после аспиранта, настоящего кладезя знаний, который одержал победу несмотря на препятствия этому реальных участников. Приз Норико составил 750 долларов. Она и Патрик великодушно согласились взять нас с Марико с собой. Мы пошли в ресторан, где среди прочих блюд подавали жареных воробьев. Я съел семь или восемь воробьев, которые были по вкусу словно обугленные останки костистого цыпленка.

После ужина мы отправились в караоке бар. Я допустил серьезную ошибку, взявшись петь песню «BridgeoverTroubledWater». Там было слабое сопровождение пианино и мой голос дрожал и звучал жалко, будучи ужасно нагим без обычного массивного музыкального сопровождения, что не могло не вызвать насмешек. Я сказал Патрику, Марико и Норико до свидания, чувствуя, что вечер прошел вполне приятно. Несколько дней спустя я позвонил Патрику и спросил его, каково было мнение обо мне.

— У тебя есть шанс, — сказал Патрик.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты ей определенно нравишься…

— Да?

— Но она не относится к айкидо серьезно, она обеспокоена тем, получишь ли ты когда-нибудь достойную работу или нет.

— Подожди-ка, мы же не говорим здесь о браке, не так ли?!

— Как знать.

— Я знаю точно. Я определенно не говорю о браке на данном этапе.

— Ты никогда не можешь полностью исключить эту возможность…

— Только что исключил.

— Хорошо. И что мне передать?

— Я не возражаю против другой встречи, но о браке речи не идет.

Патрик сообщил позже, что на мои слова никакого ответа не последовало.

Из-за отъезда Мастарда в Канаду Пол безжалостно вел нас к первому тесту. Это должна была быть проверка знания базовых техник, таких как шихонаге и других фундаментальных движений. Мне вдруг пришла в голову идея, что я могу не сдать. Это было маловероятно, на этом первом, простейшем тесте, но все же возможность не исключалась.

Пол тренировал жестко, но в отличие от Мастарда без всяких психологических игр. Его оскорбления были прямыми и спланированными таким образом, чтобы их можно было принимать в лицо. Когда он хотел быть грубым, он сравнивал нас с полицейскими или обычными студентами.

Каждое утро, перед тем как наступала очередь японского учителя, Пол просто заваливал нас техниками. День за днем заведенный порядок практически не менялся. Но на одном занятии что-то сдвинулось.

— Продолжайте работать, — заорал Пол, — сила начинает проявляться.

Это был групповой прорыв, мгновенный и абсолютно явный. Я почувствовал что-то, о чем мог только рассуждать до этого: командная сила, которая представляла собой нечто большее, чем просто чувство принадлежности, это было осознание коллективных усилий, которые вытягивают тебя на уровень, недостижимый индивидуально. Мы могли стать значительно лучше, чем полицейские, которые все еще отставали от нас на месяц, и Пол был убежден, что мы покажем себя гораздо лучше.

Все это время Дэнни наблюдал. Через две недели его палец все еще сильно болел, но опухоль уменьшилась. Он пытался выторговать еще неделю отдыха, но к концу недели начал тренироваться с полузажившим переломом пальца ноги.

— Bсё еще болит, — сказал он, — но что тут поделаешь? Вы, ребята, меня опережаете.

Тест предполагал выполнение с партнером отдельно от всех пяти базовых техник из списка пятнадцати (или около того) выученных к тому времени. Японские учителя наблюдали и отмечали наши ошибки в блокнотах.

Во время теста я наблюдал со зрительских мест, как Дэнни с трудом выполняет базовые движения, требовавшие поворота на больной стопе. Его лицо было оскалено из-за концентрации или боли. Я знал даже тогда, что он не завалит тест, вне зависимости от количества ошибок. Он уже показывал наиболее важную вещь, что Сато называл «Дух, который подчиняет воображаемых демонов».

Для всех кроме Дэнни это был легкий тест. После выполнения техник нас собрал Чида и сказал, что все полицейские и сеншусеи сдали.

Некоторые из обычных студентов спросили нас, что произошло с Дэнни. Уилл стал грубым, как только они заговорили о собственных травмах.

— Я недавно смотрел на себя в зеркало, — сказал он мне, — и выработал такой же холодный взгляд, как у прошлогодних сеншусеев. Когда обычные люди говорят о травмах и боли, я просто смотрю на них таким взглядом, взглядом сеншусея, который означает: «Не говори со мной о боли, парень, ты даже не представляешь, где начинается боль».

Мистер Вада сказал мне, что он наконец нашел себе подругу. Я предложил ему сигарету Лаки Страйк и он взял ради эксперимента.

— Как вы думаете, сколько мне лет? — спросил он.

— О, трудно сказать, — ответил я. Но в действительности я не хотел говорить, дабы сохранить тонко продуманный ритуал нашей беседы, я не хотел высказывать своё мнение, чтобы не оскорбить его. На самом деле ли он был молод и хотел казаться старше, или он фактически был старше и отчаянно хотел выглядеть моложе? Я мог предположить, что ему было лет двадцать восемь, но учитывая обе возможности я спросил: «Около тридцати?»

— Мне тридцать четыре года, — сказал он серьезно.

«Вы не выглядите на столько, — сказал я. — Вы выглядите очень молодо.» Он был весьма доволен моим ответом.

— И теперь, когда вы носите контактные линзы, вы выглядите еще моложе.

Необъяснимым образом мистер Вада начал носить контактные линзы. Я понял теперь, что это было частью его плана, чтобы заполучить подругу.

— Иногда у меня слезятся глаза, — сказал он по поводу линз.

— Где работает ваша подруга? — спросил я.

— В офисе, — ответил он.

— Она офисная леди?

— Да, — ответил он с сомнением.

— Сколько ей лет?

— Двадцать пять.

Возможно, он был настроен поговорить о девушках вообще, а не об этой определенной.

— Хорошо, что у вас появилась подруга наконец, — сказал я.

— Моя подруга не всегда соглашается со мной, — сказал он.

— Так.

— Но поскольку я люблю ее, я должен пробовать понять ее точку зрения.

— Хорошая идея.

— Таким образом меняется моё мышление.

— Как? — спросил я.

Он начал говорить, но затем лишь покачал головой.

— Мне это странно, — сказал он.

Неожиданно послышался шум — из-за угла вышла группа девочек, смеясь и размахивая зубными щетками. После каждого урока девочки проводили время за чисткой зубов, как будто лихорадочно пытаясь полностью изменить плохую репутацию японской стоматологии. Группа разделилась на две части и проследовала мимо нас, воссоединившись с другой стороны. Девочки не были нашими ученицами и игнорировали нас, проходя мимо. Как-то получилось, что мы с мистером Вада оба были прикованы к месту проходившей группой девочек. Вместе мы наблюдали за их безобидной энергией и живостью, с которыми они неслись вперед к большому стальному умывальнику, чтобы почистить зубы.

Самое жаркое лето с 1963-го

«Лучше провести жизнь на ногах, чем умереть на коленях.»

Поговорка

«Самурай пользуется зубочисткой, даже если он ничего не ел.»

Хагакурэ

Жара. Сезон дождей совершенно не был дождливым. Но он был горячим. Было больше похоже на парниковый сезон. В Фуджи Хайтс с помпой вернулись тараканы, один даже проехался до додзё, спрятавшись в моей сумке. Он сбежал из моего шкафчика и промчался по полу раздевалки прямо перед глазами Стефана Отто. Тот проорал баварское ругательство и категорически запретил нам приносить еду в раздевалки. Затем, без сомнения о справедливости, осмотрел душевые комнаты и обнаружил растущую на стенах плесень. Это было плохим началом дня, ведь за уборку душевых несли ответственность мы с Адамом. Нас перевели туда с туалетных обязанностей с прибытием полицейских. Душевые были приятнее, чем уборка после коллективного испражнения в додзё, но мы стали не столь обязательными в отмывании стен душевых во время холодной погоды. В парниковый период черные пятнышки грибка проявились в течение тридцати шести часов. Мы стали экспертами по использованию всяческих порошков и отбеливающих веществ для избавления от настенной заразы. Щелочной чистящий порошок жег мои босые ноги, пока я стоял, потея и драя кабинку — и еще не было 8 утра.

Крейг все еще не вернулся из Австралии. Обитатели чайной комнаты растащили кипу газет, журналов, словарей и пенал для ручек с его полки. Я спер его линейку, которую можно было с пользой применить для создания Книги Шикоку — общественного дневника, куда записывалось каждое из наших занятий. От Крейга не было слышно ни слова. Возможно, он сдрейфил. Растаскивание его добра означало, что теперь он неофициально был признан невозвращенцем.

Мы поменяли партнеров. В этом деле не было выбора. Мне в партнеры был дан Маленький Ник, «армянин». Я думал, что это будет «хорошо для моего айкидо». Я еще не осознавал, что пожалею о том дне, когда потерял Рэма в качестве партнера до конца курса.

Маленький Ник был невысоким и крепко сложенным. У него были немигающие черные глаза убийцы, в которых отсутствовал всяческий блеск. Ему было девятнадцать лет и в драке он был жестким как гвоздь, но когда он возвращался в гайдзиновский дом, где он снимал угол, он сильно тосковал по маминой стряпне и спал двенадцать часов в день, пребывая в затянувшейся ностальгической депрессии. Он недавно нанял «толстых братьев» — двух толстых канадских мальчишек, которые были на каникулах в Японии. Он помыкал ими и заставил их вломиться в соседнюю школу вместе с ним, чтобы плавать там каждую ночь.

Одержимый айкидо с тех пор, как он увидел Канчо-сенсея в канадском турне в 1990 году, Маленький Ник сделал Мастарда своим кумиром, который ответил на почесть. «Ник сдаст мне», — говорил Мастард, потягивая светлое пиво на вечеринке по случаю дня рождения Пола. «Нет», — протестовал я. Я начинал познавать скрытое искусство подхалимажа, но мне нужно было больше практики. Никто не мог опередить Бешеного Пса по этой части. Наблюдая за демонстрацией техники учителем, он небрежно сползал на одну сторону и лаял хриплым хохотом над абсолютной невозможностью всего увиденного. Иногда он шлепал себя по бедру, чтобы подчеркнуть, насколько продвинутым был учитель и насколько низким был он. Тренируясь со мной, он непрестанно давал добрые и покровительственные советы.

По окончании одного из занятий моё доги было насквозь мокрым и непригодным для носки. Только Рэм одевал то же самое доги в течение трех занятий и даже дней подряд. Учителя выражали недовольство нашим классом, говоря нам, что мы воняем. Доги Рэма было подозрительно серого цвета. Стоя в линию на шинкоку, ежедневном построении по стойке смирно с поклонами и выкрикиваемыми командами, которое проводилось вне офиса додзё, мы всей группой показывали пальцем на Рэма. На его лице отражались ущемленная гордость и протест — он искренне не знал, что вонял до самых небес. Я дал ему другое доги, коллекционный экземпляр, спасенной от выбрасывания, совершенно настоящее доги Жака Пайе, куртка и брюки, с вышитым на обоих азбукой катакана «Пайе». Пайе считали равным Мастарду, но противоположным ему — он занимался весьма мягкой, но все еще очень мощной техникой. Не так давно он вернулся во Францию после десятилетнего пребывания в Японии. Невысокий скромный человек, он был одним из немногих иностранцев, способных справиться с суперутонченным стилем айкидо Чида. Я расстроился из-за потери своего сувенира, но это было необходимо, это было как способ поддержать гармонию в додзё.

В чайной комнате появился новый посетитель — Долорес безденежная. Она изучала айкидо в Испании и проехала в Японию, чтобы превзойти своего учителя. Поначалу было приятно иметь новое, женское, лицо в додзё. Оживление спало, когда стало ясно, что Долорес была одной из тех девушек, которые никогда не платили.

Сильная жара того лета принесла с собой больше обычного количества девушек в мини-юбках.

Токио в то время, вероятно, был столицей мира по ношению мини-юбок. То, в чем японские девушки уступали остальным по части насильного навязывания вида обнаженной груди, они легко компенсировали демонстрацией своих тоненьких ножек. Часто можно было увидеть молоденькую девушку в мини-юбке, шаркающую голубиной походкой, более подходящей для ношения кимоно. Вполне возможно, эти девочки никогда в жизни и не носили кимоно. Конечно кривоватая форма ног с вечно стремящимися друг к другу коленями некоторых из них делала голубиную походку наиболее удобной. Однажды я приметил одну японскую девушку с идеально прямыми ногами, какие бывают только у африканок или шведок. Я последовал за ней, пройдя еще несколько домов, чтобы зафиксировать эту аномалию в своей памяти.

В додзё были и другие проблемы, связанные с жарой. Адам и Дэнни были близки к потере сознания от теплового удара. У Дэнни появилась одышка — его дыхание стало похоже на собачье, а привело к опасному виду одышки, занятие закончилось как только силы окончательно его покинули. Адам стал ярко-красным и Уильяму пришлось таскать его на себе во время техники, поскольку Адам постоянно падал на пол от смертельной усталости.

Бэн дважды потерял сознание и был приведен в чувство, только чтобы отключиться в третий раз. Он сказал мне, что предупреждающим сигналом теплового обморока становится звон во рту. Адам подтвердил то же самое. Бэн был поставлен на ноги Агой, но до этого мягкий Чида успел сделать ему выговор. «Усаги тоби, Бэн», — сказал Чида. Когда Бэн не понял, Чида сказал на английском: «Кроличьи прыжки». Бэн ухитрился сделать один круг по залу прежде чем потерять сознание снова. Это было необычно строгим обращением со стороны Чиды, но на этом занятии за нами наблюдала группа официальных лиц, представлявших полицию.

После занятия мы силой влили жидкость в Бэна и поставили его под холодный душ. Необычным образом проявив свое участие, Чида явился в раздевалку, чтобы посмотреть, в порядке ли Бэн. Он сказал Бэну каждый день подмешивать соль себе в питьевую воду. Это был единственный раз за все время, когда Чида посетил раздевалку. После ухода Чиды Кикучи, учи-деши, воскликнул: «Ёшинкан айкидо — это камикадзе!»

Я научился не тратить больше силы, чем требуется, пытаясь продержаться на выполнении базовых техник, чтобы уменьшить напряжение. Между занятиями я выпивал два или три литра жидкости, не избавляясь ни от единой капли.

По ночам иногда были грозовые мелкие дожди, но все высыхало слишком быстро. Сезон дождей просто решил не приходить.

Мы прошли базовые техники и теперь начался месяц сувари вадза. Сувари означает техники сидя, и выполняются они в положении на коленях. Все повороты делаются на колене и в результате с этой нежной части тела кожа быстро стирается. Крис проинформировал меня, что на коленях невозможно отрастить мозоли. Я парировал, приведя в пример детей-волков, обнаруженных в Бангладеше с огромными мозолями на коленях и ладонях, образовавшихся от неумения ходить. Многие уроженцы запада придерживались мнения, что тренировка сувари была подобным ненужным регрессом.

В журнале додзё была опубликована история о выпускнике полицейского курса предыдущего года, кто, будучи японским полицейским детективом, был вынужден войти в дом, полный вооруженных подозреваемых. Он избежал выстрелов, быстро войдя в дом на коленях. Сообщалось о его благодарности за всю практику хождения на коленях, полученную в додзё Ёшинкан. Менее вразумительным объяснением было то, что из-за того, что так тяжело выполнять техники на коленях, когда ты их изучишь, выполнение тех же техник стоя не составит проблем. Движение бедер является фундаментальным в приложении силы айкидо. Сувари вадза, как нам сказали, поможет нам постепенно наработать силу бедер.

Ценой этому была кожа на коленных чашечках. В первый час практики поворотов я стер с коленей кожу размером с ладонь. Мне надавали противоречивых советов о том, как ускорить их заживление. Пол посоветовал втирание алкоголя. Рэм сказал ничего не делать. Бен предложил антисептический крем. Я попробовал все три способа и ни один не сработал — колени начинали сочиться гноем через пару дней. Независимо от того, насколько они заживали за ночь, тренировка на следующий день снова растирала их в кровь и когда кожа для истирания заканчивалась, начинало стираться мясо. Каждый поворот превращался в значительное усилие воли. Ощущение напоминало вкручивание болтов в коленные чашечки. Это было неприятно чувствовать и неприятно наблюдать и каждый вечер я пытался изобрести новый метод защиты.

Наколенники стали большим вопросом, фактически они стали ВОПРОСОМ — одевать их или нет. Никто из учителей не носил «защиты». Все гражданские полицейские носили, некоторые из них — весьма крупные волейбольные наколенники, которые постоянно приходилось поправлять под штанами доги. Ношение защиты считалось выражением слабости, поскольку защита мешала быстрому выполнению техники. Это было схоже с дискуссией по поводу использования шлемов в велогонках — эксперты этого не делали, а потому никто из серьезных претендентов тоже не должен был.

Пол сказал мне, что после месяца издевательств коленная плоть начинает заживать изнутри. Поначалу она пытается заживать с краев, как в случае обычной раны, но поскольку образующаяся короста ломается каждый день, этот способ неизбежно терпит поражение. «Тело это понимает, — сказал Пол, — и тогда оно начинает заживлять из-под раны. И после этого у тебя никогда больше не будет проблем.»

Месяц агонии, чтобы опровергнуть текущие медицинские убеждения о необходимости отдыха для адекватного заживления — именно это предлагал Пол. Стефан и Даррен его поддерживали. Они были действительно крепкими парнями.

Адам и Уилл носили наколенники с начала курса. Они предпочитали резиновые трубчатые варианты из материала для гидрокостюмов, но они перекрывали ток крови к стопам во время сидения в сейдза. Ага, поначалу хваставший отсутствием наколенников, вскоре надел пару. Бешеный Пес и Маленький Ник последовали за ним, и вскоре все одели наколенники. Дэнни был последним сдавшимся, но его спецназовский дух все же покинул его вместе с двумя лужами крови, которые постоянно сопровождали его, когда бы он ни присаживался на колени. Я потратил тысячи йен на наколенники. Я перепробовал все варианты с алчностью человека на религиозном пути к освобождению. Я обрезал задние части наколенников, чтобы адаптировать их по форме к моим собственным особенно шишчатым коленям. В результате я отказался от наколенников в пользу бинтов и пластыря, поскольку задняя часть наколенников больше вредила моим ногам, чем того стоило.

Наматывание бинтов стало длительным ритуалом, который поглощал большую часть времени отведенного на уборку в душевой, но я не хотел заниматься бинтами сразу по приходу в додзё, потому что к началу первого занятия они были бы насквозь потными и кожа размягчалась бы достаточно, чтобы облезть. В итоге я стал прятаться в туалетной кабинке перед занятием, чтобы не было очевидно, что я не мою душевые, в которых в любой момент могла разразиться эпидемия^*. «У нас людей не хватает, — сказал я Адаму. — Нам нужны дополнительные руки.» Адам вытирал пыль верха ящиков и пылесосил. Я отвечал за зеркала и четыре душевые кабины. С тех пор как Крейг уехал, нам действительно не хватало рук — в то время как убиравшие додзё делали гораздо меньше работы, чем мы. Но я нашел своеобразный успокаивающий ритуал в отмывании и полировании. Образование нового места, где собиралась грязь, всегда меня радовало. Я открыл для себя полоску пыли в каждом отверстии каждого ящика. Я честолюбиво планировал свой путь через всю раздевалку, полируя каждое отверстие до конца курса. Это было чем-то, приносящим удовлетворение, не требующим навыков и не ведущим к тяжелым наказаниям. «Мы станем самыми крутыми уборщиками в мире после всего этого», — сказал Адам, пожалуй, в пятидесятый раз. Шутка иссякала.

Мы сверялись с термометром каждый день. Постоянно держалась температура в 38 — 40 градусов при 75 процентной влажности. В газетах писали, что это лето было самым жарким после 1963 года. В додзё был кондиционер, но он никогда не включался. «Хорошая тренировка», — говорил Пол.

Будучи на татами, Малыш Ник проявлял скудное уважение к такой старой развалине, как я. Старый! Мне было всего тридцать, но в глазах этого девятнадцатилетнего парня я был из поколения его дядей и теток, то есть совсем пожилым. Выдержка, как я понял, не была главной проблемой. Я верил, что выдержка возрастала с возрастом, переходя в разряд достоинств. Несмотря на жару, мне повезло, что у меня никогда не было никаких проблем с дыханием в душной перегретой атмосфере додзё. Малыш Ник также не имел проблем, и хотя он жаловался, что «не любил не быть способным дышать», я предположил, что он был скромен.

Возраст для меня был меньшей проблемой, чем отсутствие способностей в технике. Каждый второй день нам давали учить новую технику, я схватывал медленнее остальных. Пол говорил об этом по-другому: «Учишь техники ты быстро, но, похоже, не запоминаешь их, а просто возвращаешься к старому способу их выполнения».

Никто из сеншусеев больше не носил штанов. Мы ходили в шортах или укороченных брюках. Штаны приносили слишком много боли израненным в кровь коленям. Сидя в поезде, я наблюдал зачарованные взгляды, направленные на безобразные открытые раны на обоих моих коленях. Ничего, думал я, пусть погадают о причинах.

У Мастарда умерла мать и он вернулся из Канады. Было приятно его снова видеть, но удовольствие продлилось не более дня. Глянув на мои колени, он сказал: «Хуже коленей я не видел со времен Тима Джойса». Тим Джойс был известен именно своими коленями, которые стали олицетворением страданий, отведенных на душу сеншусея. Из-за проблем с визой Джойс пропустил первую часть курса предыдущего года. Прибыл он уже в трудный период тренировок, что не дало ему шанса на акклиматизацию, и его колени сильно страдали 9 месяцев, не успевая заживать.

После субботней тренировки я пригласил Бэна в Фуджи-Хайтс. Я направил вентилятор на свои гноящиеся колени, чтобы подсушить их к вечеру. Даже когда они подсыхали, я старался не сильно их сгибать, иначе они трескались и вокруг моих лодыжек собирались подтеки желтого гноя. Бэн самостоятельно приложился к виски «Дикая Индейка», хранящемуся в аквариуме Канчо, хотя до этого он всегда мне говорил, что не любит крепкие напитки. Я и сам сделал несколько вливаний и почувствовал себя значительно лучше. Через несколько минут моя голова склонилась вперед, и мы оба заснули за столом. Когда я проснулся, было темно. Я посмотрел наружу через открытое кухонное окно на заполненный велосипедами двор снаружи Фуджи Хайтс. Я мог слышать насекомых, цикад, стрекочущих в соседнем кедре, не так громко, как осенью, но весьма громче чем за границей, не так, как в Англии. Все еще было до абсурда тепло, сердечной теплотой японской летней ночи, которая все-таки ощущается приветливой. В такие ночи нет никакого легкого ветерка. Это как темнота в закрытом помещении, будто все ночное небо — невидимый стеклянный купол и вы идете словно в саду оранжереи. И эта иллюзия поддерживается звездами, которые такими ночами кажутся гораздо ближе, чем они есть на самом деле, словно огни в своде стеклянного купола. Вы можете протянуть руку и коснуться их. В Японии очень мало ароматов, но сам ночной воздух осязаем, вы чувствуете, как он облекает ваше тело. Единственный аромат — аромат сырости, озоновых испарений, в котором все приятно растворяется.

Удивительно, что еще не было восьми. Я почувствовал, что мои силы восстановились и я был полон спокойной энергии. Я разбудил Бэна и настоял на поездке в город в поисках приключений или чего-нибудь другого, достаточно отвлекающего от надвигающегося вторника, дня возобновления методичных пыток. Почему бы все просто не бросить? Очевидно было, что мне это не приносит абсолютно никакой пользы. По такому пути мои мысли следовали постоянно и когда они достигали этого вопроса, я напоминал себе вновь, что занимаюсь тем, чем мне хочется, тем, что я сам выбрал. Это само по себе делало меня счастливее девяти десятых населения. И те небольшие испытания и неудобства, с которыми я сталкивался, в конце концов должны были закончиться. Всегда имей дело с тем, чем является боль, а не тем, что она oзначaeт.

После еще одного глотка виски мы отправились на станцию. Курс был забыт, имела значение только эта ночь.

От поезда пахло сезоном дождей, влажным, кондиционированным, прохладным воздухом, немного аммиачным от пропитанной потом вагонной обивки. Бэну и мне на двоих досталась целая лавка. Никто не хотел сидеть рядом с нами, если только поезд не был ненормально переполнен. Это я легко принял в Японии — японцы были иррационально нервными и не хотели сидеть рядом со мной в поезде. Иногда я замечал, как люди вставали из-за меня, чтобы уйти, продвинуться подальше от меня по вагону, притворяясь, что собираются выходить, но не делая этого на самом деле. Я развил в себе шестое чувство, опр<